Светел довольно странствовал, чтобы усвоить: когда сулят показать скорый путь, добром это кончается редко. Семьдесят семь бед, пока выпутаешься назад на дорогу! – долгую, зато верную. Либо вовсе голову сложишь, Туманная щелья не позволит соврать…

Всё же Светел доверился коротышке-морянину. От Последних ворот ко дворцу вела прямоезжая улица, звавшаяся Царской, но там юрово было – мышь не проскочит. Морянин без раздумий нырнул в переулок, потом на тропинку вдоль ворги.

– А ты шустрый… для горожанина, – сказал Светел, прыгая на ту сторону по скользким камням, чуть казавшимся над водой.

– Воровал после Беды, – кратко пояснил проводник. – Все лазейки разведал… Меня Хшхерше звать, если что.

– Хеш… Как?..

Гребни теремов то казались впереди, то прятались за крышами и заборами. Город был огромен и непонятен. Задворки, горбатые мостики, стены, развалины, перелазы… Светел сперва считал их, запоминая дорогу, но сбился и бросил. «Заведёт не туда, удавлю…» Наконец кривой переулок распахнулся улицей, а та – площадью. Здесь, против ожидания, людей было немного, все схлынули вслед за одриной, в давку возле ворот.

Вот, стало быть, и дворец!..

Красное крыльцо, гульбища, окошки с белым стеклом, деревянные кружева… гнутые чешуи острых кровель, растущие одна над другой… По сторонам – свисающие хвосты тумана, где сходятся малые зеленцы… жестяной скрип махавок, указующих ветер под самыми облаками…

И тын кругом.

Внушительный, с разбегу не очень-то перескочишь.

С воротами и калиткой. С зубчатой оградой над рельей, чтоб страже похаживать, а случись нужда, и стрелять.

Сейчас там никого не было.

В другой раз Светел, может, призадумался бы перед роковым шагом, но где-то за спиной обтекали кровью колодки. Не медля, он пересёк площадь, и люди, кто попадался, спешили отпрянуть. Светел достиг ворот и, не заметив кольца, грохнул кулаком в створку:

– Отворяй! У витязя Царской дружины до царевича поспешное слово!

Кулак был что надо. Калитка дрогнула, простонав, а меж зубцами возникла голова в белой войлочной шапке.

– Ступай проспись, витязь кружальный! Ещё чего выдумал!

И скрылась.

Светел примерился к воротам. Небось не сегдинский двор, где он покинул щепки для печки и напуганных плотников. Здесь так не управишься. Во дворе стража. Не с боем же прорываться.

И отступить нельзя.

И ждать некогда…

– Слышь, витязь, – сказал Хшхерше. – Вон било висит. Чтоб каждый, кто не чает правды добиться…

Светел метнул взглядом. Било вправду висело. Изогнутое, железное. Снабжённое колотушкой. Подвязанное, чтоб ветром не раскачалось. Заголосит – услышит полгорода. И весь дворец, от теремов до подвалов.

Воинство приучило Светела решать быстро.

Он сделал шаг…

За калиткой послышалась очень знакомая ругань, звук короткой расправы.

– Куда бердыш прислонил? – рычал голос, веявший бедовниками и морозом. – Такого рынду титькой прибили! Бахолда лободырый! В шмарнике утоплю!

Жалобу виноватого стража унесло ветром.

– Косохлёст!.. – во всю мощь лёгких заорал Светел. – Косохлёст, я это, отворяй живо, курицын сын!..

На месте чужой рожи тотчас вынырнула знакомая, рассерженная, готовая крыть и назначать кары. Косохлёсту потребовалось мгновение.

– Незамайка, пендерь лесной! – ахнул он и, кажется, сиганул с надвратного хода. Что-то лязгнуло, калитка распахнулась, Косохлёст сгрёб Светела в охапку, стиснул до хруста. – Какими ветрами? И дядя Неуступ здесь? Вот Аро обрадуется…

– Погоди, – торопливо начал Светел. – Один я. Ранен лежал. Неуступ мне велел, как встану, сюда… К царевичу проведёшь?

– Занят царевич. Устроишься пока в молодечной, а вечером… – Косохлёст увлёк Светела во двор. Хшхерше сунулся было с ними в калитку. – Ты ещё куда? Улицами гуляй.

– Меня дождись, – велел Светел коротышке. И повернулся к побратиму. – Веди скорей, говорю. Где царевич?

– Занят он, сказано. С боярами о важном решает.

– Важней, чем безвинного от лютой смерти избавить?

Они взошли на крыльцо. Светел поклонился порогу.

– Ох, Незамайка, – завёл глаза Косохлёст. – Дождусь я твоим радением пряничков печатных и орехов в меду… Кого спасать исполчился?

Светел стал говорить, торопясь передними комнатами. Мимо сновали слуги с подносами. Изваяниями стояли рынды в белых кафтанах. Он едва замечал. Сбоку открылась низкая дверь, мелькнула рыжая борода – вылезший великан при виде незнакомца мгновенным движением убрал за себя двух девок. Какую-то чернавку и…

– Нерыжень! Сестрёнка!..

Она удивлённо вскинула брови. Косохлёст потащил Светела мимо:

– После, брат! Недосуг… И что, будто остановился палач?

Когда скрылись, царевна Эльбиз повела носом:

– Это кто? Говор больно потешный. И тебя вроде знает!

– Незамайка-дикомыт, отрок наш, – ответила Нерыжень. – Помнишь, баяла я, как мы с братом ему гусельки перелаживали, а дядя Сеггар латной рукавицей учил? Ан гляжу, не отрок, витязь уже. Пояс боевой в серебре…

Царевна не стала спрашивать, зачем такого славного дурня Косохлёст утянул прочь, едва дав рассмотреть. Братство братством, а чем меньше народу болтает о её тайных вылазках, тем и лучше. Нежное сокровище Андархайны лишь вздохнуло:

– Парням опять всё веселье! То казнят, то вступаются! А я в тереме сиди, не знай ничего!

В великом чертоге дух перехватывало от пышности и красы. Потолки в три сажени, ещё не потемневшие от пыли и копоти. Золотое мерцание дерева, раскинувшего кольца и смоляные прожилки на любование глазу. Войлоки на полу и стенах, и каждый таков, что во всём свете не сыщешь. А почёту! Красный боярин Трайгтрен, молодой Мадан, Инберн Гелха! Лучшие кормщики, ремесленники, купцы! При жёнках в нарядах, кипящих старинными жемчугами!.. Шапка с головы, очи в пол, языку немота!

И одно слово, витающее меж стен: «Узаконение…»

Светел туда вошёл, как на бранное поле. Косохлёст что-то говорил, он не слушал, не слышал. Глаза были только для престола на возвышении. Вот северная стена, балдахин, под ним царское кресло…

…Пустое…

Светела шарахнуло в лопатку Ялмаковой секирой.

Не выслушает!

Стомился праведный, почивать лёг, будить не велел…

«Мне что, прямо здесь клеймо объявить?!»

С отчаяния он сделал самое глупое, что мог выдумать. Взревел в полный голос, как давеча у ворот:

– Царевич ваш где?..

Под потолком загудело. Разом смолкли праздные голоса. Весь чертог уставился на святотатца. Подхватила бердыши стража. Седовласый боярин зашарил у пояса, ища меч. Промелькнула злорадная улыбка Мадана… а Светела осторожно тронули сзади.

Он крутанулся. Увидел парнишку меньше себя на полторы головы. Русые волосы, чужого кроя кафтан вроде тонкого тегиляя. На руках – большая серая кошка.

Детская ожившая память на миг всё заслонила. «Шерстинка в шерстинку…» Ладонь быстро примяла кисточки на ушах, тронула пушистое горлышко, дрожавшее довольным мурлыканьем…

Ох, мимо лётом, всё мимо! Светел обратил к пареньку спину.

– Царевич, спрашиваю, ваш где?

Ответил Косохлёст, не знавший, плакать или смеяться:

– Пендерь… рядом с государем стоишь…

«Что?..» Светел медленно повернулся.

Круглое лицо… глаза какие-то рыбьи…

– Я вижу, – сказал Эрелис, – славный Неуступ по-прежнему растит безудержных храбрецов. Всё ли ладно в Царской дружине?

Светел, спохватившись, преклонил колено по-воински:

– Знамя Поморника стояло крепко у Сечи… государь… а дальше не ведаю.

– Что ж так?

– Велено было мне, как поправлюсь, нести мечи прямо тебе.

Во взгляде царевича возник намёк на улыбку.

– Мечей своих ты мне пока не доставил, а вот с неким делом, говорят, чуть ворота не вынес. Рассказывай, витязь.

Светел вновь ощутил, как утекают мгновения.

– На твоём, государь, пороге безвинно кровь проливают!..

Эрелис слушал, постепенно прикрывая глаза. Вот и случился его первый суд в отеческом городе. Девственный указ. Начало правления. «Я видел, как уезжала телега. Мне сказали: Шегардай просит казни. И я не позвал правдивого Мартхе, больного из-за моей глупости. Мне сказали: так празднуют увенчание. Не брезгуй людьми, нёсшими на руках твои сани… И я послушал. Я, видевший казни из-за судебного нерадения и корысти. Я. Их. Послушал?»

– Если этот раб ещё жив, пусть живёт, – приговорил он коротко. – Если с него ещё не сняли прежнюю бирку, пусть снимут. Тебе, витязь, дарую о нём хозяйское володение. Я, Эрелис, сын Эдарга, так решил и так говорю.

«Вышней волею, Злат, ты ныне приехал! Вмешаться не побоялся. За меня честь мою оградил. Вот истинно праведный, и пусть хоть словечко ещё мне дерзнут о низком рождении! И ты, Незамайка… свежим ветром с путей доблестных прилетел…»