13. Парень из хорошей семьи, уважительный
— Роман Александрович, — тихонько говорю я. — Во-первых, я вас в таком виде никогда ещё не видел, а, во-вторых, правда не понимаю, о чём вы говорите. Как это я вас прокинул на деньги? И причём здесь понятия? Какие такие понятия? Вроде, наши с вами понятия никогда не расходились. Я взываю к вашему профессионализму. Если речь идёт о чувствительных темах, пожалуйста, давайте не будем обсуждать их сейчас.
— Не будем, — соглашается он и отпускает мою голову. — Если ты взываешь, я соглашаюсь с твоим взывом… Только ты мне скажи… Нет, просто, чисто по-человечески, что, что я такого тебе сделал, что ты так вот со мной взял и… фьють…
— Роман Александрович, вы меня расстраиваете. Правда, очень сильно расстраиваете. Вы мне ничего не делали плохого. Исключительно, только хорошее. Поверьте, я к вам с огромным уважением отношусь и никогда бы не посмел… нет, никогда бы у меня в эту сторону мысль даже не шевельнулась.
— Только хорошее, — повторяет он и машет на меня рукой, как на человека законченного, вернуть которого к жизни уже не удастся никогда. — А Валюха мне говорила…
Все четыре часа в полёте, кроме коротких моментов, когда проваливаюсь в дрёму, я думаю о словах Куренкова и гляжу на него. И он, и я сидим у прохода, он справа, я слева, на два ряда позади.
Он раскинулся в кресле и отрубился сразу, как уселся. Голова свесилась на бок, левая рука повисла плетью, и все, кто проходят мимо, обязательно задевают руку, словно это средневековая реликвия, прикосновение к которой приносит удачу и счастье. Правда, сам обладатель и единовластный хозяин этой реликвии выглядит не слишком счастливым.
Мы приземляемся ранним утром. Погода, по словам командира корабля, хорошая, минус двенадцать градусов. Здравствуй, зимушка-зима…
Куренкова встречают у трапа. Чёрная «Волга» с кучей блестящих антенн, серьёзный водитель в штатском, ждущий, когда открыть дверь… Я догоняю Романа, когда он уже подходит к машине.
— Роман Александрович, подождите, пожалуйста.
Он оборачивается и смотрит на меня пустым тяжёлым взглядом, словно силится узнать. Глаза воспалённые, губы пересохшие, ондатровая шапка сдвинута на ухо. Набрался он хорошо, конечно, и четыре часа сна на высоте одиннадцать тысяч метров не слишком помогли. Похоже, у него страшно болит голова и ему очень хочется пить. Ну, потерпи, дорогой товарищ, скоро будешь дома.
— Брагин, — с трудом говорит он надтреснувшим голосом и пытается прокашляться, прочистить горло. — Чего тебе?
— Хочу договориться о встрече с вами.
— Зачем?
— Поговорить надо.
— Поговорить, — неприязненно повторяет он, и я понимаю, что вот в этом состоянии поговорить для него худшая из возможных пыток. — Давай после. Позвони… О чём говорить-то?
— Да есть вопросик один.
— Так ты к Радько обратись. Он за меня теперь.
— Нет, мне с вами надо. Не его уровень.
Роман хмыкает, машет рукой и идёт к машине. А вот нас машина ждёт не на лётном поле, а на парковке. Поэтому вместе с остальными пассажирами мы идём, продуваемые ветром, по заснеженному лётному полю. Дует, не по-детски, под ногами змеится мелкий снежок, и тёплые со сна пассажиры кутаются в пальто и шубы.
Это не Геленджик, детка. Людская колбаса растягивается и, когда её голова добирается до здания аэропорта, начинает втягиваться в его внутренности.
Багаж долго не выдают и, я начинаю злиться, что приходится ждать. Но наконец, мы получаем чемоданы, выходим в зал прилётов и встречаемся с… Пашкой Кругловым.
— Павлик! — радостно обнимаю его я. — Вот так сюрприз! Ты когда вернулся?
— Пару дней назад.
— Ну, и как самочувствие?
— Отличное! — смеётся он. — Теперь уже, как новенький. Ну что, пойдёмте, машина ждёт. С наступающим, кстати. На вечер будут планы?
— Не знаю пока, надеюсь, нет.
Мы едем домой. У Наташки после прошлого раза, когда пришлось ночевать у нас, теперь всегда с собой ключи. Да и Гена на этот раз предупреждён, мы успели позвонить родителям ещё из Анапы.
Мои собирались тихо-мирно сидеть вдвоём дома, но я их планы перевернул с ног на голову за день до Нового года. Впрочем праздничный паёк от тёти Любы они получили заранее, это у нас отлажено и работает, как часики. В любую погоду. Так что хвататься за голову и придумывать, чем бы гостей накормить не нужно. Вообще-то, хоть все свои, но народу наберётся человек семь-восемь, я думаю.
Правда теперь маме придётся весь день торчать на кухне. Ну, хотя бы она будет не одна, а с Наташкой. А вот мне придётся побегать, если друзья-партнёры будут доступны, конечно. Вообще-то, сегодня рабочий день, но в коллективах ясно же какая обстановка, камбэй с самого утра и Дед Мороз, красный нос после обеда.
— Но днём вы мне понадобитесь, — говорю я ребятам. — Так что сейчас поспите, а часиков в десять приезжайте. Игорёк, если хочешь, можешь взять выходной, а Паша Толика дёрнет.
— Не-не, — отказывается Игорь. — Я в порядке. Справимся и без Толяна сегодня.
Зелёный «еразик» стоит на месте, из трубы идёт дымок. Жив курилка. Заглядываю внутрь. Служба идёт. У парней ёлочка наряжена, термос с чаем, бутерброды. Здорово, орлы! Проверив караульную службу, иду провожать Наташку.
Кажется, не так давно я здесь был в последний раз, но чувство такое, как если бы целая вечность прошла, и будто я вернулся сюда из далёкого будущего, успев в нём напрочь забыть и запах, и ощущения настоящей жизни. Эх, если бы можно было навсегда остаться в счастливом настоящем…
Гена выскакивает в прихожую в армейских тёмно-синих трусах и растянутой майке.
— Это вы что ли? — щурится он спросонья. — Чё так рано? Привет, доча… Ну давайте… Заходите…
Он обнимает Наташку, прижимает её голову, чмокает в макушку, а меня легонько хлопает по шее.
— Ну, приехали, значит… Так это… Сейчас чаёк организуем.
— Дядя Гена, вы тут с Натальей сами давайте. Я к своим пойду, а потом увидимся, попозже. На Новый год к нам приходите.
Я иду домой. Поднимаюсь по лестнице и подхожу к двери. Радж слышит. Он не лает, но я очень хорошо его представляю, словно вижу сквозь дверь. Топчется на месте, пыхтит, обнюхивает, царапает в нетерпении дерматин, молотит хвостом, выговаривает, воу-оу-оу и, наконец, разражается лаем, устраивая переполох.
Открываю дверь и оказываюсь дома. Пёс с ума сходит. Ну, иди, иди сюда, разбойник. Соскучился? Я тоже. Ну, ну, да, да. Он прыгает на меня требуя немедленной ласки, объяснений и обещаний на будущее. Ладно-ладно, что-нибудь придумаем, не переживай.
Выбегают родители. Встречи всегда радостны. Мы обнимаемся, улыбаемся, говорим какие-то глупости. Мама бежит на кухню, гремит кастрюльками и тарелками.
— Ну, сынок, как дела? — спрашивает отец. — Ты совсем, смотрю, решил в Москве обосноваться?
Я осматриваюсь. Ничего не изменилось, всё как обычно. Ёлка стоит, так же, как и год назад, не наряженная только, мандаринами пахнет. Такое чувство, будто я второй раз вхожу в одну реку…
— Не знаю пока, пап. Пробиваем с нашей бывшей первым секретарём горкома проект Скачковский. Если выгорит, буду в Москве больше бывать.
— Ещё больше? — усмехается отец. — То есть, это с фабрикой не связано?
— Да, ещё больше, и фабрика тут не при чём, ты прав.
— Ну, ты даёшь. А институт?
— Пойду второго числа. Нужно же сдать там что-то, экзамены какие-то.
Отец смеётся, смотрит на меня, любуется плодом своих былых стараний.
— Хорошо, — говорит, — что у меня таких студентов нет, я бы им рассказал, как учиться надо.
Садимся «пить чай». В моей тарелке оказываются котлеты и жареная картошка. Рядом солёные помидоры и белые грузди. И, несмотря на то, что я вроде и есть-то не хотел, я набрасываюсь на еду.
Шашлык хорошо, и люля хорошо, а домашние мамины котлетки, да солёные груздочки со сметанкой… м-м-м… лучше. Генетический код заставляет кайфовать по полной. Ну и, как результат, вместо горькой кофейной бодрости я чувствую сытую и удовлетворённую усталость, расслабленность и непреодолимое желание вздремнуть минут шестьсот.
Но голыми руками меня не возьмёшь. Вместо постели я иду в ванную, встаю под контрастные горячие и холодные струи душа, умываюсь, обтираюсь и выхожу навстречу последнему дню года.
Часы показывают почти восемь. Ладно, ложиться смысла нет, да и не дадут, похоже поспать. Раздаётся звонок и мама подходит к телефону.
— Егорка, — говорит она, — прижимая трубку к груди, чтобы на том конце не было слышно. — Это тебя. Не успел приехать, уже звонят.
— Кто?
— Чурбанов какой-то, если я правильно расслышала.
Я беру трубку.
— Здрасте, Юрий Михайлович. Вы чего не спите в четыре утра?
— Это у тебя утра, — усмехается он, — а у меня вечера. Так, ты почему улетел, не заехал?
— Так мы же договорились, что до Нового года…
— Это раньше было, до вашего возвращения.
Коньяк, по голосу чувствую. Наш, «французский», сто процентов.
— Ты когда теперь возвращаешься? — спрашивает он.
— Я же вот, как раз, только что вернулся.
— Нет, в Москву.
— Мне экзамены надо сдать в институте, — говорю я. — Пару дней-то это займёт, не меньше. Я ж вообще весь семестр в альма-матер не появлялся.
— Это ничего, это мы поможем. Леонид Ильич про тебя спрашивал.
— Не может быть, что спрашивал?
Неужто Белла доложила о моём выступлении Медунову?
— Не забыл ли я про орден? — смеётся он. — Понял?
— Так вы меня на вручение вызываете? — тоже смеюсь я.
— Нет, не на вручение, — делается он серьёзным. — У нас тут процесс пошёл потихоньку. Но об этом мы сейчас говорить не будем.
— Понял.
— Мне надо с тобой и твоим товарищем с тёмной стороны организационные моменты некоторые решить. И лучше не затягивать. Мы можем и без тебя, конечно, но лучше, чтобы сразу все заинтересованные. Ладно. Почему из Геленджика сбежали? Скучно стало?
Да уж, от скуки чуть не умерли.
— Галина Леонидовна сказала, что не хочет оставаться. Подробности не знаю, я немного отвлёкся от отдыха на дела и проворонил ключевые моменты.
— От отдыха отвлёкся? — смеётся Чурбанов. — У тебя трудовая зависимость.
— Нет, Юрий Михайлович, просто все проблемы, которые решать приходится, экзистенциальные.
— Смотрите, грамотный какой, — усмехается он. — Активист-экзистенциалист. Юный философ. Ладно, о философии в другой раз поговорим. Не задерживайся там.
— Хорошо, при первой же возможности приеду. Поздравляю вас с наступающим. Всю вашу семью. Всех благ, трудовых успехов, личного счастья и финансового благополучия. Поздравьте, пожалуйста, Галину Леонидовну и, если будет уместно… — я оглядываюсь на маму, которая собирается на работу и всё слышит, разумеется, — м-м-м… её папу.
— Её папу? — хмыкает он. — Ладно, посмотрим. Тебя тоже поздравляю, и девушку твою, и родителей. Галине сам позвони, только не раньше десяти, ей выспаться надо.
Я кладу трубку.
— Кто это? — спрашивает мама. — Взрослый человек, по голосу.
Да уж, не ребёнок.
— Странная фамилия, редкая… — добавляет она. — Но где-то я её слышала уже.
— В Москве весьма распространённая, — говорю я.
Даже не знаю, как можно было бы объяснить звонок замминистра внутренних дел…
— Правда? А кто он?
— Ответственный работник, — говорю я уклончиво. — Слушай, а сегодня прямо полный рабочий день?
— Нет, конечно, после обеда всех отпустят, — говорит она и проводит по губам помадой, прикатывает губу к губе и посылает зеркалу поцелуй. — А до обеда по плану новогодний сабантуй, так что работы и не будет, считай. Я когда приду, буду сразу на вечер готовить, я уже вчера кое-что начала, так что должна успеть. Наташа придёт помогать?
Мама отрывается от зеркала и внимательно на меня смотрит.
— Обязательно, — подтверждаю я. — Во сколько надо?
— Ну, — пытается высчитать она, — пусть часам к двум будет готова. А я когда приду, сразу ей позвоню. Так. Ладно, я пошла.
— А подарки? Я же вам привёз кое-что.
— Нет, Егорушка, давай потом, папа уже, всё равно, убежал, пока ты в душе был. Значит так. Спать пока не ложись, выведи и покорми Раджу сначала. И на тебе ёлка. Надо нарядить. Но это позже можно. А, чуть не забыла. Тебе привет от Паши Ропшина, такой милый мальчик.
— А кто это? — хмурюсь я.
Ропшин мне только один известен… Тоже Паша, кстати, Павел Иванович Ропшин — это подпольная кличка Бориса Савинкова, который «Конь бледный». Террорист и социал-революционер, замочивший в своё время министра внутренних дел Плеве, Дубасова, Дурново и генерал-губернатора Москвы. Других Ропшиных я не припоминаю…
— Ну, что значит «кто это»? — пожимает мама плечами, застёгивая серёжку. — Он же у вас в комитете комсомола состоит. Принёс подарок новогодний от фабрики, набор продуктов, конфеты, кофе, чай, колбаса. Он разносил тем, кого не было, вот как тебя. Очень хороший парень, понравился мне, о тебе так тепло говорил. Мы с ним душевно так посидели, отца не было, как раз. Чай с пряниками пили, разговорились, знаешь, прямо отпускать не хотела. Фотографии ему наши показывала. Ты с ним дружи, парень из хорошей семьи, уважительный. У него отец в горисполкоме, не у нас только…
Капец. Это что за Ропшин такой уважительный?
— Мам… А как он выглядит-то?
— Ой, Егор, вечно ты со своими шуточками. Обычно выглядит, рогов на голове нет. Чёрненький такой, красивый, глаза чуть раскосые… Я сначала подумала, кореец что ли, а он говорит калмык. Ну очень хороший. Ты ему скажи, мол мама моя, без ума от тебя. Может, к нам пригласишь сегодня? А то что он там в общаге своей, разве праздник… Так, всё, я побежала, опаздываю уже. Раджа на тебе.
Как только она уходит, я поднимаю трубку и звоню на фабрику, в комитет.
— Алло! — задорно отвечает Галя Алёшина.
— Галь, я тебя обожаю! — говорю я. — Надёжней товарища, чем ты невозможно найти. Ты всегда на посту, молодец! Привет и с наступающим! Какой на сегодня план?
— Ой, Егор! Приве-е-т! Ты приехал что ли?
— Да, товарищ Галя, я приехал. Как ты тут справляешься?
— Не жалуюсь, — отвечает она. — Слушай, ты почему не вчера вернулся? У нас же вечер был новогодний, так тебя не хватало! Ты придёшь?
— Не знаю ещё. Постараюсь. Но у меня дел — только тебя увидеть, да ребят поздравить. И у меня для тебя есть маленький подарочек.
— Мне? Правда?
— Да он малюсенький, Галь, чисто символически.
— Спасибо, Егор, ты такой внимательный. Но это не горит. Если сегодня не успеешь, не беда.
— Галя, слушай, кто такой Павел Ропшин? Красивый калмык с раскосыми глазами.
— Я такого не знаю, — уверенно и не задумываясь, отвечает она.
— Точно? Ты даже не подумала.
— Да чего думать-то? — говорит она и замолкает ненадолго. — Нет, правда не знаю. Он откуда, из райкома что ли?
— Я думал у нас на фабрике работает…
— Нет, тут парни все наперечёт, красивого калмыка я бы запомнила. Кстати, про красивых. Настя-то Курганова замуж выходит. Вот тебе и высшая комсомольская школа.
— Правда? За москвича?
— Нет, не за москвича, а за нашего сибиряка.
— Ну что же, совет да любовь, — отстранённо отвечаю я, потому что Настя Курганова с её амурно-матримониальными подробностями меня сейчас меньше всего заботит.
— Что, даже не спросишь за кого?
— Галь, думаешь, я всех сибиряков знаю?
— Ну, Его-о-р! — недовольно тянет она.
— Ну ладно, — вздыхаю я. — Галина, а за кого Анастасия Курганова замуж выходит?
— За нашего… Снежинского!
За нашего Снежинского… Хм…
— Вроде ж она рада была, что смылась от него. Он кстати не поехал в Тынду, ты в курсе? Мне, чувствую за это дело от Куренковой таких дюлей прилетит, ого-го. Даже не представляю, что она мне устроит…
Вру, конечно, представить нетрудно…
— В курсе, да. Выскользнул. Скользкий, как налим. Вот я и не знаю, как он её захомутал. Видать карьеру пообещал, да только чем он помочь-то может? Может он, конечно, умеет то, что другие не умеют? В журнальчиках своих поначитался, а?
— Да, загадка. Даже не знаю, что сказать. Слушай, Галина, ты не могла бы спросить у кого-нибудь, про этого Ропшина? Вдруг наш, всё-таки?
— Дался тебе этот Ропшин. Даже над шуткой посмеяться не можешь.
— Да, шутка зачётная, поднаторел в порнухе, ты точно подметила. А подарки новогодние от фабрики раздавали? Узнай в профкоме, пожалуйста, разносили по адресам?
— Егор, ну сразу видно, из столицы вернулся. Кто разносить-то будет? Шутишь что ли? Я твой сама забрала в профкоме, вон стоит на полке. Там «Курортные», батончики и две мандаринки. Если хочешь, я, конечно, и принести могу…
— Да нет, не надо, что ты, это я так… просто… Ты их съешь, кстати, а то засохнут.
— Ладно, — говорит она немного разочарованно, — пойду в кадры тогда схожу, раз ты моей зрительной памяти не доверяешь. Перезвони через полчаса, или я сама тебе позвоню. На домашний или в машину?
— На домашний, Галь…
Блин, что за детектив Агаты Кристи? Ропшин Паша, ты кто, нахрен, такой? Я набираю номер директора. Может, он кого посылал? А может, тётя Люба? Нет, про Любин паёк мама говорила. Кто ж тогда? Директора на месте не оказывается. Ходит по производству, коллектив поздравляет, дедушка Мороз…
— Радж, пошли, — встаю я.
Пойду пройдусь и мысли прояснятся. А потом Гале перезвоню, узнать, что там в отделе кадров. И директору. И Платонычу. И Куренкову. Блин, ещё Валя эта, надо с ней как-то сгладить, а то в Москве она крайне недовольной осталась нашим общением. Мстить начнёт, палки вставлять в колёса. Уже, похоже, бате на меня клепает…
Я одеваюсь. Беру несколько конвертов, вкладываю в них купюры и выхожу. После Геленджика морозец щиплется. Ещё и ветерок. А ведь это даже и не мороз никакой. Так, просто лёгкая разминочка.
Стою у подъезда и осматриваюсь. Дверь «еразика» открывается, появляются двое парней и встают у машины. Всё чётко, персональных сопровождающих нет, значит, задача ложится на них. Свистнув Раджа, подхожу к пыхтящей тачке. Заглядываю. Смена уже другая. Перед Новым годом ещё раз сменятся.
Честно говоря, мне вот, блин, прямо не по себе, что из-за меня парни просидят здесь все праздники. Ясно, что они за это получат неплохие деньги, но неприятно. Не царский режим, как говорится. Тем более, кадры отборные, опытные, уважаемые. Я уже давно хотел всех распустить, но Скачков не разрешил. Ладно…
— Ребята, привет! — киваю я. — Как настроение?
— Отличное, товарищ генерал, — хохмят они.
— Молодцы. Вам тут Дед Мороз письма прислал. С наступающим поздравляет.
В салон я не забираюсь, а стою прикрывшись от ветра распахнутой пассажирской дверью. А ветерок ничего так, как раз со стороны двора дует.
— О! — радуются парни. — Письма — это хорошо! Письма — это здорово!
Я вынимаю из внутреннего кармана конверты и один из них выскальзывает и летит на мокрый пол машины. Я резко дёргаюсь, наклоняюсь, пытаясь поймать его на лету и в тот же самый момент… хрусть… будто надо мной кто-то линейку из оргстекла ломает. И тут же на меня сыплются стеклянные осколки.
Где-то вдалеке взвывает и ревёт автомобильный двигатель, а парень, мой охранник, тот, который стоял за мной, вот только что, сию минуту, секунду назад стоял тут… он заваливается и тихо соскальзывает по борту машины.
