Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Зима проходила в общении со старцами. Часто отец архимандрит давал Анне девятичинную просфору. «Что убо отроча сие будет? – думал я, видя твои усердие и любовь к Богу в детские годы», – говорил впоследствии Владыка Серафим. Положит, бывало, руку на голову дитяти, и широкий рукав его теплой меховой шубы покроет Анну до пояса. «Дочка моя, овечка моя», – приговаривает, и согреется сердце от его ласковых слов.
Под праздники святителя Алексия сестры простаивали всю долгую службу на коленях у самой раки святого, не чувствуя усталости, укрепляемые благодатию и великолепием богослужения. Душа утопала в волнах благодати. Чудное архиерейское служение, пение лучших московских певчих умиляли сердце, и Анна со слезами просила Господа избавить ее от суеты мира, сподобить служить Ему и принадлежать Ему всецело.
Отец Серафим был взыскательным блюстителем монастырских порядков. С ним начались строгости в Чудове. По завету святителя Алексия женщин в кельи братии не допускали, в церкви переднюю часть предоставили мужчинам. Ворота запирались в восемь часов, ключи отдавались лично отцу архимандриту; запоздавшему брату нельзя было войти в монастырь.
Чудовские богомольцы любили своего духовного отца Владыку Арсения, горячо ценили и своего утешителя и пламенного учителя архимандрита Серафима. Толпясь за благословением у Владыки, никогда не упускали возможности получить благословение и от скромно удалявшегося отца архимандрита.
Каждое воскресенье после вечерни отец Серафим говорил проповедь. Слово его зажигало сердца людей любовью к Богу, Церкви, всему святому. С каждым праздничным богослужением также соединялась проповедь о любви ко Христу, Его страданиях, Его всепрощающей любви к роду человеческому. Однажды отец Серафим говорил о том, как преподобный Антоний Великий, «уязвленный Христовой любовью», оставил «мир и яже в мире».
Другой раз сказал, что на каждой язве рук Христа Спасителя как бы написано: «Прощаю и разрешаю»…
Вот пророческие слова архимандрита Серафима, сказанные им в неделю Ваий в Успенском соборе Кремля: «Господь у гроба Лазаря… Уже смердит Лазарь. Марфа отчаялась – четверодневен есть… Но воскреснет Лазарь, изыдет четверодневный…». Эти слова прилагал он к России. Воссмердит она, но жива будет, воскреснет силою Христовою…
Дорогая сестра.
Господь, хотящий всем спастися и в разум истины приити, да поможет мне молитвами Владыки нашего разуметь заповеди Его.
Учил Владыка всех с любовью, наказывал паче милостию и щедротами. Заповедь Господня: Побеждай зло добром в нем исполнялась делом. Всех ласкал словом привета, всех ободрял похвалой и благодарностью, умилял кротостью, радостью молитвенною и величием.
Достоинство своего сана никогда не умалял, в одежде был благолепен и опрятен. В жилище любил порядок, чистоту, в святом месте – благолепие.
К вере был строг и ревностен, хранитель Православия до мученичества и положения живота своего. Чуток к малейшей лести, помня козни диавольские. Ангелоподобное и демонскому коварству неприступное было житие его. Никогда не падал духом, других ободрял в болезнях, был терпелив и благодарен Господу за все.
К монашеству относился строго, любил монахов зело. Мирским говорил: какая бы ни была дева молитвенная, благоговейная, спасающаяся в миру, все ниже монашествующей, инокини или послушницы, хотя бы и самой последней. Наставлял, что если до пострига читаешь пятидесятницу – непременно будешь монахом, и имеешь стену нерушимую от нападений диавольских. Монашествующим благословлял ходить всегда препоясанными, закрывать ворот и рукава до кисти, воротнички не любил – мирская прикраса… Шляпка, надетая монашествующей, равняется падению. Монаху носить скуфейку, инокине— апостольник, чтобы волос не было видно. Говорил об образе красоты: Сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа.
Ходить священникам во времена гонений без волос считал равным потерять духовную силу, подобно постриженному Самсону.
Монахинь благословлял одеваться так, чтобы вслед говорили: «монашка», – хотя и не по-монашески (в 1935 году выходить на улицу в апостольниках запрещал). Платье носить длинное, чтобы не было видно чулок. Фотографироваться в шляпке монашенке запрещал. Советовал постриг придержать к смертному часу, разумея мантию или схиму. Инокине подвиг – послушание и труды, монахине – молитва, схимонахине – затвор. Келью иметь внутри сердца, в ней же и служба должна совершаться. В келье иметь угол для молитвенного правила. Говорил, что от поспешения мертвы стали Слова Жизни: люди делами житейскими увлечены, Литургией Божественной пренебрегли…
Не объедаться, не опиваться, не обсыпаться, не быть праздным. В мир ходить на прогулку отпускал неохотно. Читать любил жития, историю, о русском быте. Иисусову молитву имел своим дыханием, читал тысячами (никому незаметным образом), не оставляя ни на минуту. В обществе был разговорчив, весел и любвеобилен. Люди не отрывали его от Бога, но к Богу приближали, в них он видел Самого Христа Спасителя. Любовь его окрыляла. Любовь ко всей твари была живым источником, от него истекавшим. Священное Писание читал помногу: четырех Евангелистов в неделю прочитывал, Апостольские послания – в месяц. Библию – по нескольку глав в день. Служил строго по Уставу, который был для него как драгоценнейший перл, боялся уронить и одно слово; если что пропустит или собьется, заново начинал читать, восполнял. Литургию считал своей жизнью.
Нерешительно приступающих к Святому Причащению одобрял, унылых – нет. На масленице, при обилии пищи, от Святого Причащения удерживал своих чад. После капли, попавшей нечаянно в горло, от Причастия надо воздержаться.
Говорил: Иоанн Кронштадтский тридцать лет терпел гефсиманскую скорбь. После Святого Причащения причастник Тела и Крови делается причастником и страстей Христовых: поругания, посмеяния, биения, смерти, распятия, погребения – и воскресения Его.
Любил рассуждать о делах церковных, но писать и шуметь не позволял. Диспуты осуждал, по апостолу. Иконы любил. Посты заповедовал. Говорил: пост всем полезен, и больным на пользу. Туберкулезным, малодушным не запрещал есть в пост, но был за постное, а не за скоромное.
Любил простоту и простой народ. Интеллигентское ласкосердие не любил. Благородство уважал и ценил, как в образованных людях, так и в простых. Любил самостоятельных. Старшим не велел говорить оскорбительное: опасно и Богу противно. Поклоны класть по Уставу, в воскресные дни поклоны класть не велел. В Богородичные праздники благословлял причащаться Святых Христовых Таин.
Смерть считал рождением в лучшую жизнь. В брак вступать не советовал, желающих не осуждал, но предостерегал, что будут иметь скорби. Говорил, что архиерею менять епархию так же тяжело, как расторгать законный брак с любимой невестой. Паству свою любил больше всего на свете.
Любил благословлять библейским благословением: «Да благословит тебя Господь и сохранит тебя! Да призрит на тебя Господь светлым лицем Своим и помилует тебя! Да обратит Господь лице Свое на тебя и да даст тебе мир».
Родителей почитать заповедовал, родных не забывать, но не отпускал к ним. Говорил: монах – монос – одинок есть, никого у него нет, кроме Господа.
Хотел принять схиму и жить одним Господом. Смерти не боялся. Любил псалом: Ты познал еси седание мое и восстание мое.
Любил Отечество, Православие, обители, святые мощи и все храмы, любил Кремль священный и его святыни, старцев, подвижников, блаженных, небо и звезды, цветочки, и всех и вся любил, но больше всего Христа Спасителя и Его Пречистую Матерь. Больных посещал, страждущих утешал, себя забывал, но не терял достоинства.
Проповедовал красно, златословно и всем понятно, звал к покаянию, Святому Причащению и вере православной. Гадание не одобрял, говоря, что, как в Библии указано, за это Господь болезнью глаз поражает.
Говорил, что лучше быть обиженному, чем других обижать, быть гонимому – чем притеснять. Молчи больше: после Святого Причащения часа четыре. С плачущим – плачь, с радующимся – радуйся.
Кто может возглаголать силу Господню или кто может быть Ему советником? Говорил: Богом моим прейду стену. Нет препятствий тому, кто на Бога надеется, а не на себя. Будучи в архиерейском сане, искал старца, чтобы проверить себя, боясь прелести. Меняющих старца не одобрял, жить велел в мире, любви и согласии, друг друга честию больша себе творяще, читать «полтораста». Бывало, на ошибки наши скажет, выставя шутя: «чудилицы», но никогда не укорит, не обидит и не озлобит. Если кто кому в чем завидует, скрыть велит – не озлобить бы души ближнего, и оберегал всех, как бы не соблазнились.
Пение любил простое, согласное и молитвенное; кто тянет и ошибается – тех слушать не любил. Музыка восьми гласов выражает духовную жизнь…
Больных утешал гостинчиками, конфетками. Гипноз осуждал как диавольское действо. Лечение старое и гомеопатию одобрял, новое отвергал.
Правил молитвенных и епитимий никому не давал, советовал средний путь, а главное – любовь и милость. Верных любил, лукавых избегал, лишних связей не одобрял, ярко горящих не любил – но тихо мерцающих и хранящих в глубине свет. Хорошо, кто подвиги свои скрывает и трудолюбив. Сребролюбие порицал и тратить напрасно не давал. Учитывать и проверять полагал за низкое недоверие и никогда сего не делал.
Исповедь слушал терпеливо, затем прочитывал терпеливо и никогда не укорял. Одной инокине сказал, не читая ее исповедь: «Знаю все, что тут написано». Утешал нас молитвою и Святыми Тайнами.
Высшую небес и чистшую светлостей солнечных (Богородицу) канонами возвеличил…
Коммунистов не отталкивал, снисходил к ним, сердце их зрел, не принуждая к действиям христианским, молился за них, особенно за оказавших добро. Поминал на молитве гласно детей своих – заблудших по неразумию духовных чад. Комсомольца, считал, причащать нельзя.
На компромиссы не советовал идти, ибо это сеть, из которой не выйдешь. Молиться за всех велел, помянник читал постоянно, душу к каждому имени прилагая. В тюрьме всех благословлял как гонимых.
Говорил: от митрополита Сергия не отделяюсь, но и не подчиняюсь. Отделившихся с митрополитом Иосифом не одобрял, говорил: зло есть свою иерархию посвящать, зло против самой Христовой Церкви – разделять единство ее.
Добиваться легальности не считал нужным; было бы по совести христианской— вот и легальность. Сведения о смерти Патриарха принимал в изгнании только от верных свидетелей. По слухам поминать Патриарха за упокой, по канонам, запрещал. Начальником Церковного управления считал митрополита Петра, главою Церкви – Господа Иисуса Христа.
Печатается по изданию: «Молю о тех, кого ты дал мне…» Москва. Даниловский благовестник. 1991.
Войти с помощью соц. сетей: