Глава 4. Эпоха эпидемий. Массовые заболевания Средних веков

Когда речь заходит о болезнях Средневековья, об эпидемиях вспоминают в первую очередь. Множество известных образов этого периода связаны с моровыми поветриями. Это и знаменитый «чумной доктор», и сюжет пляски смерти, и мотивы бегства из зараженной местности. О том, что считали причинами эпидемий, мы говорили в первой главе книги, а о том, как пытались предотвратить заражение, – во второй. Здесь я расскажу о том, как люди жили, пока вокруг разворачивался мор. Как эпидемия отражалась на их семье и работе? Какое поведение они считали подобающим и насколько на самом деле придерживались этих норм? Наконец, какие последствия ждали тех, кто выжил?

Средневековье выдержало несколько масштабных эпидемий, затрагивающих огромную сеть взаимосвязанных регионов. Прежде всего это первая и вторая пандемии чумы. Началом первой считают Юстинианову чуму. Она началась в 541 году в Египте, быстро перекинулась на Константинополь, а оттуда по торговым путям распространилась на огромную территорию. Погибли десятки миллионов человек в разных регионах. Последующие вспышки были не такими страшными, но с перерывами продолжались до середины VIII века. Началом второй пандемии стала печально известная «черная смерть». Пути ее распространения сейчас активно исследуют историки и микробиологи. Обычно считается, что эпидемия началась в Китае в 1330-е годы. В середине 1340-х она добралась до Малой Азии, Северной Африки и Европы. Число жертв эпидемии не могут точно оценить до сих пор, но оно было поистине огромным. Ко второй пандемии относят около 25 крупных вспышек болезни и множество мелких. Они продолжались вплоть до XIX века.

Многие средневековые эпидемии в источниках называются «чумой». Однако далеко не всегда за этим термином скрывается болезнь, вызываемая чумной палочкой (бактерия Yersinia pestis). Масштабов морового поветрия достигали и вспышки других болезней: оспы, туберкулеза, сибирской язвы. Средневековые врачи, ставшие свидетелями «мора», не стремились точно определить диагноз. Они старались лишь как можно точнее описать проявления болезни, чтобы будущий читатель их работ смог опознать хворь, если она вернется. Это было вполне оправданно. Заболевания проявлялись в разных своих формах, и четко разграничить их – сложная задача. Иногда формы одной и той же болезни совсем не похожи друг на друга. Например, иногда легочную и бубонную чуму воспринимали как отдельные заболевания. Древнерусский летописец, рассказывая о поветрии, которое задело запад и юг Руси в 1092 году, говорит, что тогда множество людей «оумираху различнымÏ недугы». Историки считают, что болезнь в таких случаях была одна, но проявлялась в разных формах.

Эпидемия всегда шокировала, вызывала ощущение ужаса и безысходности. Вот как описывает «черную смерть» Ги де Шолиак (1298–1368), хирург, личный врач папы римского Климента VI. В Авиньон, где тогда находился папский двор, болезнь пришла в 1348 году.

© Wellcome Images

Иллюстрация к «Большой хирургии» Ги де Шолиака: вскрытие тела женщины. (Montpellier, Bibliothèque Universitaire, Ms. fr. 184)

Вот свидетельство новгородского летописца, составителя Новгородской четвертой летописи, о болезни в Пскове в 1352 году:

А вот рассказ арабского историка и поэта Ибн аль-Варди (1291/1292 – 1348/1349):

Врач, поэт и безымянный летописец принадлежали к разным конфессиям, их разделяли тысячи километров, но мотивы описаний были крайне схожи. Мор безжалостен, он убивает быстро, а привычный порядок вещей нарушается: умирающие не получают даже самых необходимых обрядов и личного гроба.

Эпидемии наносили удар по одной из основ средневековой жизни – по семье. В это понятие историки включают не только нуклеарную семью из родителей и детей. В доме могли жить и пожилые родственники, и дети от предыдущих браков родителей, двоюродные и троюродные братья и сестры, осиротевшие дети близких родственников. Помимо кровной родни, под той же крышей порой жили крестные дети, воспитанники, ученики и слуги. Многие, стремясь проявить милосердие, давали приют путникам или беженцам. Все эти люди считались «домочадцами», и в норме нуклеарная семья старалась обеспечить их всем необходимым. Каждая семья была включена в более крупную сеть отношений. Она взаимодействовала с «кланами» дальних родственников, а иногда и с профессиональными объединениями, например купеческой гильдией. Эпидемия наносила удар по всем социальным связям сразу. Как только становилось понятно, что вспышка болезни будет опасной и продлится долго, семья задумывалась о переезде из зараженного города или селения. Мы знаем, что это было самое надежное средство сохранить здоровье и жизнь при моровом поветрии. Перспективу бегства рассматривали, наверное, все. Но финальное решение зависело от множества обстоятельств. Кто-то мог себе позволить сняться с места всей большой семьей, взяв с собой даже слуг и подмастерьев. Обычно у таких людей были крепкие связи в других городах: «в никуда» бежали редко. Иногда хозяева уезжали, а прислуга оставалась присматривать за домом. Такое случалось не только в Средние века. Пережившие «великую чуму» в Англии XVII века вспоминали, что Лондон в это время казался «городом слуг». Порой в городе оставался и глава семьи: деловые вопросы не позволяли уехать. Впрочем, жену и детей он мог отослать за город, чтобы не рисковать их здоровьем.

Известно и немало случаев, когда в родном доме оставалась вся большая семья. Тогда на отца и мать семейства ложились новые обязанности. Они должны были обеспечить максимальную безопасность всем домашним. Например, слуг могли переселить в другие помещения в доме, чтобы они пореже пересекались с хозяевами. Даже с точки зрения современной медицины это было неплохое решение: слуги часто выходили на улицу по разным поручениям, к тому же хозяева не могли контролировать, с кем общаются их домочадцы. Увы, если слуга заражался, далеко не каждый хозяин поручал кому-то заботиться о больном. Многие при первых признаках болезни отселяли слуг подальше, по сути, бросая их без необходимой помощи.

«Поветрие» разрушало не только материальную, но и ритуальную сторону жизни средневековых людей. Обряды во многом скрепляли общество, и немалая их часть касалась похорон. Смерть никогда не покидала человека надолго: люди умирали от индивидуальных и массовых болезней, получив травму или рану, от недоедания, во время родов и по множеству других причин. Похоронные обряды структурировали горевание, помогая людям пережить его. Похороны укрепляли связи с родственниками, соседями и коллегами: проводить покойного обычно собирались многие.

Эпидемия вторгалась в привычный порядок вещей. Множество людей лишались жизни одновременно. Скажем, древнерусский исторический источник, Софийская первая летопись, под 1230 годом сообщает об эпидемии в Смоленске: «…створша 4 скуделници; въ дву положиша 17 000, а въ третьеи 7000, а въ 49 000. Се же зло бысть по два лѣта». К этому тексту есть немало вопросов. Историки спорят, что называли «скудельницей» – могильную яму или огороженную частоколом «мертвецкую». Здесь, скорее всего, имеется в виду яма, поскольку «клали» мертвых именно в нее. Если речь шла о помещении, летописцы указывали, что в годы мора скудельницу «наполняли до верха». Не всегда мы доверяем и числам, которые приводят хронисты. Тем не менее ясно, что число мертвых поразило и шокировало книжника. Если он и преувеличил, то лишь для того, чтобы и читатель понял, какая трагедия произошла в городе. В хрониках самых разных регионов повторяется мотив: мертвых было так много, что живые не успевали погребать их. В таких условиях привычные ритуалы нарушались: нельзя было даже собраться вместе. Как и вынужденное бегство из родного дома, невозможность похорон испытывала социальные связи на прочность.

Христиане верили, что внезапная смерть от «поветрия» безжалостно губит не только тело, но и душу. В дни эпидемии священники сбивались с ног, они не успевали провести ритуалы над каждым умирающим. К тому же они и сами были крайне уязвимы: обходя дома, клирики легко заражались и умирали. Больных становилось все больше, священников – все меньше, так что многие отходили в мир иной без покаяния и последнего причастия. Неожиданная гибель без предсмертных ритуалов была одной из самых страшных перспектив для христианина: она оставляла очень мало шансов на спасение души после смерти. Владимирский епископ Серапион в XIII веке писал:

Серапион обращался к своей пастве вскоре после землетрясения, которое наверняка напугало многих. Но и для нас этот отрывок полезен: стихийные бедствия и моровые поветрия воспринимали схожим образом – как наказание свыше. При индивидуальных болезнях – таких, которыми страдал только один человек, а не многие одновременно, – умирающему старались обеспечить все предсмертные ритуалы. Вот что пишет в XV веке богатая флорентийка Алессандра Строцци вскоре после смерти заболевшего сына:

Сын Алессандры Маттео умер вдали от дома, будучи в отъезде по семейным делам. Женщина сообщила о его смерти в письме другому своему сыну, Филиппо. Знание о том, что Маттео отошел в мир иной по всем правилам, поддерживало женщину. Увы, близкие жертв эпидемий были лишены такой поддержки.

От моровых поветрий страдали не только семьи, но и более широкие сообщества. Под ударом оказывались целые города. Недуги не щадили никого, в том числе и представителей городских властей. Например, в 1348 году чума унесла около 80 % высших должностных лиц Барселоны. В это же время умерли все члены Совета Двенадцати в итальянском Орвьето – вместе с ними погибла половина горожан. Многие участники городских советов и других подобных органов покидали города: в деньгах и связях они не нуждались. В конце XIV века Колюччо Салютати, канцлер Флорентийской республики, ругал беглецов на чем свет стоит, называл их предателями, но ничего не мог с ними поделать. Прямой запрет на отъезд из городов старались не вводить до последнего. Трудности в администрации отражались на всех важных процессах в жизни города. Проблемы накапливались, а решать их было некому. Новые законы не вступали в силу, за соблюдением старых следили плохо. Почти что некому было расследовать преступления, вести статистику и собирать налоги. Нехватка работников привлекала мошенников: в той же Флоренции сообщали о людях, которые выдают себя за нотариев, чтобы присваивать чужую собственность, подделывая документы. Падал и уровень настоящих чиновников: теперь на работу принимали тех, кто не успел доучиться.

Пьер дю Тилт. Похороны жертв «черной смерти» в Турне, Бельгия. (Брюссель, Королевская библиотека Бельгии, Ms. 13076-77 folio 24v., около 1353 года)

Тем не менее ученые уверены: как ни странно, масштабных катастроф в этой сфере не происходило. Как только мор отступал, города быстро восстанавливали утраченное. Скажем, в Тулузе в 1348 и 1349 годах лицензии получили более двухсот нотариев. Пережившие эпидемию чиновники возвращались к ведению статистики, сбор налогов вновь налаживался. Юристы приводили в порядок многочисленные завещания, написанные в месяцы поветрия. Решалась судьба детей, оставшихся сиротами: выжившие богачи охотно жертвовали деньги на содержание приютов. Историк Дэниел Смейл считает, что все это оказалось возможным благодаря тем, кто во время поветрия продолжал выполнять свою работу, не страшась смерти. Об этом сохранилось немало свидетельств. Например, в Марселе продолжал работать суд, хотя место заседаний пришлось сменить: запахи с ближайшего кладбища мешали работать. А исследователь истории Ганзейского союза Филипп Доллинджер отмечает, что до и после эпидемии «черной смерти» многими городами Германии управляли одни и те же знатные семьи. Кто-то из членов рода мог погибнуть, но семья всеми силами старалась удержать влияние. Согласно еще одной версии, относительно быстро восстановиться смогли только большие города. Главным источником населения для них были переезжающие из деревень. Даже после ужасающего мора условия городской жизни привлекали многих. К тому же во многих сферах не хватало работников, а значит, доходы выросли. Возвращались и те, кто покидал город на время поветрия, хотя кто-то и выбирал остаться на новом месте. Иногда городские власти обещали новым жителям значительные льготы. В 1350-х годах новоприбывших в Орвьето на десять лет освобождали от налогов и военной службы. Все это работало: большим городам было что предложить. А вот многие селения поменьше так и не оправились от вспышек болезней и со временем опустели.

Посещали ли людей Средневековья мечты о том, что будет после окончания эпидемии? Доподлинно мы этого, конечно, не знаем. Но некоторые историки считают, что сам этот вопрос некорректен. Говоря о «жизни после эпидемии», важно помнить, что мы смотрим на источники из будущего. Случаи заражения чумой происходят в мире до сих пор, но болезнь легко остановить, приняв антибиотик. А вот для людей Средневековья чума, однажды придя в города и селения, так и осталась рядом. Исследовательница истории Османской империи Нукет Варлык пишет, что с середины XIV по середину XIX века чума оставалась «жизненным фактом» для множества обществ в Европе, Азии и Африке. Мор был «нежеланным гостем», которого тем не менее всегда ждали. Долгое время историки обращали внимание в основном на восприятие второй пандемии чумы в Западной Европе. Тогда и сформировалась привычная картина: вначале страшный удар «черной смерти», затем постепенное затухание эпидемии и несколько крупных вспышек, подобных афтершокам после землетрясения. Но Варлык предлагает посмотреть на эпидемию шире. Если обратить внимание на другие регионы, в том числе азиатские и африканские, легко заметить, что сильные вспышки чумы порой случались там, когда в Западной Европе уже наступило затишье. Причины у этих вспышек были те же, изначальный источник – тот же. Так чума видится даже более пугающей. Зато можно предположить, что именно поэтому средневековые источники не уделяют большого внимания перспективам, которые откроются после того, как болезнь уйдет. В наше время все иначе. В 2020 году уже в первые месяцы эпидемии коронавирусной инфекции многие, от врачей до журналистов, рассуждали о том, какой окажется жизнь после завершения пандемии. Люди, заставшие «черную смерть» и ее отголоски, о таком, скорее всего, не думали. Для них чума из загадочного и страшного врага довольно быстро превратилась в соседа – опасного и непредсказуемого, но уже знакомого. При этом взгляд исследователя, игнорирующий все за пределами нескольких европейских регионов, – не просто «европоцентрический» и ограниченный. Варлык считает, что такая точка зрения вселяет в ученых излишний оптимизм. Историки рассказывают о множестве мер по борьбе с болезнью: карантинах, санитарных кордонах, тщательном досмотре кораблей в портах. Все эти способы контроля со временем применялись все чаще вплоть до начала XVIII века, когда чума наконец-то отступила из Западной Европы. Последнюю крупную вспышку зарегистрировали в 1720-х годах в Марселе. Возникает соблазн поверить, что именно эти административные меры смогли победить «моровое поветрие». Но это было бы слишком просто! Современные исследования, ради которых историки медицины объединяются с врачами и микробиологами, показывают: у того, что чума ушла за пределы Западной Европы, видимо, сразу несколько причин. Биологические факторы влияли на распространение крыс, блох и вшей – переносчиков болезни. По разным причинам улучшилось питание европейцев, а значит, стал сильнее их иммунитет. Исследовательница считает, что санитарные меры были только одним из элементов этого процесса, а не главным фактором. Политолог Эндрю Прайс-Смит, рассуждая о заболеваниях в целом, сказал: «Быть может, мы как вид преувеличиваем наши возможности владеть миром природы и подчинять его своей воле».

Во многих регионах Азии и Африки вспышки чумы случались и в XIX, и в XX веках. Единичные случаи заражения ежегодно регистрируют до сих пор: болезнь не распространяется, поскольку сегодня есть эффективные антибиотики. Нукет Варлык и другие ученые, работающие в этом направлении, предлагают по-новому взглянуть на историю взаимоотношений человечества с бактерией Yersinia pestis. Возможно, это не драматичное повествование с началом, кульминацией и неизбежным хеппи-эндом, а цикл, который раз за разом проходили многие общества. Это справедливо и по отношению ко многим другим историческим эпидемиям. Мор заканчивается «раз и навсегда» лишь в определенном регионе. Если смотреть глобально, финал любой большой эпидемии размывается. Некоторые ученые придерживаются радикального взгляда. С их точки зрения, по-настоящему говорить о конце эпидемии можно лишь в тот момент, когда болезнь становится привычной для сообщества, – например сезонным недомоганием, которое несложно купировать.

Итак, эпидемии заметно меняли и личность человека, и средневековую семью, и другие связи – клановые и профессиональные. Некоторые историки пошли еще дальше и заявили: «моровые поветрия» в корне меняли жизнь целых континентов. Это были специалисты в области макроистории, дисциплины, которая изучает исторические процессы огромного масштаба: рост и упадок государств и целых цивилизаций, изменения характера экономических связей между крупными регионами. Пока их коллеги выясняют мельчайшие детали событий прошлого, макроисторики стремятся обнаружить закономерности, управляющие миром, – ни много ни мало.

Одним из первых о роли болезней в глобальных процессах заговорил Уильям Макнил. Он считал, что ходом мировой истории руководит взаимодействие различных цивилизаций, а эпидемии заметно влияют на эти связи. В 1976 году в книге «Эпидемии и народы» он высказал следующую теорию. Переломные исторические события создают не только отдельные люди или социальные группы, на которые обращают внимание исследователи. Помимо этого, у каждого общества есть еще два типа агентов влияния: «макропаразиты» и «микропаразиты». К первым он относил крупные структуры, такие как бюрократический аппарат и армия. Они контролируют территорию, получают доходы, а со временем могут создать на этой земле государство, получив еще больше власти. Но такая ситуация возможна, лишь пока из-под контроля не вышли микропаразиты – бактерии и вирусы, вызывающие болезни. Обычно это происходит, когда на ту же территорию приходит незнакомая группа людей, а то и представители иной цивилизации. В таких ситуациях часто начинаются эпидемии. Макропаразитам приходится бросать все силы на то, чтобы победить своих микроскопических соперников и снова вернуть себе всю полноту власти. Уильям Макнил предполагал, что самые успешные эпидемии – далеко не самые смертоносные. Тот же рецепт успеха используют и макропаразиты: чтобы не потерять власть, они стараются не обирать своих подданных до нитки.

С помощью своей теории Макнил находил объяснение многим важнейшим историческим процессам. Например, с его точки зрения, во многом из-за влияния болезней бюрократическая система Северного Китая очень долго не могла проникнуть на южные земли, окружающие Янцзы. Местные жители давно привыкли и к теплому влажному климату, и к характерным для него заболеваниям – малярии, лихорадке денге, шистосомозу. Но северные чиновники, благодаря которым бюрократический макропаразит мог бы закрепиться на юге, не выдерживали этих условий. Они брали с собой объемные сборники медицинских советов и рецептов лекарств, но ничего не помогало. Смертность среди чиновников была огромной. На то, чтобы ужиться с микропаразитами, ушли века. Равновесие установилось только ближе к концу I тысячелетия до нашей эры.

Средневековье Макнил считал важнейшей эрой в истории Европы. Особенно его интересовала эпоха, которую до сих пор иногда называют «Темными веками». Границы периодов, как и всегда в Средневековье, размыты, но обычно имеют в виду время с VI по X век. В этот период Западная Европа находилась в тени блистательной Византии, а затем и мусульманского мира. Сегодня ученые находят все больше деталей, показывающих, что представления о полном упадке «темновековой» экономики, науки и культуры устарели. Но Макнил и здесь смотрит на прошлое с позиций своей теории. Для него раннее Средневековье – эпоха, когда жители Западной, Центральной и Восточной Европы отчаянно пытались адаптироваться к местным заразным болезням. Войны, переселения, рост городов, новые торговые пути – все это провоцировало эпидемии. Сообщества не только воевали и торговали – они привыкали к бактериям друг друга. Постепенно интенсивность вспышек болезней падала. Встречи незнакомцев из разных регионов уже не были так опасны: со временем микропаразиты Европы образовали единую среду и куда меньше отличались друг от друга. Теперь небольшие вспышки убивали немногих и укрепляли иммунитет выживших. Макнил считал, что без этой устойчивости к инфекциям Северо-Западная Европа не смогла бы перейти к периоду роста и развития, который начался во второй половине X века. Жители более южных районов отражали набеги викингов, повсюду осваивали новые достижения техники (например, в сельском хозяйстве). Все это, по мнению Макнила, было бы невозможно, если бы европейцы вначале не ужились с микропаразитами.

У автора «Эпидемий и народов» до сих пор много последователей, среди них есть и медиевисты. Конечно, больше всего их интересуют последствия «черной смерти». Например, историк Джеймс Белич, автор книги «Мир, созданный чумой», считает: изучая эту эпидемию, можно найти ответ вопрос о том, почему Европа смогла занять столь выгодную позицию в Новое время. Оценить количество жертв второй пандемии сложно, но оно явно было огромным. Так почему недуг не обескровил европейские земли окончательно? Как начался этот подъем? Ответ, который предлагает Белич, может показаться даже слишком простым. По его мнению, едва ли не главная причина заключалась в том, что «черная смерть» убивала людей, оставляя нетронутыми множество материальных объектов. Поэтому выжившие после очередной вспышки чумы могли рассчитывать на куда более обеспеченную жизнь, чем до поветрия. На примере итальянских городов с их льготами мы видели, что рабочих рук действительно не хватало. Это подтолкнуло развитие техники: начиная с XV века по Европе распространяется технология доменной печи, мехи которой приводило в действие водяное колесо. Тем временем представители элит хотели роскоши: как минимум пить вино, приправленное заморскими специями, и одеваться в дорогие привозные ткани, окрашенные не менее дорогими красками. Купцы, восстанавливая потерянные состояния, охотно пускались в путь, разведывая все новые рынки. Это объяснение европейского подъема не ново. Дело в том, что Белич посмотрел на этот процесс как на глобальный. Он не ограничивается западноевропейскими источниками, рассказывая о том, как торговцев встречали в Сибири или в Китае. Так процесс усиления Европы выглядит еще сложнее, чем раньше, когда «внешние» факторы не брали в расчет.

Белича, как и Макнила когда-то, постоянно критикуют коллеги. Его гипотезы и выводы находят слишком смелыми, оценки – слишком приблизительными. Скажем, Белич завершил свою книгу фразой «“Черная смерть” не просто вполовину сократила население, но еще и удвоила среднее количество всего на душу населения». Об уместности рассуждений обо «всем» Белича спросил, наверное, каждый его рецензент. Но, во-первых, макроисторики и сами осознают, что порой рисуют мир слишком уж широкими мазками. Они постоянно подчеркивают: эпидемии – только один из факторов крупных процессов, так не объяснить все события до единого. А во-вторых, глобальный подход к истории в последнее время в большой моде, он применяется в самых разных сферах исследований. Все чаще говорят о том, насколько важно изучать «глобальное Средневековье» и связи между разными регионами. Неудивительно, что и историки болезни заинтересовались такой «оптикой». Например, в последние годы ученые активно исследуют зарождение «черной смерти» в Китае и сопоставляют сочинения китайских и европейских врачей.