Через пять лет после того, как Корнелия родила дочь, все семейство Юлиев было втянуто в судебный процесс над Долабеллой.

Дом Цезаря в Субуре стал местом женских посиделок: его жена Корнелия, сестры, племянница Атия и ее мать ужинали в главном атриуме. Отец Цезаря умер, дядя Марий – тоже, а другой дядя, Аврелий Котта, избегал проводить время в их обществе, пока длилось разбирательство: будучи защитником обвиняемого, он стал противником Цезаря на суде. Оказалось, что у молодого главы рода Юлиев нет ни одного опытного и надежного друга, к которому можно обратиться за советом. Мужья его сестер, Пинарий и Бальб, лишь изредка заглядывали к Цезарю, благоразумно держась на расстоянии от зятя, осмелившегося противостоять всемогущему Долабелле. А его верный Лабиен был таким же неискушенным в этих вопросах, как и он сам. Следовало бы поискать дружественного сенатора или известного государственного мужа, выступавшего в народном собрании от имени популяров, и попросить у него совета. Но Цезарь, всегда стремившийся обманывать чужие ожидания, обратился к другому доверенному лицу, о котором говорил с Лабиеном во время поездки в Македонию: к Аврелии, своей матери. Он доверял ей безраздельно.

– Через несколько дней у меня reiectio, матушка, – начал Цезарь, решившийся наконец заговорить с ней о том, что занимало его мысли по пути из Фессалоники. – На Востоке я нашел новых свидетелей, а также сведения, подкрепляющие обвинение против Долабеллы, но все мы знаем, что суд сенаторов-оптиматов готов оправдать любое его преступление, и не важно, что я изложу в базилике и какие доказательства приведу. Я должен использовать все возможности, которые предоставляет мне reiectio.

– Но ты не можешь требовать отвода для всех судей, – заметила Аврелия. Пребывая в мрачном настроении, она сгорала от любопытства, так как догадывалась, что сын хочет спросить ее о каком-то деле.

– Не могу. К тому же их в любом случае заменят другими сенаторами-оптиматами, поддерживающими Долабеллу. Нет, я не собираюсь тратить время и силы на утомительные споры, которые вряд ли улучшат мое положение как обвинителя. Я думаю о другом способе использовать эту возможность.

– Что же это за способ? – полюбопытствовала мать.

– Хочу заявить отвод только одному человеку: Квинту Цецилию Метеллу, – торжественно объявил Цезарь.

– Председателю суда, ни больше ни меньше? – уточнила Аврелия. Говоря об очевидном, она в то же время оценивала и взвешивала замысел сына.

– Да, председателю суда. Метелл – вождь оптиматов, которого все уважают. Сулла мертв, Долабелла сосредоточен только на себе, своих удовольствиях и преступных страстях, Метелл же – мозг партии поборников старины. Один его жест, одно движение бровями, один изданный им звук – и все бегут за ним, как собачонки. Я не могу изменить весь состав суда, но могу убрать его. Я должен во что бы то ни стало удалить Метелла, но…

– Но… – подхватила Аврелия.

– Не знаю, как это сделать, – признался Цезарь, не боясь и не стесняясь рассуждать о том, для чего так и не нашел решения после четырехмесячных раздумий. Он знал, что следовало сделать, но не знал как. Он посмотрел в глаза Аврелии. – Вот почему я обращаюсь к тебе, матушка. Ты – самый умный человек из всех, кого я знаю, к тому же тебе я могу доверять. Если бы я мог, я спросил бы Цицерона или его преподавателя ораторского искусства, старого Архия, а может, другого опытного законника с Форума, сенатора, кого-нибудь из выступавших в народном собрании. Но я знаю, что в этом случае никто не будет со мной откровенен. Все слишком боятся Долабеллу, да и самого Метелла, чтобы помочь мне отвести председателя суда. Я знаю, что у тебя нет опыта в тяжбах, матушка, зато ты разбираешься в людях. Где у Метелла слабое место? С какой стороны на него лучше напасть?

Наступила пауза. Корнелия, сестры Цезаря и сам Цезарь молчали из уважения к Аврелии, которая погрузилась в свои мысли, при этом лицо ее оставалось серьезным и одновременно безмятежным.

– Все довольно просто, – изрекла наконец мать. – Метелл жаждет подражать своему отцу, во всем быть равным ему. Его отец, Квинт Цецилий Метелл Нумидийский, стал консулом. Метелл Пий, председатель суда по делу против Долабеллы, тоже консул.

– Да, и назначил его Сулла, – подтвердил Цезарь, слушавший с величайшим вниманием. – Точно так же годом ранее Сулла назначил консулом самого Долабеллу.

– Верно, – согласилась Аврелия и продолжила: – Однако Метелла Нумидийского, его отца, Сенат удостоил триумфа за победу в Африке – победу, надо заметить, спорную, хотя это уже другая история. Речь идет о войне, которую завершил твой дядя Марий, взяв в плен самого Югурту. Но главное вот что: отец Метелла был консулом, удостоенным триумфа. Метелл-младший, сенатор и председатель суда, которого ты собираешься отстранить, нынешний вождь оптиматов, стал консулом вместе с Долабеллой, но так и не удостоился триумфа.

– Этот триумф он желает заслужить, победив Сертория, ближайшего помощника моего дяди Мария, возглавившего восстание в Испании, – подхватил Цезарь, догадываясь, к чему клонит мать. – Метелл-младший вернулся из Испании на несколько недель по семейным делам, но Долабелла призвал его возглавить суд, что задержит Метелла в Риме и не даст ему вести войну. Значит, он упускает последнюю возможность возглавить войско, которое разобьет высокопоставленного мятежника-популяра, и одержать крупную победу, которая закончится вожделенным триумфом.

– Именно так, – подтвердила мать.

Цезарь молча кивнул.

Корнелия и сестры Цезаря завели речь о других делах – не из безразличия или неуважения: они знали, что разговор между матерью и сыном закончился и Цезарь теперь еще долго будет задумчиво молчать. К тому же они понимали, как необходимы Цезарю спокойствие мирного очага, голоса сестер и жены, тихо беседующих о всяких пустяках.

– Я говорил тебе, что ты умнейшая женщина из всех, которых я знаю? – спросил Цезарь, снова взглянув на Аврелию.

– Говорил, и не раз.

– Тогда исправлюсь: ты – самый умный человек среди всех мужчин и женщин. Не хотел бы я, чтобы ты была моим врагом.

– Еще бы, – загадочно подтвердила она и сразу же мило улыбнулась, развеяв дурные предчувствия, которые могли бы пробудиться в голове юного Цезаря, занятого одним: как добиться своего на reiectio.

– Испания… – задумчиво произнес он сквозь зубы.

– Но даже если ты продумаешь все, готовясь к reiectio, – заметила мать, и лицо ее вновь посерьезнело, – тебе придется отточить ораторское искусство, ибо только хороший оратор убедит Метелла покинуть суд.

– Знаю, матушка. Знаю.

Замечание Аврелии понравилось ему: если даже собственная мать не поняла, что он намеренно скомкал свое выступление на divinatio, судьи не ожидают от него блестящих речей на reiectio, а значит, никто не воспринимает его всерьез.

Он посмотрел на Корнелию, единственную, кто знал правду, кому он признался, что на divinatio нарочно мямлил и запинался. Корнелия премило щебетала с обеими Юлиями, но внимательно прислушивалась к тому, что Аврелия говорит сыну, – и с пониманием посмотрела на него.

Цезарю страстно захотелось заняться с ней любовью.