Война против марсов и прочих италийских народов, восставших против Рима, подходила к концу. Союзники – то есть все жители Италии, некогда жившие в согласии с Римом, а впоследствии поднявшие восстание, чтобы добыть римское гражданство силой оружия, поскольку переговоры ни к чему не привели, – потерпели поражение. Окончание войны означало, что перемирие между популярами и оптиматами, установленное по молчаливому согласию, но не закрепленное письменным договором, также завершилось.

Марий это знал. За несколько лет до последней войны вождь популяров хотел возглавить Рим, но его союзники, Главция и Сатурнин, были убиты, а ему самому пришлось бежать. Оптиматы согласились на его возвращение в город на Тибре, чтобы великий полководец помог навести порядок в Италии, однако после подавления мятежа разногласия между оптиматами и популярами вспыхнули с новой силой. На Италийском полуострове оставались очаги сопротивления Риму, особенно в землях самнитов – правда, сенаторы считали этот вопрос второстепенным, – возобновилось и вечное противостояние между богатыми, не желавшими новшеств сенаторами и другими членами Сената, а также плебеями, которые жаждали перемен в обществе и в учреждениях.

Марий видел, как ловко орудует Сулла в Сенате, и опасался, что сенаторы передадут его бывшему помощнику по африканской войне начальствование над новым войском, которое Рим собирал для противостояния очередной угрозе, едва ли не более опасной, чем та, которая некогда исходила от Югурты или кимвров с тевтонами, – а именно Митридату Шестому Евпатору, понтийскому царю, который напал на подвластные Риму страны Азии и угрожал вторгнуться в Грецию. Кто-нибудь должен был его остановить. Но Митридат не был, подобно царю тевтонов или даже Югурте, вождем диких племен, которые только и знали, что воевать и сражаться. Митридат был могущественным главой воинственного государства, имевшего опытных воинов и многочисленный флот, и мог за короткое время захватить все страны, прилегавшие с востока к Внутреннему морю, принеся Риму больше неприятностей, чем Карфаген во времена легендарного Ганнибала. Вот почему Сенат согласился создать постоянное войско с учетом преобразований, проведенных Марием во время борьбы с тевтонами, когда простые римляне с оружием в руках доказали при Аквах Секстиевых, что при должном обучении способны сражаться на славу. Новое войско отправится на Восток и сразится с закаленным в боях людьми Митридата. Ходили слухи о наборе шести легионов, не больше и не меньше.

Марию было ясно, что полководец, начальствующий над этими легионами, после победы над Митридатом станет хозяином Рима. Не найдется военной силы, могущей противостоять такому крупному войску – ни в Италии, ни в провинциях. Надо было лишь получить назначение консулом или проконсулом с империем над войском, которое отправится на Восток, а затем, что отнюдь немаловажно, вернется в Рим.

Столкнувшись с уловками Суллы, пытавшегося склонить Сенат на свою сторону и заполучить войско, Марий также решил предпринять кое-какие шаги. Сделать это предстояло в кратчайшие сроки. Сенат состоял в основном из оптиматов. Надежды на него не было. Марий знал, что нужна поддержка самого враждебного Сенату учреждения – народного собрания. Но изгнание Мария после неудачной попытки завладеть Римом с помощью злополучных Сатурнина и Главции лишило его всякой власти над популярами. Наибольшее влияние среди них имел Луций Корнелий Цинна; с ним-то Марий и решил встретиться, не дожидаясь, когда оптиматы полностью овладеют положением.

Цинна согласился на встречу. Он был уверен в себе, будучи самым могущественным популяром в Риме, и все же Марий оставался легендой для тех, кто противостоял оптиматам. В глазах Цинны Марий олицетворял скорее прошлое, нежели настоящее, – но прошлое это было таким славным, таким воодушевляющим, что одно имя Мария могло сплотить всех популяров. Дальше можно было попытаться снова изменить устройство Республики и добиться справедливого распределения богатства, земель и прав. Вот почему Цинна согласился встретиться с Марием, чтобы обсудить наболевшее и договориться обо всем. Он только потребовал, чтобы она состоялась в доме третьего лица.

Марий предложил жилище Гая Юлия Цезаря-старшего в центре Субуры. Цинна согласился. Он прибыл в сопровождении Сульпиция Руфа, плебейского трибуна, а также девочки, которой едва исполнилось восемь, – своей дочери Корнелии, которой он отводил особую роль в собственном замысле. На мгновение его осенила мысль, что в определенных случаях женщины полезнее мужчин, но вскорости она улетучилась.

Итак, Юлий Цезарь-старший был хозяином, амфитрионом. Его успехи в государственных делах выглядели довольно скромными: в последние годы популярам было непросто добиться чего-нибудь в Риме, где правили оптиматы. То обстоятельство, что два величайших вождя популяров – Марий и Цинна – выбрали для встречи его дом, делало его значительным лицом: никто из его семьи пока не смог добиться этого обычным путем, через cursus honorum. Его жене Аврелии также нравилось, что в ее доме состоится важное собрание.

– Если мы не собираемся переходить на сторону оптиматов, придется быть в числе сильнейших популяров, – услышал однажды за ужином Цезарь-младший: его отец советовался с супругой, стоит ли проводить у себя подобную встречу.

Сульпиций Руф и Луций Корнелий Цинна вошли в главный атриум дома Юлиев, где их поджидали Юлий Цезарь-старший и, конечно же, Гай Марий. Аврелия – державшаяся в отдалении, потому что это было собрание мужчин, – заметила, что Цинна пришел с дочкой, и сразу поняла, что все это означает. Мысль показалась ей неплохой, и она обратилась к двенадцатилетнему сыну, который стоял рядом:

– Гай, не покажешь дочери нашего гостя сад в заднем атриуме, пока здесь обсуждают будущее Рима?

Цезарь несколько раз моргнул. Мать редко давала ему такие точные указания.

Мальчик покосился на девочку. Та посмотрела на отца. Цинна кивнул.

Юный Цезарь и маленькая Корнелия покинули главный атриум.

– Иди за мной, – сказал ей Цезарь.

Она послушалась.

Любой ровесник Цезаря чувствовал бы себя скованно в присутствии девочки, но он рос с матерью и двумя сестрами, а потому привык к близости женщин.

– У тебя есть братья и сестры? – спросил он, чтобы начать разговор.

– Брат, – пролепетала Корнелия, шагавшая за ним с опущенными глазами. Ей было неловко.

– А у меня две сестры. Мы ладим, но мне бы хотелось, чтобы у меня был еще и брат. Мне его не хватает, хотя у меня есть друг, Лабиен. Он моего возраста, и мы часто видимся. У тебя есть подруги?

– Нет, – ответила она, покачав головой. – Меня не выпускают из дома. Но сегодня меня позвали к вам. Непонятно, – добавила она, стараясь быть такой же искренней, как мальчик.

Цезарь задумался: нет ничего удивительного в том, что маленькой девочке редко разрешают покидать родительский кров. Разве что ради похода на рынок. Но странно, что Цинна взял с собой дочь, а не сына. Или тот – совсем младенец?

– Ты старше своего брата?

– Нет, – ответила она. – Мой брат такого же возраста, как ты.

– Да уж, непонятно, зачем тебя привели.

Они дошли до заднего атриума.

– Моя мать называет его садом, – Цезарь сменил предмет разговора. – Но, как видишь, это всего лишь несколько горшков с цветами, за которыми она любит ухаживать.

Корнелия принялась прогуливаться среди цветов.

– Красиво, – сказала она учтиво: ее учили вести себя так с друзьями семьи. Она понимала, что пришла к друзьям отца.

Будучи подростком, к тому же мужчиной, Цезарь не сразу понимал некоторые тонкости, но внезапно у него сработало внутреннее чутье. Впрочем, одного чутья было мало: он любил точность, проверенные сведения. Мать поручила ему развлечь эту девочку, а значит…

– Ты видела луперков? – спросил он, к ее удивлению.

Вопрос был недвусмысленным. Юноши-луперки во время Луперкалий приносили в жертву козу, делали из ее шкуры februa, ремешки, затем бегали по всему Риму и хлестали ими девушек детородного возраста: считалось, что те в итоге станут более плодовитыми. Этот праздник отмечался во втором по счету месяце, который поэтому назывался фебруарием.

Появление луперков и удар плетью означали, что девочка стала женщиной; то есть у нее начались месячные. Корнелия смутилась.

– Нет, я еще не видела луперков, – ответила она, опустив голову, будто чувствовала вину за то, что не успела вовремя подрасти. – Я еще маленькая, – добавила она. – У меня скоро день рождения, но мне исполнится только… девять.

– Так я и думал. Я был уверен, что ты еще не встречалась с ними. Ну то есть не видела, как они с криком ходят по улицам, размахивая ремешками. Я не хотел тебя расстраивать.

– Да, – кивнула Корнелия, не осмеливаясь поднять глаза. – Я только видела, как луперк ударил одну из моих двоюродных сестер. Вот и все.

Цезарь расстроился из-за того, что гостья почувствовала себя неловко, но по-прежнему хотел выяснить, зачем ее привели к ним. Однако ему вовсе не хотелось ее пугать, к тому же причина могла быть вовсе не той, о которой он думал. Он осторожно посматривал на нее сверху вниз. Совсем еще девочка, зато красивая, воспитанная и образованная. Больше он ничего о ней не знал. Она показалась ему замкнутой, но это было естественно – наедине с незнакомым мальчиком, в чужом доме.

– А ты бы хотела послушать, о чем говорят наши отцы, Гай Марий и Сульпиций Руф, плебейский трибун? – спросил он.

Корнелия подняла глаза и осторожно посмотрела на его лицо, которое казалось ей очень привлекательным. Он был высоким и сильным, а еще добрым. Корнелия по-прежнему говорила мало, но больше не чувствовала неловкости, находясь рядом с ним.

– Думаешь, так можно? Подслушивать без разрешения?

Цезарь улыбнулся и поднес палец к губам, затем наклонился и тихо сказал:

– Идем.

Он взял ее за руку.

Корнелия вздрогнула: никогда прежде незнакомый юноша не касался ее руки. Брат к ней не приближался. Несмотря на первоначальное потрясение, ей было приятно: Цезарь сжимал ее руку крепко, но не больно. Сочетание ощущений придавало уверенности.

Цезарь провел ее по коридорам в небольшую библиотеку, набитую папирусами.

– Таблинум моего отца, – объяснил он шепотом. – В нем два входа. Мы вошли с заднего атриума, но он соединяется с главным. Если мы пойдем к другому входу, где есть один лишь занавес, то услышим, о чем они говорят. Мой дядя Марий всегда говорит громко.

– И мой отец тоже, – заметила Корнелия, воодушевленная приключением, в которое ее втягивал этот мальчик.

– Отлично. Иди за мной, держись рядом, но не говори ни слова. Что-нибудь да услышим, хорошо?

– Хорошо, – прошептала она.

Держа Корнелию за руку, он повел ее к главному входу в таблинум, задернутому плотной завесой, через которую проникали голоса тех, кто разговаривал в главном атриуме. По мере их приближения они делались все громче; когда же они подошли к занавесу, каждое слово слышалось совершенно отчетливо.

Цезарь выпустил ее руку.

Корнелия хотела бы, чтобы он не делал этого, но, конечно, ничего не сказала и вслед за Цезарем подошла как можно ближе к занавесу, осторожно, чтобы не коснуться его. Оба стали прислушиваться.

– Если Сулле доверят войско, стоящее в Ноле, это положит конец законодательным и прочим изменениям. – Мощный голос Гая Мария заставлял каждое слово звучать властно. – После нового набора в войске будут шесть легионов. Шесть. Если добавить вспомогательные части, получится шестьдесят тысяч человек. Подобное войско в руках Суллы означает наше поражение, оптиматы будут править по-своему, и нам конец. И не в переносном, а в буквальном смысле. Они нас уничтожат.

– Ничего не поделаешь, – возразил Сульпиций Руф. – Они главенствуют в Сенате с тех пор, как несколько лет назад положили конец твоим и сатурниновским преобразованиям. Они обратились к нам, чтобы выступить вместе против марсов и других восставших союзников, но теперь мятежные города повержены, Сулла и прочие оптиматы, захватившие власть в Сенате, нацелятся на консульство. И сделают все возможное, чтобы победить на выборах и занять две высшие должности. Затем Сулле отдадут начало над войском.

– Народное собрание может выступить против этого, – возразил Марий.

– Каким образом? – спросил Цинна, говоривший мало, но всегда по делу.

– Пусть собрание примет закон, ограничивающий полномочия Сената, и решение о том, что отныне само будет назначать главноначальствующего ноланским войском, а также других легионов, которым предстоит сражаться с Митридатом. А потом вручи войско мне. Этого будет достаточно.

Наступила тишина.

– Неужто ты, Сульпиций, заставишь народное собрание восстать против Сената? – спросил Цинна. Войско, о котором шла речь, должны были отправить на Восток против Митридата: это были уже внешние сношения, считавшиеся прерогативой Сената.

Плебейский трибун ответил не сразу:

– Если бы кандидатом в верховные начальники над этими легионами был кто-нибудь другой, я не был бы настолько уверен, но если мы предложим Мария, спасшего нас от Югурты и от северных варваров – кимвров и тевтонов, чего народ не забыл и за что ему по-прежнему благодарен, сомнений не будет. Особенно если мы подчеркнем, что Митридат может стать вторым Ганнибалом. Страх перед новым вторжением в Италию, особенно после восстания марсов и прочих союзников, заставит народное собрание проголосовать в пользу Мария. Безусловно, народ доверяет ему больше, чем Сулле.

– Слухи о наступлении вовсе не ложь, – добавил Марий. – Митридат вот-вот пересечет Геллеспонт и вторгнется в Грецию. Если его не остановить, он двинется дальше и доберется до Рима. Он чрезвычайно заносчив. Но возвратимся к начальствованию над войском. Мы должны действовать быстро: Сенат собирается на той неделе, и на этом заседании состоится назначение Суллы главноначальствующим.

– Можно созвать собрание и на этой неделе, – предложил Сульпиций Руф.

– Это будет лучше всего, – откликнулся Марий.

Казалось, все было решено, но у Цинны имелись вопросы.

– Я не возражаю против того, чтобы поставить тебя во главе войска, но ты отправишься на Восток, а мы здесь, в Риме, станем разбираться с оптиматами, которые придут в ярость, если не назначат Суллу.

Его слова не удивили Мария. Никто в Риме не оказывал поддержку другому, не прося чего-нибудь взамен.

– Слушаю тебя, Цинна. – Он устроился поудобнее на своем ложе и протянул кубок рабу, чтобы тот наполнил его вином.

– Ты получишь начало над войском как privatus, частное лицо. Нам незачем участвовать в консульских выборах, но… – Цинна призадумался: у него имелось множество просьб, но, глядя на лицо Мария, он догадывался, что начальствование над войском также стоит немало. В конце концов он оживился. – Как только ты сделаешься главноначальствующим, а оптиматы займут оборону, я при твоей поддержке стану консулом, а наш друг Сульпиций – претором. Твои приближенные и клиенты во всем Риме поддержат нас.

Марию не пришлось долго раздумывать: консульство и преторство казались разумной ценой за начальствование над шестью легионами, которые обеспечивали безопасность Рима.

– Пусть будет так. Мы согласны, – отозвался он.

– Выпьем же за договор, – предложил Цезарь-старший, который во время споров хранил благоговейное молчание: еще бы, у него в доме гостили Марий, Цинна и Сульпиций, вожди римских популяров.

Аврелия, которая также присутствовала в атриуме, хотя держалась поодаль, обратилась к рабам:

– Вина и еды для всех. Да побольше, – приказала она. Затем, взглянув на Мария, Цинну и Сульпиция, радушно добавила: – Ведь вы окажете нам честь и отужинаете с нами? Молю богов, чтобы вы смогли немного отдохнуть посреди бесконечных дел.

Гости приняли приглашение. Казалось, все решено, но Цинна задумал кое-что еще:

– Я считаю, что договор должен быть скреплен союзом.

Аврелия сделала глубокий вдох. Она ожидала этого с тех пор, как Цинна пересек их порог в сопровождении дочери.

– Каким союзом? – спросил Марий. Размышляя о том, как снарядить шесть легионов для сражения с Митридатом, он не мог думать больше ни о чем.

– У меня есть сын, и у Гая Мария тоже, – начал Цинна. – Но сын Мария женат на Лицинии. При этом у нашего уважаемого вождя, шестикратного консула, нет дочерей. Стоит подумать над этим. – Он издал короткий смешок, в ответ на который остальные любезно улыбнулись, и продолжил: – Кроме сына, у меня также есть юная дочь Корнелия. А у Юлия Цезаря и… – он задумчиво посмотрел на Аврелию, – у нашей гостеприимной хозяйки есть сын, Юлий Цезарь-младший, племянник Гая Мария. Если бы моя дочь и племянник Гая Мария вступили в брак, это означало бы, что договор прочно скреплен и просуществует долго. Грядут непростые времена. Мне хотелось бы знать, что все мы… одна семья. Это сделает нас сильнее.

Цинна умолк. Давно он не произносил столько слов подряд. Обычно ораторствовал Сульпиций. Его способность к публичным выступлениям приносила пользу всем: трибун мог убедить народное собрание в необходимости восстать против Сената и передать начальствование над новым войском Гаю Марию.

Он отпил из бокала, чтобы собеседники обдумали его просьбу: он выдвигается в консулы, а Сульпиций – в преторы.

Марий посмотрел на Юлия Цезаря-отца, а тот – на жену. Аврелия чуть заметно кивнула, но Юлий Цезарь-старший заметил, что она сделала это без особой уверенности, и попытался найти более ловкий выход из положения. Встреча принимала неожиданный оборот. Он не ожидал, что члены его семьи будут участвовать в соглашении между Марием и Цинной.

– Это большая честь для нас, уважаемый Цинна, – начал Цезарь-отец, – но твоя дочь – еще ребенок, не так ли?

– Верно. Она совсем еще ребенок, если ты имеешь в виду возраст, но скоро превратится в женщину. Я не настаиваю на том, чтобы свадьба была завтра, я лишь предлагаю, чтобы уговор состоялся сегодня.

Марий молчал. Он не желал видеть никаких препятствий на пути к своей цели – распоряжению новым войском. Сенат чуть ли не поставил его вне закона. Обращение к народному собранию было единственным выходом, а значит, просьбы Сульпиция и Цинны надлежало удовлетворить. Особенно Цинны, которому принадлежали все рычаги власти в партии популяров.

Цезарь-старший заметил тревогу в глазах Мария и вытер рот тыльной стороной левой ладони.

– Свадьба состоится, когда придет черед, – наконец согласился он. – Главное, чтобы дочь Луция Корнелия Цинны выросла и стала женщиной.

Притаившись в полумраке библиотеки, Юлий Цезарь и Корнелия уставились друг на друга.

Они не говорили ни слова.

Цезарь снова взял девочку за руку, вывел из библиотеки и повел по коридорам в задний атриум.

Там он снова выпустил ее руку.

Она стояла и смотрела на цветы в саду.

Он стоял и смотрел на нее.

– Мне очень жаль, – сказала Корнелия по-прежнему шепотом, как будто они все еще подслушивали в библиотеке.

– Чего жаль? – спросил он, сбитый с толку.

– Что тебя заставляют на мне жениться.

– Они заставляют нас обоих. И тебя тоже.

– Да, но мне все время говорят, что делать и чего не делать, я привыкла. Наверное, у тебя все по-другому.

– Наверное, – согласился он.

Оба вновь замолчали.

– Я боялась, понимаешь? – сказала она через несколько секунд.

– Чего боялась?

– Что однажды они заставят меня выйти замуж.

– А теперь не боишься?

– Нет… ты добрый и… славный. И ненамного старше меня.

– Да, я не страшный, – сказал он с насмешливой, чуть грустной улыбкой. – Но на самом деле я тоже боюсь.

– Меня?

– Нет. – Цезарь снова улыбнулся, но теперь уже широко, искренне. – Не тебя. Ты тоже юная и славная, даже очень. – Он рассмеялся. – И к тому же красивая.

– Так чего же? Ты боишься богов? Вот я, например, их побаиваюсь, – призналась Корнелия.

– Я не боюсь богов. Я происхожу от Венеры. Мой род ведет начало от Юла, наследника Энея, – уверенно заявил он, словно изрекал неоспоримую истину. – Я боюсь, что не оправдаю ожиданий. Мой дядя шесть раз избирался консулом, и у нас дома все считают, что я буду как он. Они этого не говорят, но я все читаю в глазах родителей. У меня нет братьев. Это я должен стать равным Марию. Но можно ли сравниться с победителем Африки, который освободил нас от тевтонов и сделал наше войско самым могущественным в мире?

– Да. Тебе будет непросто.

Цезарь снова посмотрел на нее. Как хорошо, что она не стала говорить ему глупостей типа «не волнуйся» или «вот увидишь, у тебя все получится». Ему будет непросто, и это правда.

– На самом деле, – добавила девочка, – это просто невозможно.

Она засмеялась, и Цезарь-младший захохотал в ответ.

Обоим нужно было снять напряжение и как следует повеселиться после всего, что они услышали. Наконец смех утих, дети замолкли. Цезарь заговорил первым:

– Ты читаешь?

– Конечно, – ответила она, задетая его сомнением. – Думаешь, я дурочка? – Она вдруг понизила голос и добавила: – Но я читаю только на латыни. На греческом не умею. Я бы с удовольствием научилась, но отец говорит, что греческий язык и ораторское искусство – не женское дело. Мое дело – нарожать мужу детей.

Внезапно Цезаря осенило: эта девочка станет матерью его детей.

– Я люблю читать, – заметил он. Ему хотелось назвать кого-нибудь из своих любимых писателей. Еврипид… Но он был греком. – Ты знаешь Плавта?

– Я много раз слышала о нем, но ничего не читала и не смотрела его пьесы в театре.

– Подожди, – сказал Цезарь и вышел из атриума.

Девочка осталась одна среди цветов.

Вскоре появилась Аврелия.

– Корнелия, отец хочет, чтобы ты поужинала с нами… – Женщина обвела взглядом внутренний дворик, но не увидела сына. – Гай бросил тебя одну? – В ее голосе слышалось возмущение.

– Нет-нет. Он все время был со мной. Он хочет что-то взять в библиотеке и принести мне, – поспешно объяснила Корнелия, и Аврелия успокоилась.

Появился Цезарь. Поздоровавшись с матерью, он направился к Корнелии и протянул ей папирус:

– Это «Комедия об ослах» Плавта. Его первая пьеса. Очень захватывающая.

– Твоя любимая, – заметила Аврелия, с удивлением наблюдая, как сын отдает папирус девочке, с которой познакомился совсем недавно.

– Я не могу, – сказала Корнелия, глядя в пол.

– Пожалуйста, – настаивал Цезарь. – Чтобы потом мы могли о ней поговорить.

Аврелия с недоумением наблюдала за разговором. Что-то произошло. Между ними. Обоих что-то объединяло, хотя она не понимала, что именно. Одно было очевидно: они ладили между собой. Аврелия успокоилась: если дети пришлись друг другу по душе, это облегчит дело.

Корнелия взяла папирус, протянутый Цезарем, и оба последовали за Аврелией в главный атриум, где присоединились к начавшемуся ужину. Когда все закончилось и гости разошлись, Аврелия обратилась к сыну:

– Тебе понравилась дочь Цинны?

– Да, – отозвался он, но ничего не добавил – поцеловал мать в щеку и удалился спать.

– Они знают, – сказала Аврелия, оставшись наедине с мужем, который разомлел от вина.

– Что знают? – спросил тот.

Аврелия видела, что он устал. Юлий Цезарь-старший очень встревожился, когда Цинна затеял этот разговор. Как и она сама. На мгновение оба испугались, что встреча закончится бедой. И теперь отцу семейства нужно было поспать.

– Ничего, дорогой, ничего особенного. Давай тоже пойдем к себе.

Они встали и удалились в спальню. Рабы принялись убирать тарелки, кубки, столовые приборы и остатки ужина, стараясь не слишком шуметь.

Выйдя от Юлиев, Цинна и его дочь в сопровождении многочисленной челяди направились в свой дом. Факелы в руках рабов разгоняли темноту римской ночи.

– Быстро растешь, детка, – послышался голос Цинны.

Корнелия кивнула, ничего не сказав. Отец не ждал от нее ответа, ему нужно было лишь послушание, и она это знала.