Знамение

Стояли удивительные дни, тихие и нежаркие, с голубым и ясным небом, хотя сентябрь уже отсчитывал свои последние деньки. Я несколько раз собирался поехать в Спас-Чекряк, но разные дела задерживали отъезд. А дни летели удивительно быстро, и я с сокрушением думал, что скоро пойдут дожди, начнется грязь и слякоть, и тогда прощай поездка до следующего года. Но вот наступил момент, когда я понял, что откладывать больше нельзя и, бросив все свои дела, отправился в поездку.

Ехать до Спас-Чекряка пришлось двумя автобусами. Вначале рейсовым из Орла до Болхова, а потом местным Болхов – Близна до деревни Герасимова. У первого добротного дома, выложенного из белого кирпича, автобус остановился, и шофер, повернувшись ко мне, сказал: «Во-он Чекряк. С километр, не более», – и указал рукой в сторону. Автобус дернулся и помчался дальше, а я перешел шоссе и, пройдя несколько шагов по пыльной проселочной дороге, остановился и осмотрелся. Позади меня начиналась деревня Герасимова, а впереди лежал бескрайний русский простор с торчавшими кое-где кудрявыми, но уже сильно пожелтевшими перелесками.

«Живет ли кто там, в этом Спас-Чекряке?» – подумал я. Мне было известно, что автобус, который меня сюда привез, дойдет до Близны и вернется в Болхов. А следующий будет только завтра. И хочешь не хочешь, а придется ночевать в Спас-Чекряке. Змейкой промелькнула беспокойная мысль: «Может, вернуться назад, пока еще недалеко отошел» – и внесла в душу сумятицу и тревогу. Но я ее решительно отогнал: «Не куда-нибудь, а к святому угоднику еду. Если что, он поможет». И, взвалив на плечо свою походную сумку с фотоаппаратом и одеждой, я пошел в Спас-Чекряк.

Идти было легко и хорошо. Свежий воздух, наполненный нежным ароматом доцветающих полевых цветов, после городского смрада пьянил и напоминал мне о чем-то далеком.

Я знал, что по поводу названия села существует предание, которое утверждает, что название село получило от татарского слова «чекряк», что в переводе означает «непроходимое урочище».

А еще говорят, что в незапамятные времена тут было языческое капище. Первая построенная здесь христианская церковь ушла в землю, а на ее месте образовался родник, и зимой полынья не замерзала даже в лютые морозы. Прежде такую полынью называли «чикреком», от этого будто бы и произошло название села.

Место, куда я шел, было и впрямь овеяно недоброй славой. Окрестные места известны колдунами и знахарями. И когда приняли на Руси христианство, то первые проповедники Христовой веры встретили здесь упорное сопротивление. В окрестных местах стали устраиваться крепости. В расположенном по соседству Хотынецком районе до сих пор существует древнее село Девять Дубов, образованное на месте известного гнезда атамана Соловья-разбойника. События, рассказанные в былине, безусловно не выдуманы, и в образе Соловья-разбойника, по всей видимости, лежат черты действительно жившего в те времена князя вятичей Магуты, который так же был пленен и привезен на великокняжеский двор. И хоть был он позднее казнен в Киеве, но остались в этих местах его родственники и последователи.

А в другом, расположенном по соседству районе, между Мценском и Болховом, приняли лютую смерть служители Киево-Печерского монастыря св. мученик Кукша и его ученик Пимен, которые проповедовали тут христианство.

А в начале XVII века, когда прошла смута по всей стране, поселились здесь лихие разбойники. Темными ночами выходили они на большую проезжую дорогу, и горе было запоздалому купцу или путнику. О том времени и по сей день напоминают заросшие диким бурьяном глубокие ямы и земляные валы. Предание рассказывает, что прежде в Большом и Малом Гнездилове были устроены разбойничьи гнезда. А в соседнем селе Середичи располагался их главный стан, который находился посредине других разбойничьих гнезд.

Я шел не спеша, часто останавливался и в Спас-Чекряк пришел, когда спешившее спрятаться за горизонт солнце вовсю золотило своим светом верхушки больших деревьев, а над окрестными полями и лугами повисла чарующая вечерняя тишина, присущая только сельской местности. Собираясь в дорогу, я, конечно, предполагал, что увижу здесь глушь и запустение, но действительность превзошла все мои ожидания. Все вокруг заросло кустами дикой сирени и большими старыми деревьями. Многие из них были уже мертвы, и они, словно страшные лесные великаны, стояли, растопырив свои руки-сучья. Казалось, что вокруг заколдованное царство. Я лазил по кустам, но кроме остатков фундаментов, заросших бурьяном, да двух развалившихся сараев так ничего и не нашел.

«Ну и глушь, – думал я. – Где жилые дома? Где люди? Ведь за всю дорогу, когда шел сюда, сколько уже здесь ни брожу, никого не встретил. Будто и впрямь все здесь кто-то околдовал».

Я не на шутку встревожился и не знал, что делать, но тут вдруг залаяла собака, и я пошел на ее лай.

Перейдя густой кустарник, я увидел вначале двухэтажный школьный интернат, а потом и школу.

Здание школы было большим и великолепным, и было удивительно видеть его в такой глуши. Занятия давно закончились, но директор школы и несколько учителей все еще были там.

Разговор об отце Георгии Коссове вызвал у них повышенный интерес. Тут же вспомнили и рассказали историю двадцатилетней давности о том, как юные краеведы напугали районные власти, когда стали писать историю своей школы и села. Те, как только узнали, сразу прикатили в школу и строго-настрого запретили даже имя батюшки Георгия упоминать. «А как можно было его не упоминать, – возмущались теперь учителя, – когда он столько здесь всего понастроил». А мне вдруг припомнилось то время, когда почти в каждой школе были свои краеведческие музеи или кружки. Школьники собирали старинные предметы, записывали легенды и предания, которые они слышали от старых людей. Потом эту работу почему-то посчитали ненужной и забросили. И когда я на следующий день попросил учителей, чтобы мне показали папку, где были собраны материалы об истории школы, то ее сколько ни искали, но так и не нашли.

Все дальнейшее для меня в тот день сложилось удачно. Видно, батюшка Георгий мне и вправду помогал. Директор школы Алевтина Александровна Ермакова пригласила меня к себе. Они с мужем Николаем Петровичем, учителем той же школы, уже многие годы жили в школьном интернате, занимая почти весь первый этаж.

Время для фотографирования было уже позднее, но я все же успел в тот день сходить и к батюшке на могилку и на устроенный им святой колодец. Возвращаясь с колодца, пошел не в ту сторону и попал на кладбище. Старые покосившиеся кресты да заросшие, почти сровнявшиеся с землей могильные бугорки говорили о бренности нашего земного существования. «Сколько людей жили в этих местах прежде, – думал я, осторожно ступая по мягко шуршавшей листве. – И у каждого из них была своя личная жизнь, а вот теперь все прошло, развеялось, как дым, и что там осталось под могильными бугорками… А ведь такой конец каждого из нас ждет».

Кладбище было настолько заросшим, что в глубь его я так и не прошел, а, немного попетляв среди могил, повернул назад.

Был уже давно вечер. И в полумраке теней сгущавшихся сумерек, казалось, проступали очертания пляшущих и кривляющих на могилах людей. «Бесы теперь тут радуются вовсю», – подумал я и заспешил в интернат.

«А все-таки день удачно прошел», – подводил я итог первого дня, погружаясь в сладкий сон. Добрался сюда благополучно и устроился хорошо.

А утром встал, вышел на улицу и обомлел. Весь горизонт был черным от туч. «Пропал денек», – с горечью подумал я. Все мои планы рухнули. Вечером мне рейсовым автобусом нужно уезжать. «Успеть бы уж сходить на то место, где церковь ушла под землю», – подумал я. Вчера вечером Николай Петрович обещал меня туда проводить. И хоть времени у него до начала уроков было немного, слово он свое сдержал.

Мы вышли из дома, когда тучи, словно черные драконы, уже подползали к Спас-Чекряку. Было в них что-то величественное, но вместе с тем и грозное. Место это оказалось гораздо ближе, чем я предполагал. Дойдя до школы, мы свернули вправо и пошли по дороге вдоль посадок. Затем перешли лощину и шли, пока не остановились у небольшого родника. «Здесь, – сказал, остановившись, Николай Петрович и указал на родник. – Старые люди утверждают, что если прийти сюда в тихий день, на зорьке, то можно услышать даже, как звенят колокола».

Николай Петрович заспешил в школу. Я оглядел родничок. Чистая как слеза вода была ключом из-под земли и стекала из лунки в небольшой водоем. Однако надо было торопиться. Порывы холодного и резкого ветра все сильнее и яростней налетали на кусты и деревья, срывая с них золотой наряд. Я щелкнул фотоаппаратом всего несколько раз, как вдруг стало темно и крупные, но пока еще редкие капли дождя дробно застучали по траве и дороге.

«Ну, началось», – подумал я и заспешил в укрытие, которое приметил, когда шел сюда. Но тут вдруг поднялся встречный ветер и, налетев на тучи, стал рвать их на части. Я стоял и смотрел на происходящее как завороженный. Прошло не более 15 минут, и от грозных туч, так пугавших всего несколько минут назад, остались жалкие куски, которые ветер тут же прогнал за горизонт. Внезапно выглянуло солнце, и все небо стало по-летнему чистым и ясным.

День выдался великолепный и почти сказочный. Желтые листья, падая на землю, словно золотые большие бабочки долго порхали в воздухе, а небо было чистым и, хорошо помню, голубым, что необычно для осени. И было у меня на душе необычайно хорошо.

Я все успел сфотографировать, и даже больше, чем запланировал, а перед отъездом домой зашел к бывшей учительнице Марии Александровне Думчевой и ненароком разговорился. «Нет, не зря я все-таки приехал в ваши места. И, уезжая от вас, знаю точно я, что Бог благословит ваши места. И вновь здесь построят и церковь, и приют, и Дом старчества и даже то, чего не было и при батюшке». И еще многое говорил я в тот день ей. Но видел, что Мария Александровна в этом даже и не сомневается.