Валка леса
Убравшись с поля и отгуляв Покров-батюшку, пермские, вятские, нижегородские, костромские, вологодские, архангельские, олонецкие мужики не на теплую печь лезли, а начинали сбиваться в артели и приискивать себе старшого, человека бывалого, который мог бы и учет работ вести, и с лесным начальством договариваться, и артель в руках держать. Отправлялся с артелью и чей-нибудь сынишка или племянник – подросток-подсыпка, чтобы кашеварить да в деревню за продуктами ездить: артель всю зиму оставалась в лесу, до Пасхи, и только на Рождество Христово приходила в деревню на время Святок: в баньке попариться, отдохнуть и повеселиться. А отдыхать лесорубам было от чего.
Выправив у уездного лесничего билет на порубку либо найдя себе нанимателя, купца-лесоторговца, по первопутку отправлялись в лес, на отведенную хозяином либо лесным кондукторóм, помощником лесничего, делянку. Прежде всего строили зимовье. Копали неглубокую яму и опускали в нее сруб из дешевого тонкомера, высотой аршина в три. Сруб этот накрывался сверху накатником и засыпался землей. Пол оставался земляным. С одной стороны от стены до стены шли широкие нары, на которых спали лесорубы вповалку, как диснеевские семь гномов, рядочком. Разумеется, постелей не было, и спали в холодном зимовье, не раздеваясь. Подле двери с низенькой притолокой сбивали из накопанной тут же глины небольшую печь, топившуюся по-черному. Дров не жалели: дрова рядом были. С вечера в зимовье даже жарко бывает, хотя по углам иней может постоянно держаться, а по утру гляди, чтобы волосы к стене не примерзли. Знаю, доводилось ночевать в зимовье. Была в зимовье и мебель – столик подле нар, напротив крохотного оконца, привезенного с собой. Впрочем, здесь описывается знакомое мне зимовье, середины ХХ века, а в старину они, вернее всего, без окошка были.
Рядом с зимовьем ставилась и «конюшня» для рабочих лошадей: огромный, устроенный под толстой елью шалаш из молодых елок, укрытый и устеленный лапником. Лошадям тоже отдохнуть в тепле нужно: на них ведь ложилась самая тяжелая часть работы – трелевка, вывозка леса.
Обтоптав вокруг подходящей лесины снег и примерившись, куда валить дерево, начинали в один-два топора рубить его, предварительно подрубив ствол с той стороны, куда лесина должна упасть. Когда дерево, круша мелколесье и сучья соседних деревьев, начинало валиться, следовало держать ухо востро: упавшая лесина могла «отыграть», подбросив толстый комель. Удар им мог уложить человека на месте. Поэтому и обтаптывали хорошо снег и кусты вокруг, чтобы было куда отскочить. Да еще поддерживали с противоположной стороны ствол рогачем, особым ухватом на длинном шесте, чтобы падала лесина куда нужно. Обрубив вгладь со ствола сучья и вершинку, раскряжевывали лесину на бревна нужной длины либо же целиком грузили комель на прочные короткие сани с мощными копыльями. Верхушка хлыста волочилась по снегу или же также укладывалась на короткие подсанки, привязывавшиеся веревкой. Так начиналась вывозка леса, иногда довольно далеко, к берегу сплавной речки, где бревна складывались в ожидании вязки плотов. Если вырубка шла большая, иногда до места складирования устраивали ледянку – неширокую, плотно убитую и даже иной раз политую водой временную лесовозную дорогу. И так – всю зиму, по пояс в снегу, в мороз и оттепель, от темна до темна, то махая тяжелым топором, то надсаживаясь над многопудовыми кряжами.
Количество рабочих рук, занятых валкой леса, и их заработки учету не поддаются. Поскольку эта работа велась «дома», в лесах поблизости от деревень, ни паспортов, ни билетов на право отхода крестьяне не брали. И земские статистики, обращавшие в основном внимание на крестьянские кустарные промыслы, валкой леса мало интересовались. Но все же кое-какие сведения привести можно. Например, по сообщениям «Вологодской памятной книжки» (такие издания более или менее регулярно выходили во многих губерниях) за 1865–1866 годы крестьяне получили около 50 тысяч рублей серебром за рубку, вывоз и сплав бревен. По уездам количество рабочих и цены за работу, естественно, различны. Так, в Сольвычегодском уезде в сплавных работах участвовало до 3500 человек, в Устюжском – 8 тысяч. В Вельском уезде срубить дерево и вывезти к реке стоило 20–23 копеек серебром, в Тотемском – 25–33 копеек, в Сольвычегодском 28–35 копеек. Тот же труд со сплавом к Архангельску стоил в Вельском уезде 43–45 копеек за бревно, в Тотемском – 42–50 копеек, в Сольвычегодском – 44–55 копеек. Естественно, эти цены усредненные: работы ведь были артельные, так что, в конечном счете, на одного рабочего приходилось не так много прибытку, особенно если учесть, что и работали на собственных харчах, и лошадей кормили на свой счет.
Повсюду, а особенно вокруг крупных городов, велась рубка леса и на дрова. Этим, например, занимались крестьяне Шлиссельбургского уезда Петербургской губернии. Работа эта продолжалась 2–4 месяца, с наступлением половодья по пояс в воде сплавляли дровяной лес, а затем до Петровского поста выгружали его из воды. В Петров день нанимались вытаскивать со дна топляки и работали вплоть до того времени, когда река начинала покрываться льдом: с этого момента крестьяне получали право таскать топляки в свою пользу. За пилку дров на поленья платили в конце XIX века 60–70 копеек за сажень. Дрова грузились на р. Тосне и у Кошкина маяка на Ладожском озере. При нагрузке на барке работало 4–5 человек за плату от 60 до 120 рублей за лето. В неделю шесть человек должны были нагрузить 350 саженей «швырка». Можно посчитать, сколько приходилось на человека, и подумать, во что простодушному мужичку, о котором так хорошо толковалось в теплых петербургских гостиных и редакциях демократических газет и журналов, обходилось это тепло.
