Македоняне притаились в углу, недалеко от tabernae veteres. Они ждали Долабеллу. Замысел был простым: следовать за сенатором, пока тот не свернет на не слишком оживленную улицу, окружить и убить. Они знали, что его всюду сопровождают многочисленные наемники. Никто из македонян не рассчитывал, что выйдет живым из этой переделки. Не были они уверены и в том, что достигнут своей цели. Не важно. Главное – они попытаются что-то сделать. Только это имело значение.

Они прислушались к старцу Оресту и доверились римскому правосудию.

Римское правосудие вынесло свой приговор, но не вернуло им ни запятнанной чести, ни украденных денег.

Настало время для их правосудия.

Высоко в затянутом тучами небе сверкнули короткие всполохи молний. Вскоре над городом прогрохотал гром. Начался ливень.

С неба лило ежедневно, начиная с prima actio, которая давно уже превратилась в воспоминание. С тех пор дождь не прекращался.

– Это за ним явилась Фессалоника, сестра Александра, – чуть слышно, но так, чтобы слова ее достигли ушей македонян, сказала Миртала.

– Но здесь нет ни моря, ни русалок, дочка, – возразил Аэроп.

– Река вздулась от ливня, – настаивала она.

Вера девушки во мстительную сирену была полной, всеобъемлющей. Возможно, ей просто нужно было держаться хоть за что-то. Как стало известно, ее, обесчещенную, презирали даже многие македоняне. Сам Пердикка, спасший ее от гибели, когда после изнасилования она пыталась покончить с собой, был холоден к невесте. Как только стало ясно, что суд не восстановит поруганную честь Мирталы, не вынесет насильнику приговор, Пердикка стал реже говорить с ней. Вера в проклятие Фессалоники была единственным, что поддерживало ее, давало силы вставать по утрам и идти на суд. Но суд оказался никчемным, бесполезным. Оставалось только проклятие Фессалоники. Только оно.

– Она нам поможет, – прошептала девушка, а буря тем временем разбушевалась еще сильнее. – Долабелла произнес эти слова в базилике, громко и ясно: он сказал, что Александр мертв, навеки мертв. – Девушка смотрела в небо горящими глазами. – И она услышала, Фессалоника услышала эти слова. И она придет за ним.

Все набросили на голову капюшоны, по-прежнему не сводя глаз с дверей базилики. Они видели, как выходят жена и мать обвинителя. И посторонились, пропуская женщин.

– Но мать и Корнелия пошли вон той дорогой, – сказал Цезарь.

– Нет, – остановил его Лабиен, – мы не будем следовать за ними.

– А как мы пойдем, по другой дороге?

Цезарь казался рассеянным; он все еще не мог прийти в себя, потрясенный неудачей. Он собрал папирусы, таблички и гражданский венок, который, как он и предполагал, не принес удачи – по крайней мере в этот раз. Ему никак не удавалось сосредоточиться на главном: как избежать встречи с наемными убийцами Долабеллы.

– Вон, посмотри, – сказал Лабиен, стараясь вывести его из оцепенения, и указал в сторону Долабеллы: тот направлялся прямиком к ним в окружении примерно двадцати наемников. – Они идут к нам. Точнее, к тебе. Следуй за мной. Мы пойдем в Субуру, но другой дорогой. Так мы хотя бы уведем убийц подальше от твоей семьи.

Цезарь кивнул. Мысль о том, чтобы уберечь мать и жену от преследований наемников Долабеллы, казалась разумной. Все прочее – в том числе его собственная жизнь – отныне не имело значения. После сокрушительного провала в суде он стал никем в общественных делах. И не важно, что все это было подстроено.

– Идем, – согласился Цезарь и последовал за другом.

На выходе из базилики к ним присоединились ветераны Мария, числом с дюжину.

– Мне очень жаль, – извинился один из них. – Больше никто не пришел. В наши дни все боятся оптиматов.

– Ничего страшного, – сказал Лабиен. – Мы идем к реке. Поведем Цезаря вдоль нее, чтобы не идти мимо Форума.

– Хорошая мысль, – одобрил ветеран. – На подступах к Субуре со стороны Форума я заметил вооруженных людей, и они не из наших.

В разгар беседы они увидели македонян.

К ним подошел Пердикка, прочие остались, где были.

Ветераны встали между Цезарем и молодым македонянином.

– Пустите его, – сказал Цезарь.

Бывшие легионеры расступились.

Пердикка подошел к Цезарю.

– Невиновен. Полностью. Это и есть ваше хваленое правосудие?

Цезарь не знал, что ответить. Македонянин не ждал никаких объяснений. У него были другие, более неотложные задачи. Он вернулся к своим.

Ливень хлестал с удвоенной силой.

– Идем, во имя Юпитера! – воскликнул Лабиен. – Наемники Долабеллы вот-вот настигнут нас!

И они быстро зашагали вниз по улице, в направлении Тибра.

Долабелла и его охрана вышли из базилики, оглядываясь по сторонам.

– Во имя Геркулеса! – воскликнул сенатор, почувствовав на лице хлесткие струи дождя.

– Они идут к реке! – объявил один из наемников.

– Вперед, за ними! – приказал Долабелла.

Его не остановили бы ни дождь, ни сильнейшая буря. Сейчас он был способен на все. Он держал себя в руках на этом шутовском суде и терпел оскорбления мальчишки несколько недель подряд, но теперь все позади. Они подходили к галерее. На этот раз он по-своему разберется со своим личным врагом, а гроза, разогнавшая горожан по домам, опустошила улицы, чтобы никто не помешал Долабелле вершить свою справедливость. Он был счастлив, возбужден, взволнован, как во время охоты на Сатурнина, побитого камнями в здании Сената. Только при встрече с Цезарем в ход пойдут не камни, а кинжалы.

– Вот они, – тихо заметил Архелай, когда Долабелла и его охрана вышли из базилики.

– Давайте покончим с ними, – решительно пробормотал Пердикка.

Горстка вооруженных македонян бросилась в погоню за Долабеллой и его наемными убийцами.

Цезарь и Лабиен не просто поспешно шагали. Они бежали. Их сопровождали десять ветеранов, которые раньше служили в римском войске под началом дяди Цезаря, участвовали в битве при Аквах Секстиевых и других великих сражениях, но теперь были в годах и ни во что не вмешивались.

– Идем… помедленнее… или мы останемся одни, – пробормотал Лабиен.

Цезарь резко замедлил шаг.

Его друг собирался сказать, что останавливаться тоже не стоит, как вдруг сообразил, почему Цезарь остановился: путь им преградили вооруженные люди – несомненно, очередные наемники Долабеллы.

– Бежим на пристань, – подсказал Лабиен.

Речной порт главного римского рынка был единственным путем отступления, но путем тупиковым.

А буря бушевала все сильнее. Они промокли насквозь, но не обращали на это внимания.

Ничего другого не оставалось, поэтому Цезарь, Лабиен и десять ветеранов направились к пристани.

Тибр, раздувшийся из-за многодневных дождей, грозно катил свои бурные воды.

– Вот-вот выйдет из берегов, – заметил Цезарь.

Несколько дней подряд грохотали грозы. Дождь не прекращался ни на минуту, и все это время уровень воды в реке возрастал.

Долабелла и его люди тоже направились к пристани. К охране, сопровождавшей сенатора от самого Форума, присоединился отряд, который отрезал путь Цезарю и Лабиену. В распоряжении сенатора было более сорока вооруженных наемников против десяти ветеранов противника. Долабелла всегда отправлялся на охоту во всеоружии.

Цезарь и Лабиен шагали по доскам одного из причалов. Впереди темнела река. Тибр бушевал, готовый выйти из берегов: броситься в воду и попытаться спастись вплавь было слишком рискованно. Поток нес ветки, целые деревья и даже лодки, что сорвались с привязи, лопнувшей под напором воды, и были унесены бешеным течением.

Цезарь сделал несколько шагов, опередил ветеранов и стал распоряжаться.

– У вас найдутся для нас мечи? – спросил он, не глядя на ветеранов: все его внимание было поглощено наемниками Долабеллы, которые также ступили на пристань.

– Найдутся, – сказали они и протянули один клинок ему, другой – Лабиену, который сразу же встал рядом с Цезарем.

– Они собираются нас убить, – процедил сквозь зубы Лабиен.

– Он собирается нас убить, – кивнул Цезарь.

Это было ясно как день.

Они чудом спаслись на Лесбосе, но теперь знали: никто и ничто не убережет их от расправы.

Деревянная пристань ходила ходуном, бурлящая вода расшатала деревянные сваи, вогнанные в речное дно; они едва удерживали деревянный настил.

Наемники оптиматов расступились. Посреди молний и рева бушующей воды возник Гней Корнелий Долабелла, коренастый, грузный, медлительный. Он решительно ступал по доскам.

– Я собираюсь довести до конца то, что начал Сулла! – закричал он во все горло, чтобы перекричать бушующий Тибр, ветер и дожди, оглушавшие всех и вся. – Неужели ты думал, что сможешь неделями безнаказанно позорить меня перед всем Римом? Я долго молчал. Метелл, Помпей и другие все еще полагают, что мы обязаны соблюдать видимость приличий, но отныне с балаганом покончено. Представление завершено. И это не комедия Плавта. Ты выбрался из ловушки на Лесбосе; Лукулл оказался тряпкой и слабаком, как и все прочие. Но я не таков: тебе не выбраться живым из самого сердца Рима. – Он захохотал, удаляясь по проходу между расступившимися наемниками, и добавил к приговору, вынесенному в тот день судом, свой собственный – приговор Цезарю: – Убейте их! Всех!

Долабелла оставил своих людей у реки, покинул неустойчивый деревянный настил, все сильнее сотрясаемый течением, и вернулся на Бычий форум, где собирался спокойно пересидеть, дожидаясь казни Гая Юлия Цезаря. Твердая почва Рима казалась ему безопаснее. Его сопровождали только двое охранников, следовавшие за ним повсюду.

Вода лилась стеной, и они заметили приближение македонян, когда было уже поздно: Архелай пронзил кинжалом одного из телохранителей, Пердикка – другого.

Долабелла оказался один в окружении македонян.

– Ко мне, ко мне! – истошно завопил он, призывая на помощь толпившихся на пристани наемников.

Македоняне дали Миртале приблизиться и нанести первый удар в жирную, дряблую плоть Долабеллы: лезвие вонзилось в нижнюю часть живота. Укол болезненный, но неглубокий. И не смертельный. Несмотря на скопившуюся ярость и ненависть, у девушки не хватило сил, чтобы пронзить толстый слой жира на пузе бывшего наместника. Она хотела ударить еще раз, но неожиданно для македонян наемники Долабеллы поспешно вернулись с пристани. Бросились на зов хозяина со всех ног. Желание получить условленную плату побудило их покинуть берег и напасть на чужестранцев, окруживших хозяина. Если Долабелла умрет, кто им заплатит?

Архелаю пробили плечо, а в спину старому Аэропу, отцу девушки, вонзили сразу два кинжала. Среди македонян были и другие раненые, а кроме того, двое убитых. Остальные во главе с Пердиккой отступили на несколько шагов и вместе с Мирталой встали в нескольких шагах от того места, где устроили засаду и ранили Долабеллу.

Сенатор зажимал ладонью рану на животе, чтобы унять кровотечение.

Дождь лил как из ведра. Казалось, небеса низверглись на землю.

Из темноты вынырнули Цезарь и Лабиен: они вместе с ветеранами воспользовались отступлением наемных убийц, устремившихся на помощь хозяину, и покинули пристань, с каждым мгновением становившуюся все менее надежной.

Молнии беспрерывно бороздили небо. Казалось, сами боги мечут их на землю.

Грохотал гром.

Ревели вода и ветер.

Вода виднелась повсюду.

Река продолжала вздыматься.

Цезарь с ветеранами и Лабиеном окружили наемников и вскоре присоединились к македонянам. Те молчаливо, без каких-либо признаков одобрения, но и без возражений встретили подмогу, которая позволила бы им перестроить свои ряды и снова напасть на Долабеллу. Наемные убийцы по-прежнему превосходили врага числом, но на сей раз их было не вчетверо, а лишь вдвое больше, и они беспокоились. Они были не ветеранами или бывшими гладиаторами, а наемниками, привыкшими убивать при явном численном превосходстве, под покровом ночи и, по возможности, ударом в спину. Эти люди не привыкли сражаться лицом к лицу с ветеранами или с мужчинами и женщиной, которые долго вынашивали планы мести.

Таким образом, совместные действия Цезаря, Лабиена и ветеранов, а также Пердикки и остальных македонян закончились тем, что многие наемники Долабеллы были ранены, некоторые – убиты, а нападавшие почти не понесли потерь.

Сенатор наблюдал, как охранники отступают к порту, и все, что ему оставалось, – тоже пятиться по шатким доскам к бушующему Тибру. Вскоре и он, и его люди оказались у самой воды. В живых оставалось тридцать убийц, и сражаться с ними на небольшом пространстве деревянной пристани было непросто.

Ни Цезарь, ни Пердикка не знали, как поступить. Пристань была узкой, и они не могли окружить неприятеля или накинуться на него, зайдя сбоку: дощатый настил вел прямиком в реку, и нападать можно было только в лоб. Внезапность, с которой Цезарь и Пердикка, объединив свои силы, обрушились на наемников, не могла сработать дважды. Тем не менее оба твердо решили, что не дадут окружить себя и разбить. Оба сражались не за деньги, а за собственную жизнь; в такие минуты люди проявляют настоящую храбрость, а если они еще и хорошо вооружены, то становятся опасными.

Цезарь, Лабиен и Пердикка по-прежнему не знали, что предпринять, как вдруг Миртала подняла к небу руки, все еще сжимая кинжал, обагренный кровью Долабеллы. Глядя на тучи, она вознесла молитву:

– Фессалоника, сестра Александра! Тот, кто ступает сейчас по пристани, сказал, что твой брат мертв! Он произнес эти слова громко и ясно! Обрушь на него и его приспешников ярость своего гнева, родившегося при мысли о брате, который жив и царствует над всем и над всеми! Обрушь на него гнев всей Македонии за его преступления и злодеяния! Обрушь на него гнев всех богов! Отправь его в самый Аид!

Тибр взревел так, будто тысяча горгон вышла из его вод, будто Нептун и русалки всех морей сосредоточили свою ярость именно на этой реке, на этой пристани, именно в этот миг. Тибр поднялся и поглотил дощатый настил с Долабеллой и его наемниками, а бывший сенатор лишь изрыгал проклятия, которых никто больше не слышал:

– Нет, нет, будьте вы прокляты! Не-е-е-е-ет!

Миртала обняла Пердикку и зарыдала.

Он тоже крепко обнял ее, как в ту пору, когда Долабелла еще не прибыл в Македонию.

Цезарь и Лабиен, изумленные мощью стихии, не сводили глаз с волн, где раненый Долабелла пытался выплыть, чтобы уйти от судьбы. Однако река была неумолима, и все попытки бывшего сенатора оказались тщетными. Сначала он размахивал обеими руками, все еще держа голову над водой, крича и проклиная, но уже через несколько мгновений видны были только его руки, затем – одна из них, и наконец над поверхностью Тибра не осталось ничего.

Только вода, вода без конца и без края, бурные потоки воды.

Гнея Корнелия Долабеллу поглотил Тибр; труп его так и не нашли.

В тавернах речного порта, заново отстроенного после наводнения, рассказывали, что фессалоникийская русалка унесла его тело в глубины, и там, на дне моря, в какой-нибудь отдаленной бухте, танцует и хохочет над его черепом и костями, распростертыми у ее ног в вечной муке. Она не позволит своему пленнику спокойно достичь царства мертвых.