Валяльный и вязальный промысел и ковроделие
С овец не только снимают шкуры. Их и стригут на шерсть. Самая лучшая, тонкая шерсть – поярок, снятая с молодой овечки-ярки, первой стрижки. Из поярка валяли шляпы – и крестьянские (крестьяне тогда носили шляпы разной формы – гречневик, или черепенник, шпилек, валенку, ямскую и пр.), и для господ. Знаменитые цилиндры, которые носили А. С. Пушкин и его современники, были именно из поярка, а точнее, из кастора: на тончайший слой полусваляного поярка, а для лучших сортов – кроличьего пуха, накладывался такой же слой выщипанного бобрового подшерстка, и все это валялось затем вместе в тончайший фетр; оставалось только вылощить кастор волчьим зубом, чтобы шляпа блестела. Из овечьей шерсти валяли в огромном количестве тонкие плотные войлоки и толстые мягкие кошмы, употреблявшиеся и на юрты кочевников-степняков, и на подстилки, и на зимние кибитки – куда угодно. Например, много плотного войлока шло на конские хомуты и седелки для упряжных лошадей и на потники под седло верховых коней. Таким же способом валяния изготовлялись и знаменитые русские валенки, катанки, или пимы – валяные сапоги. Валяльная работа тяжелая, да легких работ и не существовало: это только ложкой легко работать, но это уже был удел господ.
Очищенную и промытую в мыльной воде шерсть сортировали, выбирая грубый волос из мягкого подшерстка, расчесывали на гребнях с железными зубьями; затем ее толстым слоем расстилали на широком столе и «трепали», взбивали длинной струной, натянутой на лучок, «катеринкой»: пальцем заставляли вибрировать струну над расчесанной шерстью, в результате чего грубые части отбрасывались, а подшерсток разрыхлялся. Затем шерсть тонким слоем укладывали в форме сапога двойных размеров, накрывали холстом и, сбрызнув горячей водой, сворачивали вдвое и к будущей подошве приставляли два маленьких куска войлока; края их загибали и, продолжая валять шерсть руками, соединяли все вместе, образуя правильный сапог. Волокна переплетались между собой, образуя войлок, сначала довольно рыхлый. Его обдавали кипятком и продолжали мять руками, натирали мылом и крепко гладили для уплотнения массы. Эта операция повторялась несколько раз, после чего в сапог вставляли разборную деревянную форму, напоминающую ногу, и продолжали валять, «осаживая» его рубелем, чтобы он стал плотным, твердым. Готовый валяный сапог сажали в вытопленную русскую печь, и там он «доходил», садясь и еще более уплотняясь. Оставалось высушенный сапог отделать пемзой. Вся работа шла в жаркой и влажной атмосфере, как в бане, и из отворенной двери мастерской зимой валили густые клубы пара, когда пимокаты выскакивали на морозный воздух, чтобы немного остыть (видел: у нас в городке была валяльная мастерская). Работа была спешная, начинавшаяся еще затемно: нужно было успеть свалять валенки, чтобы посадить их в печь на ночь. Валяли валенки черные, белые, серые, окрашивая или отбеливая шерсть, а бывали когда-то валенки с простеньким орнаментом: по белому полю шли красные пятнышки и полоски. Из пуда шести получалось около 10 пар валенок, в конце XIX века продававшихся на месте от 60 копеек до 1 рубля за пару. Бродячие шерстобиты в великорусских губерниях, например в Пермской, за перебивку и уваливание пуда поярка получали 40–50 копеек.
Валяльный промысел существовал повсюду: везде нужны были и валенки, и шляпы, и войлоки с кошмами. Но, как и во всех крестьянских ремеслах, были районы, где тот или иной промысел преобладал в силу разных причин. Например, в Черноземной области славились своими валяльщиками Касимовский и Рязанский уезды Рязанской губернии, Задонский уезд Воронежской губернии и Грайворонский – Курской. Это и понятно: губернии в основном степные и здесь держали большие отары овец. В Центральной России основным центром производства шляп был Семеновский уезд Нижегородской губернии, откуда товар развозился по всему Поволжью и во Владимирскую губернию. В Московской губернии валянием шляп занимались в Подольском уезде, в Кленовской, Краснопахорской, Молдинской и Вороновской волостях; здесь даже в конце XIX века, когда валяная шляпа вытесняется картузом, промыслом занимались почти в 20 селениях. Даже в начале ХХ в. из Кленовской волости в Москву уходило более 1000 колпаков, причем более половины – для женских шляпок. Правда, для них сырьем служил не поярок, а пух кроликов.
Масса овечьей шерсти, тщательно вычесанной, использовалась для прядения и ткачества: из нее изготовляли сукна. Только сотканную шерстяную ткань подвергали еще и валянию на специальных сукновальнях. Сукновальни, как и водяные мельницы, строили у речных плотин. Снятое с ткацких станов суровье в особом широком наклонном ступенчатом корыте с мыльной водой толкли тяжелые механические деревянные песты с уступчатой поверхностью, отчего оно осаживалось и становилось плотнее, волоконца шерсти сваливались вместе, как в войлоке. Правда, материал при этом давал сильную усадку (до 1/3 первоначальной площади), зато становился очень плотным, без малейшего просвета между основой и утком. Толстые крестьянские сукна так и шли в продажу, а на барское платье шли сукна тонкие, расчесанные после валяния и обработанные горячими вальцами.
Крестьянских сукон, собственно, было не много. Обычно это было полусукно: при тканье основой служила пеньковая нить, а уток был шерстяной. Например, это был пониток – полусукно, из которого в некоторых, главным образом южных губерниях, шилась крестьянская праздничная одежда, тоже называвшаяся понитком. А самым распространенным полусукном была армячина, из которой и шились всем известные хотя бы по названию крестьянские армяки (они же азямы или чапаны). Для них предпочиталась привозившаяся с Нижнего Поволжья верблюжья шерсть – более грубая, но и теплая. Плотно свалянная армячина еще и дубилась, окрашивалась в горячем отваре дубовой коры, отчего становилась плотнее и не гнила. В отрочестве я нашел на чердаке деревенского дома кусок коричнево-красноватой армячины, так в зимний мороз она даже на ощупь казалась теплой. Зажиточные крестьяне и мещане, даже и купцы средней руки носили казакины и поддевки крестьянского либо фабричного сукна. А кафтан (нынче, абсолютно утратив знание народной повседневности, любую крестьянскую одежду по невежеству называют кафтаном), одежда праздничная, шившаяся только из фабричного сукна и отделанная плисом, имелся далеко не у каждого деревенского парня или молодого мужика. Это была уже роскошь.
Часть шерстяной пряжи оставалась в крестьянских домах и шла на вязание рукавиц, перчаток, носков и паголенок – своеобразных толсто вывязанных орнаментированных гетр, закрывавших ногу от щиколотки до колена. Такие паголенки носили крестьянки в губерниях, находившихся южнее Москвы – в Рязанской, Тульской и т. д. Вязальный промысел был распространен чрезвычайно широко по всей стране. Однако были районы, где им занимались специально. Так, в т. н. Озерном крае, в северо-западном углу страны, он был довольно сильно развит в Олонецкой губернии, особенно в Каргопольском уезде, в немного меньших размерах – в Вытегорском и Пудожском уездах. Находился он исключительно в женских руках. Заработок вязей был ничтожен, опускаясь до 5 копеек в день, – из-за скупщиков, к тому же производивших расчет не деньгами, а товарами. В 70-х годах XIX века благодаря появлению вязальных машин промысел стал падать, но к концу столетия, вследствие распространения этих машин в сельской местности, он вновь поднялся, встав на новую основу. Например, в Новгородской губернии почти в каждой избе можно было встретить одну, а то и несколько машин. Началось это в Рядовской волости, где в начале ХХ века насчитывали более 1000 машин. Заработок вязей повысился, но все же из-за влияния скупщиков ненамного. Средняя сумма заработка составляла 3, 4, много 5 рублей в месяц при рабочем дне в 12–14 часов. А вот организация вязальной артели в селе Рядок, с помощью земства, сразу подняла заработок на 60 %. На машинах стали вязать даже подростки, а то и мужчины.
Примерно в конце 50-х – начале 60-х годов ХХ в. приобрела большую популярность песня Людмилы Зыкиной «Оренбургский пуховый платок». Именно оренбургский, а не рязанский или костромской. Пуховязальный промысел из козьего пуха появился еще в конце XIX века в Оренбургской губернии и перешел отсюда в Пензенскую губернию. Более нигде им не занимались. В 1908 году в Оренбургском крае насчитывалось до 13 тысяч вязальщиц, изготовлявших около 36 тысяч платков на сумму более 150 тысяч рублей. Материал для их изготовления стоил 66 тысяч рублей, следовательно заработок составлял 84 тысяч, что давало на каждую вязальщицу около 7 рублей чистого заработка. Это довольно низкий заработок, что было связано с зависимостью мастериц от крупных и мелких скупщиков. Мастерица за три платка получала 6 рублей 74 копейки, а в Петербурге платок можно было купить уже за 5–12 рублей, в зависимости от качества, т. е. три платка должны были бы стоить не менее 25 рублей.
Но вернемся к овечьей шерсти. Немало ее в степных губерниях шло и на производство ковров. Историки народного искусства хорошо знают крестьянские ковры – курские, белгородские и т. д. Были ковры войлочные, т. н. килимы, но были и тканые: на вертикальном станке натягивались нити основы, ткачиха пробрасывала челнок с нитью утка и затем на пересечении обеих нитей завязывала цветную шерстяную нитку узелком, коротко обрезая ее. Попробуйте внимательно рассмотреть тканый ковер, сколько в нем ворсинок, каждая из которых завязана узелком, и вы поймете, что это за труд. В Поволжье, в Царицынском и Камышинским уездах Саратовской губернии, особенно в посаде Дубовка, подвергшемся обследованию в предреволюционный период, делалось много тканых ковров: это был местный промысел. Занято им в основном было женское население. Девочки начинали работать с восьми-девяти лет. Опытная ковровщица могла выткать в день не более половины аршина ковра шириной в аршин с четвертью. К тому же ковровщицы, как и повсюду, находились в полной зависимости от хозяек-скупщиц, снабжавших их сырьем и скупавших готовую продукцию. За семь-восемь дней мастерица получала от хозяйки 1 рубль 25 копеек, или от 15 до 18 копеек в день. Работа шла около шести месяцев (ковровщицы ведь были обычными крестьянками, летом целиком занятые в хозяйстве), что давало 27–32 рублей заработка в год. Цена на кустарные ковры была невысокая: за ковер шириной в аршин с четвертью и три аршина длины брали на месте 8–10 рублей, а на волжской пристани в Дубовке он продавался уже по 16 рублей. Такова была судьба всех крестьянских промыслов.
