Улызгнув от праздной старухи, воронята поспешили вслед манящему голосу, но сразу настичь не удалось. Они замедлили шаг, стали оглядываться, вспомнили орудье.

После первой неудачи обоим стало казаться: не выйдет к ним тайный моранич. Отшумит торг, засобираются торгованы… и что делать тогда?

– Вперёд не выдавайся, назади не оставайся, – вспомнил Ирша дорожную мудрость.

Гойчин решительно тряхнул головой:

– А и отстанем. Сами дойдём, дорога разведана.

– До самого Нетребкина острожка!

Справа повеяло знакомым духом – маслянистым и несъестным, Земляной дёготь! Воронята издали присмотрелись к молодому торговцу.

– Тот ли, что с кровнорождённым приезжал?

– Как есть тот. Улеш из Коряжина.

Ребята переглянулись. Страсть хотелось подойти: «Дяденька, ты Ворона помнишь?» – «Кого? А-а… Так вы тоже с воинского пути?»

– Не пойдём, – решил Ирша.

Где-то впереди людские голоса возвысились до слитного разгонного крика. Нагал увенчался звучным ударом, будто столкнулись два тяжких гулких бревна. Миг тишины… и рёв, низкий, свирепый. Яростное фырканье.

– Оботуров пустили! – сообразил Гойчин.

– У нас в Нетребкином… – начал Ирша. Пока раздумывал, сказать ли «страсть бодущие» или «отродясь не ведётся», ноги сами помчали вперёд, туда, где вновь закричал народ и отозвался громовый удар.

Просторный загон, отведённый для боя, окружала густая толпа. Позоряне лезли друг дружке на плечи, теснились – мышь не проскочит, но помеха ли тайным воинам толкотня? Ирша и Гойчин протекли сквозь давку, как два ручейка. Вынырнули у ограды, сработанной из неокорённых стволов. Ограду строили люди, понимавшие в дереве. Такая выдержит что угодно, а изнадобится – легко разберут. Внутри загона похаживали два сердитых быка. Блестяще-чёрный с белым «седлом» и другой, бурый. Оботуры неспешно качали рогами, пятясь в разные стороны. Шерсть, достигавшая копыт, моталась волнами.

Вот разошлись…

Тяжело прянули, поскакали навстречу, с полутора аршин вздыбились, молотя копытами воздух…

Удар!

Лоб в лоб, костяными шлемами сросшихся оснований рогов!

Всей мощью разогнанных тел, толстых шей, горбатых загривков…

Силищи оказались равны. Оботуров немного отбросило, звери чуть помедлили, отходя от неистовой сшибки… вновь стали наскакивать, дожигая неутолённую ярость…

Наконец упёрлись и замерли. Мощь против мощи! Который удаст, падёт на колени, побежит с поля?

Позоряне кричали, свистели, задорили.

– Эй, Коптелка! Сизого будешь пускать? Он же некладеный у тебя?

– Ещё чего!

Молодой возчик ловко стоял на деревянной ноге. Левый глаз прятала кожаная повязка, правый смотрел ясно и весело. Коптелка был из тех погонщиков, которые своих оботуров и сухариком угостят, и обнимут, и поговорят обо всём. Грозные быки за такими бегают по-собачьи, а уж слушают – без кнута, без вожжей! Вывозят в метель, находят дорогу, ополчаются на разбойника и лютого зверя. Это друзья. А друзей в опасное ристание не дают.

Чёрный поединщик был крупней почти на ладонь, но боками носил тяжелей бурого. Вот он дрогнул, вывернулся, с обиженным рёвом поскакал прочь. Голос был густой, гулкий – чисто труба!

Бурый погнался. Смелые парни с хохотом прыгали на площадку – метать верёвочные петли, разводить рогатых бойцов.

Хозяин чёрного, рыжий левобережник, побежал к своему быку. Почти догнав, споткнулся, чуть не упал. Удержался лишь тем, что сгрёб долгую, пышную шерсть. Выпрямляясь, смущённый детина другой рукой в шутку прижимал сердце – дескать, взволновался, глядя на бой. Бык толкнул его рогом, лизнул, словно извиняясь за поражение. Шапка слетела, возчик замешкался поднять. Народ смеялся.

Воронята, отошедшие от любования силой, собрались вновь поминать острожок, но ртов открыть не успели.

– Не твоё дело, андарх, наших оботуров озёвывать.

Слева затеялось дурное движение, позоряне отсягнули прочь. Трое гостей, румяных от пива, теснили четвёртого. За спиной мужа пряталась бабонька. Зелёная понёва, серый глазок…

– Где славнуки самокровные витают, не место крапивникам. Поди-ка прочь!

– От спасёныша слыхано! – мрачно огрызнулся «андарх». К нему проталкивались свои, но помощь запаздывала. – Мой дед в бою погибал, пока твой в болоте спасался!

– Тех боёв никто не видал, зато чужих всходов полна грядочка.

– А ты на выручку прибежал, пока жёнок сквернили?

– Вы, андархи, знай ждёте, чтоб Ойдриговичи пришли!

Толпа загудела. В какую сторону покачнётся, чьей кровушкой песочек обрызгает?

Об этой вражде дядя Ворон подкрылышам не рассказывал…

Ирше жаль было «андарха», стоявшего открыто и смело. Дядя Ворон небось сумел бы вмешаться. Задир на смех поднял бы и орудью не навредил. Так он их с Гойчином когда-то увёл от обидчиков. Ничего-то они пока не знали, не разумели!

Внимательный Гойчин заметил молодцов из опасного воинства, что встречало поезд у щельи. Эти, оказывается, привыкли ходить в толпе не хуже мораничей. Парни глядели решительно, но вперёд всех поспела толстуха, разносившая калачи. Сунула в ближайшие руки лоток, крытый стёганой полсткой…

– Держись, спасёныши! – поддал рядом с воронятами мужской голос. – Употчует, не прожуёте!

И точно. Толстуха насела на горлопанов – любо-дорого слушать:

– Это кто перед людьми речь держать взялся? Доброму Подсиверку прадедовским злочестием глаза выедать? Ишь, объявились славнуки самокровные! Мужи гордые!.. Вами, спрашиваю, гордится ли кто?

Заметно потускневшие обидчики попытались дать бой:

– Иди калачи натирай, тётя Репка.

Да ладно. Куда троим убогим против разошедшейся бабы!

– Сам беги во все пятки Болотника угощать, а то Ойдриговичи топью пройдут, не спасётесь! Ты, Векша! Тебя пьяного дочери на санках везли, то-то, верно, от гордости носы драли! Ты, Краснозоб! Тебе внучек мой на Кругу нос подрумянил, ты полгода потом про свинчатку клепал! – И дебелая бабонька засучила рукав. – А ну, становись! Я те голой рученькой всю рожу на сторону сверну!

Рученька была загляденье. Могутная, бело-румяная, привычная несчётными кадками вымешивать тесто.

Народ потешался. Веснушчатый Подсивер, кажется, переводил дух. Обидчики смутились вконец:

– Ну тебя, тётя Репка. С бабой тягаться – себя ронять…

– А мы чё, а мы враз! Всем миром уроним! – взвился шальной женский крик.

Этого самокровные не снесли, задёргали головами: кто? где?.. Натолкнулись на опасных воинов, звавшихся почему-то калашниками. Те стояли подбоченясь, смотрели невозмутимо. И вид у парней был… ну, такой… точно у Хотёна с Лыкашом перед острожанами. Вы уж, мол, как хотите, а будет по-нашему.

Вспомнив Хотёна, Гойчин двинул плечом, отчего под рубахой ёрзнул мягкий мешочек.