14. Ну, Брагин, погоди!
В ушах стучат кузнечные молоты, а время не замедляется, оно останавливается. Его просто больше нет…
Что это такое! Какого хрена! Сука! Паша Ропшин, это ты? Это ты сделал? Кто ты такой и чего тебе надо? Собственно, чего надо, уже понятно. Мою бессмертную душу. Откуда ты взялся такой? Пасёшь меня, ждёшь. Терпеливый. Хочешь завалить здесь? Ну да, в самолёт дуру не протащишь, а на поезде долго, пока доедешь, я уже в другом месте, не там, куда ты ехал.
Итак, это не Ашотик. Это, скорее всего, не менты. Теперь моё устранение лишено для них смысла, оно ничего не решает, может быть только иллюстрацией неотвратимости мести, но это вряд ли. Ради красивых жестов такое не делают.
Кто ещё? Печёнкин — нет. Ресурсом располагает, но сейчас моя смерть не в его интересах. Он только на меня и надеется. Вообще-то, наверняка я этого не знаю, но маловероятно. С Киргизом тоже всё понятно.
У нас также имеются Каха, Рыжий… кто ещё? Какой-то там Конь, Междуреченские пацанята, Новосибирские…Нет, всё это слишком невероятно. С тем же успехом можно добавить в число подозреваемых и рассерженную на меня Валю Куренкову.
Когда стреляли в первый раз, мне показалось, что у стрелка азиатские черты. Мог спутать, темно было и расстояние приличное, на нервах, опять же. Но вот вам Ропшин. Тоже азиатские черты. Милый и симпатичный калмык. Совпадение? Не знаю, совпадений не бывает, мне кажется.
Я стряхиваю с себя оцепенение. Ревущая машина, звук которой затихает вдали, скорее всего, увозит стрелка подальше от этого места. Наша тарантайка за ней не угонится. Да и покидать место преступления не самая лучшая идея. Мда… твою же дивизию… А парень, защищавший меня, и чьего имени я до сих пор не знаю, лежит на снегу и из головы его вытекает кровь.
— Звоните в ментуру, в скорую и Скачкову. Давайте все стволы. Сумка есть какая-то?
— Да какая скорая… — ошарашенно отвечают ребята. — Тут двухсотый, труповозку надо.
Коронера…
Парни сбрасывают оружие в бумажный мешок, и я отношу его домой. Радж недоволен быстрой прогулкой, но довольных сегодня вообще нет. Я в темпе накладываю ему еду и снова выбегаю во двор.
Неизвестный, безымянный, не успевший стать знакомым, герой. А этот Ропшин довольно близко подобрался. Был у цели, практически и, если бы не конверты, вернее, тот один, который выскользнул из руки, вместо этого парня сейчас с закрытыми глазами лежал бы я. Или с открытыми.
Вскоре приезжает милиция, всех опрашивают и все мы отвечаем примерно одно и тоже. Мы участники патриотического объединения молодёжи «Пламя» осматривали автомобиль, принадлежащий капитану Рыбкину, на предмет возможного участия в мероприятиях объединения. Внезапно раздался выстрел, и Михаил Леонтьев оказался убитым. И всё в таком духе.
Гильз нет, пулю ещё предстоит достать. А вот звука выстрела не было. Я не слышал, ребята тоже не слышали. А это значит, что киллер имеет пистолет с глушителем. А где он его взял? Надеюсь, не там же, где я…
Гена качает головой и посматривает на меня:
— Ну, Егор, что за каша заварилась?
— Надо как-то, чтоб разговоров поменьше было, — качаю я головой.
— А как? Ментов вона сколько понаехало! Гляди-ка, сам генерал примчался. Это ж надо!
— Ух ты, точно.
Из «Волги» выбирается Печёнкин. В седой каракулевой папахе, в генеральской шинели, из-под которой мелькают красные полосы лампас. О, да вы нарезались, ваше благородие, а нет, поскользнулся просто.
Он подходит к нам с Рыбкиным. Гена вытягивается во фрунт, но генерал на него даже не смотрит.
— Здравствуй, Егор, — говорит он с волнением и вполне натуральной тревогой в голосе. — Тебя не зацепило?
Видать ведомство уже содрогается от очищающего огня, раздутого министром, и генерал Печёнкин хватается за любую соломинку, лишь бы не пойти на дно.
— Здравствуйте, Глеб Антонович. Я цел. Спасибо, что сами на это дело приехали. С наступающим вас, кстати.
— Да какое тут, — в сердцах машет он рукой. Это ж надо, под Новый год, такой подарок. Ну ладно, я сейчас. Я это дело себе на карандаш беру, лично буду контролировать. Мы этого негодяя обязательно отыщем.
Он отходит к своим подчинённым, а Гена удивлённо присвистывает:
— Это чего было сейчас? Я думал, он тебя живьём сожрёт, а он… Может, выяснилось, что ты внук генсека?
— Бери выше, дядя Гена, — говорю я, глядя на ментов, собравшихся вокруг Печёнкина. — Я и есть будущий генсек. Ты сам-то как?
— Да, чё мне сделается-то? — пожимает он плечами.
— С девушкой всё нормально? Как там твоя Лариса Дружкина?
— Да-а-а… — машет он рукой. — С молодухой, оно знаешь как…
— Ну, а что, сам помолодеешь. Так бы сидел перед телеком со шкаликом, а тут надо соответствовать, в кино водить, в ресторацию. Вечная молодость, короче.
Он вздыхает:
— Я это, Егор… на Новый год не приду к вам. Куда Лариску-то девать? Сам понимаешь…
— Да ладно, чего ты стесняешься, — приходите вместе. Родители будут рады. Или, думаешь Наташка не поймёт? Растолкуем, значит.
— Она знаешь какая, Наташка-то. На всю жизнь, говорит, одна любовь и точка. Начиталась книжек разных.
— Гена, не морочь голову. Ты чего, будешь теперь прятаться как подросток? Итак сколько лет дочери посвятил. Имеешь право, короче. Давай, приходи с Ларисой, а с дщерью твоей я поговорю.
— Сильно-то много о себе не воображай, — хмыкает Гена. — Дщерь мою обламывать замучаешься, аль не понял ещё? Это она с виду только такая тю-тю-тю, а внутри характер. А не понял, потому что салага ещё зелёный. Пороху не нюхал. Это я не про сегодня, а так, в целом… про баб.
— Ну ладно, — грустно улыбаюсь я, — дашь мастер-класс, сенсей. И вот ещё что, мне пару-тройку паспортов надо будет.
— Зачем столько? — удивляется Гена.
— На всякий случай. Пригодятся.
Когда милиция отчаливает, появляется Скачков с помощником. Они ставят с другой стороны двора «пазик», теперь будет два поста. Только большого смысла в этом нет. Вряд ли убивец предпримет ещё одну попытку именно здесь, в этом месте. Блин.
Тем не менее, автобус встаёт у въезда в гаражный кооператив. Там всегда паркуются чужие машины, и легковушки, и грузовики, так что в глаза бросаться не будет.
Ребят сменяют. Теперь будет две новых смены. Блин, бесполезное расточительство, честно говоря. И повод для лишних пересудов да кривотолков.
С Новым годом, в общем.
— Виталий Тимурович, — отвожу я в сторонку Скачкова. — А у Миши Леонтьева, были родственники, семья?
— Нет, Егор, вообще никого. Только наши пацаны. Но он, честно говоря, две недели только отработал ещё и друзей толком не завёл.
— Ну, вы позаботьтесь о похоронах, пожалуйста, чтобы всё достойно было и уважительно. И мне скажите, я обязательно должен присутствовать.
— Скажу, не переживай. И вот ещё… ты в его смерти не виноват. Доля секунды и сам бы мог пулю словить. Дело такое…
Я киваю.
Зайдя домой, набираю Куренкова. Он звучит гораздо лучше, чем утром в аэропорту. Пришёл в себя уже.
— Роман Александрович, это Брагин. Не спите?
— Не сплю. Ты там вроде поговорить хотел?
— Хотел, да. Как мне увидеть вас?
— Увидеть, — задумчиво повторяет он за мной. — Ну приезжай сейчас, пока время есть. Потом я сам уйду, а вечером в гости с женой поедем.
— Может в баню сходим, не желаете?
— В баню? — подвисает он.
— Ну, а что? В городскую можно было бы. Грязь бы с себя смыли и в новый год с чистой кожей и чистыми помыслами.
— Грязь не так легко смывается, — отвечает он. — Тем более, с помыслов. Нет, Егор, в баню не пойду, а то улечу в Ленинград вместо Павлика.
— Понятно. Ладно, я тогда подъеду. В течение получаса.
Я выхожу. Кино и немцы. Парни получили инструкции от Скачкова и теперь транспортируют меня, как военного преступника. Бегом-бегом-бегом, пригнувшись, прыг в машину и по газам. А сзади вторая тачка с Толяном и другими крутыми терминаторами.
Вальяжно и по-хозяйски мы мчимся по улицам города, подминая их под себя, и не хватает нам только мигалки, сирены и милицейского сопровождения. В голове звучит музыкальная тема из «Бригады», да только я не Саша Белый. И вот что, очень жаль что Андрей Панин, игравший в «Бригаде» погиб. Он возможно как раз сейчас учится в нашей «Культуре»… Большой был артист… Будет, вернее… Большой!
Куренков выглядит вполне прилично, школу, как говорится, не пропьёшь. Бодрый, энергичный, пахнет не «Шипром», а чем-то французским. Лощёный, элегантный и немного прохладный.
Мы садимся в югославские велюровые кресла, очень, надо сказать, приличные, а его супруга подаёт нам кофе.
— Я варю в джезве, по-турецки, — снисходительно улыбается она.
— Восхитительно, — вдыхаю я кофейный аромат.
И, хотя я предпочитаю настоящий итальянский эспрессо, готов поклясться, этот кофе очень недурён.
— Я добавляю кардамон, — делится со мной секретом жена Куренкова. — Несколько раздавленных зёрен. Хотя, это не зёрна, наверное… Ну не важно, в общем, с кардамоном.
— Ну, что, как жизнь? — выгибает бровь отправленный в активный резерв, подполковник КГБ.
— Всяко было, — усмехаюсь я, — но чтоб так хорошо, ещё ни разу.
Он вяло улыбается.
— А у вас как? — спрашиваю я. — Новая захватывающая работа, новые горизонты. Но отчего же вы печальны? И как так я вас кинул или подставил?
— Печален я, дорогой любимчик богов, товарищ Брагин, — говорит он, — потому что благодаря твоей идее меня перекинули на «перспективный» участок работы. Да только перспектива здесь далёкая и весьма туманная. Говорю без обиняков и предельно откровенно, если ты не возражаешь.
— Напротив, только этого и прошу.
— Ну-ну. А раз перспектива не ясна, чему радоваться? Зарплата у меня остаётся прежней, а оперативного простора для принятия решений намного меньше. И, более того, наш тайный бухгалтер или, как правильно сказать, казначей, наверное… так вот, наш казначей решил, что раз я сейчас не приношу доход, то и нехер меня кормить.
Другими словами, сидел он здесь спокойно, рулил потоками, направлял их в казну, и себе отслюнявливал, сколько считал нужным. А теперь сел на голый паёк. Квартира в Москве, персональный автомобиль и прочие номенклатурные блага — это прекрасно, но… Но не идёт ни в какое сравнение с финансовыми возможностями, получаемыми на прошлой позиции.
— Козёл ваш казначей, плохой финансовый директор, — качаю я головой.
— Большое спасибо за проявление солидарности, — скептически усмехается он.
— Но… — начинаю я, и замолкаю, подбирая нужные слова.
— Вот именно, — кивает он. — Но…
— Роман Александрович, — говорю я. — Очень хочется избежать пафоса. Послушайте… Для меня вы не просто важный член команды. Вы капитан суперпервого ранга и адмирал адмиралов нашего звездолёта.
— Отлично, — качает он головой. — Поцелуй в жопу засчитан, но ситуацию это не меняет.
— Нет, извините, — качаю я указательным пальцем из стороны в сторону. — Это холодная констатация факта, без подхалимажа. Прошу не путать Божий дар с яичницей.
Он поджимает губы.
— То, что ваш финдир мудак, я не виноват.
— Кто мудак? — хмурится он.
— Финансовый директор. Может, он хороший бухгалтер, но стратег говённый, вы уж простите. Вы зашли на охренительно важную позицию, от которой зависит будущее нашей империи. И если он это не может обработать своим головным микропроцессором, надо гнать его поганой метлой в какую-нибудь тюрьму. Шутка.
Куренков качает головой.
— Нет, — продолжаю я, — коньячные и водочные реки с небольшими ручьями виски — это важно. Колбаса и джинсы — тоже важно. Но все эти прекрасные вещи нужно ещё масштабировать на всю страну. Да только рупь деревянный уже обнуляли в нашей истории и ещё обнулят до отрицательных значений, уж вы мне поверьте. Сейчас наша цель — зелёный.
— Кто зелёный? — щурится он.
— Бакс зелёный, — развожу я руками, — доллар, проклятый, будь он неладен. Не йена и не марка, а сраный, простите меня за бедность речи, доллар США. А где его брать? Ну не у туристов же скупать, это ведь смешно, право слово. Внешнеэкономическая деятельность — вот наше будущее. И для конвертации заработанного на условной колбасе, и, что самое главное, для пополнений.
Он перестаёт быть иронично-обиженным и начинает внимательно слушать. Восстань, так сказать , пророк, и виждь, и внемли. Что б мы были без Пушкина…
— Роман Александрович, — хлопаю я его по колену, — где брать грины?
— Где, Брагин? — уже вполне вовлечённо интересуется он.
— В ВЭД! — с победоносным видом заявляю я. — Во внешне-экономической деятельности. А как в этом деле обойтись без таможни? Нет, ну, Роман, ну в самом деле! Никак же!
Он проглатывает эту фамильярность.
— Будем зарабатывать валюту! — финалю я.
— А зачем она нам, если с ней ничего нельзя делать?
— Это с рублём нельзя, — качаю я головой. — А с баксом можно. В международном масштабе! Вот в чём прикол, понимаешь… понимаете, то есть? И ещё долго будет можно, к сожалению. В любом случае, на наш век хватит. Но, это сейчас неважно! Важно перейти на новый, космический уровень. Готовы вы к переходу? Нет? Ну, так надо готовиться. А про финдира вашего… ну, давайте бороться за свои права. Аккуратно только, чтоб не вышло чего. Без излишнего либерализма.
— Брагин, ты не выпил?
— Нет, Роман Александрович, — усмехаюсь я. — Сами знаете, в отличие от вас, не пьющие мы.
— Так! Ты это заканчивай!
— Смотрите, если ваш жлоб вас урезает, я буду передавать им меньше на величину вашей доли.
— Тебя вычислят и примерно накажут за это, — качает он головой. — Вариант так себе.
— Вариант «Омега». Может, и не вычислят. Слушайте, ну не век же нам кишки фаршем набивать! Колбаса колбасой, но нас ждут огромные свершения и невообразимо прекрасная Россия будущего!
— Надо тебя порекомендовать в агитаторы университета Марксизма-Ленинизма, — говорит он, пытаясь показать себя циником, но я-то вижу, что он очень, прям очень-очень хочет мне верить.
— Некогда мне агитировать, товарищ подполковник, надо бабки рубить.
Глаза Романа из потухших, и по-детски обиженных, начинают освещаться если не оптимизмом, то, по крайней мере, надеждой.
— А зачем тебе столько денег? — спрашивает он.
— Это я у вас хотел поинтересоваться, — смеюсь я. — Я свою долю пущу в геополитический проект. А вы куда? Можете не отвечать, если ещё не придумали. Но время придумывать и вообще, время крепко задумываться уже наступило.
— Ладно, Егор, — начинает он, но замолкает, потому что в прихожей раздаётся звонок. — Это Валя, наверное.
Действительно, это она. Я слышу её радостный голос. Она вбегает в гостиную и…
— О! А этот откуда взялся?
— Валентина Романовна, — лучезарно улыбаюсь я. — Привет!
— Па-ап, — игнорирует она моё приветствие. — Зачем здесь Брагин? Как-то он раздражает в последнее время.
— Валя, — укоризненно говорю я, — разве можно так говорить о старом друге, тем более, прямо при нём?
Блин, с ней у меня совершенно не было настроения видеться сегодня. Вот правда, на душе не очень, а ещё её выслушивать, подлаживаться, придумывать, импровизировать.
— Нам обязательно нужно поговорить, — продолжаю я. — Мне кажется, ты в последнее время сердишься на меня. За что только, никак не пойму.
— Сержусь? Что ты! Было бы на кого сердиться, — говорит она и выглядит невероятно сердитой.
— Валь! Ну что такое?
— Что такое? — скрещивает она руки на груди. — Не надо только из себя овечку строить! Мне неловко всё говорить тебе при папе, иначе, я бы объяснила. Доходчиво бы объяснила и максимально понятно даже для самых тупых имбецилов.
— Так, — встаёт с кресла Куренков. — Говорят, милые бранятся, только тешатся. Но давайте вы без меня свои отношения будете выяснять. Валя, ты с нами сегодня вечером?
— С вами, — соглашается она. — Если не поступит более серьёзных предложений. — Но если вы с собой Брагина решите прихватить, то я точно пас.
— Нет, он не идёт, — качает головой Роман.
— Валя, я думаю… — говорю я, но она перебивает.
— Так, Егор, избавь моих родителей от своих объяснений. Не надо тут начинать рассказывать, что именно ты думаешь, хорошо? У меня есть конкретные вопросы по твоему поведению и я хочу, чтобы ты делом показал… э-э-э… свою приверженность идеалам Октября.
— И Нового года, — улыбаюсь я. — Хорошо, давай обсудим, договоримся о встрече и…
— А чего тут договариваться, — возражает она. — Давай прямо сейчас, пока я на взводе и мне есть, что тебе предъявить.
— Слова-то какие, — хмыкаю я. — Предъявить.
— Да. Когда закончишь разговор с папой, — зловеще улыбается она, — пойдём ко мне, я тут рядышком живу.
Блин, так и хочет меня затащить за точку невозврата…
— Да мы вроде закончили уже, — говорит Роман, — обсуждать то есть, что я буду делать со шкурой неубитого медведя. Пока ответа нет, об этом я ещё подумаю. В принципе, Егор, я рад, что мы поговорили.
— Я всегда предпочитаю, чтобы не было никаких даже малейших недосказанностей в деловых отношениях.
— Прекрасно, — хвалит меня Валя. — В таком случае, пойдём со мной.
Усугублять кризис в отношениях с ней я не хочу. А вот попробовать умиротворить её без приношения жертв, это да, хочу. На её территории это будет сделать сложнее, но вступать в малозначимый спор сейчас смысла нет. Думаю, у меня найдутся подходящие слова.
Ещё раз поздравив Романа и его жену, и пообещав на прощание не пропадать и созвониться в первые дни наступившего Нового года, я исчезаю. И Валя тоже.
Она живёт рядышком, практически в соседнем доме, но, чтобы попасть к ней, нужно выйти на улицу и пройтись по морозцу. Ну, что же, так мы и поступаем.
Мы выходим из подъезда, вдыхаем свежий холодный воздух и готовимся к непростому разговору. Вернее, это я готовлюсь. Парни сразу прилипают и следуют за нами.
— Это что ещё за танцы народов мира? — спрашивает Валя. — Это твои люди что ли?
Мои, Валя, мои.
— Ты Снежинского давно видела? — спрашиваю я, меняя тему.
Она пристально смотрит то на меня, то на парней.
— Давно, ещё как давно. Вот о нём, на самом деле, я бы тоже поговорить желала. Понимаешь ты меня?
Подъездная дверь выходит прямо на улицу, а благоустроенный двор располагается позади здания. Я осматриваюсь.
На противоположной стороне улицы замечаю парня с фотоаппаратом. Он перематывает плёнку. Интересно даже, что можно здесь фотографировать? В общем, уличный фотограф. Корреспондент, собственный… Он аккуратно крутит рычажок, и у меня в голове что-то щёлкает.
Парень, выполняя привычную и рутинную задачу, проводит операцию практически не глядя. Сразу видно, профессионал. Мы с Валей уже практически проходим мимо, но он поднимает глаза, и встречается со мной взглядом. И тут мне становится абсолютно ясно, кто он такой.
У него азиатский разрез глаз и довольно милое для юноши лицо. Выглядит он спокойно и безмятежно, но лишь до той секунды, пока не понимает… пока не понимает, что я всё понял.
Щёлк, и всё становится предельно ясным — и что он фотографирует здесь в это время, и, собственно, кто он такой. Щёлк, щёлк, щёлк, будто целая серия кадров вспыхивает в моём мозгу.
— Я согласовываю его кандидатуру в обкоме, — гнёт свою линию Валя, — а он после всего этого отказывается от поездки и выходит из комитета комсомола! Это никуда не годится, Егор, и наказать придётся именно тебя… Брагин! Куда ты понёсся?
Я делаю резкий бросок и мчусь через дорогу. Игорь и Паша стартуют вслед за мной, а фотограф поворачивается и бежит вдоль улицы.
— Надо догнать! — бросаю я своим ребятам.
— Брагин! — кричит Куренкова. — Это что вообще значит?!
Игорь отстаёт, а Пашка вырывается вперёд.
— Брагин! Нет, ну что за детский сад! Брагин! Ну, погоди! Придёшь ещё, попросишь у меня что-нибудь!
