Позже врали, будто от его голоса в пряслах стены родилось эхо, с башни посыпались камни, а туман пугливо отпрянул. Людям трудно бывает истолковать жутковатый восторг, нападающий в присутствии истинного вождя. Поэтому в сказаниях взоры праведных жгут врага молнией, а боевой клич рушит холмы. На самом деле Светел всего лишь притопнул ногой, как перед кулачным ристанием, утверждая своё присутствие на земле. Его движение бросило по толпе едва заметную вспышку, разбежавшуюся кольцом. Нужны были особые глаза, чтобы её различить.

Что-то почувствовал Темрюй – и опустил кнут, а потом вовсе свернул и положил у ноги.

Что-то смутно ощутил Верешко – и схватил за руку Тёмушку, глядя на Светела с невозможной надеждой.

Чему-то удивился Злат, кровнорождённый, росший на коврике у дверей праведных.

А ещё старики потом говорили, будто в воздухе потянуло весенней грозой. Люди, придавленные близостью смерти, ожили, вздохнули, подняли головы.

Болт Нарагон увидел всего лишь плечистого парня в потасканном дорожном кожухе, посмевшего нарушить ход казни. А вот что бросилось ему в глаза, так это косы, стянутые ремешками.

– Черёдники! – рявкнул боярин. – В батоги наглышку!

Шевельнулся только Борво, стоявший с паробками у подвыси.

– Прости, боярин, – тяжело проговорил Киец, вполне понимая, что отказа Болт ему не забудет. – Мой ответ, чтоб народишко безобразий не учинял. Он же не учиняет?

И покосился на Светела: «Откуда ж ты взялся на мою голову, дикомыт…»

– Что творишь, ребятище? – горестным эхом отозвался Кербога.

Болт считался лютым бойцом, но терпением и тонкостью не блистал. Он полез из важного кресла, готовый схватиться за меч:

– Да я… да тебя…

Светел обрадованно расправил плечи: «Ужо переведаемся!»

Толпа качнулась, глухо заворчала. Ухарей-нарагоничей успели в городе невзлюбить, и нелюбовь цепляла боярина: каков запевала, таковы подголоски! Твердила, предводитель кузнецов, не стерпел угроз сыну, хотел говорить, но встрял Злат.

– Погоди гневаться, высокостепенный, – проговорил он мягко и так, словно имел на то полное право. – Господин Шегардай крепок древними вольностями. Он вечем стоит и своих старцев слушает, а теперь ещё и праведного царевича…

Показалось ли Светелу, что о царевиче было сказано для него и с намёком?..

– Мы же с тобой – служивые гости, – продолжал скромный купец. Болт, багровый от ярости, сел обратно в кресло, наверно, он что-то знал. – Лицо ли нам властвовать казнью, не нами затеянной?

Болт всё-таки не сдержал сердца:

– Не бывало доселе, чтобы в Шегардае слушали дикомыта! Или этот шатун – сын красного боярского рода, чтобы моему приказу перечить?

Светел, подхваченный шальным и злым вдохновением, тем временем сдёргивал с кос ремешки. Как перед боем, когда суждено стоять до конца.

– Нет, – проговорил он, улыбнувшись нагло и широко, во все зубы. – Не боярского я рода! – Что было истинной правдой, его щитом и тайным мечом. – Кому шатун, а кому опоясанный витязь. В Царской дружине моей кровью не погнушались!

Сказал и уверился, что имя Сеггара Неуступа пустым звуком здесь не было. Болт из багрового стал пятнистым, Киец смотрел с удивлённым уважением, а позоряне чуть подались прочь, освободив клочок пустого пространства. Светел тряхнул головой, метнув по плечам жарые пряди, чуть заметно пробитые серебром. Народ, незримо увлекаемый волей праведного, гудел, волновался, ждал решительного слова.

Светел глубоко вдохнул:

– Кривое дело здесь совершается! – (С колодок и настила одрины капала кровь, времени у обречённика оставалось всё меньше.) – Явлена была воля вышняя, да так ли уразумели её? На чём стоять царству? На смерти безвинной?

– Боги взашей не тычут, – прозвучал где-то рядом очень молодой, почти мальчишеский голос. – Боги наветки дают и крепко думать велят.

«Кто таков?..» Светел оглянулся. Среди позорян стоял недоросль в поношенном жреческом облачении, с посохом и сумой через плечо. На посохе блестел маленький трилистник. «Моранич?..»

– А и поразмыслим, желанные… – Невысокий человек мял шапку с перьями цапли. Он сглатывал, робея говорить, но и молчать совестился. – Вспомним, как здесь, у Последних ворот, царь Аодх однажды явил великую милость…

«Аодх?!»

– Нашёл что вспоминать! – Ещё жрец, рослый красавец. Богатые ризы, привычная властность, но… какой-то веником прибитый. Словно вчера ризы были впору, ныне обвисли. – Праведный Аодх, первый этого имени, лишь простил вора, а великой казни не отменял!

«Не отец…»

– Праведный царь стоит перед Богами, – твёрдо произнёс недоросль. – Ему воля решать, на чём зиждить правление.

Болт Нарагон бросил насмешливо:

– Может, гонца пошлём в Выскирег? К владыке Хадугу?

«Царская загадка, – почему – то вспомнилось Светелу. – Не разнять, не сломать, а и оставить нельзя…»

– Можно поближе, – по-прежнему мягко возразил Злат. – Царь Андархайны ещё не увенчан, владыка далеко, но разве пуст престол Шегардая?

Болт с досадой поёрзал в кресле:

– Нет бы доказнить и веселиться, столы столовать… Полгода злодея выискивали, полдня обходом возили… не найдёшь на норов угадчика!

За шумом сходбища его понял разве что Борво.

Люди шумели на разные голоса:

– Верно говорит учёный купец!

– Да кто таков, чтоб здесь рассуждать? Не знаем его!

Верешко услыхал, опять бросился в кулаки. Ткнулся в Угрюма.

– Я знаю доброго Новожила! – крикнул Угрюм.

– Притча важная, притча страшная…

– Царевичу суд! – требовали водоносы.

– Венец принял, пусть за дело берётся!

– Послать к Йерелу! – согласно ревели кузнецы, братья Кийца.

– Послать недолго, а допустят ли пред светлые очи?

– Строго там. Недолог от ворот поворот.

Светел хотел подать голос. Злат нашёл его взглядом, чуть улыбнулся, поманил:

– Ты, друг мой, скор на ногу и бесстрашен. И в городе человек новый, ничью сторону не держишь. Ступай, царский витязь, к третьему сыну! Не убоишься отнести наш спор ему на порог?

«Так вот ты к чему царевича поминал! Хитёр с людьми говорить…»

Светел весело и свирепо топнул ногой, заново пустив золотые вихри в толпу:

– А отнесу! Ещё я сына вашего не боялся!

Кругом стали смеяться. Незло, с облегчением.

– Что с дикомыта возьмёшь.

– Они праведных и близко не видели…

«Ага, с тех пор, как они от нас… то есть мне ли… да тьфу на вас всех, где дворец-то? Куда мчать?»

– Я с тобой, витязь, – подскочил коротышка. – Скорый путь укажу!

И сунул Кербоге дудку, на которой играл. Мол, сбереги, пока туда-сюда обернёмся.

– Стой, ребятище! – Кербога цепко стиснул рукав. Светел еле успел проглотить бранное слово. Скоморох тянул из ворота кожаный мешочек, повитый ремешками и чёрный от застарелого пота. – Возьми вот! Покажешь, если слушать не станут…

– Ага, – кивнул Светел. На расспросы не было времени. Вперёд во все ноги, а уж там разберёмся!

– Поди, поди!.. – неожиданно зычно заорал коротышка. Крик, подхваченный десятками уст, вкатился под воротную башню. – Дорогу! Царский витязь до царевича поспешает!..

Старцы на подвыси переглядывались, кутались в шубы. Болт подпёр щёку ладонью:

– Ума лишился народишко. Из-за бездельного кощея праведного тревожить взялись. А послали кого!

Борво усмехнулся, гладя усы:

– Рынды пришибут, поделом станется.

– Пришибут, да не нас, – тронул обереги седобородый рыбак. – Наше дело сторона.

Кербога с дудкой в руках протолкался туда, где стояли кувыки. Послушал, примерился, начал подыгрывать. Голосница плескалась меж землёй и туманом, скорбела, торжествовала, звала.

Тёмушка потянула за руку Верешка:

– Отик подойти велит.

Тот кинулся, холодея: нешто всё зря? отвернулись, вылетела душа?! Тёмушка подбежала следом, за ней Угрюм. Палач обратился к торговцу, как к самому взрослому и разумному:

– Хочешь помочь? Добудь барана или козла, освежуй, да смотри шкуру изнутри не запачкай…