На Горском вокзале царило лихорадочное движение. Время было предпраздничное, впереди — несколько свободных от работы дней, долгожданная пора. Перрон кишел прибывающими и уезжающими людьми. Мелькали возбужденные личики женщин, развевались красочные ленты на шляпках, пестрели дорожные шали. Тут проплывал над толпой стройный узкий цилиндр изысканного господина, там чернела сутана священника; кое-где под аркадами посреди толчеи синели колеты военных, рядом серели блузы рабочих.

Буйная жизнь, заключенная в слишком тесных рамках вокзала, кипела и с шумом выплескивалась наружу, за его пределы. Хаотический гомон пассажиров, перекличка носильщиков, визг свистков, шум выпускаемых паров сливались в головокружительную симфонию, в которой оглушенное ею сознание терялось, умельчалось, волны могучей стихии несли его, укачивали и одурманивали...

Вокзальные службы работали изо всех сил. Изредка среди суеты выныривали красные фуражки железнодорожных служащих, отдававших команды, прогонявших с путей рассеянных, провожавших острым и внимательным взором поезда в момент отправления. Непрерывно суетились кондукторы, нервно бегая вдоль бесконечной череды вагонов; стрелочники — лоцманы станции — выполняли инструкции так же четко и исправно, как громкоговорители произносили объявления об отправлении. Все шло в бодром темпе, расписанном по минутам и секундам, — глаза всех рефлекторно контролировали время, следя за двойным белым циферблатом вокзальных часов наверху.

Но, несмотря на это, мирный посторонний зритель после недолгого наблюдения отметил бы видимое противоречие с привычным, установленным порядком.

Что-то будто закралось в нормированный предписаниями и традициями ход событий; какая-то неопределенная, но все же серьезная помеха встала на пути священной регулярности движения.

Это замечалось в необычно нервных жестах людей, в беспокойных движениях глаз, в выжидательном выражении лиц. Что-то испортилось в образцовом доселе организме. Какое-то нездоровое, необычайное течение кружило по его стократно разветвленным артериям и просачивалось наружу в полусознательных вспышках.

Усердие железнодорожников характеризовалось заметным желанием преодолеть тайную неуверенность, которая украдкой внесла сбой в идеально отлаженный механизм. Каждый из них сбивался с ног, чтобы незамедлительно подавить кошмарную раздражительность, не потерять выверенную до автоматизма точность работы, чтобы любой ценой сохранить отлаженное до автоматизма, утомительное, но зато безопасное равновесие функций.

Все же это была их вотчина, их область, в которой они добросовестно трудились многие годы, казалось, изучив ее насквозь, par excellence. Они были представителями той категории труда, той сферы жизнедеятельности, в которой для них, посвященных в ее таинства, ничто не могло оставаться непонятным, в которой они были единственными, кто был способен совладать со всей сложной системой действий, так что их не могла, не должна была застигнуть врасплох какая-либо загадка. Все ведь давно учтено, взвешено, отмерено — ибо все здесь, пусть и сложное, не превышало возможности человеческого постижения, везде все точно соразмерено, нет места неожиданностям, а регулярность повторяющихся событий просчитана заранее!

Поэтому они испытывали некую солидарную ответственность в отношении плотной массы пассажиров, которым надлежало обеспечить покой и полную безопасность.

Тем временем их внутреннее смятение передавалось публике, от них исходили волны тревожности, разносящиеся неопределенными течениями, беспокоя пассажиров.

Если бы, по крайней мере, речь шла о так называемом «случае», который в самом деле невозможно предвидеть, но который впоследствии можно объяснить, исходя из того, какие события ему предшествовали, — ведь перед случаем и они, профессионалы, оказывались беспомощными, однако даже он не мог повергнуть в отчаяние. Но здесь дело было в чем-то совершенно ином.

Произошло что-то необычайное, словно химера, капризное, как безумство, перечеркнув одним махом исконный уклад событий.

Поэтому им было стыдно перед собой и перед другими, находящимися вне пределов их профессиональной сферы.

В настоящий момент речь шла прежде всего о том, чтобы не разгласить некое «дело», чтобы о нем не узнала широкая общественность. Предстояло приложить все усилия, чтобы «странная история» не попала в газеты, любой ценой избежать скандала.

До сих пор каким-то образом это оставалось строжайшей тайной, лишь каким-то чудом удерживавшейся в узком кругу посвященных. Поистине удивительная солидарность объединила этих людей в чрезвычайной ситуации: все молчали. Лишь выразительные взгляды, тайные жесты и многозначительная игра словами облегчали их понимание. Общественность до сих пор ни о чем не знала. Однако обеспокоенность служащих, нервозность железнодорожников без труда передавалась и ей, подготавливая благодатную почву, чтобы взрастить на ней зерна кошмара.

А «дело» было воистину странным и загадочным.

С некоторых пор на линиях государственной железной дороги появился какой-то поезд, не включенный ни в один из известных реестров, не указанный ни в одном расписании маршрутов, словом, чужак без патента и разрешения. Не удалось даже определить, к какой категории он относился и на каком заводе его изготовили, ибо те считаные мгновения, в которые его можно было увидеть, исключали какую-либо возможность сфокусировать на нем взгляд. В любом случае, если принять во внимание неправдоподобную скорость, с которой он пролетал мимо ошарашенных очевидцев, это должен был быть поезд весьма высокого класса: как минимум из разряда скорых.

Но самой беспокоящей вещью была его непредсказуемость. Пришелец появлялся то тут, то там, неожиданно выныривал из ниоткуда, откуда-то с дальнего участка железнодорожной линии, пролетал с сатанинским грохотом по рельсам и исчезал в дали; сегодня его видели возле станции М., назавтра он выныривал где-то в чистом поле за городом В., через несколько дней с оглушительным грохотом промчался мимо будки обходчика в окрестностях полустанка Г.

Сначала решили, что безумный поезд относится к действующему поездному составу, и лишь из-за нерадивости или ошибки чиновников службы движения до сих пор не удалось установить его принадлежность. Так начались расследования, бесконечные сигналы из разных мест, где его замечали, переговоры между станциями — но все безрезультатно: пришелец попросту издевался над усилиями железнодорожников, постоянно выныривая там, где его ждали меньше всего.

Особенно удручающим являлось то обстоятельство, что его невозможно было нигде подловить, догнать или задержать. Неоднократно устраиваемые попытки погони на одном из самых мощных паровозов, признанном в полном смысле этого слова последним словом современной техники, потерпели позорное фиаско: необычайный поезд играючи бил все рекорды скорости.

Тогда людей начал, начал охватывать суеверный ужас и глухая, придавленная страхом ярость. Ведь это было поистине неслыханно! Много лет подряд поезда курсировали в соответствии с расписанием, введенным сверху, которое составлялось в дирекциях, утверждалось в министерствах, реализовывалось на линиях — издавна все можно было учесть, более-менее предвидеть события, а если и происходила какая-то ошибка или недосмотр, их можно было исправить или хотя бы логически объяснить — а тут вдруг на рельсы выскакивает незваный гость, нарушает порядок, опрокидывает распорядок, вносит в слаженный организм зародыш беспорядка и дезорганизации!

Истинное счастье, что до сих пор этот наглец не стал причиной катастрофы. Это было общей деталью, которая поражала с самого начала. Всегда тот отрезок пути, на котором он выныривал, оказывался в это время свободен; безумец до сих пор не вызвал ни одного столкновения. Однако это могло произойти в любой момент, тем более что он постепенно начал проявлять определенную склонность в этом направлении. Через некоторое время в его появлениях с ужасом отметили определенное стремление к вхождению в более тесный контакт с регулярно курсирующими собратьями. Если поначалу казалось, что он избегал их близкого соседства, появляясь всегда на значительном расстоянии впереди или позади них, то теперь он с каждым разом вырастал на рельсах, оказываясь все ближе к идущему впереди него поезду. Один раз проскочил мимо экспресса по дороге в О., неделю назад едва разминулся с пассажирским на перегоне между С. и Ф., а на днях лишь каким-то чудом сумел не пересечься со скорым из В.

Начальники станций вздрагивали при известиях о таких «счастливых случаях», за которые следовало благодарить лишь двойные линии рельсов и осмотрительность машинистов. Подобные «чудесные спасения» начали в последнее время происходить все чаще, при этом шансы на то, что очередная встреча снова пройдет без аварии, очевидно, уменьшались с каждым днем.

Пришелец из роли преследуемого перешел в активную фазу, его, словно магнитом, притягивало все, что было регулярным и устоявшимся, он начал впрямую угрожать разрушением привычного хода событий. В любой момент история могла завершиться трагически.

Вот и начальник Горской станции в течение последнего месяца жил поистине невыносимой жизнью. В постоянном страхе перед нежеланным визитом он караулил почти без перерыва, ни днем ни ночью не покидая своего поста, который ему доверили менее года назад в доказательство признания «его энергии и необычайной активности». А пост его был важным, поскольку на станции в Горске пересекались две главные железнодорожные линии и сосредотачивалось движение со всей страны.

Сейчас же, особенно с учетом небывалого наплыва пассажиров, работа в подобной напряженной ситуации была крайне обременительной.

Медленно наступал вечер. Вспыхнули огни электрических ламп, задвигались мощные лучи прожекторов. В зеленых огнях стрелок рельсы лоснились мрачным металлическим блеском, извиваясь холодными лентами железных змей. Кое-где в полумраке замелькали тусклые фонарики кондукторов, блеснул сигнал обходчика. Вдали, где-то за вокзалом, там, где уже гасли изумрудные глаза фонарей, чертил свои ночные знаки станционный семафор.

Вот он покачнулся, отклонившись от горизонтали, наклонился под углом в сорок пять градусов и замер в диагональном положении: приближался пассажирский из Бжеска.

Уже было слышно задыхающееся сопение локомотива, размеренный грохот колес, уже были видны светло-желтые фары на передке. Он въехал на станцию...

Из приоткрытых окон высовываются золотистые детские кудри, любопытные женские лица, приветственно развеваются платки...

Толка ожидающих на перроне стремительно движется к вагонам, с обеих сторон протягиваются руки, стремясь встретиться...

Что это за шум там, справа? Пронзительный визг свистков разрывает воздух. Начальник станции кричит что-то охрипшим диким голосом:

— Прочь! Отойдите, убегайте! Пустить контрпар! Назад! Назад!.. Беда!

Плотная толпа резко напирает на легкую балюстраду и ломает ее... Перепуганные глаза инстинктивно поворачиваются направо, туда, где засуетились вокзальные служащие, и видят спазматические, бесцельные колебания фонариков, силящихся остановить какой-то поезд, который на всех парах движется с противоположной стороны по пути, на котором уже стоит пассажирский из Бжеска. Вихри свистков перекрывают отчаянные воззвания рупоров и адский рев людей. Напрасно. Нежданный поезд приближается с головокружительной скоростью; гигантские зеленые бельма паровоза разрезают тьму упырьим взглядом, мощные шатуны двигаются с фантастической, бешеной скоростью...

Из тысяч грудей вырываются ужасный крик наполненный тревогой и безграничной паникой:

— Это он! Сумасшедший поезд! Безумец! На землю! Спасите! На землю! Погибаем! Спасите! Погибаем!

Какая-то гигантская серая масса пролетает над скоплением тел, пепельная мглистая масса со сквозными вырезами окон — слышен вихрь сатанинского сквозняка, веющего из этих раскрытых дыр, слышно лопотание бешено развевающихся жалюзи, видны призрачные личины пассажиров...

И тут происходит что-то странное. Безумный поезд вместо того, чтобы вдребезги сокрушить настигнутого товарища, проходит сквозь него, как туман: через мгновение уже можно видеть, как проскальзывают друг сквозь друга передние части поездов, как беззвучно трутся одна о другую стены вагонов, проникают сквозь себя в парадоксальном осмосе шестерни и оси колес — еще секунда, и пришелец, с молниеносностью фурии пролетевший сквозь прочный организм поезда, исчезает и развеивается на другой стороне, где-то в поле. Все стихло...

На пути перед станцией мирно стоит неповрежденный пассажирский из Бжеска. Вокруг безграничная, бездонная тишина. Только с полей, там, вдалеке, доносится тихое стрекотание кузнечиков, только по проводам, там, вверху, плывет ворчливое бормотание телеграфа...

Люди на перроне, вокзальные служащие и чиновники протирают глаза, будто только что очнулись ото сна, и недоуменно переглядываются между собой.

Было то на самом деле или это какой-то злой призрак?

Медленно все взгляды, ведомые общим порывом, сосредотачиваются на поезде из Бжеска. Он стоит, весь глухой и молчаливый. Только зажженные в купе лампы тлеют ровным, спокойным светом, только в открытых окнах легкий ветерок играет занавесками...

В вагонах мертвая тишина, никто не высаживается, никто не выглядывает изнутри. Сквозь освещенные прямоугольники окон видны пассажиры: мужчины, женщины и дети; все целы и невредимы — никто не получил ни малейшей травмы или контузии. Однако состояние их удивительно загадочное...

Все застыли стоя, обернувшись лицами в направлении, где исчез призрачный поезд; какая-то чудовищная сила заставила этих людей замереть в одной позе и держит их в немом остолбенении; какой-то мощный ток пронзил это скопление душ и поляризовал их на один лад. Вытянутые руки указывают на какую-то неизвестную цель, очевидно, далекую — подавшиеся вперед тела, наклонившиеся торсы стремятся в головокружительную даль, в какую-то далекую мглистую страну — а глаза... остекленевшие, одержимые тревогой и... восторгом, тонут в пространстве без границ...

Так стоят и молчат; не дрогнет мускул, не моргнет веко. Так стоят и молчат...

Ибо пронеслось сквозь них престранное веяние, ибо коснулось их великое озарение, ибо эти люди были уже обезумевшие...

Вдруг загремели звуки мощные и знакомые, окутанные повседневной безмятежностью — удары, упругие как сердце, которое колотится в здоровой груди, — размеренные, привычные звуки, с давних пор возвещавшие одно и то же:

— Бим-бам... — и пауза. — Бим-бам... бим-бам...

Сигналы продолжались...