Бурлаки и крючники
Те многие тысячи речных судов – белян, расшив, гусян, унженок, коломенок, мариинок, о которых шла речь в главе, посвященной деревянному судостроению, нуждались еще и в людях, которые нагружали и разгружали их, вели вниз по рекам, иногда быстрым и порожистым, или тянули против течения до появления буксирных пароходов, да и много позже после их появления: не везде завелись пароходы, а товары нужно было сплавлять повсюду. И здесь почти единственной рабочей силой, за исключением разве что городских босяков, нанимавшихся на временные погрузочно-разгрузочные работы по приволжским городам, было крестьянство.
В бассейне Северной Двины, откуда суда шли вниз, к Архангельскому порту, и вверх, к Рыбинску, и куда гужом поступали грузы из многих губерний Приуралья, Поволжья и Подвинья, потребность в судорабочих была всегда огромной. Наем рабочих для погрузки и сплава в Вологодской губернии шел на пристанях в верховьях притоков Двины: на Ношульской, Никольской, Быковской, Пушменской. Сюда собиралось весной почти все окрестное население. На Быковской пристани в 1841 году при нагрузке барок работали до 1400 человек, на Ношульской, откуда сплавлялся вятский хлеб и где строилось до 90 судов, собирались весной 5, а то и до 10 тысяч человек. Современник писал, что в селе Ношуле «…весной все работают – и мужики, и бабы, и девки: грузят суда и провожают их по Лузе». На каждую барку от Ношуля до Устюга требовалось 50 работников; от Устюга, где условия судоходства были более благоприятны, на барке шло 30 рабочих. До Архангельска плаванье продолжалось до 1,5 месяцев, с платой 25–45 рублей ассигнациями на хозяйских харчах, куда входили два пуда муки, пять фунтов соли, 10 фунтов толокна или круп. От Никольска на барку требовалось 60–70 человек. Артель состояла из т. н. коренных и присады. Коренные шли от Никольска до Архангельска, присада – до Устюга. Коренные, ходившие на барках по несколько раз, получали за навигацию 16 рублей, новичкам же платили по 10 и даже 8 рублей. Кроме того, хозяин давал на человека по два пуда муки на всю путину. Присада работала «без ряды», не составляя артели. В Устюге купец расплачивался с каждым по своему усмотрению, платя, в зависимости от заслуг, иногда 10, иногда пять-шесть, а иной раз даже по полтора рубля. Хлеб и соль они получали от хозяина также без договора, сколько отпустит. Присада – это ближайшие к городу крестьяне, народ большей частью бедный; многие из них шли на работы только из-за того, чтобы хлеб получить. Сплав до Вологды, через Устюг, занимал меньшее время, но плата была выше, так как труд был несоизмеримо тяжелее. Лоцманы, наиболее оплачиваемая категория, получали за рейс от 40 до 100 рублей серебром. Осенью же суда велись бечевой от Архангельска верх до Устюга, Красноборска, Сольвычегодска: отправлялась на зимние ярмарки рыба, красный товар и пр. До Устюга судно шло месяц, на своих харчах рабочие получали 25–40 рублей ассигнациями. Сплавные работы занимали множество рук. В Шивринском обществе Брезноволоцкой волости Сольвычегодского уезда из 1797 душ было лоцманов 10, рабочих весенних – около 200, рабочих осенних – около 50 человек. В Пестовском обществе Трегубовской волости Великоустюжского уезда в 1849 году была 1841 наличная душа мужского пола, из них работников было 886. В обществе было лоцманов 2, рабочих от Никольска до Устюга – 48, от Устюга до Вологды – 20, от Устюга до Архангельска – 28 человек. Таким образом, 11 % рабочего населения общества участвовало в сплавных работах. Всего же в период с 1842 по 1860 год по Вологодской губернии сплавлялось: в 1842–1844 годах 770 судов с 14 293 рабочими; в 1845–1847 годах – 1064 судна с 27 608 рабочими; в 1848–1850 годах – 603 судна с 14 480 рабочими; 1851–1853 годы – 774 судна с 29 347 рабочими; 1853–1857 годы – 958 судов с 23 457 рабочими; 1858–1860 годы – 1074 судна с 21 557 рабочими. Огромная армия судорабочих.
С появлением пароходов нужда в бурлаках не отпала, хотя в целом бурлачество сократилось. А в местностях, прилегавших к водным системам, соединявшим Волгу с Онежским и Ладожским озерами, бурлачество сохранилось в полном объеме и в конце XIX века. В Кирилловском уезде Новгородской губернии до 3000 крестьян ходили тянуть суда от р. Ковжи до Вытегры, зарабатывая в период навигации до 50 рублей на человека.
А была еще великая Волга с ее полноводными судоходными притоками Окой и Камой, которые принимали в себя немало рек, была Мариинская система, соединявшая бассейны Волги и Северной Двины с Балтикой. Там еще больше было судорабочих. Недаром понятия «Волга» и «бурлак» нерасторжимы в нашем сознании.
Ранней весной, еще до полой воды, на пристанях уже кипела горячая работа: грузились барки грузами, подвезенными гужом по зимникам и лежавшими в амбарах: хлебом, солью, поташом, пиленым лесом, кожами, железом, рогожами, щепным товаром – всем, что производила кустарная и промышленная Россия. Грузчики были случайные, были и профессиональные, для кого это был ежегодный заработок и кто к нему уже приноровился: таскать многопудовые кули с солью и хлебом, доски и брусья или полосовое железо либо катать тяжелые тачки по узеньким наклонным сходням – дело не простое: если не сорвешься вниз под тяжестью груза, то за целый световой день без привычки так набьешь плечо, намнешь спину, что назавтра и не поднимешься.
Грузчики в старину были не все одинаковы. Были крючники, были катали, а были носали, или носаки. Крючники вооружались большими страшными железными крюками со сверкающими острыми носами: положенный на спину куль с солью или хлебом – хорошо, если пятерик (5 пудов), а то и восьмерик (8 пудов – 130 килограмм) или девятерик, либо огромную кипу плотно утрамбованного на прессе хлопка крючник придерживал своим крюком, перекинув его через плечо и вонзив в ношу. А чтобы прорванные крючьями опростанные кули при повторной насыпке не текли, в амбарах большие артели женщин занимались их штопкой. Катали возили насыпные грузы в тачках: тоже не простое дело – удержать тачку на узенькой, в одну доску, прогибавшейся сходне (хозяева на всем экономили), сходу вкатить ее наверх. Носаки переносили на плече длинномерные грузы: доски, брусья, железные полосы. И это не просто: такой груз пружинил на плече, прогибался, и шаг нужно было приноровить к колебаниям концов и не задерживаться при этом, трусить рысцой, чтобы заработать и не мешать идущим сзади. А чтобы не набить в кровь плечо, не сломать плечевую кость под тяжелым грузом, на плечо подкладывали кожаную подушку. Волжская беляна поднимала до 40 тысяч пудов. Это сколько придется на артель человек из 10–12?
В горячее время поденщик-крючник, перегружавший хлеб с огромных волжских барок на мелкие мариинки, на хлебных пристанях Рыбинска зарабатывал до 3 рублей в день. Артели крючников формировались из крестьян Тверской, Ярославской, Нижегородской и Владимирской губерний. В конце XIX века в Рыбинске постоянно жили около 20 тысяч человек, а с открытием навигации и наплывом торгового и рабочего люда число обитателей увеличивалось до 100 тысяч. Одних крючников было тысяч пять. В Петербург хлеб приходил на Калашниковскую пристань. Здесь для перегрузки кулей с барок в амбары собирались артели по 20–30 человек, избиравшие из свой среды «батыра», старосту, и счетчика. За выгрузку куля платилось 7 копеек, причем сюда входила и погрузка на ломовиков. За бортовую перегрузку с одного судна на другое платили по 5 копеек. Рабочая пора начиналась с Пасхи и заканчивалась 14 ноября. Дуван, т. е. раздел заработков, совершался дважды: около Петрова дня и по окончании работ. На каждого крючника приходилось от 150 до 200 рублей. Были в Петербурге крючники-поденщики, в два самых горячих месяца зарабатывавшие такую же сумму; обычно в день получали 2–3 рубля, но бывали случаи платы по рублю с куля. В неделю загружали огромный амбар, вмещавший 100 тысяч пудов, и иные крючники переносили за день до 2000 мешков весом в 5–9 пудов. При разгрузке вагонов работали по четыре человека: двое подносили мешки из глубины вагона, подавальщик клал куль на спину товарищу, который, зацепив его крюком, переносил на ломовую подводу. В рабочий день через их руки проходило до 40 вагонов! При нагрузке хлеба на суда собиралась «рука», артель в 8–10 человек, иногда до 15. В рабочий день с 6 часов утра до 6 вечера «рука» в 10 человек нагружала 1500 кулей, а на двух «уборщиков», разносивших кули от люка по всей барке, в день приходилось по 750 кулей.
На погрузке пиленого леса работали поштучно, по 10 рублей с 1000 досок, или, как говорили, «по копейке с дюйма» (толщина досок до сих пор измеряется в дюймах). В день рабочий переносил 100–150 дюймовок. За рабочий день с 6, а то и с 4 часов утра до 6 вечера заработок составлял рубль-полтора.
В конце XIX века начался градостроительный бум. Особенно интенсивно рос Петербург, потреблявший огромное количество кирпича. Основная масса кирпича сюда поступала с Усть-Ижоры водой. На каждое судно нагружалось от 50 до 100 тысяч кирпичей. Прикинув вес кирпича и учтя, что старый кирпич (XIX века) был крупнее и плотнее, а следовательно, и тяжелее нынешнего (до 11 фунтов), можно представить, какой груз проходил через руки грузчика. Кирпич возили в тачках по 40–50 штук в каждой, т. е. вес тачки составлял не менее 10 пудов, а каждый рабочий за день перегружал 2–3 тысячи штук кирпича.
Казалось бы, эка штука – перегрузка кирпича. Перебрасывай себе из рук в руки. Советские кинооператоры любили снимать такую горячую работу. Но… Мне, в бытность рабочим, приходилось грузить кирпич, правда, не строительный, а более шершавый и тяжелый огнеупорный, динас для ремонта литейных вагранок (в цех приходило по три 60-тонных четырехосных вагона, и требовалось разгрузить их как можно скорее, чтобы завод не платил штрафы за простой). За смену новые брезентовые рукавицы стирались на ладонях так, что становились мягкими, словно тонкая шерсть, на другой день они протирались до дыр, и приходилось менять их, а на третий – к концу смены – кожа на концах пальцев (привычных к работе с инструментом, загрубелых) стиралась чуть не до мяса, и потом несколько дней тоненькая кожица ломалась и болела. Интересно, тех грузчиков кирпича, о которых я пишу, хозяева снабжали рукавицами? Или у них кожа была уже такой, что в пору было из нее несокрушимые мужицкие сапоги тачать?
Но вот барки нагружены, и полая вода подошла. Самое время отправляться в путь. На пристанях уже давно толпятся тысячи бурлаков из ближних и дальних деревень: кто еще не нанялся, у того деревянная ложка торчит за лентой шляпы, а нанявшиеся по кабакам сидят, отвальную пьют за счет хозяина – дело святое. И на рассвете, помолившись на солнышко, впрягались бурлаки в лямки.
От верхушки мачты спускался придерживаемый на носу канатом-бурундуком длинный (до 200 саженей) толстый (2 вершка в окружности) канат – бечева. На его ходовом конце делались небольшие петли, в которые закладывалась круглая деревянная «шишка», прикрепленная к кожаной лямке. Лямка шириной четыре вершка и длиной три аршина надевалась бурлаком через плечо, и, упершись лаптями в прибрежный песок, вся бурлацкая ватага, возглавляемая атаманом, дружно влегала в лямки. Просто так, ходом, тяжелую барку против течения не потянешь. Шли немного боком, делая шаг одной ногой, а другую только подтягивая для упора. Шли в такт, под протяжную «Дубинушку». По Уставу путей сообщений «на всякие 900 пудов груза, начиная от пристани по нижней части Волги до Нижнего Новгорода, должно иметь на судах по три работника, а от Нижнего Новгорода до Рыбинска то же число на 1000 пудов». На деле на каждого бурлака приходилось гораздо больше 300 пудов: это было выгодно и судохозяевам, и самим бурлакам – больше был заработок.
И столько шло по русским рекам барок, столько бурлацких ватаг пело «Дубинушку», что государственной натуральной повинностью крестьянских волостей, расположенных вдоль рек, было содержание в исправности бечевников – широких полос вдоль уреза воды. Здесь запрещалось всякое строительство, и население должно было убирать кусты и деревья, засыпать водомоины, строить мостки через узкие притоки. А через притоки широкие и на излучинах рек, где низменный берег сменялся крутым откосом, бурлаков перевозили на лодках-подчалках, пока барка стояла на якоре.
Был и другой способ движения против течения. Пока барка стояла на якоре, 10 бурлаков тянули по берегу большую лодку-завозню со вторым якорем и канатом сажен в 600. По знаку с барки завозня забирала бурлаков, якорь бросали и доставляли конец каната на палубу. Артель впрягалась в якорный канат и, упираясь босыми ногами в палубу, бурлаки медленно переступали в такт, припевая: «Стукнем, брякнем о палубы, чтобы лямки были туже; валяй, наша, валяй, вот поваливай, валяй!» А затем все повторялось вновь и вновь. Передвигались медленно, до 10 верст в день. От устья Камы до Нижнего Новгорода шли 45 дней. На больших барках было от 125 до 225 рабочих, на мокшанах – 90–100, на унженках – 20–30.
Каковы же были эти барки, на каждой водной системе своего типа, различавшиеся и осадкой, и длиной, и шириной, и грузоподъемностью? Бархат (бархоут) на Каме был длиной до 42 метров, шириной до 10,5 метров и поднимал до 550 тонн; волжские беляны, самые большие барки, имели 50–55 метров длины, а грузоподъемность до 2400–2500 тонн; белозерки Русского Севера поднимали до 1600 тонн; гукар Ладожского и Онежского озер и Мариинской системы был длиной от 24 до 42 метров, шириной 8–10 метров, грузоподъемностью 100–800 тонн; гусяна (Ока, Цна) была длиной до 42 метров; коломенки были примерно таких же размеров: 30–40 метров длины, 4–8 метров ширины, а камский межеумок длиной до 50 метров и шириной до 15 метров поднимал более 1000 тонн. Мокшаны, расшивы, тихвинки, соймы, унженки – все они были разных размеров и требовали десятков рабочих.
На самой барке находились: водолив, следивший за сохранностью груза, устранявший течи и возглавлявший всю артель, да в казенке, маленькой каютке на корме, сам хозяин груза или его приказчик, да кашевар, готовивший пищу на всю ватагу. Движение шло весь световой день, от рассвета до заката, с остановкой на обед и непременный послеобеденный сон: это уж такой был русский обычай, от которого не отступали нигде и никто – до министерских и сенатских департаментов – поспать после обеда. Еду готовили артелями, и хозяева не скупились на харчи, лишь бы только бурлаки сохраняли силы для работы, так что, несмотря на тяжесть работы, у бурлаков была поговорка: «На Волгу идти – сладко поесть».
Намного легче было движение по течению. Здесь артель была невелика, только для управления баркой огромными веслами-потесями, сделанными из длинных бревен, с огромной дощатой лопастью на одном конце и вдолбленными в бревно дубовыми пальцами на другом, чтобы можно было ухватиться рукой. Однако нельзя сказать, что и вниз по речке работа была легкой. На быстрой и коварной Чусовой, по которой с Урала сплавлялось железо, глаз да глаз требовался от лоцмана и отчаянная работа с потесями от бурлаков. Иначе кинет течение барку на крутолобую отвесную скалу, и не только железо, а и сами бурлаки потонут. Недаром такие скалы назывались «бойцами». И на быстрых порожистых реках Мариинской системы легко было пропороть днище о крупные валуны на мелководье. Здесь вдоль каменистых берегов устраивались бревенчатые боны, которые должны были отбивать барки от камней. А чтобы на перекатах и порогах барки-мариинки не переломились, как уже говорилось, строили их «на живую нитку», без железных скреп, сшивая гибкими вицами. Текли такие барки немилосердно, особенно когда изгибались на валунах порогов. Но и это было предусмотрено: бабы и девки из прибрежных деревень уходили далеко вверх по течению с шайками и ушатами для отлива воды, и с бонов отчаянно прыгали на пролетавшую с быстрой водой барку. А пройдя свою деревню, спрыгивали на берег, сменяясь новой женской артелью. Вот так и жили: мужики служили лоцманами и судорабочими, а женщины воду с барок отливали. А если какая-нибудь, неловко прыгнув, попадет между бревнами бонов и бортом барки, и останется от нее на воде только быстро расплывающееся кровавое пятно, – что ж, значит, такая судьба. А что, ведь не помирать же с голоду на неродимых землях…
