«В духовных академиях сдают экзамены профессорам, а у нас – старцам»
Определили Герасима на монастырскую кухню, в пекарню. Справился. Потом на свечное дело. А дальше пошло: работал и в поле, и на рыбной ловле, и помощником казначея, и в ризнице…
В тридцать лет причислили к монастырской братии.
Двадцать третьего июня 1899 года принял постриг с именем Георгий, в честь святого великомученика Георгия.
Через три года рукоположили его в сан иеродиакона.
Среди старцев и иноков он считался уже своим, оптинским. Ему доверяли серьёзные поручения, по которым ездил в Калугу, Москву, Петербург.
Но не было для него ничего дороже своей монастырской кельи, своих молитв и ночных стояний.
Кто измерил монашеский труд – в молитве, бдении, послушании, в борьбе со страстями… Только тот, кто понёс его на своём кресте.
Всякий труд и духовное делание совершались Георгием под руководством старца. Ему вверялись все помыслы, все искушения и все сомнения, и воля его исполнялась с беспрекословным смирением.
Наука послушания. Блажен, кто прошёл её, по стопам святых предшественников.
Оптинские отцы говорили: «Послушание – те же курсы, которые изучают в духовных академиях. У нас тоже своя академия… Там сдают экзамены профессорам, а здесь – старцам».
И было на чём учиться.
Как-то раз поспешал Георгий на сенокос, обогнав по дороге бредущего с палочкой старца-схимника. «И зачем он плетётся туда, ну какой от него толк?» – с этой мыслью добежал до берега и прыгнул в лодку, чтобы переправиться на монастырский луг. Но сколько ни старался отчалить, сколько ни грёб веслом, с места не сдвинулся. Подошёл старец-схимник, осенил себя крестным знамением, сел к нему в лодку, благословил, и они поплыли…
Двадцать четыре года с любовью и строгостью наставляла и пестовала благословенная Оптина Пустынь своего питомца. Открывала ему один из главных своих заветов: человеку, какой бы грешник он ни был, больше всего на свете нужны милосердие и доброта. И показывала это на примерах тысяч приходящих в обитель людей с их скорбями, бедами и страстями.
В самом начале 1914 года по указу Святейшего Синода иеродиакону Георгию надлежало перевестись в Мещовский Георгиевский монастырь, а уже в октябре следующего года поступило распоряжение того же Святейшего Синода о назначении его на должность настоятеля сего монастыря с посвящением во иеромонаха. И первого января 1916 года в Калуге, в Крестовой архиерейской церкви, преосвященным Георгием, епископом Калужским и Боровским, совершается его рукоположение. А пару дней спустя он награждается от владыки набедренником.
Мещовский Свято-Георгиевский мужской монастырь. Начало XX в.
В те годы досталось России впасть в Мировую войну, а с ней в революцию и во все тяжкие годы…
Не стало могучей империи. А где разлад, там и жизнь невпопад, там и голод и неустройство. Отцу настоятелю Георгию приходилось не только духовно окормлять всю братию, но и кормить чем-то людей, и держать хозяйство монастыря. Благо помогали крестьянские навыки, природная смётка, а паче всего – бесценный оптинский завет.
Справлялся, да так, что за свои труды был удостоен в ноябре 1917 года дорогого наперсного креста. Была и грамота Святейшего Синода Мещовскому Георгиевскому монастырю «за заслуги обители по обстоятельствам военного времени».
Не мог монастырь оставить и живущий окрест народ, накрываемый, как и вся страна, нуждою и бедствиями. Надо было спасать людей.
Отец настоятель с братией шили мешочки, рассыпали по ним муку, потом на повозке развозили по крестьянским дворам: у каждого бедного порога стоит по мешочку…
И жители мещовской округи отвечали на милость своей любовью.
Все знали, отец Георгий не откажет, и, действительно, он старался хоть чем-то помочь при каждом случае… этих случаев было столько, что многие им забывались.
Как, например, тот, что произошёл в Калуге. Он шёл по каким-то делам и был остановлен на улице неизвестной женщиной. Она просила, чтобы он исповедал и причастил её мужа, лежащего на смертном одре. Оставшись наедине со священником, умирающий, человек купеческого звания, открыл отцу Георгию свою тайну: за невыплаченные долги его семья обречена на полное разорение, дом заложен и будет продан на торгах, до которых всего два дня. Но, благодаря друзьям и знакомым отца Георгия, векселя были выкуплены, и семья почившего сохранила дом и имущество.
«Верьте слову священника»
В сорока верстах от монастыря, в деревне Мамоново, обитал блаженный Никифорушка. Так звали Никифора Терентьевича Маланичева, в котором отец Георгий увидел человека Божьего, и говорил о нём, что он «един от древних». Они подружились с первого дня и на всю жизнь.
За грубоватым поведением Никифорушки скрывалась невинная детская душа и старческая прозорливость. Отец Георгий всегда с радостью встречал его и любил беседовать с ним… Не все окружающие разумели, о чём они говорят, но сами они отлично понимали друг друга.
Блаженный частенько гостил у настоятеля монастыря, а позднее принимали его у себя и духовные дети отца Георгия в Москве и Загорске.
Однажды, проснувшись в своей монастырской комнате, отец Георгий застал следующую картину: всюду раскиданы взятые из ризницы облачения и ковры, а Никифорушка, надев на себя дорогой орарь, вразвалочку расхаживает по ним… «Никифорушка, что это ты наделал?» Но блаженный лишь рассмеялся на его вопрос.
А скоро, девятого декабря 1918 года, Мещовский Георгиевский монастырь был занят большевиками, закрыт и разграблен. Настоятелю со смехом объявлен арест. Повсюду следы погрома и ходящие с самодовольным видом вооружённые люди…
Три месяца отца Георгия держали под стражей в Мещовске. Потом переместили в Калужскую губернскую тюрьму, откуда тридцатого мая 1919 года доставили вновь в Мещовск на суд Революционного трибунала.
Маленький зал был полон народа. Выступали лжесвидетели…
Отец Георгий слушал, как его обвиняют в причастности к тайному заговору и в хранении оружия, что грозило самой суровой карой. В этот момент его внимание привлёк местный юродивый Андрей, который курил цигарку, невозмутимо пуская дым в открытую форточку… Так может, и эта напасть развеется и все страхи останутся позади?
Спустя пять дней все подсудимые были приговорены к расстрелу.
Но люди, помнящие доброту и милость, отправили телеграмму главе советского правительства о несправедливом решении трибунала. Судебные дела затребовали в Москву.
И всё же приговор оставили в силе.
Тридцать семь человек ожидали смерти в холодной камере. Вода превращалась в лёд. Теснота, голод и вши. Сумели смастерить из проволоки кипятильник, и теперь можно было пить. Бывало, ночью уводили по пять-шесть человек, и они уже не возвращались.
Вот их всего лишь семеро.
От каждого шага за дверью застывала душа. Ночами почти не спали. Ждали. Не находили места, замыкались в беспросветном отчаянии…
Готовился и отец Георгий. Но не мог он смотреть, как чахнут сокамерники. Вслух молился и всех обнадёживал: «Верить и не сдаваться!»
Утешал полуживого от страха дьячка:
– Мы с тобой ещё будем гурьеву кашу варить на свободе…
И молодого, огорчённого бессилием адвоката, который вёл его дело:
– Не переживай за меня, всё в руках Божиих.
Неизбежность явилась в лице тюремного сторожа. Во время прогулки он подошёл к отцу Георгию и передал: «Батюшка, готовьтесь, я получил на всех вас список. Ночью уведут».
Смерть, стоявшая за порогом камеры, смерть, ещё вчера не отнимавшая у них до конца призрачной ничтожной надежды, теперь постучалась к ним явно – в каждое сердце. Никто уже не мог не думать о ней…
Всё затмило.
Отец Георгий, не выдержав, вышел в тюремный коридор.
Он молился в углу с такими потоками слёз, что насквозь промокла епитрахиль и размылась от соли цветная вышивка…
«Вдруг я увидел возле себя некого человека, – вспоминал впоследствии отец Георгий. – Он с участием посмотрел на меня и сказал: «Не плачьте, батюшка, вас не расстреляют». Я, поражённый, спросил: «Кто вы?» – «Вы, батюшка, меня забыли, а у нас здесь добрые дела не забываются. Я тот самый купец, которого вы когда-то в Калуге напутствовали перед смертью». С этими словами он исчез. Но на том месте, где он стоял, в каменной стене как бы образовалась брешь. Вижу, опушка леса, а над ней, в воздухе, свою покойную мать. Она кивнула мне головой: «Да, сынок, вас не расстреляют, а через десять лет мы с тобой увидимся». Видение кончилось, я опять оказался напротив глухой стены, но в душе у меня была Пасха! Я поспешил в камеру и сказал: «Дорогие мои, благодарите Бога, нас не расстреляют, верьте слову священника». Великая скорбь в наших душах сменилась неудержимой радостью. Меня облепили сокамерники… кто целовал мои руки, кто плечи, а кто и сапоги. Мы знали, что будем жить».
Явился надзиратель и приказал выходить с вещами для отправки в Калугу. Выяснилось, что из Москвы пришло распоряжение о перенесении расстрела в другой город, дабы избежать взрыва возмущения среди местного населения.
Вагон, в который их посадили, должны были прицепить в Тихоновой Пустыни к поезду, шедшему из Москвы в Калугу.
По воле Божией, их вагон прибыл на станцию с опозданием. К тому времени московский поезд уже ушёл. За неимением другого выхода, вагон прицепили к поезду, идущему в обратном направлении, то есть в Москву.
В Москве приговорённых посадили в Таганскую тюрьму.
Начали разбираться, что да как, а тут и амнистию объявили.
Шестеро из числа избежавших смерти стали духовными детьми отца Георгия.
