Род[ился] в 1904 г., отец военный врач, выходец из дворянской семьи. Моя бабушка была племянницей адмирала П. С. Нахимова. Я из кадровой офицерской семьи. Мой прадед за Бородино имел Георгиевский крест, и я сам воспитывался три года в кадетском корпусе.

С самых детских лет воспитывался я на геройке войны 1812 г. Я, например, помню 6–7 лет всех героев войны 1812 года знал. Традиции семьи Нахимова играли, конечно, большую роль. Сохранилось несколько писем, в частности одно письмо, написанное Нахимовым после Синопа дедушке. Я передал его в военно-исторический архив.

Готовили, конечно, из меня морского офицера. Вначале я учился в 1‑м Московском кадетском корпусе. Традиции, честь русской армии, честь русского офицера оставили у меня большой след. Помню 1917 год, Октябрьская революция. Каковы взгляды были отца? Во всяком случае, нечто вроде кадетско-октябристских. Мне было 13 лет. Я считал, если бы большевики оставили погоны, то можно было с ними помириться. Причем, я помню, я заплакал и мой маленький брат 11 лет тоже заплакал. Вот сейчас я тоже рад был погонам. Эти традиции сыграли большую роль в семье.

Что касается отца, он ни в каких армиях не был, был врачом, в 1926 году умер. Мать пенсионерка. Если вы спросите, стал ли отец на советскую платформу? Конечно, нет. Отец долго болел. Таким образом, вся тягота семейная ложилась на меня. Еще учась в школе, я работал в старших группах. Когда я окончил школу, отец умер. Я учился все время заочно и институт, и аспирантуру кончил заочно. Проработал лет семь на заводе строгальщиком. Вступил в партию в 1931 году. В 1940 г. защитил диссертацию. В 1937 г. закончил институт. В декабре 1941 г. добровольно вступил в армию.

Мне не повезло, попал в политуправление СибВО. Кандидат наук – будете лектором. Пробыл 3 месяца лектором. Я начальнику политуправления поставил вопрос: или меня демобилизуйте, или отправьте на фронт, я пошел в армию не для того, чтобы сидеть в Новосибирске…

Я был назначен инструктором по работе среди войск противника 315‑й стр. дивизии, с которой мы и выехали в г. Камышин, Сталинградской области, войдя в состав 8‑й резервной армии. 4 сентября армия подошла к линии фронта, заняв в ночь на 5‑е боевой рубеж от правого берега Волги на 12 км. На запад в районе села Ерзовка, 16 км севернее Тракторного. 5 сентября армия вступила в бой, имея задачу форсировать линию немецкой обороны на фронте шириной в 12 км. Армия состояла из 6 стр. дивизии – 64‑й, 299‑й, 231‑й, 420‑м, 99‑й и 84‑й. Помимо этого имелось две танковых бригады и два полка РС. Наше наступление в течение 8 дней, стоившее нас больших жертв, ощутимого успеха не принесло. Продвинуться и прорвать линию немецкой обороны нам не удалось. Потери были исключительно велики. Мы потеряли почти все свои танки, большое количество людей. Причем, если рассматривать с колокольни армии, то здесь был допущен целый ряд грубейших ошибок.

Потери немцев были исключительно велики. Я могу процитировать одно письмо, которое мы тогда обнаружили у одного убитого. Письмо было написано 23 сентября. Письмо ефрейтора Губерта Хюскена, полевая почта 06338. Писалось письмо другу Фрицу Далину в Германию. Причем, писалось для отправки с оказией.

«Дорогой Франц!

Наилучшие приветы с Волги шлет тебе Губерт. Наконец-то я собрался написать тебе несколько строк. Ты знаешь также хорошо, как обстоит дело с письмами, особенно здесь, где имеются вещи, о которых нельзя писать. Многих из нашей роты уже нет. Из 180 человек осталось 60. Наше боевое крещение было особенно ожесточенным. Шпренгер тебе кое-что об этом расскажет. Я войну представлял себе совсем иначе. Это мне не казалось таким серьезным. Каждому надо испробовать это самому. Бои на Дону не были такими ожесточенными, хотя рукопашный бой там очень часто занимал первое место.

22 августа начался большой бой вплоть до Волги вокруг Сталинграда. За один день мы продвинулись от Дона до Волги, так что в 7 часов вечера были уже у Волги. Русские в первый день совершенно растерялись. 10 человек наших солдат взяли в плен 150 человек, из них 60 девушек от 18 до 20 лет, с которыми определенно войну не выиграешь. Но на другой день они оправились, и тут началось со всех сторон такое, что ты и не можешь себе представить, и это продолжается еще до сих пор. Второй батальон должен был идти на север, чтобы русские оттуда не могли проникнутъ в Сталинград. От наших позиций до пригорода было около 10 км. Но я тебе должен сказать, что это было не так просто. Каждый день с ожесточением при помощи танков прорывали наш участок, вследствие чего все наши части бежали в панике. Ты можешь, поэтому, себе представить наши потери. На одном участке дивизии лежало закопанными около сотни танков. Постепенно доходило до того, что нервы больше не выдерживали. Я никогда еще не был в таком положении, как здесь. Мы ничего не получили, все запаздывало, даже продовольствие. В 7‑й роте 26 человек приговорены к каторжной работе за трусость и паническое отступление. С 1‑м батальоном произошло то же самое, от него осталось еще меньше. Нас в отделении осталось 4 человека, которыми я руковожу. Теперь ты можешь себе представить, как это бывает. Каждый день мы ждем смены, которая, надо надеяться, скоро придет. Мы не мылись в течение четырех недель».

Надо сказать, что это письмо типично. Оно характеризует настроение немецких солдат, т. к. в нашем распоряжении мы имеем большое количество писем, дневников убитых солдат и я его привожу, как иллюстрацию.

Остановлюсь на политико-моральном состоянии немцев. Я уже говорил выше, что политико-моральное состояние в силу целого ряда явлений вначале у них было устойчивое. Однако, надо сказать, что огромные потери, понесенные немцами в сентябре уже в известной мере обуславливали собой состояние крайней усталости. Их все время подогревали надеждой, что как только Сталинград будет взят, 14‑й танковый корпус попадет на зиму во Францию на отдых, и они жили этой надеждой. Вместе с тем надо сказать, что сентябрьские и октябрьские бои привели к тому, что немцы охотно слушали нашу антивоенную пропаганду. Наши листовки мы находили у пленных, находили среди убитых. Причем, немецкие военнопленные рассказывали, что особое впечатление на них произвела следующая листовка: «Папа умер». На ней была изображена четырехлетняя девочка. Она держит письмо и лежит убитый немецкий солдат. Причем, мне один военнопленный рассказывал, что его товарищ послал это письмо с оказией домой.

Вообще социальная пропаганда, ставящая своей целью разоблачение гитлеровского режима, слабо доходит, а антивоенная пропаганда доходит. Через антивоенную пропаганду они приходят к выводу, а вы знаете тупость, ограниченность немцев. В середине октября я проводил передачу через окопную установку в районе Волги – балки Сухой. Надо сказать, что мы производили передачи из блиндажа, находившегося в 180 метрах от немцев. Как только начинает говорить репродуктор, сразу замечаю по ходам сообщения движение. Немцы спешат поближе к репродуктору. Как правило, они не вели стрельбу во время передачи. Стрельбу они ведут после передачи…

Немцы удивлялись тому упорству, с которым сражались наши части. У одного из убитых фельдфебелей Штайберга было обнаружено неотправленное письмо, в котором он писал: «Русские защищаются на этом участке особенно ожесточенно и упорно. Они прекрасно понимают, что значит для них этот город и какие последствия будет иметь его падение». Среди фельдфебелей можно встретить довольно образованных немцев, очень часто с высшим образованием, со средним обычно. …Мне пришлось быть в большинстве блиндажей. Это были первые немецкие блиндажи, в которых я был. Находили мы там ужасающие вещи, полностью характеризующие лицо немецких грабителей. Достаточно сказать следующее. Я понимаю, что с точки зрения логики победителей и логики военной он мог взять туда перину, теплые вещи, взял зеркало, но на кой же черт, например, детскую коляску ручную брать. Причем, надо сказать, что до ближайшей деревни 10 км. Или детскую распашонку, которую я собственными глазами видел в блиндаже. Библия полная. Распашонку он еще пошлет в Германию, но куда детскую коляску деть?

Мне жители рассказывали. Вот висит старая рваная рубашка крестьянская, женская. Немец приходит, кладет ее в карман. Она ему может быть не нужна, но психология грабителя настолько вошла в плоть и кровь, что нужно все брать, независимо от того, нужно это ли или не нужно. …Несколько слов о героизме. Вез всякого преувеличения можно сказать, что за весь период Сталинградских боев, за исключением, конечно, единиц, командиры, бойцы, проявляли величайший героизм. Обычно, бывая часто на переднем крае в момент нахождения в обороне, красноармейцы всегда набрасывались с вопросами, долго ли мы будем стоять, когда же пойдем в наступление. Одним из отрицательных моментов, если можно так выразиться, в нашем героизме – это излишне безумная храбрость и совершенно, подчас не нужный риск. Вот днем на переднем крае что происходит: «Ванька, дай закурить», – и вылезает, бежит закуривать. Или там, где нужно ползти, человек идет во весь рост и гибнет сплошь и рядом. …