6

Заменители

В мире, полном незнакомцев, мы стремимся в полной мере сохранить тактильные контакты с любимыми людьми, чтобы обеспечить себе душевный комфорт и иметь силы противостоять стрессам. Если вследствие равнодушия или занятости они не хотят или не могут пойти нам навстречу в этом стремлении, мы можем испытывать острый дефицит телесной близости. Если в силу своих морально-нравственных или каких-либо других убеждений родные проявляют излишнюю сдержанность в ласках и полагают, что тактильные удовольствия являются чем-то не совсем само собой разумеющимся, даже в кругу самых близких и любимых людей мы можем оказаться в одиночестве. Однако человек – чрезвычайно изобретательное существо, и, если мы лишены того, чего нам очень недостает, наша находчивость всегда позволит найти ту или иную замену этому.

Если мы не можем найти любовь внутри семьи, то рано или поздно начинаем искать ее в другом месте. У недополучающей должного внимания жены появляется любовник, у мужа – любовница. К сожалению, эти заменители могут стать угрозой сохранения семейной жизни. Они конкурируют с отношениями в семье и иногда полностью вытесняют их. Менее разрушительный альтернативный вариант обсуждался в предыдущей главе – это услуги специалистов, которым в силу характера их профессиональной деятельности дозволено осуществлять телесные контакты. Преимущество данного варианта заключается в том, что они не составляют конкуренцию отношениям в семье. Массаж, при условии что он осуществляется строго в профессиональных рамках, не может служить основанием для развода. Однако профессиональный специалист по прикосновениям во всех отношениях, в том числе в физиологическом, является обычным взрослым человеком и в этом качестве представляет потенциальную сексуальную угрозу. Об этой угрозе редко говорят открыто, и если вспоминают, то, как правило, в шутливом контексте. Тем временем общество налагает все новые и новые ограничения на деятельность в сфере специализированных телесных контактов. Отрицается само их существование. Люди ходят на танцы не для того, чтобы прикасаться друг к другу, а ради развлечения. Люди посещают врача потому, что подцепили вирус, а не потому, что нуждаются в душевном комфорте. Люди идут в парикмахерскую для того, чтобы сделать прическу, а не для того, чтобы там ласкали им голову. Разумеется, все эти официальные функции вполне законны и важны. Они должны быть таковыми, чтобы за ними могло скрываться стремление к дружескому телесному контакту. В тот момент, когда они утратят свое значение, неудовлетворенная потребность станет слишком очевидной и нам придется искать ответы на некоторые важные вопросы, касающиеся нашего образа жизни, что едва ли вызовет у кого-либо восторг.

На уровне подсознания мы понимаем, что происходит, и поэтому косвенным образом связываем те самые руки, которые могли бы ласкать нас. Мы делаем это, соблюдая условности и кодексы, способствующие уменьшению наших сексуальных страхов. Обычно мы не задумываемся, почему так поступаем, а просто следуем абстрактным правилам этикета и говорим друг другу, что то или иное действие не принято. Не принято указывать пальцем, не говоря уже о прикосновениях. Не принято проявлять чувства.

Так что же нам делать? Ответ на этот вопрос очевиден. Если самые близкие люди неспособны дать нам то, в чем мы нуждаемся, а искать близости у незнакомцев мы опасаемся, наш путь лежит в ближайший магазин домашних животных. Животные не создают проблем и не задают вопросов. Они лижут наши руки, трутся о наши ноги, спят у нас на коленях. Мы можем обнимать, гладить и даже целовать их.

Традиция содержания домашних животных широко распространена в обществе. В США ежегодно на них тратится свыше 5 миллиардов долларов, в Великобритании – 100 миллионов фунтов, в Западной Германии – 600 миллионов марок . Несколько лет назад во Франции этот показатель составлял 125 миллионов франков, но сегодня данная сумма увеличилась уже вдвое.

«Стандартными» домашними животными являются кошки и собаки. В США их 90 миллионов. Каждый час там рождается 10 тысяч котят и щенков. Во Франции свыше 16 миллионов собак, в Германии 8 миллионов и в Великобритании 5 миллионов. Статистические данные о числе кошек отсутствуют, но их наверняка не меньше, чем собак.

Если сложить все эти цифры, получается, что только в четырех упомянутых странах имеется 150 миллионов кошек и собак. Допустим, каждый владелец одного из этих животных ласкает своего питомца в среднем три раза в день, то есть примерно 1000 раз в год. Если умножить этот показатель на 150 миллионов, получится весьма внушительная цифра, которая означает, что огромное число американцев, французов, немцев и англичан вступают в телесные контакты не с другими американцами, французами, немцами и англичанами, а с представителями животного мира.

Мы похлопываем друг друга по спине, обнимаясь, и гладим друг друга по голове, если являемся супругами или любовниками, родителями или детьми. Но этого явно недостаточно, что доказывает наличие в наших домах миллионов кошек и собак. Будучи ограничены культурными нормами в контактах с себе подобными, мы восполняем их телесной близостью со своими любимыми домашними питомцами.

Эта ситуация вызывает в последнее время резкую критику. Один автор, осудив чрезмерное увлечение домашними животными, которое, по его мнению, отражает прискорбную неспособность современных цивилизованных людей близко общаться друг с другом, подчеркнул, что в настоящее время выделяется больше средств на предотвращение жестокого обращения с животными, нежели на предотвращение насилия в отношении детей. Доводы, приводимые в поддержку содержания домашних животных, отвергаются как нелогичные и лицемерные. Аргумент, что это помогает нам изучать образ жизни «братьев меньших», называется бессмысленным ввиду высокой степени антропоморфизма отношений – почти в каждом случае. Домашние любимцы очеловечиваются. Большинство хозяев относятся к ним, как к людям, а не как к животным. Аргумент, что животные беспомощны и нуждаются в нашей помощи, считается односторонним с учетом того, что многие дети страдают от побоев родителей, а жены от деспотичных мужей. Почему в наш просвещенный век люди допускают, чтобы в военных конфликтах погибали и получали ранения сотни тысяч детей, в то время как наши кошки и собаки ни в чем не нуждаются и пользуются квалифицированной медицинской помощью? Как случилось, что в XX веке во время войн погибли 100 миллионов человек, в то время как миллиарды долларов тратятся только на питание домашних животных? Почему мы намного добрее к представителям других видов, нежели к себе подобным?

Это убедительные доводы, и от них нельзя отмахнуться, но они содержат существенный изъян. Безусловно, нянчиться с кошкой и игнорировать ребенка – это чудовищно, и такое действительно иногда случается. Но использовать это как аргумент против заботы о кошке просто глупо. Весьма сомнительно, чтобы кошка «крала» ласки у ребенка. Если по какой-либо причине малыш не получает любви от родителей, отсутствие домашнего животного едва ли исправит эту ситуацию. Почти всегда такому любимцу отводится роль либо дополнительного источника телесных контактов, либо заменителя людей для осуществления этих контактов, если их по какой-то причине нет. Утверждение, что то самое внимание, которое уделяется животным, недополучают люди, абсолютно несправедливо.

Представьте на минуту, что какая-нибудь эпидемия уничтожит всех домашних животных. На что будет направлена человеческая любовь к ним? На окружающих? Как это ни печально, вероятнее всего, нет. Миллионы людей, многие из которых одиноки и не могут, по разным причинам, иметь близкие отношения с себе подобными, лишатся единственного источника телесных контактов. Пожилая дама, жившая одна со своими кошками, вряд ли начнет ласкать почтальона. Маловероятно, что мужчина, привыкший гладить по голове свою собаку, в ее отсутствие будет чаще гладить по голове своего сына-подростка.

Действительно, члены идеального общества не нуждаются в подобных заменителях или дополнительных источниках близости, но запретить содержать домашних животных – это все равно что пытаться лечить симптомы, а не искать причину болезни. Даже в идеальном, наполненном любовью и свободном от ограничений на телесную близость обществе мы будем уделять много времени своим домашним питомцам – не в силу необходимости, а ради дополнительного удовольствия, и эти отношения ни в коем случае не будут конкурировать с нашими отношениями с другими людьми.

Заключительный довод в защиту домашних животных таков: если мы способны проявлять нежность к животным, это по крайней мере свидетельствует о нашей способности проявлять нежность вообще. Однако вновь возникает вопрос: коменданты концлагерей тоже были добры к своим собакам, так что же это доказывает? Лишь то, что даже гнусные человеческие существа могут быть нежными. То, что совпадение этой нежности к животным с жестокостью к людям возмущает нас до глубины души и делает эту жестокость еще более ужасной, не должно заслонять от нас сам факт. Он служит постоянным напоминанием о том, что человек, если он не испорчен, как это ни парадоксально звучит, дикостями цивилизации, по природе своей наделен большим потенциалом нежности и стремления к телесной близости. Если вид людей, ласкающих своих домашних питомцев, убеждает нас в том, что они являются существами, способными любить и стремящимися к близким контактам, уже одно это служит ценным уроком, о котором следует всегда помнить, тем более в мире, становящемся с каждым годом все более безличным и бессердечным. Если люди в силу обстоятельств бывают безжалостны, нам нужны доказательства того, что так не должно быть, что это не является естественным состоянием человека. Раз способность любить домашних животных служит таким доказательством, благонамеренным критикам стоит хорошо подумать, прежде чем обрушиваться с нападками на эту добрую традицию, какой бы неразумной она ни казалась с определенных точек зрения.

Какова же природа телесных контактов человека с животными? Почему, к примеру, мы похлопываем собаку и гладим кошку, но редко поступаем наоборот? Почему животное одного вида вызывает желание вступить с ним в контакт одного типа, а животное другого вида в контакт другого типа? Чтобы получить ответ на эти вопросы, рассмотрим анатомию соответствующих видов. Домашние животные выступают в роли заменителей людей-компаньонов, и, следовательно, их тело заменяет человеческое. Однако с анатомической точки зрения эти тела сильно различаются. Собака не способна обнять нас лапами. И кошку мы не можем заключить в объятия, потому что даже самая большая не крупнее ребенка, но при этом мягкая и гибкая. Значит, нам приходится корректировать свои действия соответствующим образом.

Начнем с собак. Нам хочется обнять своего любимца, но поскольку собачьи лапы препятствуют этому, приходится ограничиваться элементом похлопывания, входящим в комплекс «объятие – похлопывание». Протянув руку, мы похлопываем питомца по спине, голове или по боку. У большой собаки спина достаточно широкая, поэтому она вполне пригодна для замены человеческой.

С кошками все иначе. Они невелики, и их тело не очень подходит для энергичного похлопывания. На ощупь шелковистая кошачья шерсть больше похожа на волосы человеческой головы, нежели собачья. Мы склонны гладить волосы любимого человека, стало быть, интуитивно погладим и кошку. Точно так же, как собачья спина заменяет нам человеческую спину, кошачья шерсть заменяет нам человеческие волосы.

Может сложиться впечатление, что мы автоматически похлопываем собак и гладим кошек. Но все не так просто. Это связано исключительно с особенностями строения, присущими домашней собаке и домашней кошке. Тот, кто имел дело с прирученным гепардом, львом или тигром, знает, что в данном случае ситуация меняется. Хотя все эти звери относятся к кошачьим, у них широкая спина, больше напоминающая спину собаки, нежели их родственницы кошки. И шерсть у них жесткая, как у собаки. Поэтому их похлопывают, а не гладят. В то же время крошечную комнатную собачку с длинной мягкой шерстью ласкают, как кошку.

Лошадей, как и собаку, тоже похлопывают, но, как правило, не по спине, а по шее. Лошадиная шея – идеальная замена человеческой спине, поскольку она располагается примерно на одинаковой с ней высоте. В этом отношении лошадь предпочтительнее собаки, чья шея маловата для похлопывания. Кроме того, рост лошади очень комфортен для контакта головы с головой, тогда как в случае с собакой приходится либо наклоняться к ней, либо поднимать ее. Нередко можно видеть, как любитель лошадей стоит, прижавшись головой к морде животного и обнимая руками его шею.

Для многих людей домашний любимец заменяет не просто компаньона, а ребенка. В этом случае имеют значение размеры животного. С кошками в этом плане нет никаких проблем, но «классическая» собака слишком велика, поэтому селекционеры специально выводили породы маленьких размеров, сопоставимых с размерами ребенка. Таких собак, подобно кошкам, кроликам и маленьким обезьянкам, можно брать на руки, не прилагая особых усилий, так как это наиболее популярная форма телесного контакта с домашними животными. Результаты анализа большого массива фотографий, изображающих владельцев домашних животных со своими питомцами, свидетельствуют о том, что в 50 % случаев животное держат на руках, как если бы это был малыш. Второе место с показателем 11 % занимает похлопывание. Далее следуют полуобъятие одной рукой (7 %) и близкий к нему по показателю контакт щеки с телом животного, обычно в зоне головы. Еще один часто встречающийся контакт – поцелуй в губы (5 %), причем целуют всех, от попугаев до китов. Кто-то может подумать, что кит мало подходит на роль объекта интимных телесных контактов. Капитан Ахаб наверняка пришел бы в изумление, узнав, что девушка способна целовать кита, но в последнее время подобные картины в океанариумах нередки. Дрессированные киты и их более мелкие родственники дельфины стали главными любимцами публики. Округлые лбы, ассоциирующиеся с лобастой головой младенца, вызывают непреодолимое желание прикоснуться к ним, пощекотать и погладить, когда улыбающиеся морды выныривают из воды у бортика бассейна.

Ручных птиц, таких как голуби и попугаи, часто подносят к лицу и прижимают к щеке, чтобы ощутить мягкость их оперения. Кроме того, их нередко кормят изо рта в рот. Поскольку размеры пернатых исключают объятие и похлопывание, контакты сводятся к поглаживанию пальцем и почесыванию за ухом.

Чем ниже мы опускаемся по эволюционной лестнице, тем меньше остается у нас возможностей для интимной близости. У большинства людей прикосновения к рептилиям, амфибиям, рыбам и насекомым вызывают неприятные ощущения. Черепаху, обладающую гладким, твердым панцирем, еще иногда гладят, но ее чешуйчатые родственники не вызывают ни малейшего желания вступать с ними в дружеский телесный контакт. Исключением, по всей вероятности, являются лишь гигантские удавы. Должным образом прирученный питон может дать своему хозяину то, чего не даст ни кошка, ни собака, а именно полное объятие. Обернувшись кольцами вокруг человека, он сокращает и расслабляет свои мышцы, совершая волнообразные движения, что создает ощущение, которое невозможно описать словами. Его можно только испытать. Однако вследствие необычности их способа питания и скверной репутации, которой они пользуются со времен скандала в Эдеме, не говоря уже об ужасе, испытываемом нами перед их более мелкими и очень ядовитыми родственниками, большие змеи никогда не были особо популярны в качестве домашних питомцев, даже среди людей, жадных до объятий.

Случаи интимных телесных контактов с рыбами практически неизвестны, если не считать чувственные поцелуи в руку, осуществляемые ручными гигантскими карпами, когда они выныривают из воды, прося пищу. Эти рыбы так широко разевают рот, что даже пролетающая мимо птица может соблазниться возможностью короткого интимного контакта с ними. Я видел фотографию, на которой изображен вьюрок, запихивающий в широко разинутый рот такого карпа насекомых, явно предназначавшихся для птенцов. Если птица не устояла перед соблазном такого странного телесного контакта, что уж говорить о человеке…

До сих пор мы рассматривали только дружеские и родительские телесные контакты, но у некоторых людей тесное общение с животными представляет собой сексуальное взаимодействие. Такие случаи нечасты, но они имеют долгую историю и ссылки на них встречаются в искусстве и литературе с древних времен. Они делятся на две категории. Либо мужчина совокупляется с животным, как правило, домашним, либо происходит мастурбация. В последнем случае мужчина или женщина понуждают животное вступать с ним или с ней в орально-генитальный контакт, чтобы достигнуть сексуального возбуждения. Столь противоестественные контакты красноречиво свидетельствуют о степени отчуждения между людьми, которые, по всей видимости, существовали в обществе. Тем не менее, если вспомнить, как миллионы наших современников гладят, берут на руки и целуют своих питомцев, стоит ли удивляться, что в очень редких случаях телесная близость с животными принимает столь экстравагантные формы?

Когда речь идет о контактах между людьми и животными, как правило, подразумеваются домашние и сельскохозяйственные животные. Однако контролируемые человеком животные в больших количествах содержатся также в зоопарках и исследовательских лабораториях. Там тоже бывают контакты, которые не всегда встречают одобрение в обществе.

Посетители зоопарка хотят не только увидеть зверей, но и дотронуться до них, и это последнее желание столь велико, что является постоянной головной болью для администрации. Об этом наглядно свидетельствует официальная документация медицинской части любого крупного зоопарка. На каждую вывихнутую лодыжку или порезанный палец здесь приходится одна укушенная рука либо расцарапанное лицо. Иногда повреждения, причиняемые обитателями зоопарка его посетителям, бывают весьма серьезны, но их причиной редко становится беспечность со стороны служащих. Достаточно привести два характерных примера. В медицинскую часть крупного зоопарка прибежала женщина с орущим ребенком, у которого была искалечена кисть руки. Пока ему оказывали помощь, выяснилось, что он умолял мать, чтобы та разрешила ему дотронуться до взрослого самца гориллы. Уступив его просьбам, женщина взяла сына под мышки и перенесла за защитный барьер с табличкой, предупреждавшей об опасности животного, чтобы малыш мог просунуть руку сквозь прутья клетки. Обезьяна неправильно истолковала дружественный жест и не раздумывая впилась зубами в руку ребенка. Несмотря на очевидность собственного неблагоразумия, женщина пыталась возложить вину за это прискорбное происшествие на администрацию зоопарка.

Во втором случае пожилой джентльмен вознамерился в том же самом зоопарке непременно приласкать… тигрицу. Несмотря на пытавшихся удержать его служащих, мужчина перепрыгнул через защитный барьер, но при этом сломал ногу, и его пришлось отправить в больницу. Пока он находился на излечении, тигрицу отправили в другой зоопарк для спаривания. Выписавшись, неугомонный любитель кошачьих вновь появился в зоопарке, подошел к знакомой клетке и увидел в ней леопарда. Он пришел в ярость и отправился к директору, чтобы спросить, куда тот дел его подругу. Директор вначале оторопел, но после разговора с посетителем выяснил, что этот несчастный человек недавно потерял жену, с которой прожил в любви и согласии долгие годы, и перенес свою привязанность на ту самую тигрицу. Поскольку это животное, по его мнению, стало воплощением покойной жены, он хотел установить с ней контакт в этой новой форме, даже рискуя жизнью.

Это крайние проявления поведения, но их можно увидеть в зоопарках по всему миру. Если желание прикоснуться к другому человеческому существу является неосуществимым либо вследствие личной трагедии, либо в силу культурного табу, почти всегда находится способ осуществить его, каковы бы ни были последствия.

И наконец обратимся к четвертой категории контактов между людьми и животными, осуществляющихся в мире науки. В исследовательских лабораториях в ходе медицинских исследований ежегодно погибают миллионы животных, и контакты между научными сотрудниками и объектами их интереса вызывают в последнее время все более ожесточенные дебаты. Ученый не испытывает к подопытному животному никаких чувств – ни любви, ни ненависти. Его позиция проста: если он может уменьшить человеческие страдания, принеся в жертву жизни подопытных мышей, у него нет иного выбора. Он избежал бы этого, если бы имел такую возможность, но он ее не имеет и отказывается ставить жизнь животных выше жизни людей. Однако правомочность такой позиции довольно часто яростно оспаривается.

Лучше всего мнение ее многочисленных противников отражают слова Джорджа Бернарда Шоу: «Если вы не можете достигнуть знания, не мучая при этом собаку, вы должны действовать без знания». Более умеренный взгляд на эту проблему высказывают те, кто считает, что часто эксперименты с использованием лабораторных животных бессмысленны, их результаты бесполезны во всех отношениях, а проводятся они исключительно ради удовлетворения праздного любопытства представителей академического мира. Как это ни удивительно, подобное мнение высказал и Чарлз Дарвин в письме к одному знаменитому зоологу: «Физиологический эксперимент на животных оправдан при проведении реального исследования, но только не тогда, когда он ставится из мерзкого любопытства». Позже кто-то из практикующих психологов указывал на то, что «Одним из последствий навязчиво поведенческого и механистичного подхода является очевидная черствость при проведении экспериментальной работы с низшими животными, зачастую при отсутствии достойной цели».

В XX веке из года в год число разрешенных экспериментов над животными возрастало. В Великобритании в 1910 году оно составляло 95 тысяч, к 1945 году превысило 1 миллион, а в 1969 году достигло 5,5 миллиона, и проводили их 600 учреждений. Широкие масштабы этой деятельности начали вызывать комментарии в политических кругах, и в 1971 году один из членов британского парламента выступил с протестом: «Я знаю, что целью этих экспериментов является сохранение человеческих жизней, но у меня возникает вопрос: достойна ли сохранения человеческая раса, использующая в достижении научного прогресса столь аморальные методы?»

Необходимо разделить два типа критики в этих и других замечаниях относительно широкомасштабного использования животных в научных исследованиях. Первый тип – антропоморфный, согласно которому животные рассматриваются в качестве символических людей, вследствие чего отвергается идея причинения им боли в каких бы то ни было целях, а второй – гуманитарный, и согласно ему животные считаются подобными людям в том, что способны испытывать страх, боль и горе, и отвергается идея, что они могут страдать в человеческих руках. Впрочем, второй тип допускает некоторую степень страданий, но только если они сведены к минимуму и только если исследования имеют целью уменьшение еще больших страданий.

Ученые отвечают на эти два типа критики следующим образом. В первом случае говорят: «Скажите это матери, чей ребенок стал жертвой приема талидомида – транквилизатора с очень вредным побочным эффектом, который при употреблении во время беременности оказывает разрушительное воздействие на плод. Если бы было проведено больше экспериментов на животных, он родился бы здоровым». Или: «Скажите это матери, чей ребенок умер от дифтерии. Еще несколько лет эта болезнь ежегодно уносила жизнь нескольких тысяч детей, но сейчас благодаря вакцине, разработанной исключительно в результате экспериментов над животными, она практически исчезла». Или: «Спросите у матери ребенка, больного полиомиелитом, какие чувства она испытывает по поводу того факта, что каждые три дозы вакцины, которая могла бы спасти ее дитя, стоят жизни лабораторной обезьяне».

Противники вивисекции полагают, что пусть лучше умирают или страдают дети, чем подопытные крысы. Их заботит судьба животных, и в то же время они проявляют удивительную черствость по отношению к людям. Эта ситуация перекликается с ситуацией с домашними животными, но здесь есть существенное отличие. К домашним питомцам и людям вполне можно проявлять доброту в равной мере. Одно не исключает другое, и, как мы уже видели, аргументы против содержания домашних животных весьма неубедительны. Но в данном случае невозможно быть одинаково добрым и к подопытным мышам, и к детям. Необходимо сделать трудный выбор.

В отношении более умеренной критики второго типа ученые говорят: «Мы согласны, что страдания животных нужно сводить к минимуму, но это не так просто. В последнее время многое делается для того, чтобы эксперименты были как можно менее болезненными и чтобы этим процедурам подвергалось как можно меньше животных, а там, где возможно, вообще обходились без них. Благодаря этому можно ожидать, что число животных, ежегодно погибающих в лабораториях, будет неуклонно снижаться». Однако, как показывают приведенные мною цифры, все это далеко от истины. Более щадящие методы внедряются отнюдь не повсеместно, а исследовательские программы приобретают все более широкие масштабы. Кроме того, по словам специалистов, одна из основных проблем состоит в том, что эксперименты невозможно ограничить теми сферами, которые непосредственно и очевидно связаны с конкретными формами страданий. Многие из величайших и наиболее полезных открытий совершаются в результате экспериментов над животными в ходе чистых, а не прикладных исследований. Утверждение, что опыты над животными не должны проводиться, поскольку в данный момент их результаты не имеют очевидного применения в медицине, равносильно попытке застопорить научный прогресс в целом.

Этот тезис вызывает все большее беспокойство у наименее эмоциональных и наиболее образованных критиков. Как далеко, выражаясь словами Дарвина, должны зайти «реальные исследования», прежде чем на сцене появляется «мерзкое любопытство»? При чтении некоторых научных журналов, особенно по экспериментальной психологии, невозможно избавиться от ощущения, что кое-кто из исследователей зашел слишком далеко. Именно они порождают в обществе сомнения относительно целесообразности научных исследований в целом. Часть экспертов считают, что пришло время радикально пересмотреть многие исследовательские проекты, иначе в долгосрочной перспективе научному прогрессу будет причинен большой ущерб.

Зададимся вопросом, почему контакты между человеком и животным в лаборатории вызывают столь ожесточенные споры и такую сильную озабоченность. Ответ вполне и даже слишком очевиден: хотя и соглашаясь с тем, что эти действия оправданны и необходимы, мы не можем смириться с мыслью, что человек причиняет животному страдания. Ну а как быть с тем, кто, обнаружив у себя на кухне мышь или крысу, убивает ее палкой, или с тем, кто оставляет на кухне приманку с ядом, обрекая ту же мышь или крысу на смерть? Мы не критикуем их. У нас не учреждаются общества защиты синантропных грызунов – мышей и крыс, населяющих наши жилища, но именно эти животные, только использующиеся в научных экспериментах, вызывают столько комментариев. Умерщвление дикой крысы одобряется, так как она может быть источником инфекции, а лабораторной порицается, хотя ее смерть тоже способствует предотвращению распространения болезней.

Чем объяснить такую непоследовательность? Очевидно, что это мало связано, если так можно выразиться, с нашей объективной заботой о благополучии крыс – синантропных или ручных. Если бы нас действительно волновала судьба лабораторной мыши как уникальной формы животной жизни, мы бы не обрушивались с такими ожесточенными нападками на ее мучителей. Нет, просто наша реакция намного сложнее, нежели мы можем представить. Мы реагируем на дикую крысу как на агрессора, вторгшегося на нашу суверенную территорию, и чувствуем себя вправе защищать эту территорию всеми доступными средствами. Ну а как насчет лабораторной? Не ее ли предки принесли нам эпидемию чумы? Да, действительно, но сейчас она выступает в новой роли, и мы должны понимать, в чем заключается эта роль, если хотим понять природу эмоций, вызываемых у нас ее смертью.

Начнем с того, что лабораторная крыса более не бич, а слуга человечества. Отношение к ней сравнимо с отношением врача к пациенту, которого он готовит к операции, но затем, в экспериментальных целях, ее заражают раком те же самые руки, которые давали ей корм. Специфичны и отношения между фермером и принадлежащим ему домашним скотом. Он заботится о животных, а потом убивает их. Тем не менее мы не осуждаем его поведение, как не осуждаем действия человека, травящего крыс на своей кухне. Так что же мы имеем? Последовательность отношений между человеком и животным в лаборатории предусматривает заботу, а затем причинение боли и смерть. Последовательность отношений между человеком и животным на ферме предусматривает заботу, а потом типовое умерщвление. Последовательность отношений между человеком и животным на кухне предусматривает причинение боли и смерть. Другими словами, мы не возражаем против умерщвления после заботливого обращения или после причинения боли, но возражаем против причинения боли после заботливого обращения. Роль лабораторной крысы в исследовательской работе сравнима с ролью преданного слуги, которого ценит хозяин, но лишь до тех пор, пока его смерть не станет выгодна. Эта аллегория предательства и является причиной всех проблем.

Противники экспериментов над животными горячо оспаривают такую интерпретацию, утверждая, что они думают именно о крысе, а не об этих символических отношениях. Но если только они не строгие вегетарианцы, в буквальном смысле слова не способные обидеть муху, то это заблуждение. Если эти люди когда-либо принимали медицинскую помощь, значит, они лицемеры. Однако, если они честны, то признаются, что на самом-то деле их заботит предательство близости, присущее символическим отношениям между человеком и лабораторной крысой.

Теперь следует пояснить, почему я уделил столько внимания этому образцу человеческого поведения, который на первый взгляд не имеет никакого отношения к теме настоящей книги. Проблема экспериментаторов состоит в том, что им, чтобы успокоить общественность, снова и снова приходится рассказывать, как хорошо они обращаются с лабораторными животными и как замечательно тем живется в чистых светлых клетках в ожидании исполнения возложенной на них важной миссии. Их противников больше всего как раз и возмущает резкий контраст между этими условиями и тем, чем такая жизнь в итоге кончается. Ибо, как мы видели на протяжении всей книги, забота означает доверие, и крыса, в качестве символического слуги, полностью доверяет своему хозяину, который, сначала хорошо обращаясь с ней, по истечении определенного времени причиняет ей боль и заражает смертельной болезнью. Если бы это предательство случалось изредка и по суперсерьезной причине, большинство критиков, пусть и неохотно, мирились бы с такой необходимостью, но, поскольку подобное происходит миллионы раз каждый год, они не могут спокойно относиться к столь многочисленным фактам эмоционального предательства. Если человек способен умышленно причинять боль животному, которое ему доверяло и с которым он совсем недавно заботливо обращался, как можно доверять ему в личностных отношениях? Как может он хорошо относиться к своим настоящим детям, если постоянно обманывает своих лабораторных «детей»? Именно подобные опасения не дают покоя противникам проведения экспериментов с животными, хотя они остаются невысказанными.

Данная иллюстрация имеет определенное сходство с уже упоминавшейся – о коменданте концлагеря, который хорошо обращался со своей собакой и обрекал на смерть узников. В том случае доброта по отношению к животным служила для нас свидетельством того, что даже чудовище в человеческом облике не лишено способности испытывать нежные чувства. В данном случае все наоборот: человек, добрый по отношению к людям, в то же время способен причинять боль подопытным животным. Нас пугает именно этот контраст. Глядя, как добродушного вида военный похлопывает по спине свою собаку, мы не можем не думать о том, способен ли он отдать приказ вести огонь по людям. Глядя на счастливого отца, играющего со своими детьми, мы не можем не думать о том, способен ли он проводить эксперименты с животными. Мы начинаем путаться в системе ценностей. Наша вера в связующую силу телесной близости начинает колебаться, и мы восстаем против того, что называем жестокостью науки.

Нам прекрасно известно, что этот бунт не оправдан, поскольку научные исследования приносят человечеству огромную пользу, но их сущность в корне противоречит нашим понятиям о значении близких отношений, и мы ничего не можем с собой поделать. Тем не менее, заболев, мы бежим в аптеку за таблетками и не вспоминаем о лабораторных животных, которые умерли в ходе разработки этих таблеток.

Данная ситуация сложна для широкой общественности, но не представляет никакой сложности для ученых, ибо они не видят в своих отношениях с лабораторными животными никакого символизма. Исповедуя безжалостно объективный подход к своей работе, они еще на студенческой скамье преодолели эмоциональные трудности. Если они проявляют заботу о подопытных животных, то только для того, чтобы те оптимально соответствовали требованиям, предъявляемым к экспериментальным образцам, а не для того, чтобы удовлетворить свою эмоциональную потребность в телесной близости. Иногда это требует самодисциплины, поскольку даже при самом строгом интеллектуальном контроле телесные контакты способны сформировать привязанность. Подчас в большой лаборатории можно увидеть стоящую где-нибудь в углу клетку с жирным кроликом, ставшим своего рода талисманом данного учреждения, к которому все относятся как к домашнему питомцу и никто не помышляет использовать его в экспериментах. Этот кролик уже выступает совершенно в иной роли.

Людям, не принадлежащим к миру науки, провести такую грань трудно. Для них все животные – обитатели Диснейленда. Если они расширяют собственные горизонты с помощью документальных телевизионных фильмов и начинают забывать игрушечные образы зверюшек своего детства, это происходит в компании не специалистов фармакологических компаний, а натуралистов, которые наблюдают за жизнью животных, а не манипулируют ею.

Таким образом, проблема экспериментатора остается неразрешенной. Подобно хирургу, оперирующему пациентов, чтобы спасти им жизнь, он старается улучшить чью-то участь, но в отличие от хирурга не получает за это благодарности. Подобно хирургу он объективен и чужд эмоциям на работе. И в том и в другом случае чувствительность была бы губительна. В случае с хирургом это менее очевидно, поскольку за пределами операционного блока он может играть роль заботливого целителя. В операционной же этот специалист обращается с телами пациентов хладнокровно и беспристрастно. Если бы сие было не так, нам всем пришлось бы рано или поздно пострадать из-за этого. Если бы экспериментатор привязался к лабораторным животным и начал относиться к ним как к домашним питомцам, очень скоро он просто не смог бы проводить исследования, результаты которых помогают людям противостоять болезням. Он бы пришел в ужас от того, чем ему приходится заниматься. Точно так же, если бы хирург позволял себе проникаться сочувствием к страданиям пациентов, скальпель в его руке мог бы однажды дрогнуть… Если бы лежащие на операционном столе слышали разговоры врачей, они, наверное, были бы поражены их порой шутливым, порой деловитым тоном и оказались бы неправы. Высочайшая интимность проникновения в тело другого человека острым инструментом требует полного отключения чувств от происходящего. Если бы хирург проявлял во время операции эмоции, следующий близкий телесный контакт у его пациентов происходил бы с сотрудниками похоронного бюро.

В этой главе мы рассматривали использование живых заменителей людей в жаждущем телесных контактов мире. Если такие действия любовны, как в случае с поглаживанием и похлопыванием домашних питомцев, они доставляют большое удовольствие, но если контакты не согреты любовью, как в случае с лабораторными животными, то и никакого удовольствия нет. В целом на них приходится множество случаев тактильного взаимодействия, и в этом отношении представители фауны имеют для нас большое значение. Говоря о содержании домашних животных, мы подразумевали, что их владельцами являются взрослые люди, но дети старшего возраста тоже активно контактируют с ними, проявляя в подражание папам и мамам псевдородительскую заботу о них. Поскольку кошки и собаки, как правило, считаются псевдодетьми настоящих родителей, зачастую юные псевдородители больше привязаны к представителям других видов, к которым взрослые обычно относятся с пренебрежением – кроликам, морским свинкам и черепахам. Эти животные, не испорченные суперлаской, представляют отдельный, более закрытый, мир, где юные псевдородители могут найти замену человеческим телесным контактам.

На долю маленьких детей остаются игрушечные животные, которые заменяют заменителей. Они любят их, как если бы те были живыми существами, и испытываемая ими привязанность к плюшевым мишкам не менее сильна, чем привязанность старших братьев и сестер к любимому кролику или обожаемому попугаю. У многих девочек любовь к мягким игрушечным животным сохраняется даже тогда, когда они становятся взрослыми. На одной газетной фотографии, запечатлевшей освобожденных пассажиров захваченного террористами самолета, девочка-подросток судорожно прижимает к себе плюшевого медвежонка Тедди, и это говорит о многом. Когда у нас возникает сильная потребность в успокаивающем телесном контакте, для этого подойдет даже неодушевленный предмет, и это тема следующей главы.