3 марта, пятница

– Вы не представляете, какой груз свалился с моих плеч. – Ольга Шевчук в упор посмотрела на Анзорова. – Теперь, когда всё закончилось, я наконец-то могу вздохнуть с облегчением. Вы меня спасли, в буквальном смысле слова! Я ведь тоже была жертвой этого страшного человека.

Горящий взгляд, напор, немного надрыва – она ведь вспоминала самые страшные годы своей жизни! – немного страха, как следствие пережитого кошмара, немного радости от того, что всё закончилось… Ольга Шевчук играла идеально. То ли была гениальной актрисой, то ли давно готовилась к подобному исходу их с мужем «серии».

– Последние годы жизни моей клиентки представляли собой кошмар наяву, – взял слово адвокат. – Ольга Аркадьевна пребывала в атмосфере унижений и ненависти, под пятой кровожадного тирана. Ольга Аркадьевна опасалась за свою жизнь и каждый вечер, ложась спать, не знала, проснётся ли утром.

Последняя фраза прозвучала настолько пафосно и по-киношному, что Анзоров не удержался:

– Мы не в суде.

– Считайте это репетицией.

– Избавьте меня от неё. – Следователь перевёл взгляд на женщину. Это был не первый допрос, и далеко не последний. Анзорову предстояло изучить весь преступный путь Шевчуков, поэтому он не торопился, выстраивая встречи так, как считал нужным.

– Итак, Ольга Аркадьевна, всё началось с того, что вам стали приходить видения смерти?

Следователь задал вопрос участливым тоном, или тоном, очень похожим на участливый, и Шевчук спокойно подтвердила:

– Да. – По её губам скользнула грустная улыбка. – А если совсем точно, то всё началось с того, что я заснула в ванне. Устала очень в тот день, легла в тёплую воду и заснула. Проснулась от того, что стала захлёбываться. По-настоящему захлёбываться – я тонула, но инстинкт заставил проснуться. Перепугалась жутко… Я ведь одна была в квартире… Вывалилась из ванны, откашлялась… а потом… потом мне стало сниться, что я тону. Но не в ванне, а в море. Я неплохо плаваю, но в снах я уходила на дно и умирала. Это было страшно… Чудовищно страшно… А главное, я, довольно опытный психиатр, ничего не могла с этим поделать. – Пауза. На этот раз не сыгранная. Хотя, пожалуй, сыгранная, но при этом – искренняя. – Сны не вторгались в мою жизнь – они стали моей жизнью, убивали меня. Я мучилась несколько месяцев, пока однажды Леонид не предложил мне очень странный выход из положения. Он сказал: «Давай ты утонешь». – Ольга Шевчук снова помолчала, взгляд её стал отсутствующим, а губы сжались в плотную полоску. Сейчас она была там – на пустынном берегу тёплого моря, куда они приехали с мужем, где он заставил её утонуть. – Леонид вытащил меня за мгновение до смерти. А может… на мгновение позже.

Ольга так посмотрела на Анзорова, что следователь вздрогнул. Потому что поверил: может – на мгновение позже.

Женщина же вздохнула и ровным голосом продолжила:

– Методика принесла плоды – видения исчезли. Ушли, словно их не было. Я наконец-то вернулась к нормальной жизни и никому, абсолютно никому не рассказывала о том, через что прошла. А дальше…

Адвокат прикоснулся к её руке и что-то прошептал на ухо. Ольга отрицательно качнула головой, адвокат поморщился и пожал плечами, словно говоря: «Это ваше решение».

– Я вернулась к практике, и через некоторое время ко мне обратился пациент с очень похожим расстройством. Этому мужчине снилось нечто фантастическое, он воображал себя охотником за нечистью и раз за разом проигрывал чудовищу битву на мосту. Я рассказала Леониду о пациенте… просто поделилась… А он… – Шевчук задумчиво коснулась пальцами щеки. – А Леонид предложил испробовать на нём нашу методику. Я сопротивлялась, но Леонид настаивал, сказал, что мы знаем, как вернуть человека к нормальной жизни, сказал, что если я откажусь – он сам его найдёт, и я… я подчинилась. Мы в точности воспроизвели видения того мужчины, но в финале, когда, по нашему замыслу, он должен был преодолеть свои страхи, у него не выдержало сердце. Это было ужасно: раннее утро, мост, мёртвый пациент, я кричу от страха, я почти в истерике, а Леонид… Леонид смеётся. И говорит мне: «Посмотри, какое спокойное у него лицо. Мы оказали ему огромную услугу».

Несколько секунд в комнате царила тишина, но прежде, чем кто-то из мужчин подал голос, Ольга вернулась к рассказу:

– Я думаю, там, на мосту, Леонид и сошёл с ума. Увидев улыбку на лице мёртвого пациента, он убедил себя в том, что, убивая, мы оказываем им благодеяние, и об излечении мы больше не говорили.

Тон не оставлял сомнений в том, что Ольга выговорилась, поэтому Анзоров задал следующий вопрос:

– Почему вы не заявили на мужа в полицию?

Решив, что позже уточнит имя погибшего пациента и детали того случая.

– Потому что боялась за свою жизнь.

– Мы смогли бы вас защитить.

– Но что бы я смогла рассказать? Я знаю очень мало. Леониду от меня даже информации не требовалось – он искал жертвы через Сеть и ездил за ними по всей стране.

– То есть вы не были свидетельницей преступлений?

– Я лишь догадывалась. – Шевчук всхлипнула. – Я почувствовала неладное несколько лет назад. Леонид… Он стал отдаляться от меня. Стал холоднее. Но я подумала, что это нормальный процесс, ну, знаете, как бывает в семьях: после яркого начала пару поглощает рутина, отношения приобретают черты привычки и возникает некая отстранённость. К тому же мы оба трудоголики, много времени уделяем работе, а поскольку сферы у нас совсем разные, общих тем для разговора находится немного. Я стала замечать… да, но я… Я, наверное, не хотела обращать внимания на изменения в наших отношениях. Я ведь его любила… тогда…

Шевчук бросила быстрый взгляд на Анзорова. А поскольку следователь остался невозмутим, адвокат, кашлянув, произнёс:

– Согласитесь – трагическая история?

– Я пока не знаю, – с прежним хладнокровием ответил Анзоров.

– У Леонида стали меняться предпочтения, – продолжила Шевчук. – Я имею в виду – интимные предпочтения. Он заставлял меня делать ужасные вещи… неприятные мне… но они доставляли ему наслаждение. Он даже бил меня.

– Как часто?

Женщина бросила взгляд на адвоката. Тот изобразил возмущение:

– Вы не могли бы задавать подобные вопросы с большим участием?

– Я пока не знаю, – повторил Анзоров.

– Чего именно вы не знаете? – не понял адвокат.

– Не знаю насчёт участия, – спокойно ответил следователь. – У вас ведь нет документального подтверждения физического насилия.

Ольга прищурилась, но промолчала. Адвокат же предпринял следующую атаку:

– Вы говорите с жертвой, господин Анзоров, с такой же жертвой Леонида Шевчука, как те несчастные, у которых он отнял жизнь. Но при этом, возможно, вы говорите с женщиной, с которой Леонид Шевчук обошёлся самым безжалостным образом, поскольку Ольга Аркадьевна когда-то искренне любила этого человека, а он её предал. И не просто предал: Леонид Шевчук превратил жизнь Ольги Аркадьевны в ад!

– Вы можете каким-то образом подтвердить своё заявление?

– Мне кажется, искреннее желание Ольги Аркадьевны сотрудничать со следствием является весомым подтверждением моих слов.

– Интересное заявление.

– Вы его принимаете?

– Оно будет занесено в протокол, – пожал плечами Анзоров. – А пока давайте вернёмся к вопросам. – Следователь посмотрел женщине в глаза: – Как вы оказались на месте преступления?

У Шевчук задрожали пальцы.

– Ольга Аркадьевна глубоко переживает этот эпизод своей жизни.

Анзоров промолчал, давая понять, что ждёт ответ, и тем вынудил Шевчук вновь взять слово:

– Я предполагаю, что Леонид захотел сделать из меня сообщницу, – произнесла она делано слабым, дрожащим голосом. – Или убить. Если я откажусь.

Теперь выбранная линия защиты окончательно прояснилась.

– Что привело вас к такому выводу, Ольга Аркадьевна? – мягко поинтересовался следователь.

– Леонид рассказал, что помогает людям… ну, так он это называл – помогать.

– Когда это произошло?

– Четырнадцатого февраля, вечером. Леонид пришёл с работы, но ненадолго и вскоре уехал, вернулся очень злым, недовольным, сказал, что я должна буду подтвердить, что он провёл всю вторую половину дня дома, со мной. Я спросила, что случилось? И тогда… – Шевчук вновь всхлипнула. На этот раз громко. – И тогда Леонид обо всём рассказал. А потом жестоко меня избил и пригрозил убить.

– И вы подтвердили, что ваш супруг провёл вечер четырнадцатого февраля дома.

– Я очень испугалась.

– Как вы оказались в фургоне?

– Леонид заставил меня дать ложные показания, но он понимал, что я могу от них отказаться, явиться в полицию, как вы правильно сказали, поэтому захотел сделать меня соучастницей. Он так и сказал: «Я нашёл способ упрочить наш брак». И засмеялся. Почти как тогда, на мосту… А я… Я не могла противиться. Мне стыдно признаваться, но я, дипломированный психиатр, оказалась в полной зависимости от мужа. Я очень боялась Леонида.

Шевчук умоляюще посмотрела на Анзорова, но дождалась лишь следующего вопроса:

– Что было дальше?

Это было не совсем то, чего хотелось услышать Ольге, однако она продолжила гнуть свою линию.

– Для меня – как в тумане. Я помню, мы куда-то ехали в какой-то ужасной грузовой машине, но совершенно не помню, куда и как долго. Потом остановились. Я осталась в кабине. Я не могла смотреть… я не могла даже думать, что он делает… слышала только удары в фургоне, какие-то стоны и… затыкала уши. И я плакала. Всё это время я плакала.

– Вы представляете, что пришлось пережить моей клиентке? – спросил адвокат.

– Пытаюсь это выяснить, – ответил Анзоров.

Вновь посмотрел на женщину, однако сказать ничего не успел – Шевчук без напоминаний вернулась к рассказу.

– Потом мы снова ехали, оказались в каком-то лесу, и Леонид приказал мне надеть поверх одежды комбинезон. Потом мы зашли в помещение, и я увидела ту несчастную женщину. Прикованную к стене. Умоляющую о пощаде. А Леонид… Леонид приказал мне держать её за руку, представляете?! Держать, пока он…

Шевчук разрыдалась. Адвокат укоризненно посмотрел на Анзорова, но Анзоров этого не заметил, потому что делал записи всё то время, пока Шевчук рыдала. Дождался, когда она закончит и высморкается в протянутый адвокатом платок, и произнёс:

– Вы продемонстрировали отличную выдержку, Ольга Аркадьевна.

– Что вы имеете в виду? – не поняла Шевчук.

– Вас не вырвало.

– Не забывайте, что я врач. – Кажется, в её голосе прозвучали язвительные нотки.

– Извините, – мгновенно ответил следователь. – Действительно, выпало из памяти.

– Может, отдохнём до завтра? – спросил адвокат. – Приведём память в порядок.

– Отдохнём обязательно, – пообещал Анзоров. – Как только я получу ответы на ещё несколько вопросов. – И прежде, чем адвокат успел хоть что-то произнести, вернулся к Шевчук. – Ольга Аркадьевна, Леонид не рассказывал, как ему стало известно о том, что Виктория Рыкова страдает интересующим вас психическим расстройством?

– Интересующим Леонида, – поправила следователя женщина.

Анзоров выдержал короткую паузу, после чего поправился:

– Интересующим вашего супруга, Леонида Шевчука. И сразу ещё один вопрос: вы знали о том, что вашего супруга и Викторию Рыкову связывают романтические отношения?

– Да какая там романтика? Просто трахались. – Шевчук скривила губы. – Я знала, что Леонид – кобель, но он никогда не тащил свои похождения в дом. Я, в общем, тоже. Мы удовлетворяли друг друга, но при этом не отказывались от развлечений на стороне, и это нас обоих устраивало. Что же касается Рыковой… По словам супруга, всё получилось случайно. В декабре он решил подарить ей куклу, он всем своим шлюхам дарил коллекционные куклы и всегда при этом говорил: куколка для моей куколки. Его обычным девкам это нравилось, но на этот раз произошла осечка – Рыкова закатила истерику. Леонид растерялся, стал уточнять, что к чему, а поскольку он отлично умел влезать девочкам в душу, Виктория открылась и рассказала о своей проблеме. Представляете, как мой супруг изумился? Нам приходилось месяцами искать людей с подобными расстройствами, а тут она сама приплыла в руки…

Адвокат бросил быстрый взгляд на Анзорова, но следователь сделал вид, что пропустил мимо ушей важнейшее «нам», что прозвучало из уст Ольги Шевчук. Женщина же оговорки не заметила.

– Леонид выведал у Рыковой подробности видений и приступил к разработке плана. Он говорил потом, что готовился сотворить настоящее произведение искусства. Говорил, что его заводит воссоздание деталей, а картина, в которую складывались детали в деле Рыковой, его завораживала. – Пауза. – Это цитата.

– Я понимаю, – кивнул следователь.

– Моей клиентке известно об этом только со слов супруга, – добавил адвокат.

– Я понимаю, – повторил Анзоров. – Ольга Аркадьевна, ваш супруг знал о наличии у Виктории Рыковой второго любовника?

– Узнал четырнадцатого февраля.

– Каким образом?

Адвокат дотянулся и вновь что-то прошептал Шевчук на ухо. Женщина ответила удивлённым взглядом, но увидев, что адвокат абсолютно серьёзен, тихо сказала: «Я постараюсь», после чего стала говорить медленнее, тщательно подбирая слова.

– Во время нашего откровенного разговора, назовём его так, Леонид сообщил, что обнаружил в квартире Рыковой дневник. Рядом с мёртвым телом любовницы. И, конечно же, пролистал его. А когда понял, что это очень интересный документ – сфотографировал страницы.

– Как ваш супруг оказался в квартире Рыковой?

– Решив убить любовницу, Леонид добился её полного доверия. Ему не составило труда заполучить ключи.

– Виктория Рыкова сама дала вашему супругу ключи от квартиры?

– Нет, – покачала головой Шевчук. – Леонид подстроил ситуацию, в которой ей пришлось дать ему ключи, и сделал дубликаты.

– Он сам вам об этом рассказал?

– Да, – после короткой паузы, вместившей в себя недовольный взгляд адвоката, ответила женщина. – Я спросила, потому что думала… в тот момент думала пойти в полицию.

– А потом…

– Потом супруг сильно меня избил.

– Следы остались?

– Вы действительно не знаете, как можно избить, не оставляя следов?

Анзоров промолчал. Опустил голову, изучая сделанные заметки, затем спросил:

– Как ваш супруг среагировал на существование второго любовника?

– Забавно, но его это сильно расстроило, – улыбнулась Шевчук. – Леонид привык сам бросать своих шлюх.

– О Нарцисс вы тоже узнали из дневника?

– Мой супруг узнал, – не забыла уточнить женщина.

– Конечно, Ольга Аркадьевна. – Следователь выдержал паузу. – Из дневника?

– Да. На одной из страниц была крупная надпись: «ЕЙ ТОЖЕ СНИЛАСЬ СМЕРТЬ!» Как вы понимаете, она не могла не привлечь внимание Леонида. Сначала он подумал, что нашёл ещё одного пациента, ещё одну несчастную, которой нужна помощь, а затем сообразил, что речь идёт о незаконченном лечении. – На губах Шевчук появилась усмешка. На мгновение. Усмешка, которая сказала о ней абсолютно всё. – В одном из разговоров, которые Леонид вёл с Викторией после того, как она призналась в своих проблемах, Виктория рассказала, что ходит к ведьме с дипломом психиатра. Леонид уточнил, кто такая… тогда – просто так, чтобы составить полную картину… Потом пригодилось.

– Ваш супруг был очень хладнокровным человеком, Ольга Аркадьевна, – заметил следователь. – Он обнаружил мёртвое тело, но не убежал, а огляделся и даже заинтересовался дневником.

– Нервы у Леонида были железные, – кивнула Шевчук.

– Вы сразу решили убить Нарцисс?

– Леонид решил. – На этот раз голос женщины прозвучал очень жёстко. Шевчук давала понять, что устала от такой манеры разговора.

Адвокат же с интересом спросил:

– Вам самому не надоело?

– Это происходит машинально, – невозмутимо ответил Анзоров. – Супруг говорил что-нибудь об этом?

– Когда мы ехали, обронил, что хочет довести до конца старое дело. Помочь женщине, которой не повезло – она не закончила курс лечения.

– Вам не показалось, что риск слишком велик? Ведь расследование, по которому проходила Нарцисс, продолжалось, и её смерть обязательно привлекла бы внимание.

– Леонид хотел убить, – тихо ответила Шевчук. – Это всё, что я знаю.

– Потому что не получилось убить Викторию Рыкову?

– Наверное.

Адвокат одобрительно кивнул.

– А Викторию ваш супруг собирался убить только потому, что ей снилась смерть?

– Он не собирался убивать девушку, – произнесла Шевчук. – Леонид собирался оказать ей благодеяние, избавить от мучений.

И её губы вновь сжались в тонкую полоску.

* * *

– Говорят, скоро весна, – протянул Шиповник, разглядывая закружившуюся за окном метель. – Интересно когда?

– Календарная уже здесь, Егор Петрович, – напомнил Вербин.

– И что от неё толку? – Подполковник вернулся за стол и посмотрел Феликсу в глаза. – Теперь доволен?

Расследование завершено, убийца Виктории не задержан, но наказан. К его матери есть много неприятных вопросов, но привлечь Диляру не получится. Впрочем, она тоже наказана, и очень сильно. Убийцы Наиля Зарипова и Веры Погодиной остались неизвестны. Но если в первом случае Анзоров принял версию «убийство во время уличного ограбления», то явно заказанная смерть Веры скорее всего останется «висяком», как это часто бывает, когда действует профессионал.

– Слишком много трупов, – вздохнул Феликс.

– Главное, Шевчуки больше никого не убьют, – ответил Шиповник.

– Я уверен, что заводилой была Ольга, – произнёс Вербин. – Я даже думаю, что с неё всё началось.

– Почему ты так думаешь?

– Она умна и великолепно образованна. Полагаю, Ольга искусно манипулировала мужем. И ещё… не будем забывать, что он бросился прикрывать Ольгу, сделал всё, чтобы дать ей уйти. И это обстоятельство чётко указывает на то, кто в их семье был манипулятором.

– Или на то, кто кого любил.

– Да вы, Егор Петрович, романтик.

– И тебе не мешало бы, – очень серьёзно сказал Шиповник. – Хоть иногда.

– Иногда я тоже, – тихо ответил Вербин. И тут же постарался уйти и от неудачной шутки, и от ненужной темы: – Какова вероятность того, что Ольге удастся избежать наказания?

– Ты сам понимаешь, что шансы отскочить у неё довольно высокие, – не стал скрывать подполковник. – Шевчук хорошо продумала линию защиты и упрямо гнёт свою линию.

– Хочет пойти жертвой?

– Они с адвокатом раскручивают тему семейного насилия, психологической травмы и прочего буллинга – сейчас это популярно и можно рассчитывать на поддержку общественности.

– Она же убийца.

– Не доказано. – Шиповник коротко ругнулся. – Улик против Ольги у Анзорова маловато, но Амир настроен решительно. Посмотрим, что получится.

Насквозь лживая история Ольги Шевчук объясняла и её присутствие на месте убийства Нарцисс, и ДНК в комбинезоне, и даже попытку сбежать: «Я так испугалась, что бросилась прочь при первой возможности». Подтверждением же того, что Шевчуки действовали сообща, были видеозаписи. Первая сделана во дворе дома Нарцисс, на которой видно, что они вдвоём заталкивают Изольду в фургон, после чего Леонид влезает следом, а Ольга закрывает дверцы и направляется к водительскому месту. Она сидела за рулём выехавшего из двора фургона, и это обстоятельство напрочь рушит позицию «жертва». Вторая запись из магазина, где Ольга купила за наличные шесть кукол. Она, конечно, постаралась замаскироваться, но продавцы уверенно опознали покупательницу, а видео подтвердило. И Анзоров надеялся, что этого хватит, чтобы Шевчук получила пожизненное.

– Кстати, поскольку в этого серийного убийцу никто, кроме тебя, не верил, журналисты до сих пор не придумали ему кличку. Есть идеи?

Феликс понял, что Шиповник шутит – грустно, конечно же, обозначил улыбку и ответил:

– У этой истории есть название, Егор Петрович, «Девочка с куклами». Которая, сама того не желая, помогла нам отыскать зверей.

– Много зверей, – добавил подполковник.

– Много, – согласился Вербин. – Слишком много.

* * *

Слишком много, чтобы попытаться забыться в алкоголе, даже очень крепком.

Этот период Феликс давно оставил позади, но иногда, когда становилось особенно плохо – накатывал крепкого в умеренных дозах. Хотя знал, что не поможет. Даже в лёгких случаях не помогает, а когда совсем плохо, становится хуже. Потому что голову алкоголь туманит, но боль не убивает, только резче делает. Но одно дело – знать, и совсем другое – мучиться от боли, или тяжёлого предчувствия, смотреть на ряды бутылок и понимать, что с их помощью можно хоть ненадолго… хоть на несколько часов… позабыть.

О боли.

Которая стала нестерпимой, когда курьер доставил в «Грязные небеса» пакет, надписанный её рукой, в котором лежало письмо, адресованное ему. Письмо, которое должно было всё объяснить. Письмо, которое могло вновь оставить его одного. Письмо, при взгляде на которое ему захотелось накатить. Письмо, в которое он жадно вцепился, сидя в самом конце барной стойки.

«Привет!

Я много думала, с чего начать моё послание. И, наверное, поэтому так долго с ним тянула, потому что о чём я хочу написать, я знаю точно. И жалею, что не успела тебе об этом рассказать – лично. Жалею, но знаю, почему не рассказала, потому что с тобой было так хорошо, что хотелось говорить о чём угодно, рассказывать любые истории… только не эту. Нужно ли было её рассказать? Теперь не важно. Теперь я её напишу – тебе.

О том, что случилось примерно шесть лет назад.

В то время я уже несколько лет жила в Питере, с которым у меня случился период восхитительной влюблённости, а если честно – период большой взаимной любви. Я наслаждалась городом, абсолютно мистическим и абсолютно имперским. Городом, который надолго, если не навсегда, стал эталоном для всех европейских столиц. И даже его климат воспринимала с радостью. Хотя поверь, Феликс, привыкнуть к нему после московского оказалось непростой задачей. Но я справилась, ведь я там училась, а значит, должна была справиться. Могла поступить в Москве, но поехала в Питер. В том числе для того, чтобы пожить абсолютно самостоятельной жизнью. В Москве, даже если переехать в другой район, всё равно остаёшься под родительской опекой. Они рядом. Они приедут в течение часа. А я хотела самостоятельно справляться со всем, с чем предстоит столкнуться.

Ты, наверное, улыбнёшься такой позиции, но в те годы она казалась мне единственно верной. Поэтому те годы я вспоминаю с особой теплотой. И не только потому, что была совсем юна… не только… я действительно со всем справлялась.

Ну и любовь…

Не только к городу, как ты понимаешь, Феликс, любовь к мужчине.

Наверное, это была вторая причина, почему я не стала тебе ничего рассказывать. Почему тянула…

Но что теперь говорить?

Отправляясь в Питер, я не думала, что так всё обернётся. Хотя надеялась, конечно, мы все надеемся встретить любовь, и не важно где: в Москве, Питере, на работе или под какой-нибудь пальмой на далёком пляже – я знаю случаи, когда курортные романы превращались в крепкие семьи с детьми и внуками. Я встретила мужчину в Питере. На последнем курсе. Мне оставалось совсем чуть-чуть до диплома и нужно было принимать решение: возвращаться в Москву или оставаться? И я не знала, что выбрать. Я любила – и до сих пор люблю! – Питер, я провела в нём несколько упоительных лет, обзавелась многочисленными друзьями, продолжала переживать влюблённость в город, но мне… чего-то не хватало. Питер был в моём сердце, но сердца моего не было в нём. Город это понял. И в тот момент, когда я почти решилась вернуться в Москву, я встретила Владислава. И это… была любовь.

Я не знаю, с первого ли взгляда… наверное, да, потому что после того, как мы расстались, я думала только о нём. И Влад потом рассказал, что постоянно думал обо мне, считал минуты до нашей следующей встречи. И явился на неё с охапкой белых роз. И сказал, что хочет быть моим молодым человеком. А я так обрадовалась, что расплакалась. А ещё мы очень быстро поняли, что нам нужно не встречаться, а жить вместе. Именно поняли. Оба. Конечно же, наутро. Я не могла не произнести: „Ты придёшь вечером?“, а он улыбнулся и ответил: „Я боялся спросить“. Я снимала квартиру, он жил в своей, но мы почему-то не сговариваясь решили, что сначала поживём у меня. Не знаю почему. Мы не стали это обсуждать, а значит, так было правильно – ведь если чувствуешь, что так должно быть, значит, так должно быть. Таков закон.

Надеюсь, Феликс, ты простишь меня за такие подробности. Наверное, можно было обойтись без них, но мне приятны эти воспоминания. Это та часть жизни, думая о которой я всегда улыбаюсь. Обязательно улыбаюсь, несмотря ни на что…

Сейчас ты узнаешь, что я имею в виду.

Через неделю Влад перетащил ко мне достаточно вещей, чтобы каждый день не хлопать себя по лбу: „Я забыл запасную пару брюк!“ Мы стали по-настоящему жить вместе, и это были мои самые счастливые годы. Четыре упоительных года. Невероятных. Наполненных головокружительным ощущением полного погружения в любовь. Ты должен понять, Феликс: если мне доведётся завести семью, я никогда не стану сравнивать то, что будет, с тем, что было, но я никогда не забуду те четыре года. Никогда. И всегда буду улыбаться, вспоминая их.

Родители Влада влюбились в меня молниеносно. Мои родители пришли от него в полнейший восторг. Через два с половиной года отношений мы расписались. ЗАГС – в Питере, венчание – в Москве.

А ещё через год Влад разбился. Мы договорились встретиться, он опаздывал, спешил, на мокром асфальте машину занесло, затащило под грузовик и буквально разорвало. И Влада буквально разорвало. Я видела фотографии. Потом. А тогда, в тот проклятый день, когда мне сообщили, что Влада больше нет, у меня случился сильнейший нервный припадок. Затем возникли осложнения и следующую неделю я не помню… я провела её в больнице… и поэтому не была на похоронах, понимаешь? Не была на похоронах мужчины, которого любила.

Я его не хоронила. Пришла на кладбище потом, но не хоронила.

Так получилось.

Не хоронила…

Ты когда-нибудь был мёртвым? Чувствовал себя мёртвым? А я была. В ту минуту. В ту неделю. И пару месяцев потом. А когда поняла, что не умерла, что по квартире и улицам ходит не пустая оболочка, а временно опустевшая, что жизнь продолжается – тогда я стала бояться смерти.

Не знаю почему.

И не хочу анализировать.

В тот год поднялась шумиха вокруг профессора Соколова, убившего и расчленившего свою молоденькую жену, и у меня… У меня появился не просто страх смерти, а страх оказаться в руках убийцы-расчленителя. И не просто страх – меня стали посещать видения, в точности, как несчастную Вику.

В кошмарах я видела себя в небольшом, довольно тёмном помещении, за руки и за ноги прикованной к металлической стене. И видела мужчину в кожаном фартуке, маске и с бензопилой в руках. Знала, что этот мужчина меня не пощадит, но не имела возможности спастись. Не имела возможности сбежать. Не могла кричать – как это бывает во сне. И не могла двинуться с места. Во сне? Или наяву? В те мгновения эта деталь не имела значения, потому что я знала, что это происходит, что я буду зверски убита, и не важно, во сне или наяву. Не важно.

В первых кошмарах мужчина в фартуке ни разу не привёл свои угрозы в исполнение. Он приближался очень близко, так близко, что я видела свежую кровь на цепи и в меня летели её брызги, когда убийца запускал пилу, но то была чужая кровь. После этого я всегда просыпалась. А если бы не проснулась, то, наверное, умерла бы. Я думаю, у меня бы остановилось сердце – в тот миг, когда пила коснулась моего тела.

Проснувшись, я мгновенно осознавала, что видела кошмар, и быстро приходила в себя. Но нескончаемая пытка убивала меня, расшатывала нервы, вгоняла в депрессию.

Я быстро поняла, что мне нужна помощь, но не хотела обращаться к коллегам, потому что боялась огласки, боялась лишиться лицензии. Какое-то время я пыталась помочь себе сама, пыталась анализировать и продумать курс лечения, но вскоре сдалась, поскольку вспомнила о существовании онлайн-психологов. Обратиться к ним показалось мне хорошей идеей: я сохраняла инкогнито, но получала помощь, и я стала целенаправленно искать врача, ориентируясь в первую очередь на отзывы… Теперь я понимаю, что большую их часть писали сами врачи и их сотрудники, но тогда я не видела другого пути, и в конце концов остановила выбор на женщине, в резюме которой было сказано, что она окончила Московский университет… Я выбрала её, она назначила время, мы связались по Сети, и она… Она произвела великолепное впечатление опытного, очень внимательного профессионала. Она сразу спросила, как я хочу работать, я сказала, что инкогнито, она ответила, что в этом случае мы обе будем в полутени – чтобы быть на равных. Это показалось разумным. Я не назвалась, она представилась. Сказала, что её зовут Роза… но это оказалось ложью…

Впрочем, не будем забегать вперёд…

В конце первого сеанса Роза спросила, какой институт я закончила. Я ответила, что профильный, но не назвала его, Роза сказала, что чувствуется. И ещё сказала, что теперь понимает, почему я скрываю имя и лицо, и ей стало легче. В том смысле, что я не преступница, а просто опасаюсь за свою карьеру. Для меня проявленное ею понимание было очень важным. Я стала доверять ей. Она знала, что так будет. Поверь, Феликс, она действительно отличный профессионал, прирождённый, талантливый психолог.

Я решила, что мне повезло…

Мы провели восемь сеансов. Это точно, я запомнила. Роза действовала аккуратно, но очень умело. Раскрыла меня. Добилась доверия. Мы сблизились. Не подружились, конечно, мы ведь продолжали общаться инкогнито: и я, и она, но сблизились. Я не видела её лица, только голос слышала, но теперь я думаю, что голос был подделан. Он был слишком идеален: располагающий, проникающий, профессиональный. Восемь занятий… На которых я раскрылась и рассказала Розе всё: свою жизнь, свою катастрофу… Теперь я понимаю, что по моим рассказам можно было без труда понять, где я живу, но тогда я об этом не задумывалась. Тогда я выговаривалась, выплёскивала из себя смерть, которая успела в меня вцепиться и в меня вселиться. Я рассказывала обо всём, что наболело, изливала душу и очень, очень хотела избавиться от страданий.

Разве я могла подумать, что меня…

В общем, дальше всё получилось очень неожиданно и страшно.

Скажу откровенно – в какой-то момент я почувствовала, что что-то не так. Разумеется, я была далека от мысли подозревать моего врача в том… о чём ты сейчас узнаешь, но стала чувствовать себя некомфортно.

Потом, много позже, я поняла, что в те дни мною овладело предчувствие смерти. Приближающейся смерти. Её опасной близости. Но тогда я не осознавала причину охватившего меня волнения, списывала его на возвращающуюся депрессию, однако держалась настороже. Нет, пожалуй, просто была очень нервной.

И вот наступил тот день… точнее, вечер…

Я возвращалась домой, торопилась на сеанс и даже предупредила Розу, что могу опоздать. Она ответила, что подождёт.

Был зимний вечер. Не очень холодный, но тёмный. Фонари светили, но едва разгоняли тьму. К тому же начался лёгкий снег. Оказавшись во дворе, я увидела подходящую к парадному девушку, жившую двумя этажами выше. Василиса… Вася… Мы не были подругами, но иногда болтали по дороге к автобусной остановке. До неё было довольно далеко, поэтому я не стала окликать или догонять, просто шла следом. А ещё заметила, что около парадного стоит тёмная „Газель“ – цельнометаллический фургон, почти перегородивший проход. Когда Василиса оказалась в паре шагов, из-за фургона появился мужчина и открыл заднюю дверь. Василиса что-то ему сказала, возможно, возмутилась тем, что он окончательно перегородил проход, а мужчина… Он резко обхватил Василису и прижал к её лицу тряпку. Я была далеко, но видела отчётливо – тряпку к лицу. После чего втолкнул обмякшую Василису внутрь фургона, захлопнул дверцу и побежал к водительскому месту. Всё произошло настолько быстро, что я опомнилась, лишь когда „Газель“ выехала из двора.

Не опомнилась. Не опомнилась. Скажу честно, как было – я стала соображать, когда меня отпустил страх.

Но не отпустила растерянность. Я не знала, что делать, куда бежать, с кем говорить. Меня трясло. И лишь минут через пять я сообразила позвонить в полицию и путано рассказала, что видела. Мне не поверили. Я сказала, что видела, как девушку затолкали в фургон, что сначала к её лицу прижали тряпку, наверное, с чем-то одурманивающим, а потом затолкали и увезли. Я кричала. Меня спросили о номере фургона, но я была слишком далеко, чтобы его разглядеть. И слишком взволнована, чтобы его запомнить. Я разрыдалась в трубку. Думаю, это была истерика. Она закончилась, когда приехали полицейские, которые осмотрели тротуар, дорогу и не нашли „следов борьбы“. Я сказала, что узнала девушку, сказала, где она живёт, полицейские поднялись на этаж, но прежде спросили, понимаю ли я, что если она просто задерживается, то я перепугаю её родных? Я сказала, что понимаю. Мы пошли в её квартиру – я ведь не знала номера телефона Василисы, мы не обменивались, – позвонили в дверь, открыл её парень, полицейские спросили, где Василиса, парень ответил, что должна уже быть дома, но задерживается. Полицейские спросили, знает ли он, почему она задерживается, он ответил, что нет, но так бывает. Я настояла, чтобы он ей позвонил. Телефон не отвечал. Потом мы узнали, что похитители выбросили его во дворе в сугроб. А тогда телефон просто не отвечал и началась суета, во время которой все кому-то звонили, что-то говорили, а я сидела в гостиной и плакала. Потом приехали другие полицейские, которые повезли меня давать показания. Потом сказали, что найти тёмную „Газель“ в Питере нереально, но будут проверять все подходящие под описание машины. Я не знаю, наверное, проверяли. Хочу верить, что проверяли. Но в тот вечер фургон не нашли. И Василиса домой не пришла. Я же вернулась часа в два ночи и только тогда вспомнила, что пропустила сеанс с Розой. Но было слишком поздно, и я не стала ей писать. Решила извиниться утром. Но на следующий день меня разбудил звонок из полиции, меня попросили прийти, ответить на дополнительные вопросы, и я опять забыла о Розе. В полиции я встретила парня Василисы и от него узнала, что телефон нашли в сугробе.

Мне опять стало очень страшно.

Я отпросилась с работы, вернулась домой, заперлась, уселась на диван, закуталась в плед… и вдруг поняла, что помещением из моих видений – небольшим, тёмным, с металлическими стенами – вполне мог оказаться фургон „Газели“. И ещё я вспомнила, как внимательно Роза расспрашивала меня обо всех деталях кошмаров.

Я ещё не видела связи, только чувствовала её. Чувствовала, но не верила, не могла поверить в такую дикость.

Я проверила сообщения, но от Розы не было ни одного. Я собралась написать ей, но позвонил парень Василисы и рассказал, что „Газель“ нашли. В лесу. Неподалёку от города. А в ней… В ней было в точности всё, как в моих снах: бензопила, металлические оковы на стене и кожаный фартук палача. Ещё убийца надел комбинезон, чего в моих снах не было, но я понимаю для чего это было сделано – где бы он потом мылся?

Весь фургон был залит кровью. И всюду валялись останки Василисы.

Я до сих пор не понимаю, почему не сорвалась в то мгновение. Наверное, я всё-таки сильная, сильнее, чем сама себе кажусь. Я не только не сорвалась, но пошла в полицию и обо всём рассказала: что у меня были видения, что я обратилась к онлайн-психологу, что рассказала ей подробности моих кошмаров и что бедную Василису убили в точном соответствии с моими рассказами. Мне, естественно, не поверили. Я попыталась настаивать, однако доказательств представить не смогла, поскольку к этому моменту Роза удалила все следы своего пребывания в Сети. А общались мы с ней через программу на её сайте, никаких других каналов связи предусмотрено не было.

Мы ведь хранили инкогнито…

От полицейских я ушла в панике. Я поняла, что убийца просто-напросто промахнулся, спутал Василису со мной и сотворил с ней то, что планировал сотворить со мной – зверски убил. В точном соответствии с моими кошмарами.

Ей досталась моя смерть.

А я…

Сначала я переехала жить к друзьям, постепенно, без спешки, но и не затягивая, закончила дела в Питере и вернулась в Москву.

Самое же удивительное заключается в том, что этот случай стал для меня лекарством: видения ушли. То ли благодаря сильнейшим переживаниям, то ли потому, что смерть взяла своё. Не меня, но взяла. Получила, что хотела, а мне сказала: „Я совсем рядом, в шаге, просто сегодня я шагнула не к тебе“.

Или же не пришло моё время.

Наверное, я должна была начать бояться людей, но этого не произошло. Я боюсь её – Смерть. Не смерти, а саму Смерть. Я знаю, как она умеет шутить, и иногда чувствую её дыхание. И даже её присутствие. И в такие мгновения меня спасают маски, чужие образы, под которыми я прячусь от неё. Убеждаю себя, что прячусь, хотя чувствую, что Смерть только делает вид, что не видит меня.

На самом деле Смерть мне улыбается.

Что же касается людей, то я их избегаю, но если приходится общаться – общаюсь нормально. Для работы мне сделали надёжный сайт, через который даже самый лучший хакер не узнает, где я живу, во всяком случае, так мне пообещали. Я хорошо защитила свой дом. Я соблюдаю осторожность, хотя давно избавилась от мысли, что меня ищут. Но публикация „Девочка с куклами“ всё изменила. Убийца рядом. Знает ли он, что я жива? Возможно, да. Возможно, нет. Но проверять я не хочу, поэтому, прости, уезжаю. И не скажу куда.

Мне было очень спокойно рядом с тобой, Феликс, но теперь всё изменилось. Мне нужно спрятаться. Но я надеюсь, что однажды мы снова будем вместе.

Твоя Марта…»

Она обязательно придёт.

Рано или поздно. Ожидаемая или как снег на голову, тихая или болезненная, но всегда страшная. Придёт. Она не стоит рядом, ей не нужно. Она точно знает свой час и никогда не ошибается. И когда тот час настаёт – не спасают ни маски, ни обереги, ни везение, ни чужие жизни. Но только в этот час. Ни раньше, ни позже.

А мы стараемся о ней не думать. Ни о ней, ни о встрече, которая обязательно случится. Одни из нас гонят прочь мысли, чтобы не сойти с ума, другие – чтобы не привлечь её, случайно, раньше времени, третьи – потому что понимают, что мы приходим в мир жить.

И даже если нам кажется, что мы точно знаем, когда к нам явится смерть…

Нам это только кажется.

notes

Назад: 1 марта, среда

Дальше: Примечания