Кузнечно-слесарное и ювелирное дело

И еще одно минеральное сырье было в ходу. Болотные железные руды. На старых болотах можно заметить, что вода между кочками покрыта как бы легкой пленкой ржавчины. Это миллионы микроорганизмов вырабатывают железо. Железа вообще в природе много, например, в яблоках. За миллионы лет на месте бывших болот, совсем неглубоко под землей, образовались залежи таких болотных руд, созданных этими микроорганизмами. Кое-где на речных перекатах куски такой руды, напоминающие бурые ошметки, можно даже найти среди обкатанных голышей. На залежах этих руд, среди лесов, дававших топливо для домниц и сыродутных горнов, на речках, дававших энергию для водяных колес, возникали маленькие заводики, плавившие эти руды. Но это был промысел уже не крестьянский, хотя и работали на добыче руд и выжиге угля и даже у самих домниц, конечно, крестьяне. Все же это заводская, а не кустарная промышленность. Но… с петровских времен этих рабочих все равно называли крестьянами: приписанных к казенным заводам – приписными, а купленных к частным заводам – посессионными. Да они в свободное от регламентированных работ время и занимались земледелием, как обычные крестьяне.

А вот уже с выплавленным железом кустари работали. Прежде всего, это были деревенские кузнецы. В деревне без кузницы жить невозможно: сварить сломанный серп и насечь на нем мельчайшие зубчики, наварить жало на стершуюся косу, сковать топор, нож, кочергу или ухват, лемех для сохи, косули или деревянного плуга, лопаточку-полицу для сохи или нож-резак для косули или плуга, гвозди и петли для строительства, а главное, подковать лошадь – все это дело деревенского кузнеца, который, однако, и землю пахал, как обычный крестьянин, и сено косил. Лошадь ковать необходимо: на твердой каменистой дороге, а особенно зимой на слежавшемся, плотно убитом снегу да на льду постоянно отрастающие, подобно нашим ногтям, конские копыта разобьются, и лошадь очень серьезно заболеет: в трещины на копыте будет забиваться грязь, начнется воспалительный процесс, болезнь, которую называли мокрецом, или подседом (лошадь на ходу «подседала» на больную ногу). Если вовремя не принять мер, лошадь может и околеть от мокреца, а ведь она – главная кормилица в деревне. А летом для работы на мягкой пашне лошадь можно было расковать, чтобы она отдохнула от тяжелых подков. Так, как мы снимаем надоевшую обувь.

Так что деревенский кузнец, в отличие от городского узкого специалиста-замочника, ножевщика, косника, серпейщика, был настоящим универсалом. Он не только был кузнецом, но и слесарем, и мог починить дверной или ружейный замок, если понадобится, оковать железом сундук или укладку для денег, да все мог сделать. Нередко деревенские кузнецы даже зубы у страдающих зубной болью дергали – для этого у них был широкий набор клещей.

Деревенская кузница донельзя проста. Небольшой сруб со слегка заваленными внутрь стенами и с плоской крышей из накатника, засыпанной землей: если в кузнице от открытого огня на горне случится пожар, стены и крыша упадут внутрь, и земляная засыпка загасит огонь. В центре глубоко вкопан в землю мощный стул, обрубок древесного ствола, к которому прочно прибита тяжелая стальная наковальня. Наковальни были разной формы: двурогие, однорогие и безрогие. Обычна наковальня однорогая: с одного ее конца конусовидный рог для круглых поковок, с другого – утоньшающийся плоский хвостовик. В нем несколько отверстий: для пробивки дыр в поковке, для установки подсобного инструмента, например малой наковаленки-шперака. Поблизости от наковальни, в углу, – кузнечный горн. Он выложен из кирпича в виде невысокой тумбы, в которой проделаны два горизонтальных хода для воздуха, соединяющихся в один вертикальный. Этот ход, фурма, выходит на поверхность горна, закрытую неглубокой чугунной коробкой. В ней и разжигал кузнец древесный уголь, на котором разогревал добела металл. Чтобы жар был сильнее, в горизонтальные фурмы постоянно подавался воздух из пары кожаных мехов. Мех представлял собой две толстые дощатые миндалевидные пластины, схваченные стальными полосами. Они окружались обечайкой из толстой кожи таким образом, чтобы в широкой части пластины расходились в стороны, а в узкой образовывали сопло с кожаным лепестком-клапаном. Употреблялась пара мехов, чтобы дутье было постоянным: пока один мех, раскрываясь, набирает воздух, другой, сжимаясь, подает его в фурму. Мехи системой проволочных тяг и петель прикреплялись к крыше, и «поддувало», рабочий, обычно подросток, качал их руками и ногами.

Разогрев поковку, кузнец клещами нужной конфигурации (у клещей были губки разной формы) брал ее и клал на плоскую личину наковальни. А затем начиналась работа. Кузнецы разделялись на безруких, одноруких и двуруких. Нет, рук-то у них, как у всех людей, было по две. А вот подручных могло быть два, мог быть один молотобоец, а могло и не быть помощников, так что кузнец сам все делал в одиночку – это и был безрукий кузнец. Если молотобойцы были, то сам кузнец тяжелым молотком-ручником лишь руководил ковкой: частая дробь по наковальне означала начало работы (из-за шума мехов и стука и лязга в кузнице голос можно было и не услышать), ударами ручника по поковке кузнец указывал, по какому месту, в каком направлении и сколько ударов нанести тяжелой кувалдой, а положив ручник на наковальню, показывал, что работа окончена. А уж молотобоец с маху, не раздумывая, бил по поковке.

В другом углу кузницы стояла большая кадка с водой, в которой охлаждали или закаливали поковки. Еще один угол был занят мешками с углем, а в четвертом лежал разный железный хлам для будущих поковок. На полках в строгом порядке был разложен многочисленный инструмент: при работе с горячим металлом некогда рыться в груде, выбирая нужный. А напротив широких двухстворчатых ворот стоял станок для ковки лошадей.

Станок этот представлял собой четыре толстых столба, глубоко вкопанных в землю. Расстояние между ними было такое, чтобы как раз встала лошадь. В столбах были продолблены гнезда для толстых брусьев, которыми лошадь и запиралась в станке. Впрочем, хороший кузнец мог подковать лошадь, только привязав ее к столбу и держа копыто у себя на коленях. Сковав подкову примерно по размеру и форме копыта (у лошадей копыта разные, как разной формы и размера пальцы у людей; копыто ведь, собственно, и есть сросшиеся два пальца), кузнец сдирал старую подкову и острым ножом срезал отросший роговой покров копыта и ороговевшую кожу. Затем нагретую подкову он прикладывал к копыту и, если надо, подгонял подкову точно по форме копыта. Нагретый металл обугливал те части копыта, которые слишком выступали, и грубым рашпилем кузнец опиливал копыто, чтобы подкова очень плотно прилегала к нему: если подкова будет хлябать, она намнет лошади копыто и та захромает. А затем ручником кузнец прогонял через край копыта и отверстия в подкове плоские подковные гвозди-ухнали, напоминающие очень остроугольный треугольник. Широким концом ухналь входил в гвоздевую дорожку на нижней части подковы, и там его кончик загибался, а острый выходил на поверхности копыта над подковой. Излишек откусывался клещами, и кончик ухналя из мягкого железа загибался на копыте легкими ударами ручника. Вот все и готово.

Смотреть на работу деревенского кузнеца можно было часами: чистое удовольствие (сам в детстве часами простаивал в кузнице). Но было впечатление, что и самому кузнецу, да при праздных зрителях, умелая работа тоже удовольствие доставляла.

Подкова – вещь непростая. Она плоская, но спереди у нее есть два низеньких тонких выступа: один служит шипом, врезающимся в землю, когда лошадь идет, а другой прикрывает копыто от случайных ударов о камень. На концах ветвей подковы два невысоких шипа, чтобы лошадь не скользила на льду или плотной почве. А если надо, то выковывались или вворачивались в подкову дополнительные шипы по сторонам подковы. Да и сама ковка не так проста, как ее описание. Если подкова будет хлябать, как уже говорилось, лошадь захромает и потребуется ее перековывать. Подкова должна точно повторять форму копыта: если она будет хоть на несколько миллиметров уже, лошадь намнет ею копыто, а если подкова будет хотя бы на миллиметр-два выступать за очертания копыта, лошадь будет засекаться, то есть разбивать себе бабки, щиколотки ног. Так что ковка – работа вроде бы и грубая, но требующая ювелирной точности. Ну а если ухналь у неумелого кузнеца пройдет не через роговую часть копыта, а заденет и мякоть, то лошадь начнет хромать, подкову нужно будет снять и дать время лошади залечить ранку. В общем, это дело большого мастера – ковка лошадей. Но тысячи и тысячи деревенских кузнецов ежедневно выполняли эту работу по всей крестьянской России.

Однако ковка лошадей и другие деревенские кузнечные работы, пожалуй, не самый главный железоделательный промысел. А может быть, совсем не промысел – так, домашнее занятие. На первом месте в сфере обработки железа стоял гвоздарный промысел – ковка гвоздей. Например, в Озерной области им занимались в т. н. Уломском районе Новгородской губернии, включавшем большинство волостей Череповецкого, а также отчасти соседних Устюжского и Белозерского уездов. Уломские гвозди известны были еще в XV веке, при Иване III. В 70-х годах XIX века здесь одних только гвоздей ковали до 600 тысяч пудов на 3 миллиона рублей. Но с внедрением на рубеже XIX – ХХ веков механического изготовления гвоздей из проволоки машинный гвоздь стал убивать промысел. Тем не менее в начале ХХ века здесь промыслом занимались еще около 10 тысяч гвоздарей, выковывавших следующие сорта: однотес, двутес, троетес (все строевые), брусковый, сапожный. В 1910-х годах в основном уже ковали лодочный, подковный и сапожный гвозди, а также закрепы для рам, скобы судовые и строительные, боронные зубья, подковы, разные крюки и пр. Все же производство равнялось примерно 1,5 миллиона рублей.

Обработка металла едва ли не более, нежели в других отраслях, находилась в руках скупщиков, называвшихся расковщиками. В описанном выше Уломе их было в 1910 году более 20 человек. Они скупали в промышленном Петербурге железный лом, «бутор», копеек по 40–50 за пуд. Мелкие скупщики раздавали кузнецам около 5–6 тысяч пудов железа, крупные – до 40 тысяч. Расчет шел только в феврале и апреле, а в остальное время кузнец сидел без денег и был вынужден брать у кулака-хозяина все нужное в долг. А цены в лавке скупщика, естественно, были выше, чем на рынке: на сахаре переплачивали 4 копейки за фунт, на пшене 20 копеек за пуд и пр. В сезон с октября по апрель (около 140 рабочих дней) при 15-часовом рабочем дне кузнец с молотобойцем расковывали около 280 пудов железа, принадлежавшего расковщику; 35 пудов уходило на угар металла, и гвоздя получалось 245 пудов. С пуда гвоздя кузнец получал 75 копеек, так что валовой заработок составлял 163 рубля 75 копеек. Из этой суммы за сгоревшее железо скупщику шел 31 рубль 50 копеек, причем расковщик считал железо не по 50 копеек, за которые покупал, а по 90 копеек за пуд. Молотобойцу шло 36 рублей 75 копеек, расход на уголь составлял 49 рублей. Так что чистый заработок гвоздаря за сезон составлял 66–67 рублей, т. е. по 47 копеек в день за каторжный труд. Но и эти деньги он получал товаром. Зато чистый заработок расковщика составлял от 42 до 90 % на затраченный капитал. В Поволжье гвоздарное производство было сосредоточено в Тверской и Нижегородской губерниях, в Тверском, Весьегонском, Семеновском, Балахнинском, Горбатовском, Нижегородском, Арзамасском и Княгининском уездах. Здесь гвоздарным производством было занято не менее 5500 человек. Но и здесь промысел в начале ХХ века падал из-за конкуренции машинного гвоздя и дороговизны топлива.

Вообще же узкая специализация какого-либо района в обработке металла была редкостью. По Петербургскому шоссе, в Нижегородской и Тверской губерниях существовала выработка т. н. валдайских колокольчиков и бубенцов для конской упряжи. В деревне Улкан Олонецкого уезда изготовлялись прекрасные экипажи, причем мастер одновременно был столяром, кузнецом, слесарем и маляром, что случалось крайне редко: обычно имело место разделение труда. В Повенецком уезде с незапамятных времен существовало изготовление охотничьих винтовок. В Ямбургском уезде Петербургской губернии кустари-кузнецы делали железные плуги, продававшиеся по 6–12 рублей. Вообще, в Озерном крае с его значительными запасами железных руд металлообработка была довольно развита: в Лужском уезде в начале ХХ века было около 200 кузнецов и промыслом занимались 300 дворов, в общей сложности зарабатывавших 20 тысяч рублей, в Гдовском уезде 250 кузнецов также зарабатывали в год до 20 тысяч рублей.

Естественно, широко был развит кузнечно-слесарный промысел в Уральском районе, в основном в Вятской и Пермской губерниях. Кустари делились на кузнецов, работавших на огне, холодных кузнецов, занимавшихся кузнечно-клепальным промыслом, слесарей, медников и литейщиков. В 1893 году в Вятской губернии металлообработчиков было 9378 душ, причем 82,5 % приходилось на кузнецов, работавших на огне. В 1910 году их насчитывали уже более 14 тысяч, причем кузнецов – 88 %. В Пермской губернии обработкой металла было занято около 5000 человек, причем более половины – кузнецов, работающих на горне. Они изготовляли изделия, необходимые главным образом в крестьянском хозяйстве: лемехи, топоры, косы, серпы, гвозди, вилы, лопаты, ножи и т. д. Много кустарей занимались оковкой колес, тележных ходов и приготовлением железных частей для сельхозмашин. Большинство изделий сбывалось на местных рынках, но топоры, косы, серпы и гвозди вывозились не только в соседние губернии, но и в Сибирь. В медно-литейном промысле лили колокольчики, шаркунцы (бубенцы), оконные задвижки и наборы для сбруи. В незначительном числе были мастера, изготовлявшие самовары, кастрюли, ковши. Самовары на Урале начали делать в конце XIX – начале ХХ века, и ввиду меньшей рыночной стоимости они успешно конкурировали с привозными тульскими. Чугунное литье встречалось в небольшом количестве, ограничиваясь литьем винтов для маслобоек, деталей к молотилкам и веялкам и пр. В Вятской губернии литейный промысел был сосредоточен в Чепецкой волости. В селе Истобенском Орловского уезда в огромном количестве делали из проволоки рыболовные крючки, шедшие на Волгу, Северную Двину и в Сибирь. Слесаря были сосредоточены в Яранском, Слободском, Вятском и Сарапульском уездах, холодные кузнецы, или клепальщики, – в Вятском, Слободском и Яранском уездах. Медно-литейный промысел встречался в Яранском, Слободском и Вятском уездах.

В Поволжье кузнечный промысел, заключавшийся главным образом в оковке экипажей и приготовлении принадлежностей для окон и дверей, а также ухватов, топоров и пр., был сосредоточен в Кощековской и Алатской волостях Казанского уезда. Центром было с. Чебакса, где кузнецов-домохозяев в начале ХХ века насчитывалось более 80, а с семейными работниками – до 200 человек. Все они зависели от владельцев экипажных заведений и хозяев железных лавок. Железо ставилось кустарям на 30–50 % выше рыночной цены, и угар металла шел за счет кузнеца. Чистый доход кузницы составлял от 100 до 250 рублей в год, более состоятельные владельцы рессорных кузниц получали до 600 рублей. В Козьмодемьянском уезде выделывали топоры, заступы и лопаты, в Мамадышском зубрили серпы, делали сошники, топоры, веялки (с. Тавели), ножи и ножницы (д. Старая Уча и Нижняя Русь), в д. Крюк ежегодно выделывали из проволоки до 50 тысяч крючков и петель к платью и до 500 аршин цепочек. В Тетюшском, Чистопольском и Спасском уездах (с. Бездна) делали веялки, плуги и сошники, в Царевококшайском уезде – косули (усовершенствованная соха). Производство сельскохозяйственных орудий шло также в Симбирской, а более всего в Саратовской губерниях, где центром производства была колония Лесной Карамыш; здесь было занято до 125 человек, производивших до 770 веялок на сумму свыше 25 000 рублей в год. Производство сельскохозяйственных орудий и машин на рубеже XIX – ХХ веков появилось и в других районах. В 1899 году на первом месте была Вятская губерния (305 мастерских), затем шла Пермская (171 мастерская), на третьем месте была Ярославская: здесь было 126 мастерских; 86 мастерских было в Костромской губернии, 27 в Московской, 20 в Тверской, пять в Нижегородской. Изготовлялись почти все орудия и машины, а главным образом плуги, бороны и веялки; затем шли молотилки, зерносушилки, сортировки. Много сельскохозяйственных машин и орудий делалось в Рязанской губернии, особенно в Сапожковском уезде, в 18 селениях, и в четырех селениях Ряжского уезда. По заказам изготовлялись полные комплекты частей для картофельно-крахмальных заводов, маслобоек и т. д. В общем, здесь производилось до 70 тысяч пудов чугунного литья, от 80 до 100 тысяч аршин металлической ленты для шерсточесалок и пр. С сентября 1910 по июнь 1911 года здесь было выпущено 10 227 машин, из них почти 60 % составили молотилки, на общую сумму 1 476 220 рублей.

В Нижегородской губернии хорошо был известен Павловский кустарный район по выработке изделий из железа; он обращал на себя внимание и описан В. Г. Короленко и другими писателями. В Ардатовском уезде были мощные залежи руд, что и привело к развитию промысла. Особенно был развит кузнечно-слесарный промысел: изготовление ножей, ножниц (с. Ворсма), замков (с. Павлово). Огромное село Павлово Горбатовского уезда было центром производства, известного с XVII века. Здесь было около 19 тысяч населения, и все оно жило с промысла; кроме того, в уезде 119 селений занимались слесарным ремеслом, причем из них половина вообще не обрабатывала землю. До середины XIX века производство было исключительно кустарным, затем стали появляться фабрики, и в начале ХХ века их было три: Завьялова, Вырыпаева и Кондратова. Но на фабриках вырабатывалась только часть павловских изделий, а в основном шла скупка у кустарей, на изделия которых ставилось фабричное клеймо: всего здесь выпускалось изделий более чем на 3 миллионов рублей, из них только 2/5 проходило через фабрики, а остальное шло от кустарей через рынок или к скупщикам.

Обработка металла широко была развита в промышленной Московской губернии. На первом месте здесь был Звенигородский уезд (Ивано-Шныревская, Перхушковская и Ягуновская волости), но не отставали от него Подольский, Рузский, Серпуховской, Верейский и Клинский уезды. В 1880-х годах кузнечно-слесарным ремеслом в губернии занималось свыше сотни мастерских, среди которых не более 20 были более или менее крупными; но и в них количество работников не превышало пяти человек. А почти половина мастеров обходилась без наемных рабочих. Мастерские выпускали металлическую посуду, замки и фонари, винты и петли. В Солнечногорской волости Клинского уезда плели из проволоки грохоты для веялок, в Капынинской волости Верейского уезда ковали гвозди, в Рудненской производили наборы для конской сбруи, в Троицкой Московского уезда ковали заготавливали подносы для Жостовского лакового промысла.

Во второй половине XIX века в Московской губернии, а именно в Дмитровском уезде началось кустарное изготовление жестяной игрушки. Первоначально ее производили в крупных городах – Риге, Петербурге, Москве, – в основном копируя привозные немецкие игрушки. Рост спроса заставил заинтересоваться такой игрушкой и деревню. Предполагается, что начало промысла связано с именем крепостного крестьянина Петра Талаева, ранее занимавшегося в одной из московских мастерских изготовлением каретных фонарей, и приходится на 40–50-е годы. Обосновавшись в деревне Астрецово, мастер вместе с сыновьями наладил домашнее производство жестяной игрушки. В 1870-х годах продукция Талаевых была уже достаточно известна, мастерская расширилась и начала скупку изделий и деталей для них у маленьких семейных мастерских. К концу столетия работало уже около 100 таких мастерских, преимущественно в деревнях Вороново, Елизаветино, Починки, Подолино и Яковлево. Дмитровские игрушечники были связаны с сергиево-посадским рынком игрушки. Отчасти это диктовало ассортимент изделий. Производились трубы и рожки со свистком, копилки, музыкальные шкатулки, кукольная посуда, ветряные мельницы. А в начале ХХ века мастерская Талаевых, превратившаяся в фирму (в специально построенной двухэтажной мастерской, снабженной средствами механизации, работало около 20 человек), начала выпускать игрушечные пароходы, паровозы, заводные автомобили, трамваи и даже аэропланы.

В Московском промысловом районе существовал Гуслицкий кустарный район в Богородском и Бронницком уездах и в соседних уездах Рязанской и Владимирской губерний. В Московской губернии на Гуслицкий район приходилось около 50 селений. Он, прежде всего, был известен выработкой топоров, сосредоточенной в Запопорской и Дороховской волостях. Особенно славились топоры беливские (с. Белив Запопорской волости). В 1882 году беливский топорник Е. Батулин даже получил на Всероссийской выставке в Москве серебряную медаль. Промысел был известен с XVII века. В начале XVIII века в Гуслицах выработкой топоров было уже занято до 1250 мастеров при 500 горнах, большая часть которых приходилась на Белив и Понарино, где производством занимались в каждом дворе. В течение рабочего дня, с 4 часов утра до 8 часов вечера, в одном горне при двух рабочих изготовлялось 10 топоров.

В Гуслицах, или Загарье, преимущественно в Новинской волости Богородского уезда, получило развитие и меднолитейное производство, известное с XVIII века. В значительной мере это было связано с событиями Отечественной войны 1812 г.: для возобновления порушенных храмов потребовалось много церковной утвари. Наряду с ней развернулось производство для нужд армии: мундирных пуговиц, эфесов для холодного оружия. Во второй половине столетия меднолитейное и кузнечное производство стало распространяться и на другие уезды – Ягунинскую волость Звенигородского уезда, селения Рузского, Московского, Клинского уездов. Немалое место в этом производстве стали занимать и маленькие литые медные и латунные иконы и кресты. Связано это с общей либерализацией жизни в стране после смерти Николая I, в том числе с прекращением гонений на старообрядцев, которых было очень много в Гуслицком районе. Ведь формы, в которых отливались эти иконы и кресты, могли использоваться десятилетиями, если не веками, и сохраняли те черты, которые появились еще в «дониконианской» Руси. Да и сами эти вещи сохранялись по домам очень долго. Старинные изделия отличаются от новых: литье было примитивным, без «прибылей», компенсировавших усадку металла при остывании (они потом отрезались), так что на «заднике» у них была большая раковина, углубление. Но и новых, «никонианских» икон, складней и крестов, производилось немало. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов солдатам выдавались складни, на створках которых изображалось несколько небольших иконок: двунадесятых праздников, избранных святых и т. д. Так что практически каждый солдат перед боем мог помолиться «своему» святому, именем которого был наречен. Такие изделия бывали и чистого металла, и покрытые эмалью, обычно голубовато-зеленоватого оттенка, и с чеканкой и гравировкой. Литые кресты (старообрядцы прибивали их над воротами или над дверями своих домов и даже надворных хозяйственных построек) были с распятием, простые восьмиконечные или сложной формы, с предстоящими персонажами. Требовалось много и наперсных крестов для многочисленного духовенства. Такое производство существовало и в других губерниях, например в Ярославской и Вологодской.

Кузнечный промысел был распространен в Ярославской губернии, в Ярославском и Ростовском уездах. В Ярославском уезде в начале ХХ века насчитывалось свыше 1300 кузнецов и слесарей, особенно в Бурмакинской волости, где их было не менее 800 человек, занятых в основном приготовлением конской сбруи: удил, мундштуков, трензелей, стремян и пр. Ценность производимых в Ярославском уезде изделий составляла почти 1 миллион рублей.

Нельзя не упомянуть о самоварном промысле в Туле и окрестных селениях. Тульские самоварные фабрики в основном занимались сборкой самоваров из деталей, полученных от кустарей. Имело место разделение труда по селениям. Но в д. Ильино Александровского уезда самовары делали целиком, даже из своего материала, продавая скупщикам по 2 рубля 20 копеек за штуку. По деревням изготовлялись также замки, дверные петли, печные приборы, цепи и пр. Тульский промысел отличался также массовым изготовлением ювелирных изделий из «самоварного золота» – обрезков латуни, томпака и мельхиора; в литературе XIX века они так и назывались «тульскими» (например, «тульские кольца» у одного из героев «Записок охотника» И. С. Тургенева, «булавка с тульским пистолетом» у одного из персонажей «Мертвых душ» Н. В. Гоголя) как символ дешевого щегольства.

Дешевые галантерейные и ювелирные изделия производились кустарями во многих районах: в народе росло их потребление. В Московской губернии, в Колесцовской волости Клинского уезда делались медные цепочки, а в Борщевской волости – оправы для очков. Широкое развитие производство дешевой «ювелирки» получило в Звенигородском уезде, в Ягунинской, Перхушковской и Петровской волостях, где производились галантерейные крючки, сережки, кольца. В некоторых селениях Звенигородского, а также Бронницкого, Подольского и Верейского уездов работали не только с медью, но и с серебром и даже золотом. В Софьинской волости Бронницкого уезда кустари делали серебряные портсигары, табакерки, пудреницы, золотые цепочки. В Перхушковской волости Звенигородского уезда и в Кленовской волости Подольского уезда шло производство золотых колец, серег, браслетов и серебряных лампад, а в селе Кубинка началось изготовление недорогих золотых и серебряных корпусов к карманным часам.

Ювелирный промысел существовал также в Казанской губернии в Лаишевском уезде (в Рыбьей Слободе) и Козьмодемьянском уезде в деревнях Чалымкиной и Анатыше. Изготовляли кольца, перстни, серьги, броши, подвески, браслеты, ожерелья, цепи, пояса, пряжки, пуговицы, булавки для шляпок, подстаканники, пудреницы, портсигары, салфеточные кольца, разрезальные ножи для книг, нательные кресты и пр., а также украшения для конской сбруи. Занятие это было очень давнее, работа сезонная, при значительном участии женщин и подростков, и выполнялась исключительно в избе. Мастера разделялись на ювелиров, сканщиков, чеканщиков и литейщиков. В Рыбьей Слободе ювелирно-чеканным промыслом занималось 52 двора, около 110 рабочих рук. Но прежде всего ювелирный промысел известен в Костромской губернии, в основном в Костромском и Нерехтском уездах. Из золота, серебра и меди здесь изготовлялись мелкие изделия: кольца, крестики, цепочки, браслеты и пр. Изделия были штампованные или литые, со стеклянными «камнями», эмалью, чернью. Мастеров в начале ХХ века насчитывалось до 7000, но зарегистрированы в Пробирном управлении были только 806, остальные работали на них. В 1900 году было проклеймено изделий из серебра 1112 пудов, в 1906 году – 1587, в 1910 году – 2359 пудов. За один только 1910 год изготовлено было серебряных изделий на 1 226 563 рублей, а учитывая изделия из золота и меди – с лишком на 3 миллиона рублей. С 1904 года в с. Красном работала учебно-художественная мастерская Министерства торговли и промышленности. Но влияния на промысел она не оказала: кустари засаживали детей за верстак с семи-восьми лет и не могли отдавать их в школу, да и платить 30 рублей в год за общежитие для них было дорого. В Ростове Великом до сих пор существует старинный финифтяный промысел, также сочетающийся с обработкой меди и серебра, а в районе Устюга Великого еще в XVII веке было хорошо известно изготовление эмали по скани: шкатулок, литых иконок, окладов для икон и пр.

Православная Россия была наполнена иконами. Зачастую они закрывались чеканными медными или латунными, а иной раз и серебряными и даже золочеными окладами, ризами. Или обрамлялись по полям чеканной «басмой», либо над главами Иисуса Христа, Богородицы, святых мелкими гвоздиками прибивались узорные чеканные венцы, а под главами – такие же цаты. И как писались иконы крестьянами, так и ризы к ним чеканились, а позже штамповались (производство ведь было массовым) тоже крестьянами-металлообработчиками. Были даже наидешевейшие «подуборные» иконы: на тонкой дощечке иконописец писал только лик, руки и ноги, а сверху все это закрывалось штампованной из медной фольги ризой.

Процветал в России еще один промысел, связанный с обработкой металла – канительный. Что такое канитель – все знают. Нет, это не мелочное, кропотливое и неприятное дело. Это тонкие металлические нити и полоски («бить», «плащенка»). Канитель из меди называлась мишурой, а из посеребренной проволоки – апплике. Во времена моего детства из плоской медной «бити» и мишуры делались елочные украшения, чаще всего «дождик»; сейчас для этого используются полимеры. А в старину канительный промысел был направлен на изготовление материалов для производства парчи (например, для богослужебного облачения духовенства), галунов, или позумента, которым украшались гробы и одежда, особенно форменная военная и гражданская, и для шитья золотом и серебром все на той же одежде. Можно представить, сколько галуна разной ширины и фактуры требовалось с середины XIX века, когда появились офицерские и чиновничьи погоны и контрпогоны. Да и до того золотое и серебряное шитье располагалось на воротниках и обшлагах мундиров, а у придворных – и на груди, полах, клапанах карманов и фалдах. Золото и серебро в виде нитей шло и на «витки» и бахрому офицерских и генеральских эполет. Конечно, вышивкой этой занимались горожанки, «воздуха», покровцы и пелены для храмов вышивались дочерьми купцов и богатых крестьян в виде богоугодного дела. Но сама канитель изготовлялась крестьянами, обычно подгородных слобод. Сырьем служила производившаяся на заводах медная, серебренная или золотая проволока. Ее последовательно протягивали через уменьшавшиеся отверстия в твердых стальных пластинах – волоках. Толстая проволока протягивалась сначала воротом, при помощи лошади, а тонкая, иногда толщиной немногим превышавшая человеческий волос – на деревянных вьюшках, вращавшихся вручную. В конце XIX века для протягивания золотых нитей стали использовать даже оправленные в металл и просверленные мелкие алмазы.

Канительным промыслом занималось не так уж много людей. Так, в 1880–1890х годах в Московском уезде канительщиков было немногим более 100 человек. В основном они проживали в Царицынской волости, в селениях Борисово, Братеево, Хохловка, вошедших уже давно в черту самой Москвы. Были в Московской губернии немногочисленные канительщики в Подольском уезде. В основном все они работали на московских фабрикантов, на их сырье и оборудовании. Такого рода мастера работали в других уездах и губерниях: канители, мишуры и «бити» требовалось очень много.

Существовал еще один, совсем уже редкий промысел, где металлообработчики имели дело с золотом: сусальный. Купленное золото мастер резал на жеребья, полоски одинакового веса, и закладывал их между листочками специальной книжечки. Из чего в старину делались эти книжечки, у специалистов согласия нет. Одни утверждают, что листочки были из кожицы, которую снимали с бычьей печени. Другие же говорят, что листы были из ткани, обработанной составом из печени крупного рогатого скота. Во всяком случае, быки в этом деле участвовали. Переплет же книжки был из толстой кожи. Положив ее на наковальню, плющили золото не менее получаса, так что между листами книжки оказывались тонкие золотые листочки. Их вынимали, резали на подушке, покрытой бархатом или мехом, снова закладывали в книжечку и снова плющили. И так далее, пока из одного кусочка золота не получалось 8 листиков. А затем еще раз трижды проковывали эти листочки, так что в итоге маленький листик золота был прозрачным, и брать его приходилось не грубыми жирными пальцами, а плоской беличьей кистью. Так их закладывали в другую книжечку с листами из папиросной бумаги, и пускали в продажу. Золото это шло иконописцам, кровельщикам на позолоту церковных куполов, мебельщикам и много еще какому ремесленному люду, вплоть до изготовителей глиняной игрушки и пряничников (тончайшее сусальное золото можно было съесть вместе со свадебным пряником). Промысел этот был редкий. Так, в Подмосковье в Борщевской волости Клинского уезда работало всего около десяти сусальщиков, получавших заказы и сырье от скупщиков из Москвы. Восемь мастерских работало в смежных селениях Ильинской волости Дмитровского уезда – Ульянке, Свистухе и Кузяеве. И мастеров в этих мастерских было всего-то по 4–8 человек. В общем, дело пустяковое. Но махать двухкилограммовой кувалдой приходилось долго.