По всей видимости, популярам не на что было надеяться.

Сулла готовился ко множеству заседаний Сената, на которых намеревался отменить, один за другим, все законы, принятые сначала Марием, а затем Цинной и другими вождями популяров. Он не оставит от прежних порядков камня на камне. Не останется даже воспоминаний.

Да, надежды популяров улетучивались, все казалось потерянным, как вдруг произошло неожиданное. Это был удар судьбы, грозивший потрясти саму историю: самниты и луканы, италийские народы, которые не соглашались сдаться или прекратить затянувшуюся войну за права, взяли все имевшееся у них оружие и двинулись на Рим, чтобы уничтожить Суллу. Они знали, что Сулла – глава тех, кто яростнее всего выступает против равноправия союзников. Самниты решили напасть на столицу до того, как войска прочих сенаторов-оптиматов, таких как Помпей и Метелл, присоединятся к силам Суллы и Красса и сделают победу союзников невозможной.

Сулла получил известие о наступлении самнитов у самых дверей Сената. Он как раз собирался открыть первое заседание, посвященное отмене законов, принятых популярами в последние годы.

Сулла остановился.

Молча уставился себе под ноги.

Упер руки в бока.

Долабелла и Красс смотрели на него, не мигая.

Луций Корнелий Сулла медленно повернулся вполоборота. Заседание Сената придется отложить.

Лабиен вошел в дом Цезаря; глаза его горели.

– Самниты идут на Рим! Их тысячи! Сулла с ними не справится, ему не помогут даже все его ветераны! Будет всеобщее восстание союзников. К самнитам уже присоединились луканы.

Цезарь кивнул:

– Сулла и его люди слишком рано решили, что союзники побеждены.

– Похоже на то, – согласился Лабиен. – С приходом к власти Цинны они получили права, их требования удовлетворили, однако они понимают, что Сулла все отменит.

– Вот они и взбунтовались. – Цезарь не мог сдержать гнева. – Пусть самниты разорвут на части негодяя Суллу!

Боль от осквернения могилы Мария была еще свежа, он желал Сулле худшей из возможных смертей, а его праху – величайшего из мыслимых оскорблений.

Внезапно раздался женский крик, душераздирающий, страшный, проникнутый нестерпимым страданием.

Оба повернулись в сторону жилых покоев.

Аврелия выбежала из комнаты, где сидела с невесткой, и остановилась в середине атриума.

– У Корнелии схватки! – воскликнула она спокойно, но властно. – Она совсем еще девочка, одной повитухи недостаточно. Во имя Юпитера, сын мой, отправляйся на поиски старого врача-грека.

Что-то в голосе Аврелии навело Цезаря на мысль, что роды могут пройти не слишком гладко. Мать рожала трижды. Она знала, о чем говорит.

Сулла несколько часов подряд изучал римские укрепления, и на лице его больше не читалось спокойствия и уверенности: стены Рима были недостаточно прочными, чтобы выдержать осаду, он видел это собственными глазами. После многих лет господства над Италийским полуостровом город не слишком заботился о том, чтобы поддерживать в годном состоянии старую Сервиеву стену, возведенную в те далекие времена, когда на столицу в любой миг могли напасть.

Даже в худшие дни недавней гражданской войны, даже во время наступления тевтонов ни один участок стены не перестраивался, чтобы обеспечить надежную защиту от нападения большими силами. Считалось, что врагов Рима остановят раньше, чем те достигнут его ворот. По этой причине войска Суллы оба раза легко овладевали городом. Однако теперь обстоятельства, в прошлом благоприятствовавшие Сулле, работали против него.

– Будем сражаться снаружи, у стен, – объяснил Сулла самым верным начальникам, которые собрались в походном претории, наскоро возведенном напротив Коллинских ворот.

Среди собравшихся были Долабелла и молодой Красс.

– Стены не выдержат осаду, но они достаточно высоки, чтобы разместить лучников, которые будут поддерживать наши войска или… – Сулла на время умолк, потом заговорил снова, но уже о другом: – Битва может начаться когда угодно, мы должны быть готовы. Отчеты дозорных, расставленных мной вокруг Рима, говорят о том, что самниты идут быстро и прибудут с наступлением темноты.

– Значит, они не нападут по крайней мере до рассвета, – заметил Красс.

– Я не уверен. – Сулла покачал головой. – Лучше подготовиться к ночному сражению. Не хочу ничего делать впопыхах. Их много, и они полны решимости.

Корнелия кричала без умолку.

Наконец лекарь вышел из комнаты, где возле молодой женщины хлопотали Аврелия, акушерка и несколько рабынь.

– Как она? – спросил Цезарь. Он мало что знал о родах, но стенания Корнелии были отчаяннее криков обычных женщины при схожих обстоятельствах.

– Клянусь Асклепием, дела идут неважно, – сказал врач. – Ребенок выходит в ягодичном предлежании, ногами вперед, к тому же мать слишком молода, и это ее первые роды. Честно говоря… все очень непросто.

Аврелия слышала его замечание, поскольку вышла в атриум вслед за ним.

– Если она умрет… сможем ли мы спасти ребенка? – спросила она прямо.

Врач вздохнул и наморщил лоб, но ответил честно:

– Допустим, мы сделаем посмертное кесарево сечение, и, возможно, ребенок будет спасен, но сейчас все зависит от того, как пройдут ближайшие несколько часов.

– Часов? – ужаснулся Цезарь. – Но Корнелия не может страдать часами!

– Да, это тяжело, – посочувствовал лекарь, – но, по моему опыту, в таких случаях роды затягиваются. Надо готовиться к худшему. А теперь принесите еще горячей воды и чистых тряпок. И помолитесь богам, – добавил он и вернулся в комнату роженицы.

Цезарь расхаживал по атриуму, взявшись за голову.

Лабиен смотрел на друга, не зная, как себя вести и чем его утешить.

Аврелия размышляла. О многом. Возможно, ужасные роды заберут бедную Корнелию, Цезарь больше не будет связан с недавно закончившимся правлением Цинны, перестанет быть одним из тех популяров, которых Сулла попытается устранить, укрепив свою власть. Но укрепит ли Сулла свою власть? Чем обернется восстание самнитов? Смогут ли эти союзники свалить человека, с которым не справились ни Цинна, ни Марий-старший, ни Марий-младший? Однако все они начальствовали над римскими легионерами, охочими до денег. Самниты же боролись за свои права, подняли восстание, не преследуя корыстных целей. Сулле придется сражаться, как в Греции… а в битве может случиться все, что угодно…

– Известно ли что-нибудь о продвижении самнитов? – спросила Аврелия.

– По слухам, они стремительно приближаются к Риму, – ответил Цезарь. – Больше мы ничего не знаем.

– Так узнайте, – предложила Аврелия. – Здесь вам все равно делать нечего.

Она покинула атриум и вслед за врачом вернулась к Корнелии, которая продолжала кричать.

– Пошли, – сказал Лабиен. – Выясним, что происходит снаружи.

Цезарю было не до того, но он позволил себя увести. Оба вышли из дома и зашагали по улицам Рима, направляясь к старым стенам.

Сулла вывел из города две трети своих легионеров: две трети ветеранов похода против Митридата, а также две трети бывших солдат Цинны, чью преданность он купил в Ноле. Он поставил их в двух местах, на большом протяжении, прикрыв обширный участок крепостных стен там, где вскоре ожидалось нападение самнитов, луканов и прочих племен, объединившихся в последней попытке добиться равноправия с римлянами.

Ветеранов Сулла подчинил Крассу, а ноланские легионы – Долабелле. Сам он стоял на вершине Коллинских ворот, наблюдая за перемещением войск. Оставленные в городе силы – треть от общего числа – были залогом того, что популяры не возьмутся за оружие и не ударят сзади, что окончательно пошатнуло бы его власть в Риме.

Солнце спускалось к горизонту.

– Вон они! – крикнул один из часовых.

Сначала вдалеке показалась пыльная полоса; затем появились первые самнитские отряды: воины быстро, почти бегом двигались к тому месту, где стояли римляне.

Сулла сглотнул слюну.

Через несколько часов должно было стемнеть.

– Принесите факелы, во имя Юпитера! – приказал он. – Хочу, чтобы здесь были все факелы Рима!

Если сражение начинается посреди ночи, надо отчетливо видеть, что происходит на поле боя.

Цезарь и Лабиен не смогли покинуть Субуру. Войска Суллы стояли на всех подступах к Форуму, на всех главных улицах. Вождь оптиматов велел оцепить Субуру. Он не хотел восстания в квартале, жители которого были на стороне популяров: оно могло вызвать мятеж во всем Риме.

– Вернемся домой, – сказал Цезарь.

Лабиен кивнул. Вооруженная борьба с Суллой была немыслимой. Не могли же они преградить путь войскам, окружившим квартал со всех сторон.

Друзья поспешно удалились.

Аврелия стояла в атриуме, вытирая лоб и шею.

Крики Корнелии не прекращались.

– Что-нибудь разузнали? – спросила Аврелия.

– Сулла окружил Субуру, – ответил Цезарь. – Добраться до стен невозможно.

Корнелия снова закричала.

– Во имя всех богов! – воскликнул Цезарь. – Неужели ничего нельзя сделать?

Аврелия не ответила. Ей нечего было добавить к словам врача, а роженица меж тем никак не могла разрешиться.

Сулла видел, как легионы на двух протяженных участках готовятся к бою. Все было неплохо, но ему хотелось предусмотреть кое-что заранее.

Трибуны ожидали его приказов, поскольку Долабелла и Красс находились за пределами города, начальствуя над своими легионами.

Сулла повернулся к начальникам:

– Две трети факелов надо распределить поровну между легионерами Долабеллы и Красса, другая треть должна оставаться здесь, на крепостной стене. Все вооруженные лучники пусть тоже будут здесь, наверху.

Крики Корнелии стихли.

Значит, ей стало легче, но, если она потеряла сознание и перестала тужиться, ребенок мог умереть. В итоге опасность грозила обоим: ребенку и молодой матери. Цезарь был убежден, что родится мальчик.

Он сел, точнее, рухнул на ложе: его мир разваливался на куски. Сначала рухнула власть популяров, затем явился Сулла, а теперь он теряет жену и, вполне вероятно, потеряет и сына.

– Возможно, самниты добьются того, чего не добились мы, – заметил Лабиен, пытаясь отвлечь внимание Цезаря от происходившего в комнате Корнелии.

– Чего именно? – рассеянно уточнил Цезарь.

– Победят Суллу, – отозвался друг.

Надвигавшиеся на Рим самниты остановились всего в тысяче шагов от легионеров.

Последние лучи солнца тускнели и наконец погасли совсем.

Внезапно стемнело, и в море ночных теней самниты исчезли из поля зрения римлян.

Сулла напряженно всматривался во тьму. Трибун собрался что-то сказать, но Сулла поднял руку, призывая к тишине. Он прислушивался к звукам ночи.

Самниты зажигали факелы.

Сотни, тысячи ярких огоньков, подобно сверкающей мозаике, простирались во все стороны, насколько хватало глаз.

Долабелла и Красс приказали своим легионерам сделать то же самое, и вскоре их собственные факелы также рассеяли темноту.

Сулла был против дополнительного освещения. Он понимал, что совершит ошибку, если использует всю смолу раньше времени. Римляне не знали, сколько смолы припасено у врага, зато знали, сколько осталось у них самих.

– Пусть Красс и Долабелла зажгут только четверть факелов, следующую четверть используют лишь после второй стражи и так далее, – велел он трибунам, и несколько начальников отправились передавать его приказы.

Свет играл первостепенную роль в ночной битве.

Сулла шагал среди теней по вершине старых стен, окружавших Рим. Он видел все, но враги не могли его видеть.

Самниты пошли на приступ.

В открытый двор дома Цезарей врывался грохот битвы. По звукам можно было определить, что идет яростная, ожесточенная борьба. Больше ничего нельзя было сказать наверняка. По всей Субуре, из дома в дом, ползли слухи о том, что самниты пробиваются сквозь плотные ряды римских когорт. Но… стоит ли верить слухам?

Цезарь в отчаянии мерил шагами двор. Лабиен наблюдал за ним, вновь сознавая собственную беспомощность. Душераздирающие крики Корнелии прекратились, но ни врач, ни Аврелия не выходили из комнаты, чтобы сообщить о том, как проходят роды.

Долабелла видел, как его легионы, необученные, мало способные к бою, быстро отходят, несмотря на то что он приказал постоянно заменять воинов в первых рядах. Сам он появлялся то тут, то там, веля противостоять натиску врага и, разумеется, стараясь держаться подальше от передовой. Свирепость самнитов, сражавшихся за свою свободу и свои права, была сильнее мужества легионеров из Нолы, купленных за деньги. Вскоре все войско Долабеллы перестало держать строй.

Долабелла медленно, но неуклонно отступал вместе со своей охраной. Он вовсе не собирался жертвовать собой.

Красс, у которого в подчинении были опытные легионеры, воевавшие в Греции или в Азии, грамотно сопротивлялся, стоя на месте. Здесь самниты, похоже, не добились заметных успехов.

Сулла заметил, что легионы из Нолы дрогнули.

– Зажгите факелы! – приказал он, и вскоре на римских стенах стали видны сотни лучников, готовых выпустить стрелы.

Самниты приближались, тесня солдат Долабеллы к стенам. Некоторые легионеры разворачивались и бежали к Коллинским и другим воротам, по-прежнему открытым, чтобы поддерживать связь между внутренней и внешней частью города: Сулла мог послать подкрепление или осуществить замену.

Лучники ждали приказа стрелять по самнитам, но те пока были слишком далеко. Однако у Суллы имелось иное мнение на этот счет.

– Цельтесь в легионеров, которые ищут убежища внутри Рима! – приказал он.

Трибуны уставились на сенатора.

Но никто не осмелился возразить.

Лучники посмотрели на трибунов и других начальников, но слышно было только Суллу, который выкрикивал свои страшные приказы:

– Стреляйте в бегущих легионеров! Ради всех богов! Немедленно!

Раньше лучники целились в самнитов поверх голов сражающихся солдат, но по приказу Суллы повернулись и теперь смотрели на подножие стен.

– Стреляйте, во имя Юпитера! – настаивал Сулла.

На обратившихся в бегство легионеров обрушился стальной дождь. Более ста человек были убиты при первом же залпе. Убиты римскими стрелами. Наказание за уход с поля боя было жестоким, зато остальные, также собравшиеся бежать, мигом остановились.

Увидев это, Долабелла повернул солдат обратно и приказал отступавшим вернуться в бой.

Сулла обратился к начальникам, все еще стоявшим на вершине крепостной стены:

– Пусть стреляют в легионеров, которые осмелятся бежать или приблизиться к стенам Рима! Пусть стреляют в бегущих начальников! Во имя Юпитера, пусть они пустят стрелу в меня, если я побегу!

С этими словами он быстрым шагом спустился с городских стен и вышел на улицу, что вела к Коллинским воротам, оставив начальников в полнейшем изумлении. Всякий раз, проходя мимо открытых ворот, он отдавал решительный приказ:

– Закройте ворота!

Позади него с грохотом опускались железные решетки, наглухо запечатывая проход во внутренние кварталы Рима.

Сулла добрался до Коллинского холма.

– Как только я выйду, тотчас закройте ворота! – приказал он.

Вместе с группой верных ветеранов он направился к легионам Долабеллы.

Сулла ясно дал понять: он нарушал законы и давил на сенаторов, желая возглавить войну против Митридата, сражался в Греции и Азии, а после возвращения в Италию воевал на всем полуострове не для того, чтобы теперь, когда Рим оказался у него в руках, потерять все из-за мятежа каких-то жалких самнитов.

– Смерть или победа! – крикнул он во все горло, и десятки, сотни людей вокруг принялись вторить ему:

– Смерть или победа! Смерть или победа! Смерть или победа!

Луций Корнелий Сулла мог быть себялюбцем, государственным мужем, хитрецом, разорителем священных храмов, скупщиком голосов избирателей, мог предавать и поощрять предательство, и все это для достижения своих целей и удовлетворения своего тщеславия. Возможно, он был подлецом, продажным сенатором и даже подлым и жестоким диктатором, но кое-кем Сулла не был: он не был трусом.

Роды перерастали в медленный предсмертный трепет.

Казалось, Корнелия умирает, а вместе с ней умирает и жизнь, которую она носила в себе.

И тут Цезарь совершил поступок, не приличествовавший его положению главы семейства, пошел на дерзость, пересек границу – не самую главную и далеко не последнюю в своей жизни: молодой муж вошел в комнату, где Корнелия, лежа на простынях, пыталась разродиться.

Увидев его, рабыни отошли от ложа. Врач повернулся, несколько озадаченный, но ничего не сказал. Все его мысли были сосредоточены на роженице.

Аврелия, похоже, была растеряна меньше остальных. Она воспитала Цезаря так, чтобы для него не существовало ничего запретного или невозможного. И не собиралась указывать ему, что он должен и чего не должен делать; к тому же он был отцом семейства, pater familias.

Рабыня, которая еще мгновение назад протирала лоб Корнелии влажными салфетками, удалилась, и Цезарь присел на освободившееся место рядом с кроватью.

– Если она не будет тужиться, я ничем не смогу ей помочь, – признался врач.

Цезарь склонился к Корнелии. Кровать была залита кровью от середины до изножья. Его жена, вся мокрая от пота, лежала с закрытыми глазами. Аврелия протянула ей чашу с водой.

– Гай здесь, – сказала мать Цезаря.

Корнелия сделала глоток и подняла веки.

По ее щекам текли слезы. Слезы боли, горя и бессилия. Корнелия не могла произнести ни слова, так она была слаба.

– Надо тужиться, – попросил Цезарь. – Ради себя, ради меня, ради малыша. У тебя получится. Я знаю, ты справишься.

Корнелия кивнула и напряглась изо всех сил, но все ее страдания вновь оказались тщетными.

– Отцу лучше выйти из комнаты, – сказал врач.

Цезарь посмотрел на мать, Аврелия кивнула. Он послушался старого грека и вышел.

Стоя рядом с Лабиеном, он вновь услышал крики Корнелии, и теперь ему казалось, что она кричит бесконечно долго.

Наконец, когда Цезарь уже не надеялся получить добрые вести в эту проклятую ночь, его мать появилась в атриуме и произнесла громко и отчетливо:

– У тебя родилась девочка.

Сулла безжалостно расправлялся с любым, кто осмеливался начать отход.

– Я велел убивать любого, кто приблизится к стенам! – напоминал он каждому легионеру, собственноручно выталкивая на поле боя.

То ли из-за приказов, которые неустанно отдавал Сулла, то ли из-за того, что Долабелла и другие начальники были готовы выполнить эти приказы, то ли потому, что угроза застрелить каждого, кто приблизится к стенам, была не притворной, а вполне действенной, большинство легионеров вернулись, и закипел ближний бой.

Потери с обеих сторон были неисчислимыми, однако союзники не прекращали натиск, и, если бы не случилось нечто непредвиденное, они бы наголову разбили слабые ноланские легионы. Но битва разворачивалась в двух местах.

– Красс разгромил самнитов на своем крыле, теперь он собирается окружить тех, кто перед нами, и ударить по ним с тыла, – объявил трибун, посланный Крассом с целью известить Суллу о его намерениях.

Вождь оптиматов кивнул.

– Пусть Красс завершит обход, – согласился он, затем посмотрел на Долабеллу и добавил с полной уверенностью: – Победа за нами, мой друг.

Долгая ночь подходила к концу.

Как и битва.

Первые лучи солнца освещали море тел самнитов и римлян, павших в жестоком ночном бою, однако было видно, что по трупам самнитов медленно, но неумолимо идут легионы Красса, тщательно и безжалостно, как мясорубка, перетирая обессилевших союзников, которые уже сознавали всю безмерность своего поражения.

Луций Корнелий Сулла наблюдал за тем, как над Римом восходит солнце.

– Это не просто новый рассвет, Долабелла, – сказал он своему другу. – Это начало новой эпохи.

На стену поднялся Красс с охраной из легионеров.

– Я разбил врага на своем крыле. Это было несложно, – сказал он. – Через несколько часов в живых не останется ни одного самнита. Думаю, у меня все складывается лучше, чем у Долабеллы.

И он позволил себе усмехнуться.

Сулла заметил ярость на лице Долабеллы. Красс добился того, чего не удалось ему, однако Красс начальствовал над ветеранами, а Долабелла располагал лишь неопытными легионерами, которые только сейчас получили боевое крещение. В лучах восходящего солнца многое виделось ясно. Красс, честолюбивый и самодовольный, не умел отличить личную победу от общей, что однажды, в каком-нибудь сражении, должно было его погубить. Еще Сулла знал, что Долабелла никогда не поладит с Крассом. И наконец последнее предчувствие, осенившее его в то утро: отныне он, Сулла, получит все, чего пожелает.

А желал он многого.

– Девочка, – повторил врач.

Большинство мужчин на месте Цезаря испытали бы разочарование, но Цезаря совершенно не волновало, кто появится в семье Юлиев – наследник или наследница. Он знал, что у него еще будет время подумать об этом. Теперь его беспокоило только благополучие семьи: чтобы с новорожденной все было в порядке, но главное, чтобы поправилась сама Корнелия.

– Похоже, она потеряла сознание, – сказала Аврелия, глядя на молодую мать.

Врач передал младенца рабыне, чтобы та омыла его и запеленала, подошел к Корнелии и положил руку ей на лоб. Девушка не шевельнулась. Она казалась не спящей, не потерявшей сознание, а мертвой.

Лекарь молча покачал головой, горестно стиснув губы.

Цезарь опустился на колени рядом с женой и взял ее за руку.

– Не оставляй меня, Корнелия… – шепнул он Корнелии на ухо. – Прошу тебя, не оставляй…