Рабы тушили факелы, закрывали окна и двери. Члены суда, обвиняемый, защитники и обвинители еще не покинули базилику, но внутри ее уже сгущался мрак.

– Ты добился раскола среди них. Ты гений! – ликующе воскликнул Лабиен, глядя туда, где пятьдесят два судьи, включая Метелла, все еще вели жаркие споры.

– Он уступит, – сказал Цезарь.

– Кто? – спросил Лабиен.

– Метелл. Он уступит. Он жаждет вернуться в Испанию, встретиться с Серторием лицом к лицу, одолеть его и добиться долгожданного триумфа, чтобы сравняться с отцом в чести и достоинстве. Мать права. Равновесие достигнуто: моих свидетелей убили, но на reiectio я разделался с председателем, а значит, нанес ответный удар. Теперь меня волнует другое… – Он обвел взглядом зал. – Кого назначат председателем вместо Метелла.

– Разве в-в-вы не говорили, ч-ч-что он плохой оратор? – спросил Метелл, не скрывая своего возмущения.

– На divinatio он еле ворочал языком, – мрачно заметил Помпей ко всеобщему одобрению судей.

– В-в-вы ошибались, – приговорил Метелл. – Он опозорил меня перед всем Римом. Т-т-теперь у меня е-е-есть только один выход: в-в-вернуться в Испанию и победить этого проклятого Сертория.

Чем больше он распалялся, тем меньше заикался, будто гнев помогал ему забыть о своей неспособности говорить как следует.

– Ты согласишься на отвод? – спросил Помпей.

– Конечно соглашусь, – подтвердил Метелл.

– Но если ты все решил, почему попросил на ответ два дня? – полюбопытствовал Помпей; остальные судьи пришли в замешательство.

– Я знаю, что Долабелла попросит меня о-о-остаться, и мне понадобится в-в-время, чтобы его переубедить.

– И как ты собираешься его переубеждать? – настаивал Помпей. – Долабелла сказал, что он не желает видеть председателем никого, кроме тебя. Ты единственный, кому он доверяет.

– Я д-д-думаю лишь о том, кто заменит меня.

– Может, Красс? – осмелился предложить один из судей, но Метелл покачал головой. После того как Красс тщеславно ухмыльнулся у Коллинских ворот, Долабелла его не выносил.

– Тогда кто же? – спросил один из судей.

Но Метелл молчал.

Глубоко задумавшись.

Долабелле необязательно было присутствовать в апсиде, он и так знал, о чем идет речь. Метелл наверняка сообщал судьям о том, что вернется в Испанию. Какой же пройдоха этот молодой Цезарь! Гней Корнелий Долабелла был убежден, что теряет свою главную опору в суде. Он совсем было приуныл, но тут же взял себя в руки, вонзив в юного обвинителя ненавидящий взгляд. Предчувствие, которое он испытал под конец divinatio, полностью подтвердилось. Долабелла ясно видел: Цезарь очень опасен, как и предупреждал Сулла. Его давным-давно надо было убить. Как и во многих других случаях, ему, Долабелле, придется взять на себя эту грязную работу. Когда придет время.

– Он смотрит на тебя, – шепнул Лабиен.

Цезарь поднял глаза и увидел неподвижно застывшего Долабеллу, который пристально смотрел на него своими цепкими глазами, будто желая проникнуть в его мысли.

– Думаю, ты просчитался, – продолжал Лабиен. – Твой враг – не председатель суда. Твоим единственным настоящим врагом был и остается сам Долабелла.

– Возможно, хотя сейчас меня прежде всего волнует то, кто будет новым председателем. Не исключено, что наш лютый враг Долабелла, – согласился Цезарь, не сводя глаз с обвиняемого, как он любил называть его на публике. – Долабелла – единственный, кто понимает, что я делаю.

– А что ты делаешь? – полюбопытствовал Лабиен.

– Захожу на врагов с другой стороны.

– Что-то я запутался…

– Война между популярами и оптиматами не окончена, друг мой, – объяснил Цезарь, все еще глядя на Долабеллу. – Они победили Мария, моего дядю, Цинну, моего тестя, Мария-младшего, но я все еще здесь. В Испании сопротивление возглавляет Серторий, я же возглавлю его здесь, и моим оружием будут слова. Ты видел, как распалился сегодня плебс? Теперь оптиматы боятся меня. Они должны знать, что здесь, в Риме, тоже идет война, но пока это видит только он, Долабелла. – Цезарь умолк, запрокинул голову и посмотрел на гигантский неф базилики, нависавший над ними в полутьме. – Смотри: при погашенных факелах и закрытых окнах здесь мрачно, но тень Долабеллы, сидящего в глубине и смотрящего на нас, – самая длинная и темная. Добиться обвинительного приговора против него сейчас важно как никогда. Когда-то осуждение Долабеллы было вопросом нравственности, справедливости. Теперь же его изгнание – вопрос выживания. Моего выживания. Я прозреваю свою смерть в той ненависти, с которой он смотрит на меня.