Книга: Запах денег
Назад: 1. Королева красоты
Дальше: 3. Кино да и только

2. Плохая работа

Я нахожу выключатель и зажигаю свет. Проскакиваю через маленькую прихожую и оказываюсь в комнате. Здесь тоже включаю свет и вижу перед собой тушу Печёнкина. Со спины. Ах, ты, сука!
Он стоит на карачках на кровати, без пиджака, в помятой и задравшейся белой рубашке. Из-под неё вываливаются жирные бока. И белая прыщавая жопа. Штаны спущены, а сам он, как упырь склоняется над своей жертвой.
Я вижу только её руки и ноги, торчащие из-под туши этой жабы.
— Не надо, пожалуйста! — раздаётся жалобный стон и меня переклинивает.
Планка или флажок, я не знаю, что именно там у меня падает, но я чувствую страшный беспощадный и разрушительный гнев, рвущийся из груди. Сердце тоже рвётся — в клочья, в хлам, в ремки.
Я хватаю стул, стоящий у стены и, подлетев к Печёнкину, обрушиваю на его хребтину. На голову надо было.
Печёнкин падает вперёд, сильнее прижимая Наташку, а я наношу удар за ударом — по спине, по голове, по рёбрам. Я бью остатками стула, я бью кулаками и ногами.
Он хрипит и сипит, не в силах произнести ни одного слова, а я продолжаю обрушивать на него свою ярость. Он ухитряется вывернуться и посмотреть, кто же это решил его прикончить. Посмотрел? Теперь получай, гнида. Колено приходится ему в нос. Он всхлипывает, разбрызгивая кровь и хватаясь за нос. Кровища заливает постель, пол и всё, что оказывается рядом.
Я стаскиваю его с кровати и молочу, выбиваясь из сил, заставляя выть и захлёбываться в собственной крови. Вот тебе, урод! Сластолюбец. Получай козлина.
— Брагин… — хрипит он. — Перестань… Прекрати… Тебе конец… По… по… жалуйста…
Немного придя в себя, он пытается обороняться. Масса-то у него будь-будь, но ничего, пусть попробует меня достать. Я подпрыгиваю и в прыжке бью носком ботинка ему в голову. Получай фашист гранату от советского солдата.
Я ведь мирный человек. Я даже не возмущался, когда ты послал Суходоева меня завалить, да? Сука! По роже его текут сопли, смешанные с кровью и слезами. Это тебе конец, а не мне! Кажется, перестарался. Да, точно… Печёнкин хлопает глазами, крутит головой и медленно сползает на пол. Я поворачиваюсь к воющей Наташке и… Капец! Это просто жесть…
— Ты кто такая?!
— Эля-я-я… — воет девчонка, размазывая по лицу слёзы, тушь и помаду.
Она пытается натянуть на себя простынь, залитую Печёнкинской кровью, но у неё не получается.
— Какая, нахрен, Эля?! — нависаю над ней я. — Где победительница конкурса?!
— Я… — заикаясь, трясёт она головой, — и… и есть по… бедитель… ница…
— Чё ты мне голову морочишь?! Наталья из Новосибирска победила! Где она?!
— Она, — хнычет Эля, — отказалась… и поэтому я стала побе… дительницей…
— От чего она отказалась? От выигрыша? От титула королевы красоты?
— Да-а-а…
— И где она?
Я смотрю на это горемычное существо и мне так жалко её становится, вот честное слово. Да, мне и Печёнкина уже жалко, уделал я его на волне гнева. Ну, и какой из меня мент и теневой воротила? Тьфу, название одно.
Зелёное платье изодрано в лоскуты. Слава Зайцев счёт космический выставит, тут и к бабке не ходи.
— Откуда ты, Эля? — вздыхаю я и присаживаюсь на край кровати, держась за живот. — Ты проститутка что ли?
— Ты дурак?! — вспыхивает она и тут же заливается горючими слезами.
Желудок схватило. Бляха-муха, больно как, будто ножом вживую вспарывают. Это от нервов, у меня такое бывает. Ещё и не жрал ничего сегодня. Ну и денёк…
— А зачем тогда с этим боровом припёрлась сюда? — устало спрашиваю я.
Я сижу к ней спиной и смотрю в пол. Сейчас, когда дикий гнев и страх за Наташку отступили, я немного плыву, как гипертоник, резко сбивший высокое давление. У меня с бабушкой такое бывало…
— Он меня напои-и-л…
— А ты что, не знаешь, что молоденьким королевам красоты нельзя с толстопузыми козлами напиваться? Мама не учила? Тебе лет-то сколько?
— Семнадцать… Через месяц…
Я только головой качаю.
— Ты москвичка или приезжая?
Ясное дело, не местная она.
— Из Твери, я. На конкурс приехала.
— Понятно. А где остановилась? В какой гостинице?
— У меня билет был на поезд. На ночной. Я думала сразу и уеду.
— Опоздала? — я поворачиваюсь и пристально вглядываюсь в её испуганное лицо.
Она кивает.
— Ну ничего, поезда часто ходят, уедешь на следующем. Тебе призовые выплатили?
Она снова кивает.
— Ну и всё, не переживай. Всё нормально будет. Этот хер тебя изнасиловал?
— Что? — распахивает она глаза.
— Что-что, акт у вас был половой?
Она краснеет так, что даже помада на её лице кажется недостаточно красной.
— Нет, — мотает она головой. — Он не успел.
— Ну, и хорошо, что не успел. Всё, Эля, иди, вот он тебя проводит. Сюда провожал и обратно проводит.
Я бросаю взгляд на молодого охранника, всё это время находившегося здесь. Выглядит он совершенно ошалевшим. Толку от него ноль, конечно, кто только такого на работу принял. Мог бы и помочь в неравной схватке с врагом. Стоит тут.
— Ты живой, как тебя?
— Костя…
— Костя, давай, бери девушку и тащи её к Лиде. Скажешь, что я велел позаботиться.
Раздаётся резкий стук в дверь. Печёнкин стонет, лёжа на полу. Кого там ещё принесло? Номер перевёрнут вверх дном и принимать посетителей сейчас не время. Стук повторяется, на этот раз более настойчиво.
— Откройте немедленно, это дежурная! — раздаётся рассерженный голос.
Этого только не хватало, почему все неприятности вечно прилетают одновременно! Я делаю знак Косте, чтобы открыл, а сам хлопаю себя по карманам, готовясь коррумпировать охранительницу порядка и нравственности.
— Это что тут… — охает дежурная, увидев пока лишь малую часть вселенской катастрофы, разразившейся здесь.
Я подхожу к двери, закрывая собой панораму сражения.
— Вас сколько здесь после одиннадцати?!
Всё-таки, удача иногда поворачивает ко мне своё капризное лицо. В дежурной я узнаю уже однажды подкупленную мной лжесвидетельницу Лену Петрук.
— Елена, я вам всё сейчас объясню, — тихо и дружелюбно начинаю я. — Давайте только выйдем из номера.
Я грудью выдавливаю её в коридор.
— Это форменное безобразие, — качает она головой, давая понять, что дёшево от неё не отделаться.
— Согласен, — с ласковой и смиренной улыбкой киваю я. — Мы сейчас всё с вами уладим. «Всё» значит всё, до малейшего замечания.
Она хмыкает. Зачем этот скепсис, если ты хочешь заработать, милая?
— Елена, я хочу подарить вам всё самое дорогое, что имею, — продолжаю улыбаться я и вкладываю в её моментально захлопывающуюся руку соточку. — Портрет Ильича, вождя международного пролетариата, между прочим.
— Соседи жаловались, девица распутная, драка, — отрицательно мотает головой дежурная. — Боюсь, одного портрета будет недостаточно, чтобы покрыть все расходы.
Я вздыхаю:
— Знакомство с вами мне обходится слишком дорого.
Запускаю руку в карман и выуживаю ещё одного Ильича.
— Что? — хмурится она. — Ну, знаешь, я не…
— К счастью, — не даю я ей договорить, — у него оказался брат близнец.
— Лучше бы у них была тройня, — качает головой дежурная.
— Елена, побойтесь Бога! — говорю я тоном, не терпящим возражений. — Я и так переплатил! Вся ситуация яйца выеденного не стоит.
Она поджимает губы и взяв вторую купюру милостиво разрешает остаться в номере.
— Только, чтобы больше ни одного замечания, иначе я не смогу ничем помочь и буду вызывать милицию. И руки вымой, в крови все. Артист.
Не нужно милицию. Достаточно уже сегодня милиции было. На этом мы расстаёмся. Она идёт на пост, Костя с Элей поднимаются в казино, а я остаюсь с Печёнкиным. Кто-то же должен привести его в чувства и проследить, чтобы он кони не двинул.
Сбрасываю куртку, а потом приподнимаю его за грудки. Ну и туша! Приваливаю спиной к кровати. Он начинает что-то бессвязно мычать. Изо рта вытекает струйка слюны. Присаживаюсь на стул, их тут два было, и жду.
Он шевелит головой и издаёт что-то среднее между стоном и кличем индейцев. Потом открывает глаза и долго тупо и тяжело смотрит на меня. Я тоже на него смотрю. Но думаю сейчас не о нём, а о Рыбкиной.
Куда она делась? Почему отказалась от титула? Поняла, что этот путь приводит вот сюда, в постель Печёнкина или кого-нибудь такого же мудака, как он? Или что? Может быть, она хотела бросить победу к моим ногам, но я не оценил, даже не подошёл? Возможно, она подумала, что так я выразил своё презрение, поэтому психанула и умотала?
И где её искать? И надо ли искать? И вообще, хрен знает, что у неё на уме. А мне надо сожрать «Альмагель», целый флакон и сесть в горячую ванну. Хотя нет, хрен с ней, с ванной, сразу в постель. Очень долгий день сегодня. Долгий и утомительный.
— Брагин, — хрипит Печёнкин, — дай воды…
Я встаю, подхожу к тумбочке и наливаю из графина полный стакан. Возвращаюсь и подношу стакан к пересохшим, покрытым запёкшейся кровью, губам Печёнкина.
Он жадно пьёт, потом морщится и отворачивает голову.
— Там на тумбочке «Анальгин» лежит, — выдыхает он. — Дай две… нет, три таблетки и воды ещё.
Я помогаю ему принять обезболивающие.
— Брагин, — снова начинает говорить он. — Ты е**нулся что ли? Ты чё устроил?
Сказав несколько слов, он останавливается, переводит дух и только тогда продолжает:
— Ты понимаешь, бл*дь, что теперь тебе пи**ец? Тебе надо было меня убить, а сейчас всё. Всё, бл*дь. Сядешь ты, да так, что я тебе не завидую… Но ты мне объясни, правда. Что на тебя нашло?
— Да никуда я не сяду, — устало отвечаю я и поднимаюсь со стула. — Пошёл я, дальше ты уж сам, как-нибудь. В зеркало только смотреть не советую.
— Нет, погоди. Неужели так и не скажешь ничего?
— Сказать тебе?
Я запихиваю руки в карманы и качаю головой.
— Что тебе сказать, Глеб Антонович? Я ведь тебе много раз уже объяснял, неудачную ты ставку сделал. Херовый ты игрок, чуйки нет. Тебе надо было за меня держаться, как за дар небесный, а ты против меня попёр. И что имеешь? Побои? И в ближайшей перспективе обвинение в изнасиловании несовершеннолетней.
— Чего?! — расширяется он.
— Её, кстати, на освидетельствование увезли. Побои снимут, травмы опишут.
— Не было ничего! А если бы и было, то это лучшее, что с ней могло бы случиться в этой жизни. Так ты из-за этой мокрощелки что ли?
— Скорее, из-за того, что ты мудак по жизни. Держался бы ты меня, был бы в шоколаде, в золоте и жемчугах, мы бы с тобой такие дела делали, закачаешься. Но я рад, что ты не дотумкал, тугодум, и не примкнул ко мне. Рад, потому что ты ведь чмо по жизни и мудила. Девчонка шестнадцатилетняя для тебя мокрощелка, понимаешь? Мерзкий ты тип, Печёнкин. Аморальный и отвратительный.
— Ты на себя посмотри! — злится он. — Я все твои делишки знаю, они у меня вот где, все записаны. И ЛВЗ и коньяк твой палёный и джинса. Конец тебе, Брагин, всей шайке вашей.
— Да что ты, серьёзно? — усмехаюсь я. — Прямо всей шайке? Поэтому ты Суходоеву велел меня завалить?
— Что?!
— Как он согласился-то? Да похер, вообще-то, тоже мудила тот ещё был, я даже нисколько не удивлён, что вы спелись. Пусть земля ему будет пухом. Видать всю шайку-то нельзя устранить, не разрешают, да? Расскажи в час роковой, кто тебе команду-то дал? Караваев? Не для записи, просто для понимания. Кому я так насолил? Это из-за катранов московских? Из-за Ашотика? Ты слыхал, кстати, что он Абрама грохнул сегодня?
Печёнкин хмыкает. Знает, конечно. Ну, ещё бы.
— А то, что Ашотика самого уже в живых нет не слышал ещё?
— Чего?! — сдвигает брови Печёнкин.
— А что всей вашей банде кирдык пришёл, тоже не знаешь? Ну да, откуда, у вас об этом никто ещё не знает. Но ничего, на Новый год будут вам подарочки — и тебе, и Караваеву твоему, и Рахметову. В лучшем случае пойдёте на заслуженный отдых, а в худшем — просто пинком под зад с потерей званий и наград. А может и под суд. Ты-то точно, педофил и насильник, своё получишь. Если я не передумаю.
Он не может понять вру я, блефую или действительно знаю то, что он не знает.
— Кто в меня стрелял второй раз? Кого ты подрядил на это дело? Говори, а то бока намну. Думаешь, если на таблетосах, боли не почувствуешь?
Он молчит, думая о своём.
— Эй, — задеваю я его кончиком ботинка. — Не слышишь? Кто стрелял, я тебя спрашиваю.
— Не знаю, — качает он головой. — Не знаю.
Видать, «Анальгин» начинает действовать, потому что он пытается подняться. В это время за дверью раздаются голоса. Я приоткрываю дверь и вижу дежурную по этажу Лену Петрук, пытающуюся задержать белобрысого Костю и… сбежавшую невесту Наташку Рыбкину.
— Лена, — тихонько окликаю я дежурную, — тише, Ильич не любит шума. Мы сейчас уйдём все. Костя беги давай.
Костя молча разворачивается и испаряется.
— Сейчас, Наташ, — киваю я, будто всё нормально, ничего не произошло и меня не выворачивает наизнанку от боли и пережитого за неё. — Куртку только возьму и пойдём.
Говорю так, будто мы расстались пять минут назад, и я просто забежал в комнату за курткой.
Я возвращаюсь в номер и бросаю взгляд на поднимающегося в раскоряку Печёнкина, растерзанного и окровавленного.
— Ладно, товарищ генерал, пошёл я. Жалко, что так разговора и не получилось. Плохой ты человек, неоткровенный. Надумаешь сознаться, звони, посмотрим, что по тебе решить можно будет. Видишь, я даже и в такой момент не отворачиваюсь от тебя. Только ты уж не зли меня больше, сам понимаешь, нервишки истрёпанные, могу и сорваться.
Он хрипит в ответ, и я поворачиваюсь чтобы выйти и… замираю. В дверях стоят Наташка и дежурная Лена. Обе бледные, с раскрытыми ртами, будто приведение увидели.
Ну да, Печёнкин выглядит не лучшим образом, тут не поспоришь. Вся рожа чёрная от крови, рубашка разодрана и в кровавых разводах, да ещё и штаны до сих пор спущены. Я осматриваюсь. Правда, ощущение такое, будто я нахожусь внутри одного из фильмов Тарантино. Обломки стула, смятая, залитая кровью постель, даже штору как-то зацепить умудрились.
Ну, ладно, стёкла не побили, телевизор в окно не выбросили, чего бледнеть-то? Я сую в руку онемевшей Лены Петрук ещё соточку. Дорого мне кураж обходится, с этими Печёнкиными и денег не напасёшься.
Мы молча идём по коридору, подходим к лифтам и ждём. Потом заходим в тускло освещённую кабину, и я нажимаю кнопку последнего этажа. Попадаю с первого раза. Встаю спиной к зеркалу, приваливаюсь к нему. Мой совет Печёнкину распространяется и на меня самого, смотреть не надо.
— Что это было? — тихо спрашивает Наташка. — Это ты его так?
— Ага, — киваю я.
— За что? — качает она головой и смотрит на меня так, будто никогда не видела или, например, не догадывалась, какие страсти кипят в моей душе.
— Он к себе победительницу затащил и пытался изнасиловать. А я подумал, что это ты.
— Ты… Ты из-за меня?
— Ага…
Я смотрю спокойно, с едва заметной улыбочкой. Устал, если честно, да и брюхо никак не отпускает. А вот в её глазах мелькает какое-то беспокойство. Не страх, а беспокойство.
— Ты же знаешь, за тебя я и убить могу, — подмигиваю ей я. — Иди сюда. Подойди.
Она делает ко мне шаг и обнимает за талию, прижимается ко мне и кладёт голову на грудь.
— У тебя что-то болит? — спрашивает она.
— Да, пустяки, — отвечаю я, утыкаясь в её волосы и вдыхая аромат. — Пустяки. Главное, ты цела.
— Я весь вечер… — тихонько начинает она и замолкает.
— Знаю, — говорю я. — Прости, что не смог насладиться твоим триумфом. Дурацкая работа. Ну, ты сама видела…
— Нет, у тебя что-то болит…
— У меня болело сердце, когда я не мог тебя найти. Где тебя носило? Я, между прочим, чуть генерала милиции на тот свет не отправил. Впрочем, он тот ещё засранец. Он первый начал, вообще-то.
Она хмыкает.
— Что? Уехать хотела? Да? Наказать меня?
Она молча кивает у меня на груди.
— Злая девочка.
— Ты тоже злой, — обиженно пыхтит она.
— Я три недели дозвониться не мог.
— Я там танцы разучивала, чтобы тебя поразить, а ты тут… Видела я сколько баб вокруг тебя вьётся… И молодые и старые…
— Зачем ты вообще это затеяла? Разве ты не знаешь, через что проходят королевы красоты?
— Откуда мне знать? Я ни через что не проходила. Принесла фото в Новосибирске в твоё казино и ждала, когда придёт письмо.
— Ладно. Просто больше так никогда не делай.
Лифт останавливается.
— Всё-таки, объясни, почему ты решила участвовать? Ты хотела больше внимания?
Двери открываются.
— Ты дурак?
Она сердито хлопает меня ладошкой по груди и я чуть сгибаюсь от боли — хлопок отдаёт в желудке.
— Что болит? — тревожно отстраняется она и внимательно меня оглядывает.
Двери закрываются.
— Не отвлекайся! — требую я. — Отвечай на вопрос.
— Просто… — она отворачивается. — Просто мне хотелось быть… нет, мне хотелось, чтобы ты мной гордился. Нет, не так… Чтобы… ну…
Лифт начинает медленно двигаться вниз.
— Чтобы ты радовался со мной не только… не только в постели… Чтобы… В общем, я не хочу просто сидеть дома, потому что ты меня стесняешься. Вокруг тебя всегда шикарные бабы, а я… ну, я никто. Просто какая-то смазливая дурочка. А зачем тебе такая? Я хочу быть… быть для тебя кем-то большим… Да что с тобой? Ты не ранен?
Лифт останавливается и в кабину заглядывает элегантный старичок.
— Простите, вы наверх?
— Нет, мы вниз, извините, — отвечаю я и нажимаю кнопку верхнего этажа. — Нет, не ранен, надо перекусить просто. Слушай, ты не смазливая дурочка. Да, во-первых, не смазливая, а красивая, а, во-вторых, не дурочка… Ну, вообще-то иногда бываешь… ну ладно, да, дурочка ты моя.
— Что?!
— Дурочка, — подтверждаю я. — Но в хорошем смысле. И знаешь, ты меня поражаешь. Я всегда жду, что ты выкинешь какой-то фортель. Ты прям загадка всех загадок, не даёшь мне расслабиться. Не надо было это говорить, да?
Она поднимается на цыпочки и тянется ко мне губами. Мы целуемся до самого верха, до момента очередного «дзинь» нашего лифта.
А потом я сижу за стойкой и ем «Геркулес», сваренный для меня Наташкой. Лида ни жива, ни мертва от усталости лежит на стульях и спит. А я заставляю свою королеву красоты рассказывать о подготовке к конкурсу и, собственно, о самом конкурсе.
— Очень жаль, — замечает она, — что ты не видел ни одного моего выступления.
— Мне тоже, — соглашаюсь я. — Но у меня были очень важные дела, поверь. И ты не предупреждала, что будешь выступать.
— Ты кого-то убил сегодня? — тихо спрашивает она.
— Что? — округляю я глаза. — Нет, конечно.
— У тебя плохая работа, — качает она головой, понимая, что поделать с этим ничего нельзя. — Она тебя изнутри съедает…
— Егор Андреевич, — прерывает нас охранник Костя. — Вас там к телефону.
Я с удивлением смотрю на часы. Времени-то ого сколько. Кто же там, Злобин?
— Кто? — спрашиваю я.
— Новицкая, сказала очень срочно.
Что глубокой ночью может быть срочного у Новицкой? В это время даже и любовью заниматься поздно и лениво. Качнув головой, я встаю и иду к телефону. На Наташку не смотрю, и так чувствую её прожигающий взгляд на затылке.
— Алло.
— Егор… — голос её звучит как-то странно, глухо и испуганно.
— Что-то случилось? — спрашиваю я.
— У меня тут Голубов…
— Кто это? Арсений что ли? Зачем ты его впустила?
В один миг усталость и расслабленность оказываются далеко, где-то в другой жизни. Сердце срывается в галоп, а по спине пробегает озноб.
— А я сам вошёл, — раздаётся развязный, злорадный голос. — И знаешь, что я собираюсь делать? Я собираюсь причинить кому-нибудь жуткую боль и страдания. Скорее всего, это будет Иришка. Хотя, ты можешь её от этого избавить. Приезжай сюда, и я её не трону, удовлетворюсь тобой. Только приезжай один, иначе ей будет очень и очень плохо.
— Егор, у него нож! — раздаётся вскрик Ирины, но резко обрывается и мне кажется, что я слышу сдавленный стон.
— Ничего не бойся, — шепчет он. — Приезжай, нам есть о чём поговорить…
Назад: 1. Королева красоты
Дальше: 3. Кино да и только