Земля.

Цезарь рассматривал пол базилики Семпрония.

Ее здание стояло на земле, по которой некогда ступал Сципион Африканский, о чем Цезарь напомнил на reiectio. Это было важно: вызвать дух Сципиона, чтобы остаться после этого жуткого суда живым для общества. А может, просто живым. Ему было нелегко, особенно после убийства главного свидетеля – строителя Вета, которому поручили починку Эгнатиевой дороги, а также жреца храма Афродиты в Фессалонике, но после триумфальной reiectio, на которой он добился отвода Метелла, и поездки в Македонию, где обнаружились три новых свидетеля, он впервые подумал, что победа возможна. И это придавало ему сил.

Цезарь поднял взгляд.

Судьи еще не вошли. Первым появится новый председатель.

Цезарь оглянулся: сидевший рядом Лабиен просматривал папирус с вопросами, которые они подготовили для свидетелей, упомянутых в prima actio. Prima в широком смысле этого слова: то было первое судебное заседание после споров о выборе защитников и судей, но также – и в первую очередь – первое судебное заседание для него, Цезаря.

Теперь он смотрел на публику: вот его мать, жена и сестры. Мать, сосредоточенная, молчаливая, не сводила глаз с дверей, откуда должны были появиться судьи, тоже гадая, кто избран председателем. Корнелия же смотрела только на Цезаря; казалось, из глаз у нее вот-вот потекут слезы. Всего несколько дней назад она умоляла мужа отказаться от участия в суде, опасаясь за его жизнь. Он признался, что его красноречие на reiectio всполошило оптиматов и сам Долабелла больше не считает его мелкой сошкой. Жена твердила, что Аврелия думает так же, и умоляла пойти на попятную, хотя с самого начала полностью поддерживала его. На отказ он, конечно, не согласился бы, к большому огорчению молодой жены, которая сейчас стояла среди толпы, молча глядя на него красными от слез глазами, все еще умоляя, на что-то надеясь…

Справа от Корнелии Цезарь видел сестер, которые тихо переговаривались между собой. Они также выглядели обеспокоенными.

– Идут, – пробормотал Лабиен.

Цезарь посмотрел на дверь базилики Семпрония: свиту из пятидесяти двух судей возглавлял Помпей.

– Помпей? – воскликнул Лабиен в полнейшем недоумении. – Не слишком ли он молод?

Но оба знали, что в Риме законы о минимальном возрасте и о доступе к государственным или судебным должностям применялись по-разному, в зависимости от человека.

– В этом есть смысл, – тихо заметил Цезарь. – В войне против союзников Помпей проявил жестокость и решительность. Теперь они хотят убедиться в том, будет ли он столь же решителен на суде.

– И столь же неумолим… – добавил Лабиен.

Цезарь кивнул и посмотрел на настройщиков клепсидр, водяных часов, которые отмеряли время, отведенное защитнику или обвинителю для выступления, изложения своих доводов либо допроса свидетеля.

– Думаешь? – спросил Лабиен.

– Помпей способен на все, – мрачно пробормотал Цезарь. – Устранив Метелла, мы получили менее опытного, но, возможно, более безжалостного председателя. На суде никогда не знаешь в точности, выигрываешь ты или проигрываешь… Когда настанет моя очередь, проследи, чтобы настройщики не хитрили с клепсидрами: возможно, они попытаются отнять у меня время.

– Договорились.

Цезарь скосил глаза налево: защитники Котта и Гортензий смотрели на него, как на жертву. Во взгляде дяди читалась печаль, во взгляде Гортензия – насмешливое презрение.

Среди теней, в городе, таком же бескрайнем, как тьма на его улицах, глубокой ночью шагала женщина. Быстрая походка говорила о том, что это скорее девушка, нежели матрона. Наконец женщина остановилась у tabernae veteres. Ее сопровождали вооруженные рабы, готовые защитить хозяйку при встрече с ночными разбойниками. Тем не менее риск был велик. Угрозу представлял не столько Форум, где можно было бродить ночью – возможно, из-за близости храма Весты, внушавшего трепет даже злоумышленникам, к тому же охраняемого стражей, – сколько обратный путь в Субуру, квартал, который она покинула. Возвращаться в Субуру ночью было опасно для жизни, но римлянкой двигало как раз стремление сохранить жизнь. Не свою собственную, а жизнь человека, которого она любила слишком сильно, чтобы допустить его самоубийство в суде, где его разорвут на части, откуда он не выйдет живым, если одержит победу. Вот почему она, презрев опасность, решилась на этот отчаянный шаг, на это… предательство.

– Госпожа… – обратился к женщине один из рабов, завидев приближавшихся незнакомцев.

– Спокойствие, – властно произнесла она.

Из ночных сумерек, подобно злоумышленникам, вынырнули фигуры Гортензия и Аврелия Котты, возглавлявших зловещую процессию.

– Спокойствие, – повторила она.

Слуги застыли; их руки крепко сжимали спрятанные под туниками кинжалы, клинки и ножи – все, что нужно для убийства.

И вот наконец вышел первый свидетель. На вопросы Цезаря он отвечал четко и внятно. Строитель Марк рассеял все сомнения: Эгнатиева дорога от Диррахия до Фессалоники, столицы Македонии, и дальше на восток, до самого Византия, находилась в ужасном состоянии. Проехать было почти невозможно, если только в повозке не сидело несколько человек, способных подналечь и вытолкнуть ее из ямы – бесчисленное множество их покрывало проезжую часть. Мосты были полуразрушены, плиты расколоты или вовсе отсутствовали, там и сям попадались камни, скатившиеся со склонов во время осыпей. В течение многих лет строитель не получал на починку ни сестерция, и если бы кто-нибудь заявил обратное, это было бы ложью.

Строитель говорил твердо и неумолимо.

Его свидетельство было надежным, как скала.

Долабелла взимал налог якобы на починку дороги, но строитель отрицал, что на ее восстановление выдавались какие-либо деньги.

Цезарь сел. Он был спокоен, невозмутим, уверен в себе. Поездка в Македонию стоила потраченных усилий.

– Теперь очередь защиты, – объявил Помпей, который, в отличие от Метелла, не прибегал к помощи преконов, чтобы дать слово очередному выступающему.

Гней Помпей говорил без помощников и говорил хорошо. Он не заикался и, к удивлению Цезаря, выслушал показания Марка спокойно, будто не придавал значения его словам.

Аврелий Котта поднялся, вышел в середину зала и посмотрел на строителя, сидевшего в нескольких шагах от него, ближе к судьям.

Публика, заполнившая обширный зал базилики, внимательно слушала.

– Марк… ты строитель, верно? – спросил Котта, рассеянно глядя в пол.

– Верно, – подтвердил тот.

– Тот самый Марк, которого несколько лет назад наняли для общественных работ?

– Именно так. Я руководил починкой городских акведуков и некоторых зданий на Форуме, – спокойно ответил он, гордясь своим послужным списком.

Цезарь тоже сохранял спокойствие, хотя и догадывался, куда клонит Котта.

– Так ты и есть тот самый строитель Марк, которой после прихода к власти Суллы и назначения Долабеллы управляющим общественными работами остался без заказов?

– Да, но…

– Суд требует от свидетеля ответа на заданный вопрос, а не доводов, возражений или пояснений, не относящихся к тому, о чем его спрашивают, – быстро прервал его Котта. – Иными словами, строитель, давший показания против Гнея Корнелия Долабеллы, – Котта старался не называть Долабеллу «обвиняемым», как при первой же возможности делал его племянник Цезарь, – остался без заказов, когда Долабелла лично начал их раздавать. Это так?

– Это так, но он расторг контракты со мной без всяких оснований, просто для того, чтобы предоставить выгоду своим друзьям… – попытался оправдаться Марк, несмотря на предупреждение.

– Клянусь Юпитером, для нас не важны причины, по которым, как утверждает свидетель, Гней Корнелий Долабелла разорвал свои контракты на общественные работы! – воскликнул Котта и сразу же продолжил, не давая Марку вставить ни слова: – Долабелла мог разорвать контракт по разным причинам: ему не понравилось, как ты выполнял заказы раньше, или ты превысил смету, или случилось что-нибудь еще. Суд волнует лишь то, что у свидетеля имеется явная причина для личной неприязни к моему подзащитному. Таким свидетелем могут управлять гнев и желание отомстить ему.

Марк покачал головой и попытался возразить, но Котта говорил без умолку, засыпая его вопросами:

– Действительно, с какой стати строитель Марк отправился в Македонию? Почему он с таким рвением осматривал Эгнатиеву дорогу? И главный вопрос: кто оплатил его дорогостоящую поездку? Такое долгое путешествие требует немалых денег, и не сестерциев, а серебряных денариев. Чтобы оценить правдоподобность показаний свидетеля, суд должен знать, кто оплатил поездку строителя Марка в Македонию.

Марк сглотнул слюну. Он провел тыльной стороной ладони по пересохшим губам. Лгать в римском суде смысла не имело. За дачу ложных показаний предусматривалось суровое наказание, но, кроме того, солгавшего на суде стал бы презирать весь город, а навлечь на себя общественное презрение было не лучшим способом получить новые контракты от римского государства.

– Гай Юлий Цезарь оплатил мою поездку, – признался он наконец.

– Обвинитель?

Котта показал пальцем туда, где сидел его молодой племянник.

– Он самый, – подтвердил строитель.

Цезарь встал.

– Строитель, нанятый Долабеллой, – громко и быстро заговорил он, не спрашивая разрешения у председателя, – способный лично подтвердить, что не имел возможности заняться починкой Эгнатиевой дороги, поскольку для этого ему не предоставили никаких средств, был найден мертвым: кто-то воткнул кинжал ему в спину. Вот почему за подтверждением плохого состояния дороги мне пришлось обратиться к другому строителю…

– Слово предоставляется защитнику, – властно заявил Помпей.

Цезарь молчал, но не садился.

– Я мог бы попросить молодого обвинителя не перебивать меня, но это не имеет значения, – продолжил Котта с самодовольством человека, полностью владеющего положением. – Мы все сожалеем о смерти предыдущего свидетеля, и тем не менее обвинитель мог бы найти человека, который помогал убитому строителю. Но нет, куда проще, удобнее и надежнее нанять, подчеркиваю, нанять другого свидетеля, другого строителя, который заведомо испытывает неприязнь к моему подзащитному, и хорошо ему заплатить, чтобы он говорил по подсказке обвинителя. – Он повернулся к строителю. – Как жаль, что по нашим законам лжесвидетельство не карается должным образом, но боги позаботятся о возмездии для того, кто лжет ближним перед справедливым судом! Клянусь Юпитером, это не свидетельство, а нагромождение купленной лжи!

Он умолк.

Цезарь собирался заговорить, но тут вмешался Помпей:

– У обвинения есть другие свидетели?

Цезарь понял, что председатель суда не принял его заявление. И что бы он ни сказал, Помпей не изменит своего решения.

Он уставился в пол.

Вздохнул.

Ему нужно было привести мысли в порядок.