Январь 1933 года был роковым как для Германии, да и для всего мира. 59 дней канцлер Курт фон Шлейхер делал все возможное, чтобы спровоцировать раскол среди нацистов, пытаясь ввести в свой кабинет Грегора Штрассера на пост заместителя канцлера. Это ему не удалось. Гитлер узнал об этом прежде, чем Штрассер смог действовать, и «в результате Гитлер подверг провинившегося подчиненного наказанию, лишив всех партийных должностей, хотя он был одним из старейших участников движения».

Коварный фон Папен предвидел падение Шлейхера и, как уже упоминалось, 4 января тайно встретился с Гитлером в доме кёльнского банкира фон Шрёдера. Как отметил фон Папен в своих мемуарах, он опасался, что раскол внутри нацистского движения заставит радикалов вступить в коалицию с крайними левыми. Он считал более целесообразным содействовать единству нацистов и обременить их ответственностью перед обществом, для чего ввести в правительство.

Фон Папен заблуждался, полагая, что сумеет подчинить себе Гитлера, который искусно притворялся умеренным и скромным. Фюрер готов был согласиться на то, чтобы в возглавляемом им правительстве фон Папен или даже Шлейхер занял пост вице-канцлера. Он удовлетворился «всего лишь» тем, что назначил членов своей партии на посты министра внутренних дел рейха и министра внутренних дел Пруссии. Казалось, ему совершенно безразлично, кто занимает другие министерские посты.

Фон Папен с торжеством заявил своим друзьям: «Мы наняли Гитлера!» Он и Альфред Гугенберг, вошедший в конце января в коалиционный кабинет министров, считали себя старыми и опытными политиками. Но Гитлер с легкостью провел обоих. Он прямо спросил, в чьих руках будет сосредоточена реальная власть, когда он станет канцлером. Ответ был: пост рейхсминистра внутренних дел означает контроль над всем административным аппаратом страны; пост министра внутренних дел Пруссии обеспечивает контроль над политикой двух третей территории Германии. Когда Гугенберга пригласили войти в коалиционный кабинет, он считал необходимым возглавить министерство экономики, что позволило бы ему – как он полагал – проводить разумную экономическую политику. Гитлер не стал возражать; он знал, что, имея три ключевых поста в правительстве, он сможет заблокировать любое предложение Гугенберга, которое ему не подходит.

В правительстве был еще один важный пост – министра обороны. На встрече в Кёльне, как свидетельствует Пауль Зете из газеты «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг», фон Папен предложил назначить министром обороны генерала Вернера фон Фрича, главнокомандующего сухопутными войсками. Гитлер проигнорировал это предложение, и Папен не настаивал. 30 января был объявлен состав первого кабинета министров Гитлера, и оказалось, что министром обороны стал ничем особенно не прославившийся генерал Вернер фон Бломберг. Гитлер познакомился с ним через неистового приверженца нацистов капеллана Людвига Мюллера, бывшего епископа рейха, и легко обратил в свою веру генерала с неопределенными политическими взглядами. Назначив

Бломберга, Гитлер захватил последний бастион реальной власти в Веймарской республике. Не моргнув глазом Гитлер торжественно поклялся защищать республиканскую конституцию и с низким поклоном пожал руку президента фон Гинденбурга в гарнизонной церкви Потсдама.

Играла ли германская промышленность важную роль в потрясшем весь мир событии 4 января 1933 года? Доказательства подтверждают обратное. Барон Шрёдер исключительно по своей воле и в личных интересах организовал встречу фон Папена с Гитлером. Она должна была держаться в строгом секрете. Даже разведка канцлера фон Шлейхера ничего не знала об этой встрече. Однако один предприимчивый журналист из берлинской газеты «Теглише Рундшау», каким-то образом прознав о предстоящей встрече, спрятался с фотокамерой где-то напротив особняка Шрёдера и на следующий день опубликовал статью об этой встрече, сопроводив ее снимками Гитлера и Папена, входивших и выходивших из места их судьбоносного совещания.

И в своих воспоминаниях, и во время суда в Нюрнберге фон Папен отрицал справедливость утверждения, будто бы благодаря именно его влиянию рейнско-вестфальские промышленники оплатили огромные долги НСДАП в обмен на уступки в их пользу, которые Гитлер обещал сделать в случае своего прихода к власти.

Однако оптимистичное заявление фон Папена «Мы наняли Гитлера» быстро распространилось по информационным издательствам, которые контролировали промышленники, и наверняка из-за этого они более или менее спокойно отнеслись к согласию Гинденбурга назначить Гитлера канцлером и ввести в новое правительство еще двух нацистов – Вильгельма Фрика на пост министра внутренних дел и Германа Геринга на пост имперского министра без портфеля, а также на пост внутренних дел Пруссии.

И все-таки одна из самых важных фигур в индустрии осмелилась предупредить президента буквально накануне назначения Гитлера канцлером о его замыслах – это был Густав Крупп фон Болен унд Гальбах.

Фриц Тиссен в книге «Я финансировал Гитлера» писал: «До захвата Гитлером власти господин фон Крупп был его яростным противником. Буквально накануне того дня, когда президент фон Гинденбург назначил Адольфа Гитлера канцлером, он настойчиво предостерегал старого фельдмаршала от этого шага».

Герман Бюхер также утверждал, что фон Болен «не помогал Гитлеру» в годы, предшествующие его приходу к власти».

Учитывая сложную ситуацию в стране, промышленники, как и многие немцы, а также иностранцы самых разных классов, с надеждой смотрели на первый кабинет министров Гитлера. В нем было всего три нациста, да и то в окружении вице-канцлера Франца фон Папена, министра иностранных дел, дипломата старой школы барона Константина фон Нойрата, министра финансов, отпрыска древней фамилии графа Лютца фон Шверин-Крозига, который верно служил Брюнингу и Папену; министра обороны, генерала Вернера фон Бломберга с его безупречными манерами; министра транспорта, католика Эльца фон Рюбенаха; министра труда, председателя монархической организации военных ветеранов «Стальной шлем» Франца Зельте; министра юстиции Франца Гюртнера – баварского юриста консервативных убеждений; и тайного советника Альфреда Гугенберга, не очень популярного, но все же уважаемого деловым сообществом Германии, который занимал пост министра экономики и сельского хозяйства. Неужели эти люди, спрашивали себя магнаты, позволят молодому политическому выскочке Гитлеру захватить власть? И разве он не поклялся свято чтить демократическую Веймарскую конституцию? А главное, Великий Старец правых, фельдмаршал Гинденбург по-прежнему оставался Верховным главнокомандующим и одним приказом мог подавить любой выпад нацистов.

Поэтому не стоит удивляться тому, что промышленники склонны были воспринимать события в Берлине как очередную смену кабинета министров – вот только обстоятельства его назначения были несколько необычны, да и человек, уполномоченный им руководить, оказался более колоритной фигурой, чем прежние канцлеры. Во всяком случае, они видели в нем человека, готового взять на себя личную ответственность за благополучие страны и ожидавшего того же от всех членов его кабинета министров. Наступил конец безликому правлению бюрократов политических партий. Этот человек, казалось, готов был энергично решить проблему безработицы. «Дайте мне четыре года, – заявил он 31 января в своем первом выступлении в качестве канцлера, которое транслировалось по радио на всю страну, – и безработица останется в прошлом». Работа для всех – какое благо для промышленности, находящейся в отчаянном положении!

В этом выступлении Гитлер назвал и другие пункты своей программы. Новое правительство, заявил он, осуществит истинно духовное единство германского народа. Оно будет руководствоваться христианской верой как основой его нравственности, восстановит семью как основу жизни граждан, вернет уважение к традициям. Предлагаемый четырехлетний план уничтожения безработицы касается и промышленности, и сельского хозяйства. А коммунизм будет полностью изгнан из Германии.

По поводу международных отношений Гитлер выразил надежду, что всеобщее разоружение устранит необходимость увеличения вооруженных сил Германии, вместе с тем армия должна стать более сильной, чтобы надежно охранять отечество. Германия должна вернуть себе свободу и снова стать равной среди равных в сообществе наций.

Уже в первом выступлении он использовал один из своих ловких приемов демагогии: подчеркнул миролюбивые устремления своего режима. Это подчеркивание мира, повторяемое Гитлером к месту и не к месту, часто упускается из виду, точнее, недооценивается его влияние на германский народ.

Озвученная по радио программа Гитлера в целом представлялась разумной немецкому политику любого направления. Новый министр внутренних дел Вильгельм Фрик заверил прессу, что ее свобода не будет ограниченна. Это обещание вкупе с отсутствием признаков жесткой антисемитской политики убедило многих, включая немецких промышленников, что, в конце концов, Гитлер не такой уж радикал, как они боялись.

 

Многие из нас, американцев, будут вспоминать, с каким восторгом аплодировали Франклину Делано Рузвельту, когда в начале своего долгого президентства он описывал казавшееся чудом прекращение банкротства банков, тяжело отразившееся на экономической жизни страны. И только спустя многие годы мы узнали, что новый президент просто воспользовался планом спасения Соединенных Штатов, который оставил ему его предшественник Герберт Гувер.

Адольф Гитлер тоже собирался совершить чудо при помощи плана правительства по ликвидации безработицы. На самом деле автором этого плана было правительство Брюнинга. Точнее, это непостоянный в своих политических взглядах Фридрих Миноукс в ноябре 1930 года представил канцлеру Брюнингу по его просьбе программу из 12 пунктов под названием «Предложения для ликвидации безработицы». Эта программа вместе с дополнениями других авторов почти полностью была принята кабинетом Брюнинга и нашла выражение в серии декретов, которые канцлер ввиду чрезвычайных полномочий, предоставленных ему с согласия президента и предусмотренных статьей 48 Веймарской конституции, собирался воплотить в жизнь, когда впал в немилость и был вынужден подать в отставку.

Германские промышленники знали, что автором этой программы был Миноукс. То, что Гитлер принял план одного из них, мог только успокоить их и устранить любые опасения в отношении фюрера.

Как никто прежде в Германии, Гитлер понимал важность использования средств массовой информации. Народу самыми разными способами представляли Гитлера в образе современного святого Георгия, вышедшего сразиться с Драконом безработицы. Громкоговорители, установленные на каждом предприятии и на всех больших площадях, еженедельные выпуски новостей, подготовленные лично Гитлером и Геббельсом, транспаранты с лозунгами «Всем этим мы обязаны нашему фюреру!», вывешенные на каждом новом здании, плакаты, листовки, брошюры, даже аэропланы, несущие в воздухе полотнища с агитационным текстом, – все прославляло новый режим. И если угольные и стальные магнаты осмеливались критиковать Гитлера или какие-либо его меры, общество с возмущением обрушивалось на них.

Гитлер только приступил к исполнению присвоенной программы, когда Герман Геринг пригласил в Берлин 20 февраля 1933 года группу из 20 самых известных промышленников. Место встречи – дворец президента рейхстага; когда нацистов в парламенте стало больше, чем социал-демократов, на смену Паулю Лобе пришел Герман Геринг. Хозяином церемонии стал Ялмар Шахт, который был лично знаком со всеми королями индустрии; Адольф Гитлер и Герман Геринг беседовали с гостями. Среди приглашенных были Густав Крупп фон Болен, Альберт Фёглер, Георг фон Шницлер и другие представители «ИГ Фарбениндустри», угольный магнат из Эссена Эрнст Тенгельман, Герман Беренс, представляющий интересы добытчиков бурого угля, по одному представителю от «Дженерал электрик» и «Сименс», а также несколько крупнейших банкиров и высокопоставленных представителей металлургической и текстильной промышленности. Это была первая встреча Круппа фон Болена с Гитлером.

Речь Гитлера должна была успокоить деловых людей. Он обещал, что новый режим будет поддерживать частные предприятия, заверял, что признает частную собственность. Но ни словом не обмолвился о намерении правительства разогнать профсоюзы, вытеснить из бизнеса евреев, провести перевооружение. Я процитирую несколько фраз из его получасовой речи:

«Демократия не в состоянии защищать и поддерживать частное предпринимательство. Это возможно лишь тогда, когда власть и личность формируют в обществе понимание его необходимости и поддержки. Все, что создано в мире позитивного, полезного и значительного для блага общества в экономике и искусстве, появилось исключительно благодаря пониманию ценности личности. И время, когда защита и политическое управление всеми этими достижениями отдаются в руки большинства, безвозвратно прошло…

Когда одна часть общества признает частную собственность, а другая ее отвергает, создается тяжелейшая ситуация. Борьба между ними разъединяет людей и продолжается до тех пор, пока не победит одна из сторон.

Давно замечено, что один человек работает более эффективно, чем другой; из установления этого факта и выросла идея частной собственности, <…> Люди сильно отличаются друг от друга, и, если ими не руководить, они снова возвращаются в первобытное состояние.

Что касается бизнеса и индустрии, у меня есть единственное желание, а именно: чтобы с возрождением нашего отечества они вошли в мирное будущее. Однако мира в отечестве не будет, если не покончить с марксизмом. Какой бы жесткой ни была борьба, это дело нужно довести до конца».

 

Если принять во внимание, что люди, приглашенные Герингом, были тщательно отобраны в соответствии с их финансовыми возможностями, можно прийти к выводу, что, даже несмотря на выпад против демократии, эти слова звучали для них музыкой. Но Гитлер закончил свои размышления такими заявлениями, которые непременно должны были насторожить их, предвещая в недалеком будущем нечто зловещее, опасное и принципиально иное: то, чего не желал никто из них, за исключением нескольких правых радикалов, то, с чем они до сих пор энергично боролись, нечто ужасное и столь же чуждое частному предпринимательству, как и другим формам свободы, – диктатуру.

Вот что сказал Гитлер ближе к концу своего монолога:

«Сейчас мы готовимся к проведению последних выборов. Каков бы ни был их результат, возврата к прежнему не будет, даже если предстоящие выборы ничего не решат. Так или иначе, если выборы не принесут решения, дело должно будет улажено другим способом. Я предложил предоставить народу еще одну возможность определить свою судьбу… Но если выборы не дадут определенного результата, все равно Германия не рухнет.

Существует только две возможности: либо победить противника конституционными методами (для чего и проводятся эти выборы), либо придется вести борьбу другими средствами, которые могут потребовать больших жертв. Мне хотелось бы этого избежать. Я верю, что германский народ осознает все величие и значение этого часа, который определит наше будущее на следующие десятки, а может, и сотни лет».

Когда это говорил человек, всего 22 дня назад торжественно поклявшийся соблюдать Веймарскую конституцию, слушатели должны были воспринять их как грубейшее нарушение его клятвы. Но снова Гитлер будто околдовал присутствующих. Никто не выразил возмущения. Никто не возразил против его заявления, что он останется у власти, независимо от результатов выборов в рейхстаг. Крупп фон Болен даже приготовил кое-какие критические замечания, чтобы высказать их во время встречи. Но вместо этого он поблагодарил нового главу правительства и выразил одобрение его планам.

Почти за 25 лет моей журналистской работы в Германии мне приходилось посещать многочисленные массовые митинги и сравнительно небольшие собрания, где выступал Адольф Гитлер. Я возвращался домой и частенько говорил, что не могу понять, как это происходит, но невозможно отрицать, что Гитлеру удается произвести на толпу такое впечатление, которое без преувеличения можно назвать гипнотическим. Грубый, часто срывающийся голос, неграмотная речь, несправедливость яростных нападок на оппонентов, отсутствие логики в аргументах, бесконечное повторение избитых фраз – все это забывалось, как только Гитлер расходился по-настоящему. И эту же способность он продемонстрировал в тот вечер 20 февраля.

Если заявления Гитлера не навели магнатов на тревожные размышления относительно истинных намерений нацистов, то это должно было сделать выступление Германа Геринга, который говорил после своего босса.

Он тоже начал с умеренных заявлений, даже в большей степени, чем Гитлер. Высказал убежденность в том, что бизнес и промышленность ожидает период спокойного развития. Обещал, что в области экономики не будет никаких радикальных перемен. Но для обеспечения этого спокойного развития на выборах 5 марта должно победить новое коалиционное правительство. Поскольку оно не намерено использовать на политические цели деньги налогоплательщиков, нужно изыскать средства на предстоящую кампанию каким-то иным способом.

А затем наступил момент истины. Геринг закончил свою речь следующими словами: «Индустрии будет легче принести необходимые жертвы, если она поймет, что выборы 5 марта будут последними на десять лет, а скорее всего и на предстоящие сто лет».

Не уловив зловещего смысла этой фразы, лидеры финансового и промышленного мира, видимо, испытали облегчение при мысли, что это означает конец бесконечным взносам на выборы. Казалось, они не отдавали себе отчета, что, уступив требованиям этих клятвопреступников, поправших Веймарскую конституцию, они создали прецедент для шантажа со стороны нацистов, которые будут терзать их ближайшие 30 лет.

Не успел Геринг сесть, как раздался голос Ялмара Шахта. Это была самая короткая, но самая дорогостоящая речь за весь вечер: «А теперь, господа, прошу деньги на стол!»

Обманутые таким коварным образом, после консультации с Шахтом бизнесмены договорились, что 3 млн марок (720 тыс. долларов) на предвыборную кампанию будут выделены промышленниками из национал-социалистической, немецкой национальной и немецкой народной партий в суммах, пропорциональных количеству занимаемых в данный момент их представителями мест в рейхстаге. Вот откуда возник этот взнос германских промышленников на предвыборную кампанию в 3 млн марок.

Но Геринг лгал промышленникам, когда заверял, что деньги налогоплательщиков не будут расходоваться на кампанию. Теперь каждый политический митинг, который устраивали нацисты, назывался «государственным актом» (Штатсакт), расходы на которые оплачивались за счет государственной казны. Время вещания по радио тоже оплачивалось государством, поскольку радиостанции принадлежали государству.

Министр внутренних дел Фрик тоже не замедлил разоблачить лживость своего обещания не подвергать каким-либо ограничениям свободу слова и печати. Уже 6 февраля был опубликован закон, запрещающий оппозиции проводить митинги и демонстрации, а также иметь свои печатные органы.

Через семь дней после совещания у Геринга запылал Рейхстаг. Помню этот вечер, будто это было только вчера. Так случилось, что в тот вечер шефы крупных американских, британских, французских и японских новостных агентств были приглашены на обед к главе официального германского пресс-агентства Вольфше Телеграфен Бюро. Мы сидели еще за столом, когда хозяина приема доктора Германа Дитца позвали к телефону. Оживленный человек вернулся смертельно бледным:

– Горит Рейхстаг. Очевидно, поджог.

– Cui bono? – сразу спросил кто-то из моих коллег.

Действительно, кому был выгоден этот поджог? Все единодушно согласились, что только нацистам. Наше мнение разделяли жители Германии – было ясно, что нацисты устроили этот поджог, чтобы обвинить в этом коммунистов и разогнать все их организации.

Однако Гитлер пошел еще дальше. На следующий день он заставил Гинденбурга подписать декрет «Во имя защиты народа и государства», который временно прекращал действие гарантий личной свободы, подтвержденных Веймарской конституцией, предоставлял правительству право взять на себя в случае необходимости всю полноту власти в любой области жизни страны и вводил смертную казнь и пожизненную каторгу за заговоры против членов правительства и даже за «серьезное нарушение покоя» – весьма туманная формулировка, которую можно трактовать как угодно. Декрет гласил: «Статьи 114, 115, 117, 118, 123, 124 и 153 имперской конституции впредь до дальнейших распоряжений отменяются. Поэтому ограничения свободы личности, свободы выражения мнений, включая свободу печати, право союзов и собраний, нарушение тайны почтовотелеграфной корреспонденции и телефонных разговоров, производство обысков и конфискаций, а также ограничения права собственности, допускаются независимо от пределов, обычно установленных законом».

Германский народ безропотно принял этот запретительный декрет, отчасти не сразу осознав его значение, отчасти продолжая верить оголтелой пропаганде нового министра народного просвещения и пропаганды доктора Йозефа Геббельса, отчасти лелея надежду на скорое наступление лучшей жизни, отчасти посчитав его всего лишь предвыборными мероприятиями, которые после 6 марта будут отменены, а нормальные условия восстановлены.

Есть старая поговорка, которой большинство людей успокаивали свою совесть, наблюдая за эксцессами нацистов: «Во гехобелт вирд, да фаллен шпене» (буквально: «Когда строгают, стружка летит»). Она выражала смущение умов в тот период. Потому что, орудуя рубанком, плотник обрабатывает грубый кусок дерева, чтобы сделать его пригодным для чего-то полезного, а не уничтожает его. Однако каждая стружка, снятая нацистами, представлялась драгоценным аспектом свободы личности и справедливости.

Тающие надежды промышленников и других представителей делового мира, начавших осознавать, что они были грубо обмануты гитлеровцами, несколько оживились в связи с итогами выборов 6 марта. Несмотря на самую дорогостоящую, агрессивную и энергичную предвыборную кампанию, которые когда-либо проводились политическими партиями в Германии, когда средства массовой информации контролировались преимущественно нацистами, Гитлер и его кандидаты получили всего 43,9 % голосов, или 288 депутатских мандатов из 647 мест в рейхстаге. Однако из-за политической недальновидности Альфреда Гугенберга Гитлер сумел добавить к своим мандатам 52 мандата Немецкой национальной народной партии, благодаря чему получил в парламенте голосующее большинство.

Чего не понял Гугенберг, но быстро сообразил хитрый политик Гитлер, – что если коммунистическая партия будет объявлена вне закона и ее 81 мандат будет аннулирован, то нацисты получат в рейхстаге парламентское большинство и без депутатов от национальной партии. Депутаты коммунистов в количестве 81 человека были немедленно изгнаны из рейхстага.

Обладая парламентским большинством, Гитлер мог спокойно проводить любые свои законы. Но он хотел как можно быстрее присвоить себе всю полноту власти и издал закон «Об устранении бедственного положения народа и государства» (известный под кратким названием Закон о чрезвычайных полномочиях), фактически отменявший Веймарскую конституцию и вводивший диктаторское правление без юридического акта аннуляции основного закона страны.

Однако, поскольку закон предусматривал изменение конституции, его должны были одобрить две трети депутатов рейхстага. На парламентской сессии 23 марта 1933 года только социал-демократы осмелились противостоять Гитлеру и в количестве 94 человек (из 120 депутатов социал-демократов часть уже была арестована полицией Геринга) проголосовали против закона.

Оставалась еще одна партия, которая могла помешать Гитлеру набрать две трети голосов. Это была католическая партия Центра, обладавшая 73 мандатами. Теперь мы знаем, что именно неуверенность или наивность председателя фракции прелата Людвига Кааса склонила чашу весов в пользу Гитлера. Мы рассказываем здесь более подробно историю Кааса, потому что она показывает, насколько сомнительными средствами пользовались нацисты для ускорения захвата власти.

Партия Центра согласилась поддержать Закон о чрезвычайных полномочиях при условии, что Гитлер письменно подтвердит свое устное обещание не использовать власть, предоставляемую ему этим законом, без предварительной консультации с президентом Гинденбургом.

Когда наступило время голосования, Каас спросил, где обещанное письмо. Фюрер ответил, что оно уже отправлено из его кабинета и находится у министра внутренних дел Фрика, который обеспечит его передачу фракции Центра. В свою очередь Фрик немедленно заверил Кааса, что посыльный уже доставил письмо в его (Кааса) фракцию.

Но письмо так и не было им получено. Закону о чрезвычайных полномочиях предстояло пройти третье, и последнее чтение. Отто Вельс, лидер фракции социал-демократов, заявил об оппозиции своей партии, тогда как окружившие здание Рейхстага штурмовики скандировали: «Мы требуем закон о чрезвычайных полномочиях, иначе начнутся пожары и убийства!»

Среди мертвой тишины лидер центристов сказал, что его партия проголосует за закон. Так Гитлер получил нужные две трети голосов.

Как объяснить поступок Кааса? Очевидно, он надеялся, что у рейхстага останется хотя бы часть его конституционных прав. На в тот момент еще не все осознали полное отсутствие порядочности у Гитлера и его оголтелых единомышленников. К тому же католик Каас слышал, как в начале обсуждения закона Гитлер заявил: «Национальное правительство считает две христианские конфессии главнейшими факторами сохранения нашего национального характера». Поэтому он в очередной раз выступил в роли примирителя: «Правительство будет пользоваться этими полномочиями лишь до тех пор, пока будет сохраняться необходимость применять жизненно важные мероприятия. Ничто не угрожает ни рейхстагу, ни имперскому совету. Права и положение президента остаются неприкосновенными. Правительство всегда будет стремиться действовать в согласии с целями президента. Отдельные земли будут по-прежнему существовать самостоятельно. Права церкви остаются без изменений, и их взаимоотношения с государством не подвергаются никаким изменениям. Количество случаев, настоятельно требующих применения такого закона, весьма ограниченно. И тем не менее правительство настаивает на принятии закона. Оно предпочитает ясное, однозначное решение».

Теперь Гитлер получил полную, неограниченную власть, то есть диктатуру. Короткий период политического согласия закончился.