Ирша первый вспомнил орудье, потянул друга прочь:

– У нас в Нетребкином острожке всемеро красных слов против здешнего знают!

Быть может, нужный им человек стоял прямо рядом. Так почему упорно кажется – не найдётся, пока всё купилище не обойдёшь?

Репка одёргивала рукава, широко улыбалась, готовая вновь хвалить свои калачи. В загородку выводили свежую пару быков, ярых, косматых, гневно мотающих рогатыми головами. Воронята замедлили шаг у высоких качелей, разукрашенных лапником. Парни катали нарядных девчонок, те взлетали в самый туман, повизгивали. Их, не помнивших солнца, мамки стращали Серой Рукой, готовой протянуться из пелены, уволочь беспечное чадо.

– Цыплю покатать бы, – вздохнул Ирша.

– Цыпля, поди, не то что эти визгухи. – Гойчин тоже вспомнил названую сестрёнку. – На Серую Руку у ней палка припасена!

– Сгодится новых ложек стращать, – оживился Ирша. И потянул носом. – Калачика, что ли, купить? Изведаем, такие ли у нас пекут, в Нетребкином острожке.

Дядя Ворон упреждал о лакомствах на торгу. Сказывал, усмехаясь, про молоденького орудника и коварный блин со сметаной. Дикомытский калач с его простым складом казался безопасным.

Впереди вновь запели струны и голоса.

Гудебные дружины сошлись за шатрами красного ряда, за балаганами гончаров. Народ стекался торопливыми ручейками. Одну ватагу воронята уже встречали, там правил русоволосый гусляр Небышек. Вторая была совсем незнакомая. И меж ними не ощущалось тёплого дружества, когда возможны лишь весёлые любки… да и те норовят в совместный пляс перетечь.

– Задерутся, – предрёк Ирша.

– Смотри, – шепнул Гойчин. Еле слышно, как привыкли в засадах.

Ирша посмотрел. В раздвинувшейся толпе стоял «их» купец, гнездарь Нечай. Как все, радовался дармовой потехе. Рядом торчали опасные молодцы из обоза. Достаточные гнездари в Торожихе по одному не гуляли, мало ли, всё же дикомыты кругом. Двое верзил, как и хозяин, лупили глаза на хищно кружившиеся ватаги, на яростно бряцающих гусляров…

…И никто из троих не видел ловкой руки в заплатанном рукаве, худых пальцев, коснувшихся Нечаевой мошны под полой распахнутой шубы… На всём торгу одним воронятам хватило выучки что-то приметить. А уж ласку тонкого лезвия, рассёкшего ремешки, даже они скорей угадали.

Миг – и ни руки, ни ножичка… ни Нечаева кошелька.

Утром он цеплял его к поясу, улыбаясь: «Дочкам, любимицам, гостинцев куплю…» И не забывал придерживать пятернёй. А теперь вот отвлёкся.

Ещё миг, и двое мораничей снялись с места. Плавно, без спешки, даже не переглянувшись.

Поди найди в толпе крадуна! Да только знающим людям ворожба не потребна. Тень движения, махры ветхого рукава, косой отблеск в глубине глаз… Мятый человечишко, сгорбившийся под шатром кузнеца, затравленно вскинулся, когда два нарядных отрока нависли над ним, перекрывая путь к бегству.

– Вы что, ребята? Вы что?..

– Мы-то? Мы ничего, – хмыкнул Ирша. – А вот ты без правды взял, так хотя бы добром верни, что к рукам прилипло.

– Да я!.. Людей позову…

– Зови. А мы… этих покличем.

– Калашников, – подсказал Гойчин.

– Не, не, не, – запричитал мятый. – Этих не надо! Эти бедного Трясаву бить будут… срамить… заголят, грязью вымажут и в мыльню не пустят…

Может, надеялся, что недоросли посмеются, забудут? Не вышло.

– Поделом станется, – сказал Ирша.

– Кошель отдавай, – сказал Гойчин.

– Люди немилостивые!.. – брызнул слезами крадун. – Там купчина вона какой! Поперёк себя!.. Расторгуется, убыли не заметит!.. А я ж на хлеба кусочек… на малых детушек…

Он был втрое старше мораничей. Нехорошо это, когда бородатый плачет и унижается перед безусыми. Пока орудники раздумывали, воришка вздумал удрать, лызгнув мимо Гойчина. Ага, разбежался! Рука тихого отрока взметнулась навстречу – в лицо пятернёй! Беглец отшатнулся, сберегая глаза… мягкий шаг за спину – и крадун прочертил руками затоптанный песок. Ирша тотчас насел:

– Мошну отдавай.

Они легко могли примучить злодея, но дядя Ворон учил иному. «Силу попусту не оказывай. Умом да языком сумей обойтись!»

– Батюшку Повольного не гневите! Мой страх, мне награда! Отымщики, беззаконники…

– Мы с Нечаем Вышатичем левобережные дикоземья одолевали, – нахмурился Гойчин. – У других зеворотых бери, а нашего не обидь.

Ирша весомо добавил:

– Не то заголим. И калашников звать не будем.

– Откуда ж вас на погибель мне принесло?

– С левого берега! – гордо исповедал Ирша.

Гойчин хотел привычно вставить: «из Нетребкина острожка», но передумал.

– Мы, – продолжал Ирша, – повинны андархскому праведному царю, а его судьи за крадьбу кнута отмеряют. За каждый сребреник по удару! Видывал ты хоть издали те кнуты?

Им самим при торговых казнях бывать не случалось, но молва ходила широкая. Человечишко заметался, взвизгнул по-крысиному:

– Не за рекой у себя!

– Будто на Коновом Вене ворьё жалуют? – удивился Ирша. И повернулся к Гойчину. – Зови калашников, брат. Поглядим, какими милостями взыщут.

– Не надо, не надо, они Трясаву бессчастного…

– А ты, гогона дырявая, про то подумал, какая слава о здешнем купилище разойдётся?

Гойчин тихо добавил:

– Из нашего Нетребкина острожка гости домой обид не уносят, на месте отвёрстывают…

Куда облезлому хищнику против двоих молодых, когтистых, клювастых! Крадун горько всхлипнул… отдал кошель. Целый, невзрезанный. Сберёгся даже узел на ремешке горловины, сложный, приметный. Без сноровки не распустишь, тишком денежку не уведёшь.

Мимо скорым шагом промчались двое калашников, узнаваемых по слаженности движений и копьям без железков. Один воин казался слишком тоненьким, узкоплечим.

– Девка, что ли? – подивился Гойчин.

– Где?

Там, куда стремились калашники, рос людской гул, песня ломила песню, голоса выбивались из голосниц, уже не пели – орали, ревели, даря разгон кулакам.

Воронята оглянулись на вора. Его след простыл, на сей раз окончательно.

– Пойдём драку смотреть, – загорелся Ирша.

Гойчин упёрся, потянул его за руку:

– Сперва кошель отдадим. А то Трясава этот ещё на нас же покажет: украли, мол. Правься потом!

Верзилы сидели при хозяйском шатре, оба грустные, у одного точила кровь губа, у другого заплывал глаз. Вежливые воронята попросились к хозяину, были впущены – и дружно поклонились багровому с досады торговцу:

– Подняли вот… Прими, дядя Нечай.

Купец сперва глазам не поверил. Затем хотел отсыпать воронятам по горстке. Скромные мораничи отреклись:

– Мы ж не корысти для, дядя Нечай.