Глава 6
Самослав проводил детей и задумчиво потянулся в кресле. Время короткого безделья, когда разлив и весенняя распутица парализует страну на несколько недель, вот-вот закончится. А это значит, что ему скоро придется покинуть свой дом и отправиться в долгий путь, объезжая необъятные земли. Его дорога закончится в порту Тергестума, откуда он отплывет в Александрию, на встречу с сыном и братьями. И внучку в первый раз увидит, опять же.
Удивительное это было чувство. И вроде бы ты еще молод и силен, а век твой, по местным меркам, уже подходит к концу. Ему примерно тридцать восемь, а у него подрастают внуки. Тут рано рожали и рано дряхлели. Женщины в четырнадцать становились матерями, а к сорока годам — старухами с испещренными морщинами лицами. И хорошо, если зубы оставались на месте, иначе люди, лишенные привычной пищи, сгорали как свечи прямо на глазах. Только Людмила сильно выбивалась из ряда местных баб. Ей уже тридцать шесть, но она, не знающая повседневных забот и тяжкого труда, была все так же хороша, наливаясь с годами совершенно непривычной здесь зрелой красотой. Она, слушая советы мужа, не обжиралась и не опивалась, подобно другим знатным дамам. Людмила, которая проводила со знахарками долгие часы, обостренным чутьем ведуньи понимала его правоту, и вела жизнь, совсем не похожую на ту, что вели остальные. Она питалась умеренно, вино разбавляла водой, а пива не пила вовсе. Результат не заставил себя ждать. Она, старуха по местным меркам, пленяла красотой, как и двадцать лет назад. Даже наметившиеся в углах глаз морщинки не портили ее. Людмила с лихвой заменяла свежесть молодости шармом, мудростью прожитых лет и непростыми решениями, которые ей приходилось принимать.
Самослав догадывался о возне за своей спиной, но не делал ничего, чтобы это прекратить. Пусть все идет как идет. Пока бабские интрижки не выходят за грань разумного, они не представляют для него опасности. Но вот один-единственный вопрос остается в подвешенном состоянии. И это именно тот вопрос, из-за которого он едет в Александрию. Даже поставки пряностей, риса и хлопка интересуют его меньше. Наследование — вот корень всех его проблем. И упрямство Святослава может полностью изменить весь расклад в мировой политике. Ведь в этом году он должен оставить Египет и прибыть в Братиславу. Ему нужно учиться. Учиться много и тяжело. Власть не переходит вместе с короной. Она требует кропотливого труда и личного знакомства с сотнями людей. Иначе она солнечным зайчиком ускользнет из рук. И тогда зашатается трон под таким правителем, а его дети превратятся в подобие Меровингов, которые в пятнадцать пили как лошади, а в двадцать пять уже умирали от непонятных болезней. Он не должен допустить подобного исхода для своих потомков.
Робкий стук в дверь означал, что наступило время ужина. Евнух-секретарь вежливо напомнил, что семья собралась, все ждут только его. Сегодня не будет чужих, лишь самые близкие люди. Самослав встал и упругим шагом воина пошел в столовую. Он понемногу терял былую форму, да и поясница все чаще напоминала о себе. Но показать этого нельзя никому. Ведь если ты теряешь силу, ты теряешь власть. У людей степи ты остаешься ханом только до тех пор, пока можешь сесть на коня. В этой эпохе и в этих местах живут простые люди, и понятия у них тоже простые…
Людмила, Мария и Видна присели, опустив головы, а малютка Власта, сидящая на высоком стульчике, беспокойно вертелась и хлопала карими глазками. Ей уже стукнуло два, и ее короткие темно-русые хвостики на макушке задорно торчали в разные стороны. Владимир и Берислав встали и ударили кулаком в грудь, приветствуя отца по уставу, как воины. Самослав поцеловал в щеку мать и махнул рукой, приглашая садиться. Все вместе они теперь собирались нечасто.
Трапезная во дворце со временем оказалась не так уж велика. Да и сам дворец, хоть и виделся непривычным словенам строением исполинским, ничего особенного из себя не представлял. В нем и тысячи квадратов не было, а народу и служб тут трудилось множество. Вот и трапезная зала тоже становилась тесна, когда нужно было собрать бояр и закатить пир. Полсотни дородных, обильно потеющих в своих шубах мужиков делали эту затею весьма и весьма непростым испытанием.
— Государь муж мой, — спросила Мария, которая ловко управлялась набором ножей и вилок, что лежали около нее. Самослав как-то имел глупость обронить, что для каждой перемены блюд нужно использовать свои приборы, и это породило очередной виток потребления и целую отрасль ювелирного искусства. Мастера только и делали, что выдумывали новые модели ложек, вилок, ножей и прочей кухонной снасти, превращая процесс еды иного нобиля в нескончаемую муку. Но все мужественно терпели. Иначе — позор великий. Не приведи бог, холодную закуску и горячее одной вилкой взять, в посмешище ведь превратишься!
— Государь муж мой, — спросила Мария, — Мы с Людмилой решили форму для приказных одинаковыми пуговицами дополнить. У подьячих и дьяков — серебряными, а у глав и их помощников — золотыми. Что думаешь?
— Думаю, что вы все с ума посходили! — поморщился Самослав, который своим привычкам не изменял, и варварской роскоши не терпел. — И что приказные по этому поводу говорят? Не жаль им такие деньги на барахло тратить?
— Не жаль, — отрицательно качнула головой Людмила. — Потому как на почет свой тратят. Они от людей уважение хотят иметь. Только вот у нас проблемка одна есть. Не знаем мы, что на тех пуговицах изобразить нужно. Это ведь тоже важно. Разнобоя быть не должно.
— Ах ты ж… Самослав даже есть перестал и отложил вилку для салата, которой он только что кощунственно ковырял мясо. Герб! Не было тут гербов. Знамена были, вроде лабарума у ромеев или Деравш Кавиани у персов. Впрочем, священное знамя Сасанидов халиф Умар приказал сжечь. А гербов не было. А ведь это огромная возможность!
Герб страны, гербы знатных семейств. Все это еще будет. Так почему бы и нет? Ведь бояре передерутся за такую честь. Дать герб, лишить герба за проступок… В стране, которая стремительно превращалась в одну большую армию, это могло сыграть огромную роль. Но какой герб выбрать для Словении? Ну, очевидно же! Двуглавый орел, символизирующий власть над двумя континентами — Европой и Африкой. Да, он украден у древних хеттов, но кто об этом помнит? Римляне от своего орла уже отказались, заменив его Христом. Нужен знак, наполненный глубоким смыслом. И тогда простой и незатейливый герб станет для его потомков цепью куда более толстой, чем родственные узы. Здешние люди, помешанные на символизме и ритуалах, ни за что не захотят его лишиться. Для них это станет разрушением основ.
А ведь раскол страны — и есть попрание священного герба. Все равно что одну голову орлу отрезать. Хоть и смешно это выглядело для человека будущего с его цинизмом и неверием, здесь это стало бы шагом колоссальной важности. За легионную аквилу люди на верную смерть шли. Ромейский лабарум полусотня лучших воинов охраняет. А когда Ираклий старинные штандарты, захваченные у Марка Красса еще в прошлом тысячелетии, из Ктесифона вернул, в Константинополе случился коллективный припадок патриотизма. Нет, такую возможность упускать никак нельзя! Но и спешить нельзя тоже. Потому как он сделал далеко не все из того, что наметил на этот год. И, ко всеобщему изумлению, князь ответил так:
— Вопрос с пуговицами я прошу отложить на осень. Он слишком важен, чтобы решать его за обедом.
— Да? — обе его жены выглядели крайне удивленными. И даже тени осознания не появилось на их лицах. Владимир и Мария переглянулись, и только что у виска не покрутили, поражаясь стариковскому заскоку отца. А вот на лице Берислава мелькнула дымка понимания.
— Символ! — с удовольствием глядя на удивленные лица, пояснил Самослав. — На пуговицах выбьем символ нашей страны. А вот появится он только осенью, когда я… В общем, осенью!
— Вот оно что! — задумчиво сказала Людмила. — Хотели пяток мастеров посадить, а теперь такой малостью никак не обойтись.
— Мануфактура, не меньше, — поддержала ее Мария. — Нам же и на войско нужно пуговицы сделать. Батистовые портянки носить будем, подружка!
— А еще знамена, — не меняясь в лице, ответил Самослав. — Для каждой тагмы, и для каждого легиона. Но тут, женушки дорогие, вы много не заработаете. Это же все равно что из одного кармана в другой переложить.
Судя по просветлевшим лицам княгинь, они его идею уловили с ходу и теперь размышляли, как бы им переложить те деньги из одного кармана в другой, потому как этот самый другой был их собственным карманом. А на наполнение кармана первого им было глубоко наплевать. Это уже не их забота.
— Ты хочешь создать символ для всей страны, отец? — почтительно спросил Берислав, который ел немного и быстро, потому как к еде был довольно равнодушен. Его брат, по привычке, усвоенной в Сотне, управился еще быстрее и теперь ждал десерт.
— Хочу, — кивнул Самослав. — Он должен будет показывать нашу мощь.
— Дракон! — азартно крикнул Владимир, который чуть ли не каждый вечер любовался на ту игрушку, что подарила ему мать. — Он самый умный и мудрый.
— Мы не китайцы, — покачал головой Самослав. — Тут никаких драконов никто не знает. Кто за знамя с какой-то непонятной китайской ящерицей умирать станет?
Владимир насупился и отвернулся. Он на драконах был помешан.
— А что случится осенью, отец? — продолжил Берислав, который уловил главное.
— Осенью решится многое, — ответил князь. — Решится будущее нашей страны, и ваше будущее тоже. Будет большой поход, и вы все в нем участвуете.
— Ух ты! — восторженно выдохнули мальчишки. Им ужасно хотелось в поход. И они до смерти завидовали братцу Кию, который в такой поход уже ушел.
Семья ушла, а князь налил себе кофе и погрузился в чтение газеты «Известия». Выпуск стал еженедельным, и чувствовался явный профессиональный рост. Беглые бургундские монахи взялись за дело с размахом. Стоимость газеты кусалась — гривенник за выпуск. А потому люди победнее покупали ее в складчину и читали по очереди, смакуя каждую букву из того, что написано.
— Та-ак! — великий князь отхлебнул кофе и начал бурчать себе под нос, комментируя новости. — Что тут у нас? Томислав, сын Тура Горановича, объявляет о помолвке с девицей Клавдией, дочерью почтенного Максима. Ишь ты! Как время-то летит! Уже лет по восемь обоим.
Он отхлебнул еще кофе и причмокнул от удовольствия. Это зерно выращено на Сокотре и обжарено на славу. Молока надо добавить в следующий раз.
— Распродажа ковров из Персии… Новый закон о земле! Отлично!… Требуется бригада каменщиков на строительство крепости Измаил. Конкурс! Ишь ты! Заработала-таки тендерная система… Император Константин третий помер. Ну тоже мне новость… Ставки на скачки… Племя сабир против племени тарниах. Два к полутора…
Самослав пробегал взглядом строку за строкой и медленно наливался кровью. Он, наконец, добрался до передовицы. Князь, как и любой нормальный мужик, газету начинал читать сзади.
«Почтенная Одила Лотаровна уведомляет публику, что достигла брачного возраста и переезжает в дом мужа Владислава, внука сиятельного боярина Люта. Девичник ожидается сразу после окончания Великого поста… На Одиле Лотаровне будет надето… На праздник приглашены… На них будет надето… На стол подадут…».
— Стража! — заорал побагровевший князь. — Газетчиков сюда. Быстро!
Не прошло и получаса, как два римлянина, которых судя по виду, вытащили прямо из таверны, стояли перед ним, трясясь как осиновый лист. Они никогда еще не видели государя в такой ярости.
— Это что? — прошипел Самослав, тыча пальцем в передовицу.
— Это газета «Известия», великий государь, — ответили, переглянувшись, беглые монахи. — А в ней новости.
— Вы зачем эту чушь печатаете? — заревел князь и бросил в них лист, смятый в комок.
— Которую из них, ваша светлость? — робко поинтересовался монах. — Если про кровавый дождь в Аквитании, так то не чушь. Это нам один уважаемый купец рассказал. А его приказчик в Лиможе о том на ярмарке слышал. Тот купец святым Мартином поклялся, что это чистая правда. Так что мы непроверенную информацию не печатаем. Все, как ваша светлость велела!
— Там еще и про кровавый дождь есть? — зарычал князь, который до этого места еще не дошел. Но тут придраться было не к чему. Достоверность новости, подкрепленной клятвой уважаемого купца, по этим временам считалась абсолютной. И он ничего с этим не мог поделать. Менталитет!
— А про Одилу? — спросил он, сжимая зубы, чтобы не выругаться по матери. — Зачем про эту дуру на первой полосе пишете?
— Так ваше распоряжение выполняем, великий государь, — развели руками монахи. — Повышаем охват масс. Вы велели тираж до двух тысяч довести, а без новостей про дочь почтенного Лотара это сделать никак невозможно. Уж больно всем интересно, в каком платье она на свой девичник пойдет. А про один только новый закон о земельных артелях никому читать неинтересно. Вот и приходится для этого людишек новостями про почтенную Одилу завлекать. И получилось же, ваша светлость! Успех невероятный! Допечатывали даже! С руками рвут! У нас часть тиража в Прагу пойдет, в Новгород и Гамбург! Сидели вот, отмечали… Хотим договориваться с купцами, чтобы в Бургундию везли, и в Нейстрию. В Париже, в захолустье этом, и годовалую новость за счастье услышать.
— На латыни напечатаете? — деловито поинтересовался князь, который почуял новую возможность.
— Конечно, на латыни, ваша светлость, — приободрились монахи. — Это пока убыточное направление, но мы не теряем надежды…
— Идите, — князь обреченно махнул рукой.
Утро, когда он хотел насладиться кофе и газетой, было безнадежно испорчено.
* * *
— Уедешь скоро? — Людмила забросила на него бедро, до сих пор поражающее гладкостью кожи. — Опять до зимы?
Волосы с тела она удаляла, став похожей на ту самую статую, с которой ее путал народ. Да она уже и сама считала себя ей, лишь немногим отличаясь на людях от холодного мрамора, что украшал капище. Живая Богиня, каждый выезд которой из ворот княжеской цитадели собирал целые толпы людей. А ее редкие поездки в Новгород или Прагу приводили к тому, что родовичи бросали свои поля в ожидании княжеской кавалькады. Они протягивали к ней руки и малых детей, мечтая получить ее благословение. Она стала живой Богиней, чье слово для неграмотного народа обретало силу закона. И только здесь, за закрытыми дверями супружеской спальни она становилась покорной женой и любящей женщиной.
— Да, — обнял Самослав ее разгоряченное тело. — В Александрию собираюсь. Никша тоже приедет, много вопросов надо обсудить. Да и со Святославом нужно увидеться.
— Хочешь, чтобы он сюда приехал? — лениво спросила Людмила, которая наматывала на палец короткий жесткий волос на его груди. Они едва дышали. В дни перед расставанием она бывала просто ненасытна.
— Пора, — коротко ответил Самослав. — Он наследник. Ему лет десять-пятнадцать около меня побыть нужно, чтобы потом без потерь перехватить власть. С Египтом братец Ратко и сам справится. Ему опыта не занимать. А войском найдется кому командовать. Мы можем себе это позволить, арабам скоро будет не до нас. Кубрат этой весной погонит хазар из степей в северный Ирак.
— А Берислав чем плох? — неожиданно спросила Людмила. — Да, он не воин. Но ведь у ромеев Константин вообще мертвец ходячий. Купцы говорят, он ежедень кровью харкает. И ничего, правит как-то.
— Мы не ромеи, — покачал головой Самослав. — Берислава не примут. Ни войско не примет, ни бояре. Князь — это воин, и никто другой. К сожалению… Хотя ты права. Князем он стал бы замечательным. Он очень умен. И с людьми… хм-м… пытается работать…
— А Кий? — промурлыкала Людмила. — Вот уж воин так воин растет.
— К чему вообще весь этот разговор? — Самослав резко приподнялся на локте и впился взглядом в жену. — Ты что-то хочешь мне сказать?
— Я думаю, Святослав не поедет в Братиславу, муж мой, — ответила Людмила, уютно устраиваясь у него подмышкой. — Он в своем Египте целый василевс, даже не князь. Ну сам посуди, и зачем бы ему сюда ехать?
— А если я ему прикажу? — Самослав начал наливаться злостью, но Людмила ничего не ответила.
Она замолчала и стала дышать спокойно и ровно, погружаясь в сон. А вот у него сон ушел совсем. Она ведь права. Она кругом права. Практичным бабьим умом Людмила вычленила главное. Она озвучила его самый большой страх. Ведь именно такой исход встречи стал бы самым скверным из всех. И он пока не находит ответа на этот вызов.
— Ну что же, — притворно вздохнул он, — значит, придется Владимиру князем встать.
— Наследник от жены-римлянки, — пробурчала сквозь сон Людмила. — Младший сын! Да еще и крещеный с рождения! Я даже не смеюсь. Его ни одно племя не примет. Машка только в городах вес имеет, у христиан, да у пришлого народца. А его в наших землях словно капля на Дунай-реку. У нас народ старых богов почитает, муж мой. И род свой почитает. Государь — плоть от плоти словенской должен быть. А разве Владимир такой? Он же наполовину чужак. Никто такому князю подчиняться не станет.
— Может быть, ты уже знаешь, как лучше сделать? — зарычал Самослав и рывком, схватив жену за волосы, развернул ее к себе. В его глазах заполыхали молнии, и он сжал руку в кулак. — Говори, не ходи вокруг да около!
— Ты что творишь, Само? — огромные глаза Людмилы начали наливаться слезами. — Мне же больно! Ты и сам знаешь, что делать надо! Уговорить Святослава нужно. Лучше него ведь и нет никого. Он и воин знаменитый, и страной огромной правит. Перед ним все владыки головы склонят. Они уважают его. Я же просто рассказала тебе, о чем сама думаю. А ты… ты…
И она заплакала. Заплакала от страха и боли. Он ведь и сам не заметил, как сжал ее плечо так, что на нежной коже остались синяки. А его кулак все еще был занесен над ней.
— Прости, я не хотел, — отрывисто сказал он и прижал к себе плачущую жену. — Ты права. Он, скорее всего, не захочет сюда ехать. И я не знаю, как мне поступить, если это будет так.
— А если не согласится Святослав, то у тебя еще сыновья есть, — всхлипнула Людмила. Ее плечи еще тряслись в рыданиях, но испуг уже почти прошел. — Никто тебе и слова поперек не скажет, если ты по старому обычаю поступишь, муж мой. Все сыновья на наследство право имеют. А Берислава владыки племен поддержат, если я их о том попрошу.
— Этому не бывать! — прорычал Самослав и отбросил жену от себя. — Занимайся своими тряпками и пуговицами, дура! И не лезь туда, куда тебя не просят. Ты думаешь, я не понял, что ты затеяла? Хочешь страну на уделы разделить, как у франков? Каждому сыночку по княжеству выделить? Ты хоть понимаешь, чем твои старые обычаи нам всем грозят? Уже твои внуки друг другу глотки резать начнут!
— Выше бессмертных богов себя считаешь, Само? — волком посмотрела на него Людмила. — Обычаи старые рушишь? Люди сотни лет так жили, и после нас с тобой жить будут! Не тебе, человеку, менять это! Не примет народ волю твою, и сыновья ее тоже не примут! Ты хоть спросил, чего они сами хотят? Или думаешь вечно жить? Не боишься, что не внуки твои, а уже сыновья резать друг друга станут? Те сыновья, которых ты наследством обделил! Я мать! Я не хочу своих детей хоронить!
Самослав намотал на руку ее волосы и снова притянул к себе. В его глазах заполыхали такие молнии, что Людмила сжалась от ужаса. Она стояла в шаге от смерти.
— Закрой рот! — прорычал он. — И не приведи боги, если я узнаю, что ты хоть где-то за дверями спальни такое ляпнула. Если когда-нибудь твои уши вылезут в этом деле, поедешь в Галич. Там свою Богиню будешь ублажать. Только в Закарпатье с дворцами туго. Придется пожить в тереме на два окна. До самой смерти! Поняла?
Он спешно оделся и вышел, оставив рыдающую Людмилу за дверью. Он не станет тянуть. Он уйдет завтра же. Мост через Дунай стоит крепко. А он погостит в аварских кочевьях на пару недель дольше, чем хотел бы. Лучше кормить блох в ханской юрте, чем слушать пустые бабьи бредни.
Людмила, которая вскоре вытерла злые слезы, оделась и разбудила Улрике. Ее гонец должен попасть в Александрию раньше, чем князь. Она заменит некоторых служанок во дворце своей невестки. Ведь ей доложили, что там нет должного порядка. Нерадивых служанок она заберет к себе. Тут, под строгим присмотром, они не смогут пренебрегать своими обязанностями. Да и не сболтнут лишнего…
Она не знала, что ее муж в припадке ярости только что ударом ноги выбил дверь в свои покои. Она не знала, что он не может отправить ее в Галич. Он даже неудовольствие ей свое на людях высказать не может. Она была нужна ему, нужна как воздух. Ведь после того, что случится осенью, именно она потащит на своих слабых плечах тот воз проблем, что сейчас несет он сам. Ведь его больше некому тащить, кроме живой Богини.
