Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Размышления Владыки Серафима о монашестве ориентированы на творения преп. Нила Синайского, имеющие характер «руководственных», или «старческих» наставлений. Неслучайно именно в 1910-е годы, в канун испытаний, попущенных России, Владыка обратился к творениям Нила Синайского. Ибо главное для архимандрита Серафима – указать на оскудение монашества, на уклонение от Идеала. Вслед за преп. Нилом он призывает вернуться к Идеалу, вернуться ко Христу. «Не погибло монашество, ибо не может погибнуть стремление к Богу».
Иноческая литература, имея своим главным предметом монашескую жизнь с ее отречением от мира, с ее борьбой «со страстьми и похотьми», далеко, однако, не одинаковыми путями идет в описании и изложении своего предмета. Различие этих путей обусловливается причинами внутренними и внешними. Отречение от мира, бегство от всех его удовольствий и сует в монастырь, в пустыню, на первых же порах давали чувствовать человеку страшную раздвоенность его природы и весь тяжелый трагизм этой раздвоенности. Монах покидал греховный мир, но мир не покидал монаха. Как тень, как призрак, следовал он за ним и из суровой, безлюдной пустыни манил его к себе. Мир в образах продолжал существовать в душе подвижника. Последнему требовалось много усилий, чтобы отрешиться от таких образов. Всем существом своим он ощущал при этом силу «закона греховного», противовоюющего «закону ума»; страсти, порой, настоятельно начинали заявлять о себе. И подвижник с горестью должен был вместе с апостолом признаваться: «Еже бо хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю» (Рим. 7,18); с горестью оплакивал он свою духовную немощь, свои недостатки; с чувством неподдельного страха и глубокого умиления размышлял о часе смертном, о последнем суде, о вечных мучениях. Подобные внутренние переживания, чувствования, умилительные размышления создали вид иноческой литературы умилительной, типичным представителем которой является Ефрем Сирин.
Помимо внутренних причин были, сказали мы, и внешние причины, придавшие иноческой литературе также своеобразный характер. Монашеская жизнь, как известно, на первых же порах своего появления вызвала насмешки со стороны упорных язычников, которые ненавидели и презирали иноков. Иноки признавались невеждами, людьми лишними, совсем ненужными; считались варварами «в противоположность образованным эллинам». Против монашеских подвигов раздавались голоса негодования; они трактовались, как вредные насилия над природой. Все это выдвинуло жарких защитников, апостолов монашества, опровергавших нападки на него, раскрывавших всю высоту монашеской жизни, ее преимущества перед жизнью мирской. Так возникла иноческая литература апологетическая, во главе которой стоят св. Григорий Богослов и блаж. Иероним. Наконец, когда монашество ниспало со своей прежней высоты, когда в нем стали укореняться мирские, греховные привычки, когда оно начало уклоняться от своего первоначального идеала, потребовалось обличение этих ненормальностей и уклонений, нужен был призыв к иноческому идеалу. Эта задача создала третий вид иноческой литературы: руководственной или старческой.
Сочинения преп. Нила Синайского (f ок. 450 г.) относятся именно к этому третьему виду иноческой литературы. В своих словах и письмах преп. Нил касается различных пороков современных ему монахов; приводит им на память благочестивую жизнь древних подвижников, призывая к соревнованию этой жизни; предлагает целый ряд своих собственных соображений о высоте монашества, о его великом значении, стараясь дать почувствовать порочным инокам всю их ответственность перед принятым на себя небесным саном, ангельским образом.
Современный преп. Нилу иноческий быт, как описывает его сам преподобный, является перед нами в следующих основных своих чертах: мы видим, что одни из монахов проводили жизнь анахоретами, в полном уединении, что составляет монашество отшельническое. Другие монахи жили вместе, образуя общежитие. Причем, они селились или по двое-по трое в отдельных кельях, или составляли из себя одну цельную семью, жившую в одном здании. В первом случае мы имеем форму монашеского быта киновитную или общежительную в широком смысле слова, во втором – общежительную в тесном смысле слова. Кроме означенных форм монашества, в своих творениях преп. Нил отмечает еще в быту иноков две формы. Это – старчество и странничество.
Жизнь монахов-отшельников рисуется у преп. Нила возвышенными, идеальными чертами. Отшельники обитали на Синайском полуострове, полном самых священных воспоминаний. Здесь некогда возгорелся чудесный огонь купины, привлекший своей необычайностью Боговидца Моисея; здесь этот великий муж при трубных звуках, среди блеска молнии и раскатов грома, созерцал Иегову, внимая Его божественным предначертаниям (Исх. 3 и 19 гл.). Сюда некогда от злых козней Иезавели пришел великий пророк Израильский, вдохновенный Илия; тут перед ним пронесся «сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы», тряслась земля, пылал огонь, после которого в гласе хлада тонка пророк узрел Бога (3 Цар. 19). – (1 Творения преп. отца нашего Нила, подвижника Синайского, часть 1-я. 1858 г. стр. 357–358).
Живя в стране этих двух великих ветхозаветных подвижников, отшельники подражали и их добродетелям, поучаясь «их некичливости». В тихом безмолвии, вдали «от всякого мятежа», они работали над самими собой, очищали свою душу, дабы соделать ее способной входить в содружество с горним миром, возвести ее на степень постоянного созерцания Божества. Преспевая на пути к совершенству, они не знали по отношению друг к другу зависти, которая «обыкновенно всего чаще следует за преспеяниями»; «как себе самим, так и друг другу воспрещали они тщеславие и гордость, советуя остерегаться их, как подводных близ пристани камней». Да и какая могла быть гордость у тех, кои не считали себя самоделателями доброго, а лишь видели в себе «орудие действующей благодати»! Если же какой-либо из них не достигал желаемого совершенства в подвигах, даже в силу необходимости, «по телесной немощи», то и отсюда извлекал для себя пользу, и недостаточность добродетели служила к обилию смирения, которое вменяло «бессилие не немощи естества, а нерадению воли».
«И таким образом, – говорит прей. Нил про пустынных отшельников, – один перед другим, и все перед всеми, смиренны, и каждый старается иметь преимущество не в высоком о себе мнении, но в светлости жизни. Для сего-то, бежав обитаемой вселенной, поселились они в пустыне, преспеяния свои являя единому Богу» (3 Тв. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 352–353).
Эта духовная внутренняя красота отшельников всецело отражалась и на их внешнем быте, который был копией жизни внутренней. Отшельники жили, нужно заметить, двоякой жизнью. Подземелья и пещеры служили жилищем для одних, построенные хижины – для других. Жизнь первых была суровым, подлинным отшельничеством, жизнь вторых приближалась уже, до некоторой степени, к киновитной форме монашеского быта. Подземелья, в которых подвизались отшельники, составляли «скрытые монастыри». Отыскав пещеру и поселившись в ней, отшельник далеко еще, однако, не мог успокоиться на этом. Не все пещеры по природе своей оказывались пригодными для жилья, и потому требовалось приспосабливать их к условиям жизни. Некоторые пещеры имели, например, слишком широкое отверстие, сквозь которое всегда могли проникнуть в пещеру разные звери. Чтобы изолировать себя от зверей, отшельники должны были стаскивать камни и ими заграждать пещерный вход. Конечно, с гораздо большим спокойствием и беззаботностью подвизался отшельник, поселившийся в той или другой хижине. Но и при жизни в хижинах во всей своей силе сохранялся основной принцип отшельничества: строгая обособленность друг от друга, полнейшее уединение. Отшельнические хижины располагались одна от другой «в расстоянии двадцати стадий и более». В таком отдалении один от другого отшельники селились, замечает преп. Нил, «не по человеконенавидению или дикости нрава, но желая в великом безмолвии приобучить нравы свои, как благоугождать Богу, и стараясь без развлечения совершать собеседование свое с Богом» (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 353).
Трогательную картину должны были представлять собой общие собрания отшельников «в воскресные дни», когда все они из своих хижин и пещер стекались «в одну церковь», приобщались здесь «Божественных Таин», услаждая «друг друга упражнением в приличных беседах», умащая «один другого нравственными советами».
Кроме того, отшельники участвовали вместе в ночных бдениях. Последние отличались у них большой продолжительностью и оканчивались уже к глубокому утру. Так, говоря о нашествии на отшельников варваров, преп. Нил замечает: «в глубокое утро сии беззаконные устремляются на богочестивых, едва только окончивших священные песнопения» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 359). Такое продолжительное неусыпное пребывание в бдении напоминало собой неусыпность «сладкопевного соловья, когда целую ночь не прекращает он своего сладкопения» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 275).
Продолжительные бдения, постоянная бодрственность и трезвенность возможны лишь при подавлении плотского мудрования, при умерщвлении жестоковыйности тела (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 9). И отшельники, действительно, умирили, сократили «игривость скудостью», строгим воздержанием соделав ум свой светлой звездой «на чистом небе». Воздержание свое простерли они и на качество пищи, и на количество. Пища была самая скудная: «дикорастущие овощи, древесные плоды», которые также сушились и заготовлялись на зиму, «и в редкость хлеб». «Немногие из них, – говорит преп. Нил про отшельников, – зная приготовление пищи из хлебных зерен, бесплодие пустыни прилежанием могут принудить к произращению жита, малым заступом возделывая небольшое количество земли, сколько нужно, чтобы пожить со скудостью. Многие же, возлюбив наскоро уготовляемую и безыскусственную трапезу, употребляют в пищу дикорастущие овощи и древесные плоды, и навсегда распростились с хлопотами поваров и хлебопеков, чтобы, потратив много времени на услужение телу, не стать нерадивыми к занятию чем-либо более необходимым, но чистым умом трезвенно служить Богу, не обременяя помысла упоением плоти, и запахом варений не льстя сластолюбием чрева» (5 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 379, 359, 352). Количество принимаемой пищи тоже доведено было отшельниками до minimum'а, «чтобы не умереть только вопреки воле Жизнодавца, и чрез то не понести утраты в наградах за делание доброго в жизни сей».
Одни из них вкушали пищу только один раз в неделю. Именно «в день воскресный, продолжение всей седмицы проводя в неядении», другие дозволяли себе вкушение пищи «дважды в седмицу», наконец, третьи вкушали пищу «чрез день». «Желали бы они, – замечает преп. Нил про этих пустынников, – ни в чем не иметь нужды, и жить, не вкушая пищи, но покоряются законам природы, едва склоняемые к тому нуждами телесными, и тогда только снисходя к удовлетворению сей потребности, когда дознают, что жизненная сила совершенно изнемогает и не в состоянии услуживать добродетели в предстоящих трудах». С неприхотливостью же и суровостью относились отшельники и ко всем другим своим материальным потребностям. Вот как, например, преп. Нил описывает одного отшельника: «Одеждою служил ему многолетний, равный годами пребыванию его в пустыне, и во все это время ни разу не перемененный, плат. Ни сандалий, ни сапога не было у него на ноге, связка пальмовых листьев и кожа серны были для него постелью, когда отходил ко сну, недолго от дневных трудов упокоевая тело, изнуренное усиленным деланием; потому что большую часть ночи, равно как и дня, проводил в пении и молитве, рассуждая, что в эти времена беседует он с Богом, и часто повторяя с Давидом: да усладится ему беседа моя». (Пс. 103, 34). И такая твердость, такое терпение и воздержание тем более удивительны, говорит преп. Нил, что эти отшельники «проводят жизнь в той пустыне, в которой Израильтяне, проходя только оную, возроптали, питаясь готовой с неба божественной пищей и жалуясь на сию трапезу… Но сии пустынники, терпя недостаток в необходимом, во всякое время любомудрствуют в пустыне, сами себе служа учителями благочестия». Само собой разумеется, при полном отречении от всего, что могло напоминать о земном комфорте, земных удобствах, и экономический вопрос – вопрос о материальном содержании, преследующий эти удобства, и являющийся, обыкновенно, столь сложным и запутанным, у отшельников должен был решаться очень просто. То, что всегда осложняет его, служит главным запутывающим его узлом, – деньги – были чужды отшельникам. «Не в обращении у них, – говорит преп. Нил, – златица Кесарева (Мф. 22, 19), потому что не знают ни купли, ни продажи. Каждый даром доставляет другому нужное, и в дар за то получает, чего не достает ему. Овощи, древесные плоды, и в редкость хлеб, взаимно уделяются друг другу с щедростью, в знак любви даже в избытке употребляющей то, что у кого есть; придает же ей цену не разнообразие вещей, но великодушие в расположении, и в малых дарах весьма ясно показывая богатство усердия». Такой идеальной, чисто евангельской простотой проникнут был быт монахов и отшельников! Подлинно, «небесный устав жизни» лежит в основе быта этих тружеников креста; подлинно, это было «небесное жительство», совлеченное «на земле»; поистине, «утвердившись в таком состоянии, стали они как бы светильниками, озаряющими мрачную ночь жизни, окружающей их невольностью указуя всем, как удобно укрыться в пристань, безвредно избежав приражения страстей».
Но было бы, однако, большим заблуждением с нашей стороны, если бы мы стали представлять себе жизнь отшельников только в таком виде, как исполненную «неволненности» и мира. Отшельника часто обуревали демонские искушения, демонские страхования. Иногда демон смущал отшельника «целые ночи и целые дни» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 62), смущал самыми разнообразными угрозами: голосами, колебаниями домов, молниями, тысячами искр, угрызениями змей и верблюдов, шумом, стуком, свистом, смехом, плясками и другими кознями. Страхования не покидали иногда отшельника и в то время, когда он «поздно вечером» выходил из своей кельи, может быть, чтобы полюбоваться звездным небом, или направиться в храм к общей молитве, и тут нападал на него демон боязни, заставлявший его «бежать назад». В случае, когда страхования настолько усиливались, что делали невозможным одинокое пребывание в келье, отшельник брал себе в сожительство «какого-нибудь боголюбивого человека», который, поселившись с отшельником, вместе с ним и молился, и пел псалмы, и пребывал в бдении, пока тот не получал «божественной пищи», и не изгонялся «лукавый демон»; после чего отшельник мог уже «снова небоязненно жить один» (4 Ibid. ч. 3, стр. 62–63).
Но все эти различные страхования были лишь искушениями внешними; они смущали душу путем чувственным, приражались к душе, но сама она не приражалась к ним, не срастворялась с ними, не считала их как бы своим порождением. Искушения, воспринимающиеся душой до неотделимости их от нее, шли путем внутренним. Это – искушения от демона, «который делает душу бесчувственной». Во время таких искушений душа подвижника выходила «из собственного своего состояния»; охватывалась каким-то нигилизмом. В эти минуты для отшельника не существовало ни страха Божия, ни благоговения, грех не вменялся «в грех», беззаконие не почиталось «беззаконием», сказания «о мучении и суде вечном» становились пустыми речениями, вызывающими один смех. «Ударяешь ты, – говорит преп. Нил, – в перси, когда душа стремится ко греху, и она не чувствует этого, говоришь ей от писаний, и она, в совершенном ослеплении, не слышит; представляешь ей укоризну людей, и она ни во что вменяет людской стыд, и вовсе не понимает его, наподобие свиньи, смежившей глаза и пробивающейся сквозь ограду» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 291). Эти ужасные искушения – специально отшельнические, пустынные. В таких громадных размерах их не могло быть там, где видны были страдания «других», видны были удрученные «болезнями, бедствующие в темнице». При виде подобных бдений, «душа мало-помалу приходит в сокрушение и сострадание, и отъемлется слепота, происшедшая от демона. Но мы, – замечает преподобный Нил про отшельников, – лишены этого, по причине пустыни и по редкости у нас немощных» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 291).
Мы видели, что отшельничество существовало в двух видах: подлинно-строгом, при котором отшельники жили в подземельях и пещерах, и в более легком, при котором жизнь отшельников протекала в хижинах, кельях. В своем последнем виде отшельничество, сказали мы, приближалось уже к общежитию и именно, к киновитной форме его, к общежитию в широком смысле слова. Вся разница тут была лишь в количестве лиц, занимавших келью. В отшельничестве келья занималась только одним лицом, а при общежитии киновитном – двумя или тремя. Можно видеть из свидетельства преп. Нила, что в келье поселялось, собственно, два лица, а третье являлось в качестве прислужника. Так, говоря об убиении варварами двух старцев, преп. Нил замечает: «вслед затем умерщвляют и прислуживавшего обоим отрока» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 360). Живя совместно келейной жизнью, монахи до того свыкались друг с другом, до того привязывались друг к другу, что, когда, например, один отлучался куда-нибудь «по делам службы» и долго не возвращался, то другой с нетерпением ожидал его прихода, беспокоился, волновался, видел его даже во сне. Такое сильное беспокойство по ушедшем друге дало преп. Нилу повод дать монаху Евлогию на этот счет целое наставление (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 265). У преп. Нила мы находим указания и на общежитие в тесном смысле слова, когда монахи живут в одном здании, составляя из себя одну цельную семью, одно общежительное братство. Последнее могло налагать на того или другого из своих членов те или иные обязанности, исполнение которых вызывало иногда в монахах ропот. По этому поводу преп. Нил пишет монаху Кириллу: «Не ропщи, человек, потому что роптать несвойственно монаху, если бы случилось тебе и смертной подвергаться опасности, исполняя то, что приказано тебе братством» (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 18–19). «Под распоряжением» же братства и «новопоступивший монах» оканчивал «обучение свое послушанию» (4 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 266). Нередко самая жизнь общежительная была предметом неудовольствия для монахов. Некоторые монахи тяготились ею. Живя в одном здании, вынужденные видеть постоянно одних и тех же лиц, они, естественно, раздражались, у них являлось естественное желание побыть с самими собой, пожить своим собственным внутренним миром, чтобы другие не заметили как-либо этой интимной жизни. И вот, монахи, находившиеся в общежитии, начинали «ублажать живущего в уединении»; рвались выйти из общежития, «избрать уединение», сделаться отшельниками, «чтобы некому было возбуждать на гнев» (2 Твор., ч. 3, стр. 249; ч. 1, стр. 267); их манила к себе пустыня, исполненная «тишины», «свободная от всякого мятежа», дающая «в безмолвии простор душе, любомудрствующей о видимом, и через видимое» приближающейся «к боговедению» (2 Твор. преп. Нила, ч. 1, стр. 329–330).
Стремление некоторых общежительных монахов к отшельничеству выражалось и в их подражании отшельникам во вкушении пищи. Так же, как отшельники, они хотели быть по отношению к ней строго воздержными.
Но строгое воздержание при отсутствии той духовной опытности, которая была присуща отшельникам, могло соделаться поводом ко греху, что преп. Нил и старался выяснить инокам. «Преухищренные демоны, – пишет он монаху Геласию, – не только внушают чревоугодие, но советуют соблюдать и строгое воздержание и чрезмерные посты, имея при сем в виду две цели: чтобы обольщенный или упоившийся кичением думал о себе, что по жизни он выше подвизающейся с ним братии и наравне с коршунами возносится вверх воздержанием, или, расслабив тело, не мог приносить пользы ни себе, ни другому, а, как с течением времени болезнь нередко в высшей степени усиливается, погряз, наконец, человек в неверии, безнадежности и хуле» (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 239–240). «И справедливым, – говорит преп. Нил, – признано для подвижников не слушаться демона сего, и не удерживаться вовсе от хлеба, елея и воды» (4 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 308). «Нет греха, – пишет он монаху Харитону, – каждый день в назначенный час приступать к пище для умеренного вкушения оной» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 29).
Эти наставления преп. Нила показывают также, что у монахов не было вообще какого-либо определенного устава относительно пищи. Об этом в сочинениях св. Нила есть и прямые указания. Так, например, епископ Филон просил преподобного дать «должные правила живущим в монастыре», которыми можно было бы руководствоваться в вопросе о пище. Преп. Нил признавал в данном случае «за лучшее, так как телесное сложение бывает различно, и одни больны, а другие здоровы, установить пищу не одинаковую, каждому лицу сообразную, и здоровым в удовлетворение потребности предлагать овощи садовые, крайне же изнемогшим и обессилевшимся в подкрепление сил давать в меру и мяса» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 78). В своем письме к монаху Сильвану преп. Нил советует ему в вопросе о пище руководствоваться указаниями людей, хорошо сведущих в духовной области. Если желаем, говорит он, совершенно попрать демонов, то будем показывать во всем смиренномудрие, далеко отринув от себя волю свою. И как охотно приемлем пост, предписанный нам предшественниками нашими в этом роде жизни; так, если хорошо сведущие в оценке дел и в суждении о них посоветуют нам есть или пить, чтобы на некоторое время дать отдохновение утомленному телу, послушаемся с готовностью и не колеблясь; потому что вкушение из послушания паче поста поражает демонов» (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 390–391). Стремление к отшельничеству, к строгим подвигам было, однако, лишь частичным явлением в жизни общежительных монахов. В общем же быт последних составлял совершенную противоположность быту отшельников. Наряду со стремлением к отшельническому воздержанию мы видим, как монахи силились избежать общей братской трапезы, на которой предлагались «недорогие яства» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 240). В противоположность отшельникам, отличавшимся, как мы знаем, своей бодрственностью, своим горячим усердием к продолжительному бдению, монахи общежительные тяготились бдениями, обнаруживая по отношению к ним леность, сонливость и другие неисправности, о чем свидетельствуют частые внушения преп. Нила на этот счет. «Когда бываем на бдении, – пишет он монаху Евлогию, – не будем во время службы по унынию садиться, чтобы не пришли демоны, не собрали плевелы помыслов и не посеяли их в сердце» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 233). «При ночном чтении на бдениях, слушая божественные писания, – пишет преподобный тому же монаху, – не будем умерщвлять слуха сном» (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 250). Свою лень по отношению к бдениям, свой сон некоторые силились даже оправдать, и, надобно заметить, довольно оригинальным способом. Так, иподиакон Тимофей говорил: «Вижу, что многие не порываются на бдение, потому что Бог “наложи” сон на Адама (Быт. 2, 21), и спать, без сомнения, мне надобно, так как Бог “благих моих не требует”» (Пс. 15, 2). Такое утверждение побудило преп. Нила написать Тимофею целое обличительное письмо, в котором он порицает леность и доказывает пользу бдений. «Сказать, – резко замечает преподобный сонливому Тимофею, – что спать мне надобно, так как Бог наложил на человека сон, как бы предписывая законом недеятельность и леность, есть нечто крайне скотоподобное и не свойственное одаренному человеческой и разумной душой. И тебе, при таком скотском и неразумном предприятии, что остается наконец, разве только, лежа на постели своей, блеять, или мычать, или реветь по-ослиному, когда другие люди, во время своих бдений, порываются песнословить Бога, возобладав над сном и свергнув с себя самоуправную его власть. Так сбудется над тобой написанное: человек, почтенный образом Божиим, не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им (Пс. 48, 15)» – (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 269–270). Далее, в противоположность отшельникам, проводившим жизнь в глубоком уединении и удалении от пустых разговоров с людьми, монахи общежительные то и дело имели свидание с разными своими знакомыми, на разговоры с которыми у них уходило немало времени. Монашествующие настолько пристращались к подобным свиданиям, что преп. Нил счел необходимым изобличить эти свидания. Он, укоряет, например, за это монаха Елевферия. «Не приму тебя, – пишет он ему, – пока не отсечешь страстей, так как у тебя бывают тысячи свиданий, и на сердце посредством чувств скопляются язвы к язвам… Поэтому старайся о себе, чтобы неосторожными свиданиями не растравить душевных болезней. В числе знакомых, приходивших к монахам, были, между прочим, подвижницы. При свиданиях с последними преп. Нил советует инокам быть особенно осторожными; только достижение бесстрастия, по Нилу, дает право на такие свидания. «Тем, – пишет он монаху Илиодору, – которые, со многими трудами и потами долгое время боровшись с сластолюбием, сподобились, наконец, дарования бесстрастия, дозволяем иметь свидания с подвижницами. А которые, подобно тебе, обременены еще сластолюбивыми страстями, тем да возбраняется таковое весьма опасное собеседование, чтобы и собственные свои, и чужие души не вринули в бездну. Ибо без неотлагаемой и необходимой потребности не должно и смотреть на женщину, будут ли они монахини или мирские». (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 19). Благодаря возможности видеться с посторонними лицами, монахи оказывались иногда участвующими «во многих неосмотрительных и неосторожных сообществах», порождавших помыслы, «раздражительности, неудовольствия и похоти» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 266). Все это побуждало преп. Нила высказываться против всяких монашеских свиданий, и тем более – свиданий неразборчивых. «Легко им (монахам), – говорит он, – снова впасть в сети, от которых почитали себя освободившимся, когда небоязненно стараются быть в сообществе с толпами людей всякого рода» (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 61).
Мы видим затем, как монахи игнорировали прямые монашеские занятия: молитву, бдения, псалмопения, рукоделие, важность которого преп. Нил с такой подробностью разъяснял монашествующим, уклонявшимся от него (4 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 234–235; ч. 2, стр. 134–135; 392, 393; ч. 3, стр. 261). Уклоняясь от исполнения прямых монашеских обязанностей, монахи с увлечением отдавались, например, чтению книг. «Каким-то, – пишет преподобный монаху Павлу, – неповоротнем и связнем лени, ухватившись только за книгу, как слышу, с раннего утра до захождения солнца, сидишь ты неподвижно, как бы свинцом каким приваренный к скамье, и как бы тело у тебя совершенно окрепло». И далее советует этому монаху заняться и другими добродетелями, указывая на пример Антония Великого. «Первоначальник наш Антоний, – пишет преп. Нил, – по указанию Ангела, то садился за рукоделье, то опять вставал на молитву, и таким обладал просвещением, что в один день сказал какому-то философу: как на листе в природе созданий читаю всегда Господне слово. И столько приближался к Богу в время ночи, когда наступала наибольшая тьма, что при появлении дня крайне огорчался и восклицал: что мне в тебе, чувственный свет! Посему, если в точности знаешь, что из одного камня никак не выстроится дом, то не думай, что “надлежит одной только владеть добродетелью, то есть, чтением, но надо заняться, наконец, и молитвой, и трезвенным псалмопением и тому подобным, чем возможешь и себя постепенно благоустроить, и благоугодить, как должно, Богу, ревнуя о всяком виде добродетелей, и свергая с себя грязь и тяготу лености”» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 433–434). «Иные из братий, – пишет преп.
Нил авве Афанасию, – скучая трудностью, частым повторением и продолжительностью молитвы и песнопения, по обладающей ими лености, сидят привязанные к одной книге, зевают, часто потягиваются, дремлют, а тем нарушают заповедь, повелевающую “прежде всех творити молитвы, моления, прошения, благодарения” (1 Тим. 2, 1), и потом поучаться “во псалмех и пениях духовных” (Еф. 5, 19)» – (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 337). Преп. Нил восхваляет тех монахов, которые, наряду с прочими добродетелями, «не нерадивы и к чтению в определенные на то часы». Но что особенно возмущало преп. Нила в чтении монахами книг, так это то, что монахи занимались, главным образом, чтением книг светских, исполненных «мирской мудрости», т. е. тем, от чего перед вступлением в монастырь они отреклись. Такая непоследовательность, такое противоречие вызывали со стороны преп. Нила резкие порицания и обличения. «Действительно, – пишет он монаху Александру Грамматику, – нет ничего столько углубленного, низкого и пресмыкающегося на земле, как мирская мудрость, хотя по бесстыдству и берется она парить в высоту. Поэтому всего несообразнее будет нам, восшедшим на гору высокого во Христе любомудрия, после того, как презрены нами эллинские обаяния и с бесчестием отринута высокопарность речей, снова уноситься в самую темную пропасть легкомыслия и напрасного труда, и, когда стали мы совершенны смыслом, снова делаться детьми, подобно отрокам ставить за великие стихи и стопы, в которых никто не имел нужды, ни александрийский ученый Аполлос, напоявший учеников Христовых (1 Кор. 3, 6), ни римский философ Климент, ни другие бесчисленные философы и грамматики, именующиеся вторыми по апостолах, чтобы размером и складом стихов не упразднить им “Крест Христов”. Поэтому не обращай внимания на меру речи, хотя и приобрел ты к сему сильную привычку и наклонность, чтобы, истребив в себе божественные черты рыбарей, которые недавно еще с великой любовью желал ты напечатлеть в себе, не дойти до крайнего безобразия и явно не соделаться не радеющим о своем спасении из старательности о стихосложении» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 21–22). «Этот сор, эту пыль, эту грязную кучу эллинских книг, – пишет преп. Нил монаху Комазию ритору, – к чему по отрешении от мира так тщательно собираешь в монастыре без пользы, а паче со вредом? Отвечай нам, славный собиратель суемудрия и окаянства». Такое чтение чрезмерно надмевало монахов, благодаря чему они становились кичливыми и вместе с тем обуревались нечистыми помыслами. В этом преп. Нил обличает, например, монаха Аэтия. «Поелику, – пишет он ему, – не ради смиренномудрия, но из тщеславия занимаешься чтением, то не оставляет тебя посему искушение блудной мысли; потому что неблагоразумному нет пользы жить в довольстве, а кичливому всегда читать и наслаждаться высокой речью. Ведение слишком надмевает суемудренного и безрассудного и столько же вредит высокомерному, сколько вино больному горячкой. Посему, пока не спадает надмение души, необходимо не перестает демон осмеивать и обличать надменного» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 28).
Монахи образованные, вступив в монастырь, тяготились и своим настоятелем, избиравшимся иногда из так называемых старцев, о которых скажем ниже, – людей необразованных, обладавших только духовным опытом. Необразованность настоятеля была причиной недовольства со стороны образованных монахов. Исполненному «мирской мудростью казалось “странным и несовместимым” быть до конца в послушании у простеца», безыскусственное слово последнего резало слух, привыкший к красноречию (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 277). «Не желай, – внушительно замечает по этому поводу преп. Нил монаху Софронию, – чтобы настоятель твой был премудр в слове, потому что премудрые в слове не бывают непременно и благоугодными Богу» (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 331–332). Хотя, нужно заметить, среди ученых монахов были и сиявшие смирением, смиренномудрие и сдержанность которых преп. Нилом противопоставляются высокомудрию и пустословию людей необразованных (4 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 331–332). Монашествующие, случалось, устраивали и прямые воздействия против своего настоятеля. На это жаловался преп. Нилу, между прочим, архимандрит Лампротих. На него, когда он получил «настоятельство над монашествующими», братия так восстала «к оскорблению», что он, сетуя и вопия, роптал даже «на Домостроителя» и порицал самую жизнь монашескую. В своем письме к нему преп. Нил призывает его к терпению, говоря, что и восстания бывают «по Божию смотрению». «Перестань, – утешает оскорбленного настоятеля преп. Нил, – младенчествовать нравом и ходить вне прямого Божия пути. Ибо не потерпел ты еще заплевания от спасенных и облагодетельствованных тобой; поступая справедливо, не был еще называем нечестивым и злодеем, не напоен еще оцтом и желчию, не осужден еще на позорную смерть, чтобы уподобиться праведнику Иисусу, Господу всяческих, Который все сие и в такой мере претерпел от рабов своих, Им облагодетельствованных, и нимало не гневался на них, а напротив того, умилостивил к ним Отца» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 331–332). Возмущения против настоятеля обусловливались не только недовольством его необразованностью, но и честолюбием, которым страдали иноки. У иноков, видим мы, было сильное стремление к настоятельству, страшная жажда начальствовать над другими. Преп. Нил всячески отклонял их от этого. Он разъяснял им, что настоятельство – далеко не идеал, к которому должно стремиться; древние подвижники, соделавшие жизнь свою отпечатком апостольской добродетели, не знали его. «Не было между ними ни преимуществовавшего, ни уступающего преимущество, ни судящего, ни судящегося. Были у них равенство и одинаковость прав, а нерадивость изгонялась добровольным соединением преимуществующих с низшими». Стремление к начальствованию свидетельствует об отсутствии в стремящемся созерцательности, «потому что вкусивший безмолвия, начавший сколько-нибудь упражняться в созерцании, не согласится связать ум заботами о телесном, и, отвлекши его от ведения, когда он большей частью парит превыспренно, обращать к делам земным». «Но еще более, – мягко замечает преп. Нил, – явствует это из пресловутой оной притчи, которую Иоафам предложил Сихемлянам, говоря: идущи идоша древа лесныя помазати себе царя, и рекоша к лозе виноградней: прииди, буди нам царь. И рече им лоза виноградная: егда оставлю плод мой благий, его же прослави Бог и человецы, и пойду владети древами? (Суд. 9, 8-14) Когда, подобно сему, отказались и смоковница по своей сладости, и маслична по своей тучности, терн, дерево бесплодное и колючее, принял на себя начальство над ними, не имея тучности ни в самом себе, ни в деревах подчиненных, потому что дерева, требующие над ними настоятельства, притча назвала не садовыми, но лесными. А как виноградная лоза, смоковница и маслина отказались начальствовать над деревами лесными, увеселяясь более плодом своим, нежели начальническим саном, так усматривающие в себе какой-либо плод добродетели и ощущающие от сего пользу, хотя бы многие принуждались к таковому начальству, отклоняют от себя честь, воздаваемую многими, предпочитая тому пользу свою».
Чтобы отстранить монахов от жажды настоятельства, преп. Нил раскрывает также перед ними всю ответственность, всю трудность настоятельства. «Всего многотруднее, – говорил он, – начальствовать над душами» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 39). Тут приходится сталкиваться и с различием «нравов», и с разнообразной хитростью «разума», тут потребно и всякое терпение, «чтобы недостатки всех переносить», и великодушное научение своих подчиненных «тому, что сокрыто от них по неведению». Тут необходима и великая осторожность, чтобы, в других истребляя разные «скверны», самому в то же время не оскверниться, потому что самое памятование обыкновенно осквернят мысль говорящего» (4 Ibid. стр. 40), тут требуется такое глубокое ведение, которое проникало бы во все замыслы врага, во все его ухищрения и злоумышления, так, чтобы настоятель «мог порученным ему провозгласить победу и увенчанными извести их с подвига» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 41; 54–55).
Теперь мы подошли к самой резкой противоположности, которая отделяла монахов общежительных от монахов отшельников. Это вопрос экономический, вопрос об источниках содержания монашествующих. Той идеальной простоты, с какой решали его отшельники, мы не видим уже у других монахов. Не все монашествующие обладали такой высотой духовного полета, чтобы, подобно птицам небесным, ни сеять, ни жать, ни собирать в житницы; не все монашествующие были чисты, как лилии, чтобы, подобно им, расти, возвышаться духовно, не трудясь и не пряда для тела; не все монахи находили возможным, подобно отшельникам, удовлетворять своим материальным нуждам, так сказать, чисто домашними средствами – путем взаимного обмена необходимыми предметами. У общежительных монахов для их материального содержания существовал другой, внешний источник – состоятельные миряне. Так, у преп. Нила есть упоминание о некоей Перистерии, женщине знаменитой «по сану», которая, среди прочих своих добродетелей, имела «заботливость о приявших на себя жизнь иноческую», услуживала «им в необходимом для пищи» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 3–4). Он упоминает затем о знаменитом сановнике Героне, о некоем племяннике «святейшего епископа», о досточестнейшей диаконисе Христовой Феодуле, которая также, уважая монахов, помогала им материально (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 29). В трогательно-теплых словах преп. Нил ублажает благотворителя монашествующих трибуна Сосипатра. «Все свое богохранимое богатство, – пишет он ему, – большей частью исчерпываешь на монахов: на них только и смотришь с великой любовью, ими только и дышишь ночь и день, думаешь, что вовсе нет у тебя родных или детей, хотя их и много. И то самое, что говоришь ты при свидании с монахами, – будто бы ты рабочий их скот, безропотно и радушно готовый услуживать всем их нуждам, – служит признаком совершенного ведения. Ибо, конечно, знаешь, что вместе с левитами и скот их благословен был Богом и Моисеем. Поэтому несомненно и ты, боголюбивый муж, с монахами войдешь и в царство небесное, как добрый их сопроводник и служитель, и с ними наследуешь неизреченные блага в бесконечные века».
Материальная помощь, которую миряне оказывали монахам, была двояка; она может быть рассматриваема, как непосредственная и как посредственная. Миряне помогали монахам, прежде всего, из глубокого уважения к самому сану их, своей помощью они хотели как бы «участвовать в жизни их», в их подвигах (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 4). Помогая монахам, благотворители надеялись, что «щедростью» к ним «вполне» воздается «благодарность Богу» (4 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 45). Это— помощь непосредственная. Затем, монахи, по просьбе мирян, исполняли в домах последних нечто вроде треб. Так, миряне приглашали иногда монахов «в домы свои, чтобы сотворить молитву», за что, конечно, давалось известное вознаграждение. Это – помощь посредственная. Не во избежание ли, между прочим, могшей возникнуть отсюда страсти к сребролюбию, преп. Нил и советовал монашествующим со смиренномудрием уклоняться от подобных приглашений.
Мирянам же, замечает он, приглашающим нас в домы свои, чтобы сотворить о них молитву, должны отвечать со смиренномудрием евангельским словом: несмь достоин по добродетелям, чтобы войти мне в дом твой (Лк. 7, 6–7). Но поелику веруешь, что молитва монахов принесет тебе пользу, буди тебе, яко же веровал еси (Мф. 8, 13) – (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 19–20). Надобно заметить здесь, насколько ценилась мирянами молитва, принесенная иноком. С последней соединялась пламенная вера, что Бог непременно исполнит просимое иноком, хотя бы этот и не обладал в данном случае сам твердой уверенностью. Важен был тут самый сан инока. В письме кандидату Регину преп. Нил рассказывает, как «однажды некие боголюбивые люди», желая отправиться по своим делам в путь, позвали предварительно монаха, чтобы он принес молитву о благоуспешности пути, – «при хорошей погоде». Монах отказывался принести таковую молитву, так как небо было сумрачно и начинал падать дождь. Но путешествующие настаивали на своей просьбе, говоря: «Ты одолжи нас только своей молитвой, а мы веруем, что, без сомнения, будет с нами по вере нашей». Тогда монах помолился, и путники, действительно, отправились в путь при чистом воздухе, при ясной погоде, достигли места своего назначения и, наконец, возвратились домой, хорошо кончив свое дело» (Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 177–178). Так ценились молитвы, принесенные монахами. Но каково бы ни было пособие благотворителей, оно не было полным и постоянным, оно носило характер частичный, рассчитывалось только на «день». Благотворители не делали каких-либо вкладов, так что, само собой понятно, после их смерти пожертвования прекращались. Необеспеченность побуждала монахов с покорностью принимать пособия от людей даже низких душой, которые могли, конечно, пользуясь привилегиями жертвователей, натолкнуть монашествующих на что-либо дурное. В своем письме монаху Онисиму преп. Нил счел нужным предупредить об этом последнего. «Зная низость души этого человека (жертвователя), – пишет он, – как беснующегося, не удостаивай его и слова». Некоторые из более или менее малодушных иноков, имея в виду необеспеченность, впадали в унылую заботливость. Преп. Нил пишет монаху Адриану: «Для чего великой и безвременной заботливостью подвергаешь себя опасности впасть в неверие, ожидая себе оставления Богом и оскудения в потребном для жизни. Имеешь пока нескольких помощников, оказывающих пособие в великой твоей немощи… А если приходит тебе на мысль, что могут они скончаться прежде твоей смерти, то, без сомнения, Бог, видя кротость и безмолвие души твоей, безмятежность, неопытливость и доброе рачение об усовершении себя, внезапно пошлет тебе людей, которые послужат твоим нуждам; потому что Бог может и из камней сих воздвигнуть готовых с усердием услуживать проходящим монашескую жизнь» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 29). Но если монахи, подобные Адриану, впадали подчас от необеспеченности в уныние, омрачались «великой заботливостью», то были и такие, которых необеспеченность повела гораздо дальше, воспользовавшись при этом нерасположенностью «к строгости жизни», расположенностью же к праздности. Необеспеченность развила в некоторых монахах лесть по отношению к богатым, бродяжничество, попрошайничество и даже воровство. «Мы, – говорит преп. Нил в своем слове подвижническом, – мы, когда имеем в чем надобность, подобно молодым псам, которые, весело махая хвостом, ласкаются к бросающим голую, может быть, кость или крошки, сбегаемся к богатым, называя их благодетелями и попечителями христиан, и, одним словом, приписываем им всякую добродетель, хотя они до крайности порочны, только бы успеть нам в желаемом» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 10). Они (монахи) также неотступно, как тунеядцы, стоят при дверях богачей, подобно невольникам, бегают перед ними на площадях, расталкивая подходящих к ним близко, разгоняя встречных, стараются доставить им удобнейший проход и делают это по нужде в трапезе». «И города обременяются ходящими туда и сюда (монахами) без дела, и владетели домов терпят беспокойство, чувствуют неприятность при самом взгляде, видя, как они просят подаяния, с бесстыдством стоя при дверях, а многие, получив себе пристанище в доме, прикрывшись ненадолго притворной набожностью и личиной лицемерия оградившись от подозрения в злонамеренности, впоследствии же, ограбив домовладетеля, уходят». Все города и селения, пишет преп. Нил архим. Никону, обременяются лжемонахами, которые понапрасну и без цели бродят, встречая везде неуважение и холодность. Все домовладельцы смущаются и поистине огорчаются самым зрелищем, видя, что монахи бесстыднее нищих не отходят у них от дверей (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 268). О том, что монахи беспокоили мирян своими просьбами о пожертвованиях, преп. Нил упоминает также и в письме к монаху Мавриану. Телесная нужда, вместе с нерасположенностью к строго монашеской жизни делала и то, что монашествующие работали даже в корчмах, где носили, например, воду (4 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 32). «Потому что, – говорит преп. Нил, – всего сильнее понуждения естественной необходимости, которая в затруднительных обстоятельствах искусно измышляет из оных исход» (5 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 10).
Но, наряду с нуждой и необеспеченностью, среди монахов возникла другая, противоположная крайность – чрезмерная обеспеченность. Некоторые ловкие монахи, благодаря искусной лести перед богатыми, благодаря своему назойливому попрошайничеству, успевали «собирать обильные подаяния, ведшие к роскоши». А другие монахи, пользуясь авторитетностью своего сана в глазах людей простодушных, прямо-таки вынуждали у последних пожертвования в свою пользу. Вот что пишет преп. Нил монаху Александру: «несообразное нечто, кажется мне, делаешь ты, среди оскорблений и в раздражительности принуждая некоторых приносить себе плоды. Это называться будет не плодоношением, но насилием, срамотой, крайней неблаговременностью, чем-то более строгим, нежели общественные требования, и более тягостным, нежели народные взыскания. Но умоляю тебя положить конец сему неприличию» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 324). Так в среде монахов возникло два противоположных класса людей: бедных, неимущих и богатых, многостяжательных. В своих сочинениях преп. Нил не находил слов, чтобы достойно восхвалить первых, резко осуждая в то же время последних. Нестяжательность в восхвалении св. Нила есть как бы копия райской жизни первого человека. Нестяжательный монах – это «непричудливый путник, на всяком месте» находящий «себе пристанище»; это – «высокопарящий орел, тогда только» опускающийся вниз за пищей, когда вынуждает потребность; это – небожитель «с горними», собиратель сокровища на небеси; это – «не дающийся в руки борец, легкий течец, скоро достигающий к почести вышнего звания» (Фил. 3,14). Монах же многостяжательный – «пренагруженный корабль, легко потопляемый в мятущихся от бури волнах»; узник попечений и многих забот, «пес, привязанный цепью» (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 208–211).
Благодаря, с одной стороны, необеспеченному положению, с другой – развившейся, вследствие мирских подаяний, страсти к наживе, в монашество был привнесен в значительной степени мирской элемент. Стало замечаться тяготение «к житейским занятиям», «к постыдным промыслам», к «искусствам прибыльным» (4 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 6). «Держимся еще, – жалуется преп. Нил, – за рукоять рала, храня честную наружность, но стали уже непригодными для небесного царствия, потому что возвратились вспять и с великим тщанием держимся того, что обязаны были забыть, стараемся уже не о жизни, не требующей издержек и хлопот, безмолвие не признается у нас потребным к избавлению себя от застаревших нечистот, уважается же множество дел… и соревнование о вещественном препобедило спасительные советы» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 7). «Мы, возлюбленные, – увещает преподобный монахов, – мы, которые по любви к добродетели, как думаем, отрешились от мирской жизни, отреклись от мирских похотей и обещались идти вслед за Христом, для чего снова вдаемся в житейскую рассеянность и на зло себе созидаем то, что прежде так прекрасно разорили… Для чего вещество, которое научены мы пренебрегать, ставим на великое, имея привязанность к деньгам и имуществу, деля ум на многие и бесполезные заботы… Если предлежит нам любомудрствовать, то обладать имуществом – излишнее дело для любомудрия, которое дает обет для душевной чистоты быть чуждым самого тела» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 13–14). У стяжательных монахов, по свидетельству преп. Нила, было даже нечто вроде своего хозяйства. Некоторые из них имели свой виноградник, свой сад, свой скот. А так как строгой организованности хозяйства не было, то возникали разные неурядицы. Случалось, что кто-либо отнимет у другого часть виноградника и присоединит к своему, на поле другого пустит свой скот, отведет воду, текущую в чуждой сад. Подобные неурядицы были источником всевозможных распрей, споров, доводивших монашествующих даже до судов. «Ужели, – с удивлением вопрошает преп. Нил, – ужели должно за это бесноваться, стать хуже неистового… к судилищам пригвоздить ум, который обязан заниматься созерцанием Сущего, и созерцательную силу обратить на делопроизводственную хитрость, чтобы с успехом изобиловать тем, что для нас нимало не полезно» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 15). У преп. Нила есть целое письмо «монахам, любителям тяжб» – Неадию, Олимпию, Андромаху, Юлию, Химазию. Преподобный порицает их за то, что они «отреклись от приличного им безмолвия и служения молитвами и псалмами, забыли священный обет и принятый на себя образ, оставили место своего подвижничества и бесстыдно хлопочут о чужих делах, непрестанно проводят время в мирских судилищах и вносят туда несказанный шум и мятеж, так что, – говорит преп. Нил, – самые народные начальники смеются над вами, и крайне осуждают вас» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3. стр. 39). В письмах к монаху Дмитрию преп. Нил предостерегает последнего от «общения с теми, которые, и по вступлении в иноческую жизнь, любят гордость, надувают щеки, высоко поднимают грудь и проводит время в судах».
Легкая, свободная, сравнительно с отшельнической, жизнь общежительных иноков привлекала в монастырь людей, нисколько не заботившихся о нравственно-духовном преуспеянии. Ряды иноков заняли лица, кои «благочестие» почитали «средством к приобретению» (4 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 8). В своем слове «к Евлогию монаху» преп. Нил явно противополагает монахов, не заботившихся о тленном, тем, «которые из выгоды творят молитвы, думая, что благочестие доставит им прибыль» (5 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 223). Иночество было местом, куда убегали от несения государственных повинностей – от исполнения «трудных служений» (6 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 9). В иночестве процветала бесстыдная гордость, лицемерие. «Иной, – говорит преп. Нил, – приняв на себя этот почетный образ, подъемлет брови по-фарисейски, высоко думая об одном внешнем образе, как о преспеянии в добродетели… видимой внешностью показывает в себе знание, которого не отведывал и краями уст, оказываясь вместо пристани подводной скалой, вместо храма повапленным гробом, вместо овцы волком, на гибель уловляемых видимостью». Лицемерие не хотело оставить в покое и тех, поистине великих, подвигов, которые всегда вызывали в душах верующих благоговейное удивление. Лицемерие коснулось того, что служило выражением благородного, возвышенного героизма духа, в своем стремлении к Сущему не останавливавшегося ни перед какими трудностями, ни перед какой борьбой с греховным началом. Развившись в общежительном монашестве, лицемерие стало выдвигать лицемерных подвижников, унижавших только высоту подвига. Преп. Нил всеми силами восстает против таких подвижников. Так, в одном из своих писем он резко обличает некоего монаха Филумена, ушедшего в затвор. Письмо преподобного к этому Филумену дышит такой иронией, такой горячностью обличения, что мы считаем необходимым привести его здесь целиком. Вот что писал преподобный Филумену: «Хвала вашим доблестям в отшельничестве! Хвала вашим победным памятникам на поприще добродетели! Но паче хвала вашей суетной, лицедейной и притворной жизни в затворе! Ибо и от тех, которые на рынке со всем жаром заняты торговлей, и в судебных местах заводят тысячи тяжб и разных словопрений, ничем, кажется, не отличаешься ты, выдумываешь всякого рода хлопоты, кричишь с гневом, скрежещешь зубами, из этой своей западни ругаешь, осмеиваешь, злословишь, укоряешь всякого, кто ни случится, протягиваешь руки свои в окно и бьешь братию, и шумом, и смятением, и беспорядком, и расстройством наполняешь бедную келью, которая, хотя и бесчувственна и неодушевлена, но воздыхает, может быть, о жестокости и лютости, как в клетке какой заключенного в ней зверя, или лучше сказать, и зверей превзошедшего яростью монаха. Скажи мне, прошу тебя, что ты приобрел, затворившись в этой хижине? Какую пользу снискал душе своей, укрыв тело за этими стенами? Сказано: бысть Ефрем, как опреснок, не обращаем к лучшему (Ос. 7, 8). Какая была тебе польза занять эту хижину? Когда облекали тебя в это досточестное иноческое одеяние? Какой авва возлагал на тебя благословляющую руку? Откуда ты заимствовал этот простонародный, подлый нрав? Где не развлекаемые ничем молитвы и беспечальные собеседования с Богом? Куда изгнал ты псалмы и песнопения? Куда заставил бежать безмолвный образ мыслей? Где оставил священные наставления отцов? Где совоспитанники, сожители, однодомники иноков – мир, тишина, покой, вера? Какое дерзновение будешь иметь в день воздаяния?» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 48–49). Еще дальше Филумена в деле подвигов пошел Никандр. Последний, стремясь стяжать себе славу, взошел «на высокий столп». И отсюда «упоевался человеческими рукоплесканиями», отсюда любовался окружавшими его женщинами. «Ни с чем не сообразно, – пишет преп. Нил Никандру, – телом стоять на высоком столпе у всех на виду и в славе, а помыслами увлекаться долу, не хотеть и подумать о чем-нибудь достойном небесного, и в эти дни беседовать только в сладость с женщинами. Ибо прежде с усердием обращал ты речь свою к мужам, а теперь, большей частью, принимаешь к себе жен».
Такое дезорганизованное состояние общежительного иночества могло вызывать к себе только отрицательное отношение. Миряне, не видя в иноках ничего, что заслуживало бы уважения, порицали иночество, на самих иноков смотрели, «как на бездельную толпу»; «потому что, – говорит преп. Нил инокам, – не имеем, как следовало бы, никакого отличия перед прочими, хотим быть известными не по жизни, но по одежде, от трудов для добродетели отказываемся, а славы за оные желаем с неистовством, показывая в себе одну тень прежней истины!»; (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 9). «Посему-то, – продолжает преподобный обличение монахов, – и имя Божие хулится, и жизнь вожделенная сделалась предметом омерзения, соделалась презренной, и проходящие ее у всех в посмеянии, и… вообще о монашеской жизни рассеивается худая слава». Мало того, монашествующих, назойливых в своем попрошайничестве, бессовестно втиравшихся в дома богатых, боялись, как проказы, изгоняя подчас из городов, и всячески стараясь избегать их. «Иной, – говорит преп. Нил, – скорее вверится разбойникам и подкапывающим стены, нежели проходящим монашескую жизнь, рассуждая, что удобнее остеречься от злоумышляющего явно, нежели от внушающего доверие с умыслом заманить в сети». Такое отрицательное отношение мирян к иночеству признается преп. Нилом вполне справедливым и заслуженным. «Не будем, – говорит он, – почитать для себя постыдным, что те, которых признаем низшими и называем мирянами, укоряют нас в нарушении законов Спасителя, и те, которые должны у нас учиться, учат нас пренебреженным нами заповедям Господним. Ибо, когда ссоримся, и скажут они нам: «рабу Господню не подобает свариться, но тиху быти ко всем» (2 Тим. 2,24), и еще, когда спорим о деньгах и имуществе, и заметят они нам: «хотящему ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу» (Мф. 5, 40), тогда иное ли что сделают, как, издеваясь над нами, осмеют и пристыдят нас за противоречие дел данному обету?» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 15).
Мы видели уже, что новопоступивший в монастырь монах – весь послушание по указанию братства, составлявшего общежитие. Кроме этого коллективного руководителя, у монахов были еще особые руководители. так называемые старцы. Последние, благодаря своей наибольшей духовной опытности, становились духовными наставниками по отношению к другим монахам. Старцы принимали под свое руководство новоначальных иноков, «едва начинающих борение», давали им назидательные советы, как противостоять страстям (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 355, 419). Усовершивши того или другого инока в добродетелях еще в общежитии, старец вел своего ученика далее по пути духовной, подвижнической жизни; он принимал его в отшельничество, руководя его и на этом новом пути (Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 267). Старческое руководство было подчас очень суровым; инок должен был всегда быть готовым переносить тут «и обиды, и печали, и смущения, строгость отца, страх, оцепенение».
И много требовалось от инока терпения, чтобы всецело устоять в послушании строгому старцу. Взамен тягости послушания перед иноком вставали вырисовываемые демоном картины свободной, независимой жизни; его начинали манить к себе «беззаботность, небоязненность, нестесненность» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 262). Недаром преп. Нил и советует инокам поставить себя в такое отношение к старцу, чтобы сделаться как бы неодушевленным телом или веществом, данным в руки художнику, «чтобы, как душа в теле производит, что хочет, и тело нимало ей не противодействует, и как художник показывает на веществе искусство свое, и вещество не препятствует намерению его; так учитель в учениках производил бы познания добродетели, и они были бы ему послушны и ни в чем не прекословили» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 55–56).
Такое беспрекословное послушание старцу со стороны ученика было необходимо не только, как средство к терпеливому перенесению всех строгостей старца, но и должной данью, которую ученик воздавал своему учителю за его теплое, чисто отеческое попечение. Действительно, будучи строгим, старец в то же время, подобно художнику, с горячей заботой лелеющему свое произведение, заботился о своем ученике. Трогательной нежностью дышат, например, назидательные слова самого преп. Нила к своему ученику. «Не посрами, – пишет он ему, – перед Богом седин у меня, молящегося о тебе день и ночь… Будь внимателен к самому себе, чадо, среди сетей ходишь ты, потому что силки скрыты врагом… Смотри, брат, да не похулится тебя ради великолепное имя Божие. Не соделайся виновником соблазна для желающих спастись, но будь лучше агнцем, а не волком, чтобы не соделаться губителем, а не жизнью, кислым, а не сладким гроздом, плевелами, а не пшеницею, соломой, а не золотом, волнением, а не тишиной» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 399, 401, 403).
Трудное по своим обязанностям, высокое по своим целям, старческо-учительное служение имело, к несчастью, в числе своих служителей лиц, вовсе не соответствовавших даже простому иноческому званию. При том легком, поверхностном прохождении иноческой жизни, которое господствовало в общежительном монашестве, было вполне естественно развиться воззрению на старческое учительство, как на дело простое и ничего не стоящее. И вот мы видим, как многие иноки лицемерно, «из любви к славе» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 33), всячески домогаются учительства. «Иной, – говорит преп. Нил, – едва приступив к иноческой жизни, не совершив ни малого, ни большого дела благочестия, узнав только первые правила подвижничества, немедленно вызывается быть учителем в том, чему не учился… Всякое искусство для успеха в оном требует времени и многого учения. За одно искусство искусств берутся не учась… На одно только богочестие, как дело удобнейшее, отваживаются необучившиеся, и многими это неудобоисполнимое дело почитается легким» (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 31–32, 45). Учители с подобными воззрениями на долг учительства, чуждые его высоких задач и целей, все свое внимание сосредоточивали только на том, как бы навербовать себе возможно большее число учеников, для этого, «обходя закоулки», вступали со своими будущими учениками, как с наемниками, в разные договоры и сделки. Присвоив же себе власть и авторитет людей опытных в духовной жизни, эти учителя «братиям, как наемникам» же, предписывали «рабские службы, помышляя только об услугах учеников, в том поставляя всю славу, чтобы начальствовать над большим числом» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 35, 43). Окруженные толпами навербованных таким образом учеников, самозванные учителя показывались «на распутиях», покоясь и опираясь «на руки сопроводников», стараясь вполне выдержать «лице учителя», на самом же деле «показывая из себя более торгашей». Чтобы навербованные ученики не оставили своих самозванных учителей, последние делали ученикам всякого рода поблажки, должны были давать «свободу их пожеланиям, подобно вознице, опустившему бразды и дозволившему коням бежать свободно, нестись по стремнинам и пропастям, и ударяться обо все, что под ногами; потому что некому остановить и удержать беспорядочных стремлений» (4 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 46). «Поэтому, – убеждает преп. Нил неопытных учителей, – пока еще зелены и не приобрели мы спелого грозда, не пожелаем давать советы и учить других, чтобы не сделаться нам игрушкой демонов» (5 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 52).
Кроме монашества отшельнического и общежительного, сочинения преп. Нила указывают на особый совершенно тип монашества. Именно – на монашество странническое. Под иноками-странниками мы разумеем не тех лиц, кои проводили странническую жизнь, отправляясь «по делам служения в чужую сторону» (6 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 251), а – иноков, добровольно посвятивших себя странническому житию. Это были люди, никогда не имевшие определенного местопребывания, то и дело переходившие с места на место. Такое странничество выродилось из отшельничества. Мы видели, каким искушениям подвергались отшельники. В глухой, одинокой пустыне, среди суровых подвигов, в отшельнике нередко поднималась внутренняя брань, выражавшаяся в беспорядочном течении помыслов, в «сердечной скорби», унынии, – им овладевало смущение. Ведь страсти при полном уединении и безмолвии особенно дают себя знать. «Как часто попираемая земля, – говорит преп. Нил, – ежели и есть на ней терния, не производит их вновь; потому что попирание ногами препятствует росту, но эти терния, в недрах ее распростирая глубокие, сильные и весьма сочные корни, как скоро дозволит время взойти, дают ростки: так страсти, которым частые свидания с людьми препятствуют выказываться наружу, воспользовавшись безмолвием, делаются более сильными и нападают с великой лютостью, тяжкой и опасной делая брань для тех, которые вначале не радели о борьбе с ними» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 64–65, 201–202). Некоторые из подвижников побеждали подобные искушения, но другие подвергались опасности быть побежденными. Исходом из такой опасности и служило истинное странничество. «Кто вступлением в странническую жизнь, – поучает преп. Нил, – облекается в порфиру скорбей и увенчивается надеждами на труды, тот верой, терпением и благодарением отразит восстающие внутри его бури помыслов» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 225). Странничество давало возможность подвижнику рассеяться, переменой места заглушить голос страстей, громко раздававшийся в тихом уединении; в беседе с братией отвести свою уставшую от борьбы душу.
А отсюда – из этих бесед – проистекало великое значение странничества и для иноков, принимавших подвижников-странников. Последние, как закаленные, многолетние духовные бойцы, могли преподать братии назидательные советы не предпринимать подвигов сверх силы, дабы «не сделаться снедию мысленных зверей» (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 31), чтобы сверх чаяния «не похитили душу злокозненные духи». Вот почему преп. Нил призывает в своем слове к монаху Евлогию, как этого последнего, так вместе с ним и других иноков, к страннолюбию. Ради странника можно пренебречь даже постом и безмолвием – этими наиглавнейшими монашескими добродетелями. «Когда брат придет к тебе во время непрерывного твоего поста, – поучает преподобный Евлогия, – не давай места скуке, по причине помыслов, внушающих тебе нарушение безмолвия, прекращение поста. Они делают, чтобы ты, взирая на брата твоего, взирал не как на Самого Бога. Частые надзирания братий называть будем не поводом к смущению, а паче споборничеством. Вверимся их ликостоянию против полчища сопротивника. Так… дела рук вносить будем в сокровищницу страннолюбия. Будем принимать к себе братий, не как милость им оказывая, но как платя должную дань, упросим их принять наше угощение, как показал это Лот (Быт. 19, 1–3)» – (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 257–258, 235). «И услуживая пришедшему страннику, – опять поучает преп. Нил Евлогия, – его упокой». Вот почему демоны были такими противниками странноприимства, наводя иноков на мысль, что оно расстраивает человека. Вот почему истинное странничество так восхваляется преп. Нилом, ставится им наряду с прочими подвигами. «Что тебе пользы, – пишет преп. Нил монаху Галлу, – от страннической жизни, от труда подвижнического и великого самоизнурения, когда… пламенная любовь к родству запинает тебя на пути к совершенству» (5 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 33). Тут странничество явно сопоставляется с подвижничеством, с самоизнурением. «Первый из достословных подвигов, – говорит преп. Нил, – есть странническая жизнь, особливо, когда выходишь на оную, как борец, мужественно оставляя и отечество, и род, и имение, и один представь на достославные сии подвиги». Странничество уподобляется преп. Нилом добродетели древних святых, которые, по описанию, вели жизнь бездомную, не имели на себе одеяния, скитались всегда с места на место, с приятностью питались снедью, какая случалась, находили себе ложе, где ни есть, и какое случилось… Их описывает Павел, когда говорит: «Проидоша в милотех, в козиях кожах, лишени, скорбяще, озлоблени, их же не бе достоин мир» (Евр. 2, 37–38) – (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 102). Итак, странничество было великим подвигом, с отрицательной стороны имевшим в виду борьбу со страстями, с положительной – достижение нравственного совершенства. «Перемена места, – говорит преп. Нил, – пусть делается для жития более духовного» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 239). Взгляд на странничество, как на подвиг, станет для нас более понятен, если мы вспомним, что у братии редко бывало старание о странноприимстве (3 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 386–387).
Но вместе с истинным странничеством среди монахов во времена св. Нила развилось странничество напускное, ложное. Последнее не преследовало борьбы «со страстьми и похотьми», а являлось лишь потакательством малодушию и нетерпению, и, как таковое, конечно, не могло иметь никакого доброго значения. «Монах, который, – пишет преп. Нил монаху Венусту, – без большой нужды, по своему только малодушию, по нетерпеливости и по каким-либо человеческим и немощным помыслам переходит с места на место, думая странствованием уменьшить число душевных помыслов, хотя место и переменит, однако же сердечной скорби, смущения своего и искушения немало не уменьшит и не убавит, но еще больше увеличит их, даст им больше пищи, силы, способов и разнообразия». Достаточно было иногда простого уныния, чтобы сейчас возникло и странничество. «Дух уныния, – говорит преп. Нил, – гонит монаха из дому его… Легкий ветерок наклоняет слабое растение, и мысль о странничестве увлекает предавшегося унынию… Сластолюбцу не довольно будет одной жены, и монаху в унынии не достаточно будет одной кельи» (2 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 215–216, 276). «Печаль – предтеча страннической жизни». Спускаясь далее по наклонной плоскости, странничество становилось просто-напросто бродяжничеством, так резко порицаемым преп. Нилом. «Кто из благомыслящих, – пишет он монаху Иларию, – одобрит это – ходить всюду, не знать себе покоя, без большей и неотвратимой какой-либо нужды толкаться туда и сюда, бегать с места на место, подобно зайцам менять одно ложе на другое» (4 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 27).
«Вижу, – также пишет преп. Нил монаху Евсевию, – вижу, ты вовсе не желаешь пустынножительствовать; потому что приобрел худую привычку обежать всякое место, всякую страну и всякое селение, всякий город и всякую улицу» (5 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 64). «Бродящий монах – сухой пустынный сук, немного времени побудет в безмолвии, и снова нехотя несется дальше. Переносимое с места на место растение не приносит плода, и бродящий монах не приносит плода добродетели» (6 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 216). Ту же мысль о бесплодности неистинного странничества преп. Нил высказал, только в утвердительно-иронической форме, в своем письме к монаху Демокриту. «Если, – пишет ему преподобный, – часто пересаживаемое растение, хотя и обильно будут поливать его, в состоянии принести плод; то и ты, ходя туда и сюда, пытаясь узнать всякое место и нигде не находя себе покоя, возможешь произрастить плод правды» (7 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 36).
Такими чертами преп. Нил рисует современный ему иноческий быт. Мы видели и светлые, и темные стороны этого быта. Наряду с истинными подвижниками древнее монашество знало и ложных подвижников, и немощных братий. Идеал монашества – жизнь в Боге – достигается и осуществляется путем непрестанной, самой упорной работы над собой, путем многих скорбей, лишений, постоянного самоотречения. На таком пути возможны и уклонения, и колебания, всякие смущения и искушения. Человек приближается к Богу, к человеку приближается дьявол, – борьба неминуема. А где борьба, сражение, там вместе с победой – и поражение, и малодушие, насмеяние, глумление и издевательство вражеское, и пленение, и даже бегство с поля битвы.
Да послужит все сие уроком для всех тех, которые, видя язвы и разные недочеты современного нам монашества, падают духом, приходят в уныние, сетуют, волнуются, кричат: «Как пало монашество! Как настоящее монашество далеко от древнего, до какого позора дожили монастыри, дальше идти некуда, погибло иночество!»
Нет, не погибло и не погибнет, ибо не может погибнуть и исчезнуть в человеке стремление к Богу – к духовно-нравственному совершенствованию. Духовное же возрастание немыслимо без борьбы, – были великие борцы, славные победители плоти и дьявола в древнем монашестве, есть они и в современном монашестве – это старцы-молитвенники, старцы-учители в духовной жизни, старцы-утешители. Были, как видели мы из характеристики преп. Нила, и в древнем иночестве свои побежденные, уклонившиеся от правого иноческого пути, свои нарушители священных обетов иноческих, есть таковые, увы, и в современном иночестве. Верно и то, что, по привычке, грехи людей мы режем на металле, а их доблести и добродетели мы чертим на воде, потому и видим больше худое, нежели хорошее, больше злое, нежели доброе, больше темное, нежели светлое. Станем делать наоборот: грехи людей чертить мы будем на воде, их добродетели и доблести мы резать будем на металле, тогда и другие глаза у нас будут, и видеть будут эти глаза больше светлое, нежели темное, больше доброе, нежели злое, больше хорошее, нежели худое. «Итак, неизвинителен ты, всякий человек, судящий другого; ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя другого, делаешь то же… Кто ты, осуждающий чужого раба? Пред своим Господом стоит он или падает; и будет восстановлен, ибо силен Бог восстановить его» (Рим. 6, 1-14, 4).
Впервые опубликовано: журнал «Голос Церкви». 1915 г. № 3–5.
Войти с помощью соц. сетей: