Гончарство

Однако же не только лес, поле да животные поставляли русскому крестьянину материал для промыслов. Давала ему сырье и сама Мать-сыра земля – минеральное сырье.

Вполне естественно, что первейшим и важнейшим сырьевым ресурсом в деревне была глина. Хотя бы потому, что деревянную или берестяную посуду в печь не поставишь и щей да каши в ней не сваришь. А потому повсюду, где только залегала гончарная глина, существовал гончарный, или горшечный промысел. Лепил и обжигал кустарь кринки да немудрящие горшки: не боги горшки обжигают, а значит, и не они их лепят.

Впрочем, почему же горшок такой уж немудрящий? Он-то как раз и является идеальной посудой для готовки на открытом огне, на поду русской печи. Попробуйте поставить в огонь или снять с него современную, пусть и эмалированную кастрюлю. Враз руки обгорят. К тому же под широким дном кастрюли огня нет, пламя охватывает только бока, вертикальные стенки. А у горшка донце узкое, а тулово широко расходится в стороны – вверх, а затем снова сужается к венчику. Пламя охватывает горшок не только с боков, но и снизу, поверхность нагревания резко увеличивается. В то же время сравнительно узкая горловина уменьшает возможность попадания в варево угольков и сажи, да и площадь кипящей воды сокращается: не так быстро варево выкипает. А ставить горшок в огонь и снимать с него очень просто: для этого у хозяйки есть ухват, или рогач. Узкое донце горшка проходит между закругленными рогами ухвата, а заплечики тулова плотно садятся на приподнятый ухват. А если посудина очень тяжелая, хозяйка не вынимала, а «выкатывала» ее на ухвате: под длинный деревянный держак рогача подкладывала круглую скалку и, нажимая на конец держака, как на рычаг, катила на ней груз по шестку печи, широкой площадке перед устьем, за которым пылал огонь. Для тяжелых корчаг, в которых «золилось» (кипятилось) белье, варилось пиво, делали даже ухваты с маленькими колесиками на оси. Конфигурация горшка и ухвата такова, что одним ухватом можно работать с несколькими горшками разного размера, так что у печи довольно было двух-трех ухватов, чтобы ставить в огонь и маленький горшочек для детской кашки, и огромные корчаги с кипятящимся бельем.

В толстом пористом горшке и каша хорошо упревала, и варево долго сохраняло высокую температуру. А в «прогрессивной» алюминиевой кастрюле рассыпчатую кашу сварить – сам упаришься раньше, а сварил – тут же она и остыла.

И еще одним был удобен горшок. Допустим, приехал вечером мужик из лесу, намерзся, наработался – в самый раз горячих щец похлебать. Да не растапливать же для этого всю печь, чтобы щей подогреть. Разложит тогда хозяйка небольшой огонь из лучинок прямо на шестке, поставит над ним таган – железное кольцо на трех ножках, опустит в таган узкое донце горшка так, что округлым туловом он сядет на таган – и дело с концом. Так что простой деревенский горшок – штука не простая, его форма отработана многими веками, и линии его ничем не хуже, чем у античной амфоры, служащей у нас как бы эталоном изящества. И недаром, когда в ход пошел металл, чугунки на заводах стали отливать точно по форме горшка.

А вытянул горшок обыкновенный мужик, деревенский гончар, заскорузлыми от рогалей сохи да окосья руками вытянул.

Не только горшки разных размеров делали русские гончары. Например, мало кто знает о затейливых двойнятах – двух небольших горшках, соединенных вместе изогнутой ручкой. Нальет хозяйка в один горшок щей, в другой наложит каши, накроет их глиняными же крышками, и отправит мальчонку либо девочку в поле или на покос хозяину обед отнести. Делались и похожие на горшок, только с двумя носиками, рукомои, умывальники. На венчике его – два ушка, за которые рукомой подвешивают на веревочках в углу избы. Покачнул рукомой – вода слилась на руки, а рукомой обратно качнулся, и вода больше не льется. Делали гончары и маленькие кубышки с округлым туловом и узеньким длинным горлышком. Те самые, в которых лишние деньжонки зарывали в подпол: монеты легко проскальзывали в горлышко. Банков ведь да сберегательных касс в деревне не водилось. Делали и огромные, на два-три ведра корчаги, в которых в печи варили пиво и золили, кипятили с золой белье да держали возле печи дневной запас воды. Даже сковороды делали – латки с широким дном и высокими, почти вертикальными бортиками и с глиняными же крышками. В них в печи запекали пшенники да лапшенники, рыбу и картошку, политую куриным яйцом, жарили и парили мясо. А доставали латки из огня железным сковородником с затейливо раздвоенными и изогнутыми губками. Поэтому в России, если обиженный ребенок губы надует, говорили: «Ну, губы сковородником!» Но наряду с горшками в огромном количестве выделывали гончары чашки и кринки. Чашки глиняные – они и есть чашки: довольно глубокие, с развалистыми бортиками, в самый раз доброму мужику щей или каши поесть. Это сейчас мы только поклевываем из неглубоких тарелок: как поработаешь, так и полопаешь. Чашки накрывались глиняными крышками, которые можно было использовать под кашу или жаркое, как тарелку. Глиняные горшки и чашки еще и сейчас, поискав, можно купить на рынке и даже в хозяйственном магазине. А вот кринку, она же горлач, или кубан, сейчас днем с огнем в России не найдешь. А жаль. Посудина эта под молоко, квас или еще какой жидкий продукт имела тулово точно как у горшка, но вместо низкого венчика у нее было довольно высокое, расширявшееся кверху горло. Из горлача удобно было разливать жидкость по кружкам: не прольется. Кстати, делали гончары и глиняные кружки с ручкой.

А еще русские гончары в огромном количестве выделывали огромные кубы с крышками и отводной трубкой в донце для сидки дегтя и курения смолы. Этим промыслом в лесных губерниях занимались целые волости: ведь в работе кубы часто бились. В Вологодской губернии крестьяне Маныловской волости Кадниковского уезда специализировались на производстве таких кубов. В деревнях Худяковской и Раменьи в конце 60-х – начале 70-х годов XIX века производилось до 2500 кубов в год; продавались они по 40–70 копеек серебром, и в год в этих деревнях прибыль составляла более 1300 рублей серебром.

Горшки да кринки вытягивали на гончарном круге. Это довольно большой и толстый деревянный круг, собранный из досок или даже отрезанный от толстого ствола дерева. Простенькие круги утверждались на короткой вертикальной оси в толстой плахе, лежавшей просто на полу избы или на скамье. Гончар кидал на круг, в его центр, шмат глины, одной рукой круг вращал, а пальцами другой вытягивал вверх стенки посудины. А когда изделие готово, его, вращая круг, подрезали с круга длинным деревянным ножом или даже суровой ниткой. Но такой круг не очень удобен: одна рука только работает с глиной, и вращение неравномерное. Были круги посложнее и поудобнее. Через отверстие в сиденье скамьи пропускали ось, на которой сидел круг. Нижним концом ось упиралась в толстую доску с гнездом, проходившую через проножки скамьи над самым полом. На нижнем конце оси тоже сидел деревянный круг. Поставив на него ноги, гончар вращал его и мог работать с глиной на равномерно кружащемся верхнем кругу уже обеими руками.

Статистики, обследовавшие гончарные промыслы в начале XX века, выделяли четыре типа гончаров: с ручным гончарным кругом и простейшей обжиговой печью в яме со сводом из разбитых горшков; с ножным кругом на деревянном веретене и ямной печью с кирпичным сводом и дымоходом; с ножным гончарным кругом с тяжелым маховиком-гончаком и печью, подобной предыдущей; с ножным гончарным кругом на железном веретене и кирпичной печью с трубой.

Глина для гончарных изделий не всякая подходит. Нужна глина жирная, но не слишком, иначе изделие в горне при обжиге треснет. Но и не тощая, иначе изделие просто рассыплется. Так что гончары накопанную на глинище глину перемешивали в нужных пропорциях с песком и затем тщательно месили ногами. А предварительно куча накопанной глины должна была зиму пролежать на морозе, чтобы комья рассыпались.

Однако черепок деревенского горшка пористый. Это оттого, что частицы глины слишком велики, а жар в крестьянском горне, а тем более в русской печи, где обжигали горшки, слишком слаб. Если налить в горшок воду, то через какое-то время, огладив его ладонью, можно почувствовать, что он как бы вспотел: мельчайшие частицы воды просочились через поры. Воды-то не жалко. А вот такой горшок под щи или кашу через какое-то время отмыть будет невозможно: жир впитается в поры. Чтобы этого не происходило, посуду покрывали поливой – делали на ней тончайшую стекловидную пленку. Например, можно посыпать посудину перед обжигом обычной поваренной солью, она сплавится и даст зеленовато-желтоватую поливу. Но соль тогда была дорогой, да и неважный это материал для поливы. Обычно гончары пользовались окисями металлов, например окисью свинца. Большей частью полива была зеленая – получалась муравленая посуда. Были поливы и других цветов. Поливная посуда не пачкается и довольно красива. А чтобы она еще более привлекала взгляды покупательниц на ярмарке, посуду эту часто расписывали: по красной глине горшка или чашки наводили жидко разведенной на воде глиной других цветов – белой, зеленой, синей (цвет глины зависит от того, окислов каких металлов в ней больше – меди, железа, хрома и т. д.). Эта жиденькая краска впитывалась в поры и обжигалась вместе с посудиной. Такое украшение называется ангобом, ангобной росписью. Можно было налепить на стенки посудины какой-нибудь простенький орнамент из глины, например цветочек или петуха, а можно было просто при вытягивании горшка на кругу навести заостренной палочкой несколько кольцеобразных или извилистых бороздок.

Но были и более затейливые способы украшения глиняной посуды – лощение. Музейные работники хорошо знают чернолощеную керамику: такой горшок глубокого черного цвета как бы отливает металлическим блеском цветов побежалости. Производство такой посуды было надолго забыто. Правда, сейчас некоторые художники-керамисты делают попытки его возрождения, а прежде даже писали, что будто бы секрет изготовления чернолощеной керамики забыт. Но это – обычное журналистское преувеличение: уж очень любит журналистская да писательская братия писать о секретах. А секрета никакого и нет. Все зависит от топлива, использовавшегося при обжиге. Если гончар хотел получить черепок чистого цвета, он пользовался осиновыми дровами: осина не коптит при горении, а пламя от нее высокое, хорошо омывающее обжигаемый материал. А если хотели получить черный черепок, пользовались еловыми или пихтовыми дровами: смолистые породы сильно коптят. А потом оставались сущие пустяки: посудину с въевшейся в поры копотью долго-долго натирали пучками хвоща, известного всем древнейшего растения, растущего на песчаных почвах и напоминающего миниатюрные елочки. И через многие часы этого лощения горшок приобретал такой вид, как будто он отлит из неизвестного черного металла.

Семья крестьянская большая, а гончар один. Ну, двое-трое, если есть взрослые сыновья (это была мужская работа, в деревне работы строго делились на мужские и женские). А остальные что же, смотрят, как хозяин работает? Как бы не так! И вот из остатков глины ребятишки да старики стали лепить маленькую игрушечную детскую посудку да затейливые свистульки в виде птичек, зверушек, человечков. В тулове игрушки палочкой проделывали несколько ходов – лады, так что на такой свистульке можно было даже наиграть незатейливый плясовой мотивчик. Глиняный музыкальный инструмент, окарина, хорошо известен музыкантам.

Глиняная игрушка очень древняя. В Москве, в Музее изобразительных искусств, можно увидеть беотийские игрушки еще IV века до нашей эры! И в России археологи находят глиняные игрушки-свистульки в древних слоях. У нас наиболее известна т. н. «дымка», игрушка, сделанная в Дымковской слободе под городом Кировым, бывшей Вяткой. Правда, сейчас она уже не свистит: промысел этот погиб после революции и был возрожден профессиональной художницей Е. И. Косс-Деньшиной, которая привнесла в нее много своего, профессионального, зато не дала игрушке и многих традиционных черт. Еще в XIX веке в «Вятских губернских ведомостях» можно было почитать статьи, рассказывающие о происхождении вятской игрушки. Будто бы город Хлынов, как называлась Вятка некогда, был осажден врагами. На помощь хлыновцам шла дружина из Устюга Великого. Устюжане подошли к Хлынову ночью и, не разобравшись в темноте, напали на своих союзников. Когда стало светло, во всем, конечно, разобрались. Но покрыли себя устюжане позором, и хлыновские ребятишки в знак насмешки стали свистеть им в глиняные свистульки. Освистали, значит, как в театре освистывают неудачливых актеров или плохую пьесу. С тех пор в Вятке даже появился якобы праздник «свистуша»: на ярмарке, учрежденной в память о битве, во множестве продавались свистульки, и мальчишки оглушали взрослых диким свистом.

Это, конечно, легенда. Ведь если бы это была правда, то только в Вятке и выделывались бы глиняные свистульки. А их делали повсюду, где существовали гончарные промыслы. И посейчас специалисты знают несколько десятков центров производства глиняной игрушки-свистульки, угасших, существующих или возродившихся вновь. Знают игрушки каргопольские и филимоновские, кожлинские и плешковские, сапожковские и оятские, абашевские и романовские, городецкие и мглинские, хлудневские, сусанинские, лухские – множество типов по всей России. Различаются они и формой, и раскраской. Тульская филимоновская игрушка, например, как две капли воды похожа на древнюю беотийскую игрушку. Вряд ли мастера из античной Беотии оказались под Тулой, вряд ли и тульские бабы ездили к беотийцам за опытом. Просто образ художественного мышления у всех народов очень близок друг к другу: обобщенность форм, яркость и лаконичность росписи у всех одинаковы.

Одни игрушечные промыслы существуют века, другие жили недолго. В детстве я жил в Кировской области, и мать покупала мне на базаре глиняных петушков, расписанных эмалевыми красками. Очень реалистического вида были эти петушки-свистульки. А потом, уже взрослым человеком, оказался я в Кирове – работал в местном архиве. Как раз там открылся музей дымковской игрушки. Зашел я в музей посмотреть, вспомнил своих петушков, поискал – нет как нет. Пошел в научный отдел. И там мне сказали, что петушков этих помнят, ездили в экспедицию в деревню, где их делали, но старик, занимавшийся этим производством, давно умер, а вместе с ним умер и промысел. Удалось найти под крыльцом завалившегося туда разбитого петушка – и все.

Сейчас искусствоведы, изучая глиняную игрушку, рассматривают ее как самостоятельный вид художественного промысла, народного искусства. Отчасти они и правы: в ХХ веке, до нашего времени включительно, то там, то тут народные мастера только игрушкой и занимаются. А когда-то это был лишь вспомогательный промысел, порожденный принципом экономичности, безотходности крестьянских ремесел. Топливо для горна, где обжигали горшки и чашки, приходилось покупать. И сгорала часть его бесполезно: между округлыми горшками и крынками масса пустого пространства. И лошадь на ярмарку практически везла воздух: и между горшками, и внутри них опять же слишком много пустот. А ведь лошадь приходится кормить, да еще и овсом. А так налепят бабы или ребятишки свистулек либо крохотной кукольной посуды, и можно заполнить в горне пустоты, можно насовать эти изделия в солому между взрослой посудой и внутри нее – вот и экономия и топлива, и овса. Игрушки и посудка эта стоили доли копеек, да и то нередко меняли их на базаре на продукты: за свистульку – яйцо, тайком унесенное мальчишкой из курятника. Глядишь, за ярмарочный день хотя бы копеек 10–15 прибыли и набежало. А художеством никто это не считал. Так, пустяки. Наверное, так же, как производство глиняных грузил для сетей. Возле города Истра Московской области стоит Воскресенский монастырь, более известный как Новоиерусалимский: его создатель, патриарх Никон, задумал в свое время воспроизвести под Москвой святыни Иерусалима. При строительстве монастырских храмов много использовалось разнообразной керамики. И в музейной археологической экспозиции там можно увидеть множество непонятных нашему современнику круглых небольших изделий: вроде катушек или коротких толстых трубочек. А это монастырские гончары для монастырских рыбаков как раз и делали глиняные грузила для сетей. Такие грузила использовались по всей необъятной России в сотнях тысяч сетей.

А вот кирпичное производство было делом серьезным. Чем дальше, тем больше требовала Россия кирпича: глинобитные печи заменялись кирпичными, стали появляться кирпичные фундаменты построек, кирпичные амбары, кирпичные нижние этажи домов богатых крестьян, особенно державших лавки или кабаки. И помещикам множество кирпича требовалось, и на казенные сельские учреждения – мало ли куда шел кирпич. И в городах, и в селах на крохотных кирпичных заводиках работали те же крестьяне. Такой заводик в своей автобиографической книге «Смех за левым плечом» описал покойный писатель В. А. Солоухин, выходец из с. Олепина Владимирской губернии. Держал этот «завод» его дед: глинище, т. е. большая яма, из которой брали глину, тачка для ее перевозки, несколько досок от глинища до стола, на котором выделывали кирпичи, чтобы тачку возить, широкий и длинный тесовый стол для работы, полки для сушки кирпичей да навес над ними. Все оборудование – раздвижной ящик без дна: шмат глины кидали в него, плотно набивали деревянным молотком, чекмарем, и, раздвинув ящик, вынимали полуфабрикат, шедший в сушку. Сырые кирпичи аккуратно ставили на полках рядками на ребро. Все работники – из своего семейства, а поскольку мужиков не хватало, то на сезон нанимали и работника. Когда высушенных в тени кирпичей набиралось несколько тысяч, из них насухо складывали печь, так, чтобы между кирпичами оставались щели. Затем готовую печь растапливали, и она сама себя обжигала: огонь проходил между всеми кирпичами, как сквозь сито. Потом эту печь-времянку разбирали и получали готовенькие звенящие обожженные кирпичи. Таких примитивных кирпичных заводиков с одним-тремя работниками по всей стране были тысячи и тысячи. А кирпич они производили отменный, не чета нынешнему. Старый кирпич однородный, хорошо промешанный, без камешков, по небрежности попавших в глину, равномерно пропеченный и обожженный до хорошего темно-бурого цвета, и при ударе даже звенит.

Кладка из чистого, хорошего кирпича красива. Еще лучше, если гладь стены перемежается поясками поребрика (кирпич кладется так, что наружу выступает его угол) и бегунков (наружные кирпичи в кладке ставятся «шалашиком») да валиками из тесаного или лекального (фигурного) кирпича. Так когда-то выкладывали карнизы построек. А еще лучше – изразцовые фризы и вставки. Во всех старинных русских городах можно еще увидеть церкви, обильно украшенные изразцами – зелеными муравлеными, желтыми, синими, рельефными или расписными. А в Москве на улице Полянка в Замоскворечье стоит храм святого Григория Неокесарийского, под карнизом которого идет широкий пояс изразцов, украшенных полихромным (многоцветным) орнаментом «павлиний глаз». Делал эти изразцы известный в XVII веке мастер ценинного дела, как называли изразцовое производство, Степан Полубес. Его специально пригласили в столицу из Белоруссии. А на Гончарной (!) улице позади станции метро «Таганская»-кольцевая стоит церковь Успения Божьей Матери, также XVII века, и также обильно украшенная изразцами. И, присмотревшись, можно заметить, что изразцовый фриз, идущий под карнизом ее трапезной, состоит из изразцов разного рисунка и цвета. В Гончарной слободе, в Заяузье, отделенном от Москвы широкой тогда рекой Яузой с ее низменными болотистыми берегами, жили и работали гончары, не опасаясь спалить деревянную столицу открытым огнем своих горнов. Жил здесь и Степан Полубес. А когда он умер, его родственники якобы отдали все оставшиеся в его мастерской изразцы в приходской Успенский храм на помин души мастера.

Значит, изразцы эти делали те же гончары: расписывали высушенные глиняные пластины либо отштамповывали их в формах, покрывали поливой. Как и кирпичное производство, ценинное дело очень древнее: храмы еще домонгольской эпохи складывались из чередующихся поясов белого известняка и плинфы, сравнительно тонкого большемерного кирпича, и украшали их изразцами. А более того, покрывали изразцами печи в парадных палатах. Некоторые из таких печей XVII века стоят, например, в московском Новодевичьем монастыре, в Новоиерусалимском монастыре под Москвой. Здесь же, в Новом Иерусалиме, в грандиозном соборе с приделами стоят огромные изразцовые иконостасы удивительной красоты.

Изразцовые печи с одноцветными, расписными или рельефными изразцами дошли до нашего времени. Только делались они уже не в виде пластин, а коробчатыми: к наружной поливной прямоугольной пластине примыкает румпа, открытая коробочка с отверстиями, в которые закладывалась проволока для лучшего скрепления изразца с кладкой. Румпа нужна для того, чтобы при нагревании печи изразцы, более плотные, нежели кирпич, и имеющие другой коэффициент расширения, не полопались и не отвалились.

Так что гончарное ремесло – дело не столь уж простое, хотя, конечно, не боги горшки обжигают.

Впрочем, изготовление изразцов – не крестьянское ремесло. Недаром мастера ценинного дела были горожанами, хотя бы тот же Степан Полубес. А в XIX веке работали настоящие изразцовые фабрики.

Гончарное ремесло существовало повсюду: лишь были бы залежи подходящей глины да недорогое топливо. В так называемой Озерной области России, в ее северо-западном углу, оно особенно было развито в Олонецкой и Новгородской губерниях. В Олонецкой губернии много гончаров было в Лодейнопольском уезде по р. Ояти. Среди нынешних коллекционеров народной глиняной игрушки известна игрушка оятская, крайне редкая. Велось гончарство и в Вытегорском, Каргопольском, Пудожском и Повенецком уездах, но качество тамошних изделий не выдерживало сравнения с оятскими. И опять же каргопольская игрушка сегодня известна чрезвычайно широко, почти как дымковская. В Новгородской губернии, в Череповецком уезде, особенно в деревнях Новотрюмове, Гарке, Острове, в Боровицком уезде в Княжем Селе, в Тихвинском уезде по р. Явосьме и Ояти также обжигали посуду, большей частью в домашних печах, а на Ояти в специальных горнах. Цены были низкие: горшки шли по 1–5 копеек за штуку, крынки по 6–10 копеек за десяток. А в Приуральском крае более широкие размеры гончарный промысел принял лишь в Вятской губернии, где им в начале ХХ века занято было более 4300 человек. Наибольшее число гончаров здесь было в Вятском, Котельническом, Яранском и Нолинском уездах. Дымковская игрушка как раз и происходит из Вятского уезда.

Однако крестьяне-гончары не ограничивались простыми горшками, кирпичами и даже изразцами. Под Москвой существует древний район гончарного производства – Гжель. Это именно район, охватывавший множество деревень. Здесь залегала не простая красная гончарная глина, а огнеупорная белая. Еще царь Алексей Михайлович повелел в 1663 году везти из Гжельской волости глину в Москву для изготовления аптекарских сосудов. И гжельские крестьяне в XVII веке поставляли свою глину на подмосковные стекольные и гончарные заводы. В начале XVIII века на основе гжельских глин в Москве, в Алексеевской слободе открылась «Ценинных и табачных трубок» фабрика Афанасия Гребенщикова. А позже работавшие у Гребенщикова гжельские крестьяне открыли гончарное производство у себя дома. В 1787 году в селе Гжели и близлежащих деревнях работали 25 фабрик, производивших майолику, полуфаянс, фаянс и фарфор.

Если взять глину тонкую, состоящую из мелких частиц, а температуру обжига повысить, получим уже не простую керамику, а майолику, материал прочный и как бы покрытый глазурью: это расплавился поверхностный слой глины. Взяв еще более тонкую глину и еще более повысив температуру обжига, получим всем известный фаянс, из которого сделаны раковины в ванных комнатах и унитазы. А из специально приготовленной мельчайшей глины и при очень высокой температуре получим уже фарфор с тончайшим и твердым, как стекло, черепком. Тонкая глина так сплавилась в фарфоре, что, глядя через фарфоровое блюдце на просвет и шевеля сзади него пальцами, можно увидеть смутную тень от них. Если же ничего не будет видно, то это не фарфор, а обычный фаянс. Хороший фарфор тончайший, как яичная скорлупа. Из обычной глины такой черепок не сделаешь. И может он быть не только белый, но и желтый и даже черный: такой фарфор изготовляли в Китае и Японии. Все зависит от цвета глины. Только это не просто глина, а глина отмученная. Можно очень жидко развести глину в посудине с водой и оставить на некоторое время: самые крупные, т. е. самые тяжелые частицы ее упадут на дно. Затем сольем мутную воду в другой сосуд и вновь оставим на некоторое время в покое. Вновь самые тяжелые частицы выпадут в осадок. И так раз за разом. В конце концов, после нескольких отмучиваний мы получим тончайший слой самой тонкой глины – материал для фарфорового производства.

Конечно, крестьянский гжельский фарфор – не китайский и не японский, он толстоват и грубоват, это все-таки фаянс, украшенный синей кобальтовой росписью в народном вкусе. Расцвет его, когда был выработан единый стиль, приходится на 1830–1840-е годы. В это время на территории Гжельского керамического промысла в деревне Ново-Харитоново появился первый фаянсово-фарфоровый завод местного кузнеца Якова Васильева с сыновьями Терентием и Анисимом, которые позже стали прозываться Кузнецовыми. Потомки Терентия и Анисима перенесли производство в Дулево Владимирской губернии, а фирма Кузнецовых стала ведущей в фарфорово-фаянсовом деле. Крупными производителями фаянса и фарфора в Гжельском районе стали в 1820–1830-х годах Федор и Петр Тереховы, создавшие завод в селе Речицы. А в 50–60-х годах в Гжели и окрестных деревнях работало около 120 фарфорово-фаянсовых заведений, имевших около 140 горнов для обжига, и занято здесь было свыше 2,5 тысяч человек. Помимо местных глин, гжельцы использовали в производстве и привозившийся из Глуховского уезда Черниговской губернии каолин.

Гжельские изделия не раз выставлялись на выставках и российских, и международных, завоевывая медали. И делали этот фарфор, ценимый сегодня коллекционерами и искусствоведами, обычные крестьянские руки на десятках крохотных домашних заводиков, иногда существовавших всего несколько лет, а то и год-другой: домашнее крестьянское ремесло, перемежающееся с сельскохозяйственными работами, обычно недолговечно. Вряд ли гжельские крестьяне видели стоившие огромных денег китайские и японские изделия из фарфора и уж, конечно, не слыхивали они об изобретении Бетгером саксонского мейсенского фарфора и не держали в руках тонкого французского севрского фарфора. Скорее всего, это крестьянская смекалка привела их к созданию русского народного фарфорового ремесла.

И наконец, гончарная глина требовалась для постройки печей: без печи изба – не изба, а только клеть. Нынче досужие литераторы всех мастей, от легкомысленных журналистов до беллетристов, чего только не понаписали о волшебниках-печниках и принадлежащем только им секрете печной кладки. Между тем строительство простой русской печи особого искусства не требовало, и никаких секретов в ней нет. К тому же наши современники не понимают, что это такое – русская печь. Многие уверены, что это печь с лежанкой. Нет, лежанка может быть у любой печи. Мне довелось дважды класть печи – свояченице и себе. И моя печь, поставленная еще в 1992 г., стоит себе, и греет большую избу на две половины (общая площадь – 40 квадратных метров). И варочная плита с топкой в ней есть, и лежанка. Но все же это – не русская печь.

Русская печь – печь с открытым огнем на поду под сводом. Веками в деревне ставились печи «по-черному», без дымохода. Были они глинобитными. В основании лежал срубленный из толстых брусьев опечек (опечье), на углах которого, упираясь в матицу, стояли один-два печных столба. Могли ставить и четыре столба: два временных. Между ними из досок строилась опалубка, в которой большими тяжелыми деревянными молотами сбивалась сырая глина, так, как она лежала в глинище. Сбив глину высотой примерно по пояс, на нее ставили полукруглую, на кружалах, опалубку будущего свода. Когда печь полностью сбивали, и она высыхала, опалубку, в том числе и внутреннюю, разбирали. Конечно, все это тоже нужно было знать и уметь. Так что, действительно, печи ставили мастера-печники.

Дым в такой печи выходил из устья прямо в избу, вытягиваясь в волоковое оконце в противоположной стене, или в деревянную трубу в потолке. А когда русские печи стали ставить из кирпича на глиняном растворе, в передней части, над шестком стали выводить кирпичную трубу, да еще и на чердаке клали горизонтальный кирпичный боров, чтобы вместе с дымом в прямую трубу не вытягивались искры и не подпалили соломенную, драночную или даже тесовую кровлю.

Совсем другое дело – обогревательная печь с внутренними дымоходами, вертикальными и горизонтальными. Такая печь могла быть выложена только из кирпича: сложную систему дымоходов в опалубке не выведешь. Особых секретов и здесь нет: нужно иметь лишь почерпнутые из школьных уроков физики представления о газодинамике (движении газов). Горячий дым из топки поднимается вверх, холодный дым опускается вниз, а неровности и углы в дымоходе ведут к турбулентности, завихрениям дыма, «застревающего» на этих неровностях. Так что печь следует класть вдумчиво, представляя, как пойдет по дымоходам дым, да тщательно выглаживать их, снимая излишки глины. А вот приготовление глины для раствора – действительно, искусство, поскольку и слишком «жирная», и слишком «тощая» (суглинок) глина при высыхании и нагревании будут трескаться, и кирпичи отделяться друг от друга трещинами, пропускающими дым.