Через Дикий Кут, как обычно, мягкими волнами катился туман.

Он зарождался над Воркуном, плыл тонкими волоконцами по дыханию ветра, густел, путался в прибрежных кустах, полз через шепчущие куговники, перетекал над ручьями и скалами, над трясинами и тайными тропками… кутал мшистую полянку, облюбованную станицей Шурги.

Сейчас псов здесь не было. Стая вновь ушла на бедовники, сменив туманную сырость на привычный мороз. Шурга обещала вернуться. Она была в тягости, ей уже снилось гнездо и пушистые тёплые колобки – шерстинка серебряная, шерстинка стальная. Её человеку будет позволено ласкать их, брать на руки. Шурга что-то знала про Мглу и этих щенков. Но не рассказывала.

Славная полянка…

Здесь, на воле, можно перехватить костылик по-боевому и заставить воздух гудеть. Можно свернуть мочальный пояс пращой и мишенить в гибкую талинку, пока не закончатся припасённые камни.

Идя сюда, на углу Малой и Клешебойки он заметил Опалёниху. По счастью, лишь издали. Неистовая бабища, оборванная, простоволосая, брела улицей, распугивая прохожих.

– Ты сыночка обидел? Точно – ты! Рёбра твои сгниют, черви глаза выедят! Сыночка… жадобинку… Проклинаю-у-у…

Люди шарахались. Уличная ребятня сперва кидалась грязью, потом стало боязно. Все знают силу материнского проклятия, вдруг да краем зацепит?..

На заветной полянке Мгла снял рубашку, прилёг на живот между крепким стлаником и корнем, вылезшим из земли. Положил на них руки. Примерился. Вобрал воздух. На выдохе медленно поднял себя над землёй. Сперва лежевесно. Потом, держа равновесие, так же медленно устремил к небу ноги.

Из правого плеча, а после из левого ударила слепящая боль. Он ждал её. В руках не стало владения, его повело, земля скакнула навстречу… Но только на миг. Мгла впервые не уступил. Овладел дрогнувшей плотью. Заново подчинил руки и не упал, а улёгся собственной волей.

И лишь тогда вцепился зубами в мох, крепко зажмурившись, потому что из глаз потекли слёзы.

Когда отпустило, он сел, выплюнул зелень, неторопливо оделся и сказал дальним зарослям:

– Выходи…

В кустах обиженно помедлили. Потом густые ветки раздвинулись. Из-за шкельи у края прогалины выбрался мальчик. Босоногий камышничек. Младший брат Дайши, если верить лицу.

– И вовсе я не прятался!

– Ты… давно сюда ходишь…

– Здесь граница угодий, – ответил мальчик гордо. Подумал, добавил: – А я видел, что ты видишь меня!

Мгла молча ждал.

– Пойдём, – сказал камышничек.

Приглашение не удивило кощея. Отрок повёл его сквозь неизбывную осень Дикого Кута. Повёл без тропы, верней, тропа здесь была, но особенная. Она как бы возникала там, куда ступал вожатый, а за спиной пропадала. Свой сыщет, чужому не надобно.

Камыши стояли дебрями, зелёных и сухих пополам. К воде вёл узкий лаз у самой земли. Сторонний человек не заметит, заметив, не поймёт, а и поняв – навряд ли пролезет. По ту сторону ждала маленькая челпанка. Округлая корзина из крепкой лозы, обшитая промасленной кожей. Слаженная теми же руками, что лебединое судёнышко Дайши, только без украшений.

Рукава проток сходились и расставались. Ни дерева, ни приметного камня, чтоб опознаться. Плавай кругами, ищи-свищи в путанице серых вод, за пеленами туманов!

Длинной тенью обозначилась впереди Ойдригова стена. Мощные каменные быки, попиравшие незримые острова. Высокие круглые перемычки, остатки ржавых решёток в лохмотьях рыжей травы… По верху стены тянулся боевой ход. Широкий – телега проедет. Кто лазил туда, утверждал, что ход был исправен, но лазили немногие. Боялись камышничков. Лодкой через плёс было как-то верней.

Стена проплыла над головами, отдалилась, растаяла в паоблаке…

Мальчишка, знавший в плавнях каждую струйку, уверенно выгреб на широкий разлив. Здесь под днищем челпанки чувствовалась глубина. Гладкие волны ласкали плавучий остров, свитый из камышовых снопов, а на острове стояла деревня. Волька, как говорили в Шегардайской губе. Круглые вежи с плетёными стенами и толстыми крышами из несчётных серых стеблей…

Те самые вежи, куда не отваживалась войти немая Ракита.

Здесь жили своим законом, совсем не таким, как в каменном городе, бесконечно далёком, оставшемся за покровами, за гранью миров.

Две женщины, полоскавшие бельё с наплавных деревянных мостков, при виде челпанки оставили пральники. Лодка ткнулась в причал, отрок бросил верёвку на чурбан, ловко выскочил через борт. Мгла выбрался следом. Под ногами угадывался ходун, но ходун упругий и плотный, как хороший торфяник. Мгла даже не стал забирать из лодки костыль: что толку в притворстве?

Ему навстречу на маленький исад уже вышел старейшина. Седовласого мужа сопровождали крепкие сыновья, да и бабы с девками неробкого вида. Все они, впрочем, почтительно держались опричь.

Некоторое время старейшина и Мгла рассматривали друг друга. Оценивали, примеривались, не спешили. Потом камышничек склонил голову, и за вождём начало молча кланяться племя. Мгла ответил малым обычаем.

– Дрянные руки обломили побег моего древа, – негромко начал старейшина. – Он больше не зацветёт, не даст желанных плодов, но ты перевязал рану. Будь моим гостем.

В длинной веже, предназначенной для советов и братчин, почти всё было плетёное. Циновки на полу, тюфяки за кружевной полстью. Низкий стол, свитый из крепких корней, плотные валики для сидения… Вместо большого единого очага – несколько малых в широких глиняных чашах. От углей шло блаженное сухое тепло.

Мужчины по старшинству входили снаружи, женщины стелили чистую скатерть. Морщины старинной ткани расправлялись неохотно, знать, узорный столешник не всякий день покидал скрыню. В скудном свете лица камышничков были по-семейному схожи, или так мстилось из-за праздничных кручинных нарядов, расшитых белым по белому? Кому здесь не придётся целовать внуков с медно-золотыми вихрами?.. И важно ли это?

Среди царства благой памяти и надежды Мгла вдруг ощутил себя пятном скверны. От него как будто разило кровью и мертвецами. Чувство замаранности не отпускало, и несколько пятен, давно отстиранных с одежды, были тут ни при чём.

Что ж, Справедливая порой прощала своим воинам и не такое…

– Раздели хлеб с моими детьми, – сказал вождь болотного племени. Кощея вроде Мглы в Шегардае побрезговали бы пустить дальше крыльца, но здесь он сидел за столом свободных мужей. – Восславим Отца Небо, Мать Землю и Морского Хозяина, даровавших нам жизнь!

Старейшине поднесли братину, круглую, деревянную, вырезанную с немалым искусством. Он пригубил и передал чашу Мгле.

В чаше было тёмное пиво, некрепкое и душистое. Запах показался знакомым. Ну да – точно так пахло в кружале, где Малюта спустил заработок сына, приобретя ненадобного раба. Стало быть, харчевник вёл торговые дела с Диким Кутом, только всем подряд о том не болтал…

Братина обошла круг и вернулась. Её снова наполнили.

Трапеза чем-то напоминала правобережную. Здесь знали, как умножить богатства, даруемые водой. Рыба, донные орехи, мясо утки и гуся, нежные побеги кувшинки. Лепёшки из ситника, пахучая квашенина и – Боги благие! – зелёный горлодёр! Не знавши, от бабушкиного не отличишь…

Впору поверить, будто камышнички восходили к древнему корню, к насельникам прежде Ойдригова захвата!

Когда братина затеяла третий круг, старейшина тихо спросил:

– Не в пронос твоей чести, сын… Как случилось, что воин, наделённый такой властью над жизнью и смертью, позволил вдеть себе в ухо рабскую бирку?

Мгла прошептал в ответ:

– Доля воинская… переменчива… кому шелом золочёный, кому костыль… Меня раненого добрые люди спасли. С рук на руки передавали. Не захотел… чтоб им ущерб стался.

Дивно – за этим столом даже речь ему давалась легче всегдашнего.

Старейшина кивнул.

– Я бы позвал тебя с нами жить, но ведь не останешься. Как мне наградить великого воина, залечившего рану моего древа?

Мгла ответил без раздумий:

– Пусть твои дети не трогают стаю, что приходит с бедовников.

Старейшина снова кивнул, помолчал, что-то прикидывая про себя. Кивнул взрослому внуку.

– Могучая птица не засиживается на ветке, – сказал он гостю. – Когда надумаешь лететь дальше, тебе нужны будут крылья.

Внук принёс что-то длинное, завёрнутое в рогожу. Подал вождю. Старейшина развернул подарок, и Мгла увидел лыжи. Отличные камысные ирты с плавно вскинутыми носами – для крепкого морозного снега. Тусклый свет продолжал шутить шутки, вспомнились лыжи кровнорождённого… касание знакомой руки… но нет. Это были просто очень хорошие беговые ирты. Вдел валенки в кожаные стремена-юксы, обратился лицом к северу – и полетел…

– В городе их трудно спрятать, – сказал старейшина. – Они будут ждать тебя здесь. Понадобятся, придёшь и возьмёшь.