Разорвал письмо брата
В Которе, озарённом осенним солнцем, на площади между берегом моря и дворцом Вукана, короля Зеты, Дукли, Диоклетии и Далмации, в воскресенье 1196 года, толпа собравшихся людей восхваляла своего правителя. Вукан со ступеней своей резиденции, полученной в дар от отца Немани, энергично отвечал на их приветствия. У него были причины для самоуверенности и твёрдости, которыми он старался запугать противников и сомневающихся: ему принадлежал очень важный титул – уже в течение трёх лет он был Великим жупаном, то есть Великим князем Зеты, Требиня, Топлицы и Хвосно, то есть Метохии. И всё же, все эти титулы были причиной его беспокойства и неудовольствия. Прошло несколько недель с тех пор как его отец ушёл в монахи, оставив высший титул правителя Рашки и сербских земель младшему сыну, Стефану, тогда как ему, старшему, как он ожидал, должно было принадлежать право на то, что отдано Стефану.
Занятый такими мыслями, он почти не слышал, что ему говорил Душан, один из двух его советников, более привычный к военным действиям, чем к дипломатии. А тут подал голос и Перун, второй советник: «Господин, поверь, я был в прошлое воскресенье в Расе и видел, что и там множество людей было около Стефана. Там нету ни счастья, ни веселья, ни свободы, как здесь, у нас, в Которе.
Если Бог даст тебе здоровье и ты проживёшь с нами долго, не беспокойся о том, что ждёт твоего младшего брата Стефана».
«Скажи мне, Перуне, что ты действительно думаешь? Не увиливай, ты не дипломат, а просто скажи по-военному, честно», – потребовал жупан Вукан.
«Вместо великой славы и чести он будет иметь множество горестей, потому что его книги ему не помогут, когда вскоре на его шее начнёт затягиваться петля. И стягивать её будут и жена его Евдокия, и близкие друзья, разрывающиеся между желаниями Царьграда и своими карманами. А тут и ваш брат Растко, который способен раздать только то, что висит на небе. А то, что на земле, начнёт разворачиваться только после упокоения Великого жупана Немани».
«Ты преувеличил, Перуне. Но спасибо тебе, я в самом деле ценю твою искренность».
Сказав это, правитель Вукан выступил вперёд, оставив за собой двух своих людей, и смешался с толпой народа. Некоторые ему, а он их уже много раз видел на этой площади, сказали, что настало время взять под защиту католиков, один из самых активных посмотрел ему в глаза и сказал:
«Правителю мой дорогой, прошу тебя, проснись сам и разбуди меня. Дукля – страна, которой предназначено расширяться, чтобы её население и её войско увеличивались, чтобы она имела больше полей и скота, чтобы наши корабли были больше и быстрее других. Мы всё это сможем осуществить, если ты захочешь!»
«Хочу, хочу, всё так и будет, и не так медленно, а быстрее, чем большинство народа считает», – сказал жупан Вукан.
А затем все ему рукоплескали, а некоторые и руку целовали.
В Которе близился полдень, и как по команде и правитель, и его приближённые, и стража, да и остальные жители стали постепенно расходиться. Было время обеда, а обед в Дукле был святое. В отличие от Венеции, северной Далмации, Боснии, в которой правил бан Кулин, и Рашки, которая встала под стяг Стефана, здесь время между полуднем и следующим часом было предназначено для сидения за богато накрытым столом. Даже и в монастырях уважали это мирское правило. Так и могло быть, потому что торговля процветала благодаря использованию множества лодок и больших судов. Через Котор и другие населённые пункты Дукли каждый день проходили караваны, оставляя золотники за пищу, воду, соль и ночёвку.
А когда этот блаженный час во дворце завершился, к жупану дуклянскому подбежал вестник и вручил ему какие-то пакетики и узелки от друзей, а также письмо, запечатанное той же печатью, какой и господин Неманя подтверждал, что находящееся в данный момент в чьих-то руках написал действительно он.
«Это от господина Стефана», – сказал вестник, и эти слова прозвучали для собравшихся дворян как гром с ясного неба.
Вукан правой рукой взял письмо как меч, согнул его, сломал печать и внизу прочитал приветствие брата и приглашение вскоре вместе, как родные братья, поехать в монастыри Студеницу и Топлицу, чтобы посетить родителей – монахов.
Ни к кому не обращаясь, он по лестнице быстро поднялся в свой кабинет. Там, уверенный, что его никто не видит, высоко поднял письмо и начал рвать его на куски.
«Да, тебе есть дело до Немани и Анны! А мне ни до чего нет дела. Так же, как Немане и Анне не было дела до меня. Я понимаю тебя, брате, но ты не можешь меня понять. И не надо. Бог знает, какую ты мне учинил несправедливость. Может быть, Неманя не столь виноват и грешен, как ты. Потому что будь ты мне братом, будь ты человеком, ты бы в тот же день отрёкся от подаренного тебе титула в мою пользу. Кто тебе мешал в лицо Немане выпалить правду, что я самый старший сын, что у меня преимущество, а что ты мой брат и что тебе нужно взять именно то, что тебе принадлежит. А так, брате мой, пусть тебе Бог поможет, но сейчас я вижу, что тебе помогает тот, другой, нечестивый, с ним ты вошёл в союз. Ух, тяжка судьба моя…»
В припадке непреодолимой ярости Вукан топтал ногами разорванное письмо Стефана. А затем, чтобы не взорваться, нагнулся и начал с трудом собирать остатки. И когда все их собрал, сделал из них шарик, который поместил над носом, меж глаз:
«А ты, мати, если бы ты хотя немного была похожа на Богородицу, которой клянёшься, могла бы остановить и Неманю, и Стефана, потому что ты образованнее и умнее всех нас. Достаточно было только епископу Калинику шепнуть, кто у тебя твой самый старший сын, твой, мати моя, твой и Божий, а не Неманин. И всё бы было нормально, я был бы в Расе, а ты и отец – в Которе. Вам бы и зимой здесь хорошо было, а я бы с великими воинами вытеснил болгар до Чёрного моря и от Византии получил всё, что под Нишем. А так, ты замерзаешь в каком-то мрачном ни живом, ни мёртвом ящике, на который похож этот твой монастырь. От своих грехов охлаждается и Неманя, и так ему и надо. Разве я должен ехать и везти ему ковры в Студеницу, где он сам своей безумной волей выбрал ложе на камне? Пусть Стефан ему везёт, потому что только он понимает, что родители думают, а я не понимаю ни Стефана, ни своих родителей. О Боже, как я обманут, а даже до сегодняшнего дня верил, что у меня есть родители!»
Плача так и чувствуя себя обиженным, жупан Вукан пошёл в свою комнату, укрылся с головой и заснул. Уставший от всех утренних почестей, обильного обеда и потрясшего его письма брата, он погрузился в сон. Никто из дворян не смел постучать в ту дверь!
