ЧЕТЫРЕ

Колебания добра

Зимою, в долгий вечер, ты подсядь

У очага к почтенным старым людям

И попроси — они тебе расскажут

О бедствиях времен давно минувших.

Уильям Шекспир. Ричард II (ок. 1595)

 

У Толкина изначально не было четкого представления о сюжетах, героях, развитии, смысле и значимости романа, все это формировалось во время работы над «Властелином колец». В этом долгом и трудном процессе у него было всего два ориентира: истории из легендариума, которые задавали предполагаемому сиквелу «Хоббита» некий общий фон и атмосферу, а также друзья по клубу «Инклингов», которым он читал книгу по мере написания.

Постепенно круг доверенных лиц сузился: в их число вошли Клайв Льюис и Чарльз Уильямс, а также Кристофер, младший сын Толкина. Но самым верным союзником и самым яростным критиком был он сам. «Никто и никогда не влиял на Толкина, — писал Льюис о великом друге. — С тем же успехом можно попробовать повлиять на Брандашмыга. Мы слушали его произведение, но воздействовать могли только поощрением. У него всего две реакции на критику: начать все сначала или вообще ее не заметить».

Брандашмыг — это существо из «Бармаглота» и «Охоты на Снарка» (1876), стихов Льюиса Кэрролла в жанре нонсенса. «Окс­фордский словарь английского языка» элегантно определяет его как нечто «стремительное, яростное, дымящее, сказочное, с опасными склонностями, неподкупное и слишком быстрое, чтобы от него убежать». Сравнение Льюиса свидетельствует о своенравности и независимости творческого дара Толкина, о случайных приливах энергии и порывистости в работе. Однако на самом деле Льюис оказался очень полезен: он стал «повитухой» романа, подтолкнув Толкина завершить нарратив, а не углубляться в множащиеся архивы «Квенты Сильмариллион». Уолтер Хупер, секретарь, а затем редактор Льюиса, вспоминал, как Толкин говорил ему: «Вы же знаете Джека [то есть Льюиса]. Ему непременно нужна история. Эту историю — „Властелина колец“ — я написал, чтобы он успокоился!»

Появление романа на свет сопровождалось постоянными взлетами и падениями: неисчислимыми фальстартами и тупиками, резкими переменами в сюжете и среди ключевых действующих лиц, долгими периодами, когда книга была почти заброшена. Зная об этом, мы можем не только оценить масштаб свершения Толкина, который все-таки довел «Властелина колец» до конца, но и увидеть, что это произведение является размышлением о своем создании, инсценировкой процесса написания, празднованием собственного существования в литературе. Если роман и символизирует что-то, он символизирует себя.

С чего начать?

Первая черновая рукопись «Властелина колец» начинается с главы «Долгожданный прием», где Бильбо заявляет о намерении уйти из Шира и жениться. Эта идея пришла ему (и Толкину) в голову спонтанно. Потом он с помощью Кольца тихо покидает свой день рождения, предварительно снабдив часть имущества ярлыками, чтобы распределить его среди родных и близких. Деньги у него кончились, и в нем вдруг проснулась «туковская», склонная к авантюризму сторона личности. Его ждет следующее приключение: он хочет еще раз увидеть дракона, и даже есть намек, что он побывает в Британии: отправится «далеко на запад, где все еще правят эльфы», в «путешествие на полный опасностей остров».

Конечно, в итоге сюжет сложился по-другому. История постепенно была пересмотрена, в ней появился Гэндальф, а главным героем стал Бинго (!) — сын Бильбо. Затем Бинго превратится из сына в племянника (это очень ранний этап работы, и Бильбо все еще играет важную роль), начнут обрастать деталями другие действующие лица, например Старина Гэмджи.

Множество вопросов вызывало Кольцо. Его возможная связь с Некромантом увлекала как Бинго, так и Толкина, — писатель даже назвал его «кольцом-приманкой» и сравнил с «тоской по дракону». Он чувствовал, что этот предмет что-то значит, но что именно? Чтобы в этом разобраться, Толкину только оставалось написать книгу. Поэтому Бинго отправляется в путь с двумя или тремя родственниками и оказывается в месте, которое Толкин уже создал в стихотворных «Приключениях Тома Бомбадила», вышедших в феврале 1934 года в «Оксфорд мэгэзин». Эти стихи навели его на мысль, что Бинго, Одо, Фродо, Виго и (или) Мармадук (имена хоббитов будут очень непостоянны до самого завершения книги) должны пойти в Старый лес и столкнуться там с Человеком-вязом и умертви­ями, от которых их спасет Том Бомбадил. Черпать из собственных работ — типичный толкиновский прием, и все четыре места (или персонажа) присутствуют в «Приключениях». Затем история, как Толкин выразился в письме к издателю Стэнли Анвину, «сделала непреднамеренный поворот» благодаря внезапному появлению Черных Всадников. Изначально это была встреча с Гэндальфом, сидящим верхом на коне (волшебник даже нюхал воздух (sniffing)), но позже сцена стала более грозной: появился ползучий «хлюпающий» (sniffling) ужас перед призраками Кольца.

Важнейшие эпизоды первых глав происходят в Шире. В ранних набросках уже есть необъяснимая угроза в виде Черных Всадников, встреча с Гильдором и другими эльфами, а также визит к фермеру Мэгготу — поначалу эта сцена была комичной интерлюдией. Природа Кольца, однако, оставалась загадкой, Гэндальф вел себя отстраненно, а Сэм еще не появился на сцене. В разрозненных отрывках Толкин уже начал высказывать о Кольце различные предположения — например, что оно может взять верх над носителем и навсегда сделать его невидимым, перенеся в мир «серых призрачных картин на черном фоне». Колец власти было много, они были даны разным народам, но оставались под управлением Властелина колец. Одно Кольцо было утеряно, и именно его нашел Голлум — похожее на хоббита существо. Когда читаешь эти черновики, может показаться, что писатель продумывает историю в диалоге между Бинго и Гэндальфом: первый задает вопросы, а второй изо всех сил старается на них ответить. «Я сейчас пытаюсь объяснить, кто такой Голлум», — изумляется в какой-то момент Гэндальф и хвалит Бильбо за проявленную к этому неоднозначному персонажу жалость. Толкин также набросал карты выбранного маршрута и сделал эскизы местности.

Потом писатель понял, что теряет контроль над книгой: она начинает «выходить из рук» и двигаться к «довольно непредвиденным целям». Хоббиты углубились в Старый лес, и появилось четкое ощущение, что Толкин сам исследует ландшафт в поисках смысла, — несомненным элементом сюжета была только погоня Черных Всадников, которые в первых черновиках вполне могли зайти прямо на порог Тома Бомбадила. После трудного перехода через Могильники хоббиты с помощью Бомбадила возвращаются на дорогу, добираются до Бри (сначала это был город со смешанным населением, затем хоббичий) и встречают следопыта, дикого хоббита в деревянных башмаках. Его зовут Ходок, и Гэндальф рекомендует его путешественникам в письме, оставленном у другого хоббита — хозяина гостиницы. Ходок, разумеется, впоследствии сильно изменился и стал Арагорном (его еще звали то Ингольдом, то Эльфийским Камнем), но многие элементы этих черновиков сохранились и после переработок обрели почти завершенную форму. Бинго поет в харчевне песню и случайно надевает Кольцо, а Ходок на Заверти декламирует отрывки из песни Берена и Лутиэн, тем самым встраивая «Властелина колец» в «великие предания» легендариума. Призраки Кольца нападают на Бинго, когда тот его надевает.

Когда хоббиты прибыли в Ривенделл и встретились там с Гэндальфом, Толкин снова попытался в общих чертах распланировать историю. Было очевидно, что Ривенделл должен стать неким водоразделом, где Элронд и Гэндальф объяснят происходящее главному герою, а значит, и читателю. Также писатель задумался, кем на самом деле является Ходок. Имя Бинго Болджер-Бэггинс показалось Толкину «неудачным». Фродо звучало лучше, но он «уже слишком привык к Бинго». Как возможный попутчик Бинго появляется Сэм Гэмджи — правда, хоббитов, по мнению автора, становилось многовато.

Толкину понравилась мысль, что эльфы сохранили свои кольца, и в дальнейшем это станет важной темой. Потом его осенило, что Кольцо Бильбо невероятно значимо. «Темный властелин» жаждет заполучить этот предмет, потому что «благодаря ему он сможет увидеть, где находятся остальные кольца, и станет хозяином их хозяев». Идея заключалась в том, что меньшие кольца рассеяны по всему Средиземью и принадлежат гномам, драконам, эльфам и людям.

◆

Множащиеся запросы породили очередную версию истории — по подсчетам Кристофера Толкина, это был уже пятый вариант. Писатель вернулся в начало, к празднику в Хоббитоне, и добавил много подробностей о традициях и наследии хоббитов, а Сэм стал садовником Бильбо. Сразу за «Долгожданным приемом», что крайне важно, появилась глава «Древняя история». В ней Толкин начал объяснять сагу Колец власти, вплетать ее в легендариум и обдумывать будущую роль Голлума. Еще он написал стихотворение о выкованных кольцах — их число разнилось — и в какой-то момент предположил, что существуют «эльфы-призраки». Добравшись до Старого леса, он снова вернулся в начало, удачно переименовал Бинго во Фродо Бэггинса, пожонглировал с именами других хоббитов — они стали Фолко, Мерри, Одо и Сэмом — и добавил предисловие «Касательно хоббитов», впоследствии оно превратится в пролог. В нем этот народец выглядит больше похожим на людей, чем на эльфов и гномов. Они — низкорослые сельские жители, их становится все меньше, но при этом хоббиты не феи, в них нет никакого волшебства.

Толкин уделил внимание архитектуре — потом на основе этих сведений появится целый раздел о «смиалах», хоббичьих норах. Впрочем, явной связи между Широм и Англией пока не просматривается. Ходок в Бри оставался необычным хоббитом, «мрачным, диким, в грубой одежде», и Толкин попытался переписать этот эпизод, чтобы включить в него прибытие Гэндальфа вместе с Одо. Здесь у автора возникло понимание, что истории героев начинают то сплетаться, то расходиться и, кроме географических карт, необходима четкая хронология. Она станет узнаваемой чертой будущего романа: Толкин приложит большие усилия, чтобы составить точный календарь событий и учесть фазы луны. Герои неоднократно сверяют время: это прибавляет уверенности им самим, читателям и автору, так как дает некоторую стабильность, якорь определенности и точности в водовороте двусмысленности.

По подсчетам литературоведа Тома Шиппи, формулировка «X дней (ночей) назад» встречается в романе более тридцати раз. Это параллель с реалистическими романами XVIII века, где герои часто смотрят на часы. В «Истории Тома Джонса, найденыша» (1749), в частности, Генри Филдинг относится к отсчету времени очень педантично. В окончательной версии «Властелина колец» хронологии посвящено Приложение B, «Сказание о годах», которое является кодом к исчислению времени в тексте. Более того, Толкин, кажется, почувствовал, что точная датировка — одна из особенностей, создающих впечатление исторической глубины. Эта черта завораживала его в «Беовульфе» — он даже попробовал составить для поэмы временну́ю шкалу.

◆

Толкин снова довел героев до Ривенделла, снова столкнулся с рядом проблем и начал думать о радикальном изменении сюжета: ему то хотелось сделать Бильбо героем от начала до конца, то превратить Фродо Бэггинса (уже переименованного в Фолко) в комического персонажа (!). В августе 1939 года хоббиты покидают Ривенделл, а писатель намечает план всего романа: снежная буря в Мглистых горах, приключение с «гигантским Деревом-бородой в лесу», путь через Морию, описание земли Онд (Гондора) с осадой столицы. Потом Бинго-Фолко-Фродо прибывает в Мордор, его преследует скрытый новым Кольцом невидимости Голлум, появляется «кавалькада зла во главе с семью Черными Всадниками» и ищущий Глаз, извержение Огненной горы разрушает Темную башню.

Примечательно, что в этом конспекте «Властелина колец» нет Сарумана и Изенгарда, Галадриэли и Лотлориэна, Теодена и Рохана, Фарамира и Итилиэна, Шелоб и Кирит-Унгола, а также больших сражений. Более того, Древень тут отрицательный герой: он пленяет Гэндальфа в лесу Фангорн, а потом ловит Фродо. Очертания знакомой нам версии романа, однако, уже начинают проявляться, и Толкина посещает мысль, что Фродо не сможет уничтожить Кольцо, — Голлум схватит волшебный артефакт и упадет с ним в огонь.

В переработанной версии глав о Ривенделле Элронд и Гэндальф обсуждают Старый лес, умертвий и Бомбадила. Но главной задачей для Толкина было определиться, что́ и как надо сделать с Кольцом. Он готовит героев к следующему этапу: Фродо и Сэм должны совершить «антипоиск» вместе с Гэндальфом (на очень ранней стадии признанным желанным, пусть и неожиданным, попутчиком), Ходоком (уже человеком) и Боромиром, к которым вскоре присоединятся хоббиты Фарамонд и Мерри. Состав Братства был весьма изменчив, и Толкин продолжал его переосмысливать, а также начал подумывать о том, что на помощь героям мог бы прийти Древень.

Писатель не удержался от отсылок к другим своим произведениям. «Странствия», позже опубликованные как песня Тома Бомбадила, стали источником стихотворения «Эарендиль был моряком», которое Бильбо сочинил и прочел Элронду и эльфам. Сами «Странствия» основаны на якобитской песне-тираде конца XVII — начала XVIII века I hae nae Kith, I hae nae Kin, которая начинается со строки: O what’s the rhyme to porringer? Ее третий куплет призывает повесить короля-протестанта Вильгельма III, чтобы «Яков вернул свое». Речь о свергнутом католическом монархе Якове II. Как и в «Хоббите», во «Властелине колец» неожиданно находит отражение бунтарское якобитство, и Арагорн, который помогает Бильбо написать стихотворение, — это потомок королей, вернувшийся и заявляющий о своих правах. Он даже умеет исцелять руками — такая способность ассоциировалась с королями из династии Стюартов.

◆

Братство наконец покидает Ривенделл и переходит к следующему этапу: «Кольцо отправляется на юг». Даже в первых черновиках чувствуются разногласия между членами Братства: в Боромире зреет предательство, между Леголасом и Гимли разыгрывается древняя вражда эльфов и гномов, не ладят друг с другом Гэндальф и Ходок. Напряжение сохраняется и в окончательной версии романа: заметно, что Леголас бранит Пиппина и не общается с Фродо напрямую вплоть до границы Лотлориэна, а Мерри чаще молчит. Это очень сомнительный поход, предпринятый от отчаяния посреди зимы.

Братству не удается преодолеть Мглистые горы, и они решаются войти в шахты Мории, а Толкин тем временем пишет себе напоминание, что эти гномьи чертоги должны очень отличаться от чертогов Одинокой горы в «Хоббите». Гэндальф пытается туда войти, но сталкивается с теми же трудностями, что и в «Хоббите». Вскоре ненадолго появляется Глубинный Страж. Внутри путники прокладывают путь сквозь тьму и находят могилу Балина. В добавленном позже фрагменте они обнаруживают дневник, посвященный попытке вновь заселить шахты. Толкин обращается к запискам. Члены Братства хотят уйти, но на них нападают гоблины и Черный Всадник. Гэндальф сражается с всадником (позже его заменит балрог) и вместе с ним падает в пропасть с разрушенного моста. В скобках Толкин сразу добавляет: «Конечно, Гэндальф потом непременно должен появиться снова — может быть, он упал не так глубоко, как казалось». В отличие от многих других аспектов, возвращение Гэндальфа было задумано уже в самом раннем черновике этой сцены.

В предисловии ко второму изданию Толкин утверждал, что в мрачные дни Второй мировой войны он забросил роман почти на год и не работал над ним с конца 1940 до 1941 года. Кристофер Толкин, однако, считает, что отец сделал паузу в декабре 1939 года и возобновил работу приблизительно в августе 1940-го. Потом последовал перерыв до 1942 года, затем еще один, продлившийся до апреля 1944 года, хотя Толкин все же начал переписывать первые главы и вернулся к выстраиванию хронологии.

Больше всего усилий потребовали «Древняя история» (опубликована как «Тень прошлого») и рассказ Гэндальфа о Кольцах власти. Толкин по-прежнему не вполне понимал природу этих колец, их связь с рассказом Бильбо о Кольце в «Хоббите» и то, каким образом Кольцо должно управлять побочной сюжетной линией с восхождением Арагорна на престол Гондора в качестве наследника Исильдура, Кольценосца из прошлого. Странно, но писатель внимательно отнесся к снам Фродо в доме Тома Бомбадила и в Бри, будто надеясь разглядеть в них намеки на развитие сюжета, указание на сокрытые пока события.

Наконец, в романе появляется павший волшебник Саруман. В будущем это позволит создать новую насыщенную нить повествования — она начнется с заточения Гэндальфа и достигнет кульминации в Бэг Энде в предпоследней главе романа, но пока Толкин боролся с прямыми следствиями расширившейся истории Кольца, из-за которой затянулись дебаты в Ривенделле.

В результате творческие муки привели к рождению новой версии, начинающейся с «Совета Элронда». Переосмыслить встречу в Ривенделле позволил все тот же смелый шаг — появление Сарумана во всех его расцветках и масках. Его происками можно было объяснить исчезновения и задержки Гэндальфа, он проложил путь к описанию механизированных козней и нового индустриального общества Изенгарда, в сюжете появился еще один ориентир. Изенгард открывал широкие возможности: «Властелин колец» не только начал отходить от знакомых мест и атмосферы «Хоббита», но и намекать на существование целого мира с различными культурами. От Хоббитона мы добрались до милой, безопасной гавани Ривенделла, а теперь появилась нотка мрака и горечи, искушающая выйти за пределы уже известного.

◆

Первым нововведением стал балрог из Мории. Его описание вызывает много споров: например, есть ли у него крылья? Толкин здесь замечательно уклончив и тонок. Схожую черту философ Грэм Харман недавно обнаружил у мастера ужасов Говарда Филлипса Лавкрафта (1890–1937) — современника Толкина, прославившегося «Мифами Ктулху» про монструозных, кошмарных межизмеренческих существ. По мнению Хармана, ключом к произведениям Лавкрафта является понимание, что созданные им монстры не антропоцентричны, а человеческие знания не позволяют приблизиться к осмыслению чуждой реальности. Харман пишет, что «величайший дар Лавкрафта-писателя заключается в намеренном и умелом предотвращении любых попыток его парафразировать». Для примера обратимся к описанию статуи Ктулху: «Если я скажу, что в моем воображении, тоже отличающемся экстравагантностью, возникли одновременно образы осьминога, дракона и карикатуры на человека, то, думается, я смогу передать дух изображенного существа, <…> [но] именно общий контур этой фигуры делал ее столь пугающе ужасной».

Эту фразу никак нельзя выразить предложением «Он выглядел как комбинация осьминога, дракона и человека». Поэтому язык Лавкрафта, по словам Хармана, «парафраза реальности, ускользающей от буквального изложения». Философ видит в этом «причудливый реализм».

Примеры описания монстров, где невозможен парафраз, можно найти и в рассказах о призраках Монтегю Родса Джеймса, с которыми Толкин был знаком. В «Альбоме каноника Альберика» (1895) этот автор эдвардианской эпохи описывает картину с отвратительным гуманоидом: «Поначалу видна была лишь масса грубых, спутанных черных волос. Если присмотреться, под ними угадывалось ужасающе тощее, похожее на скелет тело с тугими, как канаты, мышцами. Ладони существа были смуглыми, лапы были покрыты все теми же жесткими черными волосками, пальцы оканчивались безобразными когтями. Пламенные глаза с черными как ночь зрачками пристально смотрели на царя взглядом, исполненным зверской ярости. Вообразите кошмарного южноамериканского паука-птицееда, обращенного в человека и наделенного почти человеческим разумом, — и вот перед вами бледная тень той богопротивной твари».

Ключевые слова здесь относятся не к физическому облику, а к психической травме, которую он вызывает: «Вообразите кошмарного южноамериканского паука-птицееда [одного из многих], обращенного в человека» (в оригинале translated, пугающая пародия на перенос святых мощей) и каким-то образом тревожаще «наделенного почти человеческим разумом». И даже такое невероятное усилие воображения дает лишь «бледную тень» ужаса, который внушает эта «богопротивная тварь». Это, как сказал бы Харман, неописуемая реальность, где многочисленные неестественные или пугающие черты осязаемого предмета нагромождаются так избыточно, что становится трудно аккуратно совместить все эти грани в едином объекте.

Вернемся к балрогу. В первом наброске это существо блеклое, почти как у Джеймса. У него желтые глаза и красный язык, руки «очень длинны», а «струящиеся волосы, казалось, вспыхнули огнем». В опубликованной версии уже нет этой четкости описания, зато есть темная мощь и ужас. Сначала балрога «нельзя рассмотреть»: это «большая тень», окутывающая «темную фигуру, очертаниями напоминающую человека» (полный нерешительности эпитет «напоминающую» подходит идеально), но при этом с «развевающейся гривой» огня, а «огненная тень» вокруг него затем «развернулась парой широких крыльев». Когда Гэндальф три раза объявил: «Ты не пройдешь», балрог «внезапно чудовищно вырос и распростер крылья от стены к стене». Метафорические крылья тени тем самым сливаются во что-то более ощутимое. Или нет? Балрог выглядит намеренно незаконченным, мерцает, как огонь, пылает между реальностями. Нас оставляют в сомнениях, мы сгибаемся, как Гэндальф, как «высохшее дерево перед приближающейся бурей».

◆

Скинув Гэндальфа в пропасть, Толкин устроил инвентаризацию и составил подробный план с датами событий: Лотлориэн, Боромир угрожает Фродо, Фродо и Сэм бегут, ловят Голлума, Голлум ведет их через Мертвые топи, а потом предает. Фродо добирается до Роковой расселины, над которой кружат Черные Всадники на гигантских стервятниках, но не находит сил бросить Кольцо. Дальше Толкин стал размышлять о роли Сэма, взвешивая различные идеи и задаваясь вопросом: «Суждено ли ему умереть?»

Писатель рассматривает сюжетный ход с гигантскими пауками в ущелье, вариант, где Сэм бросает в огонь взявшего Кольцо Голлума, вариант с переодетым в орка Сэмом и вариант, где Фродо попадает в лапы орков и ненавидит Сэма, взявшего Кольцо. Что-то из представленных в зародыше замыслов появится в окончательной версии романа.

После этого Толкин обратился к другим героям, горюющим после потери Фродо. Мерри и Пиппин блуждают в Фангорне и знакомятся с Древенем, Арагорн и Боромир отправляются в Минас-Тирит­, а Леголас и Гимли решают вернуться домой, но встречают восставшего из мертвых Гэндальфа.

«Теперь он облачен в белое» — волшебник вернулся еще более могущественным. Заметки набирают темп: Толкин планирует битвы, подробнее останавливается на предательстве Боромира (может, он присоединится к Саруману и погибнет от руки Арагорна?) и переходит к обратному пути, во время которого Изенгард отдают гномам. Назревает вопрос: что с Широм? Однако в данный момент важнее довести Фродо и Сэма до Мордора и только потом проработать множество сюжетных линий, возникших из-за того, что Мерри и Пиппин расстались с попутчиками и вернутся в главное повествование лишь спустя двадцать две главы, уже после битвы при Черных вратах.

Работая над первыми версиями глав о Лотлориэне и Галадриэли, Толкин продолжал раздумывать над истоками Колец власти. Теперь он полагал, что их выковал великий эльфийский мастер Феанор, создатель Сильмарилов и, как эти бесценные камни, они были украдены Морготом, хозяином Саурона. Образ Феанора — главного героя «Сильмариллиона» и первопричины неустанных попыток силой вернуть драгоценности — неожиданным образом преследует Галадриэль. Когда она одаривает Братство Кольца, то отдает Гимли свою брошь и нарекает «Эльфийским Камнем». Толкин быстро решил, что это подлинное имя Ходока, а потом задумался, не будет ли более уместным Друг Эльфов, Эльфийское Копье или Эльфийское Озеро. Такое переименование окажет на Арагорна далекоидущее воздействие, направив его судьбу в сторону брака с полуэльфийкой Арвен. Что касается Гимли, он в конце концов просит и получает три пряди золотых волос Галадриэли и объявляет, что поместит их в кристалл как наследие своего дома. Владычица отмечает, что «никто еще не высказывал столь смелой и в то же время столь учтивой просьбы». В этом даре писатель увидел большой потенциал.

Завершив работу над «Властелином колец», он вернулся к «Квенте Сильмариллион» и добавил Галадриэль в легендариум. Она в нем «величайшая из нолдоров, кроме, может быть, Феанора, хотя и мудрее него, и мудрость ее приумножилась за долгие годы». Феанор был старше Галадриэли и приходился ей сводным дядей. Он три раза просил у нее одну лишь прядь, и трижды она не дала ему ни локона, из-за чего они остались «навсегда недругами». Именно отказ Галадриэли подтолкнул Феанора создать Сильмарилы, а это повлекло за собой все последующие несчастья Первой эпохи. Толкин тем самым пишет для будущего наследия дома Гимли ретроспективный фон, а дар Галадриэли становится не просто весомее, а вплетается в долгую историю эльфов. Более того, в фиале лучистой воды, которую от Галадриэли получает Фродо, отражается свет Сильмарилов. В этих сценах тоже мерцает сияние легендариума.

Введя в роман Лотлориэн, Толкин получил возможность усложнить образ эльфов, которых без этого почти не было бы во «Властелине колец». Лотлориэн держится не песнями и не искусным владением луком, а борьбой с Сауроном: это не оазис умиротворенности, а постоянно готовая к бою цитадель. У эльфов свое­образные законы — например, обычай завязывать гостям глаза, хотя, возможно, они просто дискриминируют Гимли как гнома и надевают повязку только ему. Дело едва не доходит до драки, но Арагорн убеждает членов Братства согласиться с требованием эльфов и завязать глаза. Героям приходится вслепую ковылять вперед — получается метафора работы над книгой почти без плана.

Сюжетный ход оказался настолько удачным, что позже писатель его повторит, и Фарамир завяжет Фродо и Сэму глаза, прежде чем отвести их к себе в укрытие. Многие важные эпизоды происходят в темноте или под землей: Мория, где Гэндальф спускается в доисторические глубины под шахтами, Хельмова Падь, логово Шелоб, Роковая гора. По словам Теодена, во время штурма Хельмовой Пади Саруман может применить взрывчатые вещества — «всесокрушающий огонь» — и «замуровать защитников», заживо похоронив их в этом укрытии.

К Толкину начало приходить понимание, что судьба Лотлориэна — да и эльфов в целом — зависит от Кольца Всевластья. Если оно будет уничтожено, то потеряет силу Ненья — принадлежащее Галадриэли Кольцо адаманта. Очевидно, что это повлечет за собой не только уход лотлориэнских эльфов из Средиземья, но и обречет на вечное изгнание их владычицу, покинувшую Валинор из-за мятежа, — по сути, подпишет ей смертный приговор. Она получит разрешение вернуться, только когда выдержит испытание Кольцом.

◆

Представление о сюжете стало более четким: Боромир пытается завладеть Кольцом, Фродо и Сэм убегают, орки хватают Мерри и Пиппина, и Боромир гибнет, защищая их. Но остаются некоторые сомнения в отношении того, кому из хоббитов предстоит оказаться в плену. Арагорн ведет Леголаса и Гимли за бандой орков, но снова и снова сомневается, стоит ли ее преследовать. Возникают незавершенные варианты встречи с Эомером и всадниками Рохана (далеко не такой удручающей, какой она станет позже), потом орков настигают и появляется Древень. Хотя Старый Вяз — отрицательный персонаж и Толкину сначала казалось, что Древень тоже должен быть злобным древоподобным существом, позже он будет писать, что «много лет» знал о том, что Фродо [sic] «где-нибудь ждут приключения с деревь­ями». Более того, он «не может вспомнить, как придумал энтов», и просто «в конце концов добрался до сути и написал главу „Древень“ без всяких предыдущих мыслей, сразу такой, какая она сейчас есть».

Кристофер Толкин соглашается, что эта глава «действительно в очень большой степени возникла „сама собой“». Писатель, несомненно, держал в уме похожие на энтов деревья, причем даже не с той поры, когда писал о затруднениях хоббитов в Старом лесу, а еще с момента, когда в школе он впервые прочел «Макбета». За несколько месяцев до выхода «Возвращения короля» в письме своему другу и поклоннику Уистену Одену он заметил, что вообще не придумывал энтов «сознательно» и что глава про Древеня «была записана более или менее так, как есть». Продолжая размышлять на эту тему, Толкин предположил, что энты вышли из его подсознания и «состоят из филологии, литературы и жизни», а название взято из англосаксонской фразы eald enta geweorc («работа великанов»). Затем он жаловался по поводу «Макбета» — пьесы о «темных веках» в Шотландии — и признавался, что «в школе испытал горькое разочарование и раздражение из-за того, что Шекспир так неубедительно использовал поход „великого Бирнамского леса на Дунсинанский холм“». Ему хотелось «выдумать сцену, где деревья по-настоящему идут в бой». «Изъян» шекспировской пьесы десятилетиями не давал Толкину покоя и вдохновил на то, чтобы придумать поход энтов на Изенгард. Лес поднялся на войну.

◆

Источники этим далеко не ограничивались. В Евангелии от Марка есть краткое упоминание о том, как Иисус исцеляет слепого, плюнув ему в глаза и возложив руки, а потом спрашивает, видит ли тот что-нибудь. Человек смотрит и отвечает: «Вижу проходящих людей, как деревья» (Мк. 8: 23–24).

В мистическом рассказе Алджернона Блэквуда «Человек, которого любили деревья» (1912) высказывается наводящее на размышления предположение, что «за великим лесом может прятаться прекрасное Существо, которое проявляется во множестве древесных созданий», и что «деревья в прежние времена ходили, как животные, но так долго кормились, стоя на одном месте, что замечтались и никак не могут очнуться». Именно так Древень определяет энтов: они становятся сонливыми и «деревенеют».

Аналогичным образом колючие, сплетенные антропоморфные деревья характерны для творчества художника Артура Рэкхема: иногда в их очертаниях прячутся эльфы и другие сверхъестественные создания, а иногда они просто оживляют природу на фоне изображаемых сцен. Деревья у него — ключевые действующие лица Волшебной страны.

Если говорить о более легкомысленных источниках, в 1932 году студия Disney выпустила мультфильм «Цветы и деревья» из серии «Забавные симфонии». Деревья там активно двигаются и влюбляются, потом им угрожает гнилой пень, который зажигает огонь и сам загорается. Это первый в истории студии полноцветный мультфильм. В его звукоряде впервые использовалась исключительно классическая музыка, в том числе фрагменты Шестой симфонии Бетховена и «Лесного царя» Шуберта. Кроме того, в «Цветах и деревьях» впервые показана смерть мультипликационного персонажа. Эта работа — новая веха в истории кинематографии — получила первую премию «Оскар» в номинации «Лучший анимационный короткометражный фильм».

Толкин какое-то время размышлял о роли Древеня в романе. В записках, предшествующих созданию одноименной главы, сквозит неоднозначное отношение к герою: он «в некоторых вопросах довольно глуп». Изначально Древень утверждал, что знает Тома Бомбадила и Старый лес, но потом Толкин убрал неразрывность лесных пространств и природных духов Средиземья — обособленность и отсутствие связей между ними более красноречиво свидетельствуют о них. Древень в своей окончательной версии и правда знает меньше, чем может показаться на первый взгляд. Он, например, понятия не имеет, кто такие хоббиты, так как их нет в старых рифмованных списках. С его точки зрения, в этих перечнях — гармония природного мира, но на самом деле информация оказывается устаревшей, неполной и искаженной. Серьезнее то, что энты потеряли собственных жен, и этот фатальный недосмотр обрекает весь их вид на вымирание. Жены энтов были связаны не с лесами, а с садами. Когда Древень интересуется, не видели ли их в Шире, выглядит это довольно жалко. Внимательный читатель вспомнит, что во второй главе «Братства Кольца» Сэм пьет в «Зеленом драконе» и утверждает, что его кузен видел идущего за Северными болотами Шира человека-дерево, «большого, как вяз». Этот рассказ оказывается очередным намеренным тупиком: его не связывают с энтами и женами энтов, а Древень в любом случае имеет туманное представление о землях, лежащих за пределами Фангорна. Он очень благоволит Гэндальфу, считая его единственным волшебником, который по-настоящему заботится о деревьях (как насчет Радагаста?). Как ни странно, Гэндальф тоже, кажется, очарован Древенем и называет его «старейшим живым существом, которое еще ходит под солнцем по Средиземью» (это, в свою очередь, вызывает вопросы по поводу Тома Бомбадила и даже Саурона). Древень при этом не сообщает Мерри и Пиппину, что всего за несколько дней до их знакомства видел Гэндальфа в Фангорне и знает, что волшебник не погиб в схватке с балрогом.

Здесь стоит упомянуть, что в Англии англосаксонского периода римские руины считались «работой великанов». Ландшафт, по которому проходит Братство, плотно покрыт слоями развалин. На границе Шира находятся усеянные древними курганами Могильники, в нескольких милях от Бри — Заверть, или Амон-Сул, с разрушенной смотровой башней. Путники часто натыкаются на заросшие тропы, обрушившиеся ступени — молчаливые, озадачивающие следы прошлого. Земли «Властелина колец» лежат в руинах.

Англосаксы полагали, что живут в неисправном мире, оставшемся от народа гигантов. Это они построили крепости, амфитеатры, богато украшенные виллы, проложили идеально прямые дороги с красивыми колоннами по обочинам. Потом великаны ушли, а их архитектурное мастерство и секреты были утрачены. В «Хоббите» Толкин упоминал руины в разрушенном городе Дейле, однако во «Властелине колец» почти все Средиземье кажется заполненным загадочными следами, остатками прошлого, которые позволяют на минуту задуматься о том, как все меняется с течением времени.

В критические моменты сюжета Толкин смело вводит неожиданные, глубокие изменения топографии маршрута. Когда Братство выходит из Мории, воспоминания о сгинувшем в пропасти Гэндальфе все еще кошмарно свежи. Путники идут мимо Зеркального озера, и Гимли устраивает «тур по историческим местам» — предлагает Фродо и Сэму посмотреть на отражение гор. Впечатление настолько непередаваемое, что Сэм теряет дар речи. Потом Гимли и Леголас договариваются вместе побывать в Блистающих пещерах Хельмовой Пади и глубинах леса Фангорн.

Хотя намеченные планы не удается осуществить вплоть до обратной дороги, это с их стороны не просто взаимная вежливость и не очередная экскурсия, а, скорее, попытка двух разных видов найти с помощью природы точки соприкосновения, поделиться своими ценностями и эстетикой: гномы любят искусство из натурального камня, а эльфы превозносят естественную красоту деревьев. У Леголаса не хватает слов, чтобы описать пережитое в пещерах: эльфийским языкам недостает выразительности перед лицом чуждой для них красоты. А когда Арагорн видит на реке Андуин Столпы Аргоната — колоссальную скульптурную группу его предков Исильдура и Анариона, — он преображается физически, его идентичность перековывается подобно мечу. Он говорит «незнакомым голосом», и Фродо, сжавшийся в страхе на дне лодки, видит, что «потрепанный ненастьями скиталец исчез». Странник стал Арагорном и обрел, пусть пока и ненадолго, голос суверенного властителя.

◆

Продолжим с черновиками и вернемся к Гэндальфу и его встрече с Арагорном, Гимли и Леголасом. Здесь нас ждет еще более необъяснимая тайна. Три попутчика видят у своего костра какого-то старика. Саруман или Гэндальф? Гэндальф отрицает, что это был он, и, кажется, намекает на Сарумана. Ту же версию подтверждает Толкин в одной из ранних записок. Тем не менее Арагорн замечает, что появившаяся фигура не встревожила коней, а падший волшебник испугал бы их. Кто же это в таком случае? Глухой ночью в свете костра мелькнул не запятнавший себя Саруман и не Гэндальф Белый. В черновой версии Гэндальф предполагает, что это было «видение» (вычеркнуто) или, возможно, какой-то «наведенный [Саруманом] призрак». Толкин сам явно колеблется, но есть и другой ответ. Быть может, эта тень — Гэндальф Серый, дух прошлого Гэндальфа, воспоминание, которое подсознательно разделяют друзья? Гэндальф Белый поначалу напоминает Сарумана до такой степени, что Леголас стреляет в него из лука. Учитывая, что Гэндальф — таинственный, говорящий загадками персонаж, эпитет «белый» означает бо́льшую ясность в его словах и поступках по сравнению с предыдущим «серым» воплощением. Уже в самых первых набросках он «забыл многое из того, что знал, но заново узнал многое из того, что забыл». В окончательной версии текста неоднозначность ремарки еще усиливается: Гэндальф признается, что забыл многое из того, что он думал, что знал, в том числе собственное имя.

Когда четверо путников прибывают в Эдорас, в золотые чертоги Теодена, их встречают стражи, которые в ранней черновой версии говорят на англосаксонском языке, эхом отражая строки из «Беовульфа». Гэндальф Белый оказывается одним из немногих героев, способных возглавить сюжет, и начинает играть более активную роль. Он манипулирует стражами и вводит их в заблуждение, отказываясь сдать посох перед аудиенцией у короля, а потом с его помощью проводит Теодену сеанс экзорцизма, изгоняя из него Сарумана. Там же Арагорн знакомится с «суровой амазонкой» Эовин — она подает ему вино во время обеда. Их взгляды встречаются, и он, видимо, влюбляется в нее. Толкин не был уверен в таком повороте событий. Сначала он пишет в заметках, что пара поженилась, потом — что Арагорн слишком стар, потом — что Эовин должна своей смертью отомстить за Теодена, потом — что Арагорн любил Эовин, но так и не женился на ней.

В последующих записях история ближе к концу приобретает мрачный оборот: хоббиты направляются домой и в Ривенделле узнают, что назгулы разорили Лотлориэн, а Галадриэль погибла или блуждает где-то по Средиземью.

Главы о поражении Сарумана и разрушении Изенгарда показывают, до какой степени Толкин был готов переписывать свой роман. В первых версиях, например, Теоден на пути к Хорнбургу попадает в засаду и, прежде чем ему удается пробиться в крепость, теряет многих членов отряда. Орки и дикари атакуют, и Теоден лично выезжает с ними сразиться. Воинство Сарумана выбивает ворота, Арагорна придавливает к земле, но рохирримы берут верх.

Другие элементы, видимо, с самого начала оставались неизменными: к ним относится появление целого леса странных, смертельно опасных деревьев — хуорнов, отвод реки для затопления Изенгарда, а также рассуждения Мерри о трубочном зелье посреди развалин. Толкин отнюдь не был уверен, как сложится эпизод с Саруманом. В одном из черновиков Арагорн говорит: «У Гэндальфа рискованные планы, они часто ведут по лезвию ножа. В них много мудрости, предусмотрительности, отваги, но нет надежности». То же самое можно сказать и о работе Толкина над своими произведениями.

В первоначальной версии переговоры Гэндальфа с Саруманом не приводят к развязке: посох последнего не сломан, а хрустальный шар, который Змеиный Язык швыряет с башни, просто разбивается. Позже Толкин будет утверждать, что сразу догадался, что «камень Ортанка» — это палантир, и осознал его ценность, однако он, как и Гэндальф, лишь постепенно и после ряда вопросов определяет этот предмет как Видящий камень, а Пиппин в первых черновиках еще не получает его и не падает жертвой искушения. Писатель подумал и о том, не сбросил ли Саруман палантир специально, чтобы подтолкнуть Гэндальфа воспользоваться им и, может быть, раскрыть планы Саурону.

Такого рода рассуждения сопровождали Толкина на протяжении всей работы над книгой — многие герои, предметы и события постепенно вырисовывались все четче. Потребовалось больше года уточнений, прежде чем прояснилась роль палантира. Древень тем временем заявляет, что энты будут стеречь Сарумана в семь раз дольше, чем он их мучил. На самом деле его решимости не хватает и на полгода, и волшебник выходит на свободу, что влечет за собой пагубные последствия. Читателю вновь приходится усомниться в рассудительности энтов: несмотря на чудовищную самоуверенность и неоспоримый авторитет, Древень оказывается опасно ненадежен.

◆

Толкин в очередной раз отложил работу над книгой. Он знал, что еще предстоит довести Фродо с Сэмом до Мордора, и уже написал одну из версий эпизода с Минас-Моргулом, где Фродо попадает в плен, — возможно, как ранний этап какой-то целевой сцены. «Минас-Моргул непременно надо сделать ужаснее, — напоминал сам себе писатель. — Обычный „гоблинский“ материал здесь не годится». В конце концов он возобновил путешествие хоббитов в Эмин-Муиле, на пороге Мертвых топей. Появляются фрагменты диалогов и записей, но ни Фродо с Сэмом, ни сам писатель долго не могут понять, как преодолеть непроходимые трещины в скалах, утесы и вечную угрозу в виде Голлума, идущего вслед за Кольцом.

Черновики приходилось раз за разом переписывать. «Несколько страниц стоили мне много пота», — признался Толкин в 1944 году в одном из писем. Блуждания Фродо и Сэма отражают процесс работы над романом: все шло донельзя медленно, с повторениями и хождением по кругу, с неясной угрозой со стороны предыдущих версий истории. И все же именно с опорой на прошлое Толкин сумел нащупать путь вперед. Фродо вспоминает, как, беседуя с Гэндальфом в Бэг Энде, он пожалел, что Бильбо при возможности не убил Голлума. Писатель же осознал, что связь Голлума с Кольцом — да и со всей историей — гораздо глубже, чем казалось раньше. Он переписал ту беседу, а потом вложил воспоминания о ней в уста Фродо, стоящего среди камней Эмин-Муиля. Судьба Голлума стала привязана к Кольцу и тем самым к его нынешнему обладателю.

В связи с этим Голлум перестает гнаться за Фродо и Сэмом как за добычей и присоединяется к ним в качестве провожатого. Была проработана двойственность его личности. Сэм подслушивает его «диалоги» с самим собой, где «хороший Смеагол [sic] как будто сердится на плохого Голлума». Усложнился характер Голлума и его отношения с хоббитами. В письме по поводу хода работы Толкин описывает обращение Сэма с Голлумом на примере Ариэля и Калибана из шекспировской пьесы «Буря».

Они проходят через Мертвые топи до Черных врат, затем идут через Итилиэн и попадаются Фарамиру — изначально Фалборну. В этом месте Толкин потом добавит фрагмент, где Сэм натыкается на труп воина-южанина, чей отряд попал в засаду следопытов Фарамира, и задумывается, как звали этого человека, откуда он пришел и не хотел ли он остаться дома. Мысли Сэма созвучны размышлениям Пауля Боймера из романа Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен» (1929), который делит «лисью нору» с умирающим французским солдатом. Безымянный враг наделяется личностью, но ее тут же у него отбирают: «Ах, если б нам почаще говорили, что вы такие же несчастные маленькие люди, как и мы, что вашим матерям так же страшно за своих сыновей, как и нашим, и что мы с вами одинаково боимся смерти, одинаково умираем и одинаково страдаем от боли!» Сэм рад, что не видит лица мертвеца и может не думать о его имени. Ремарк же пишет, что имя и фамилия умершего «будут обладать властью вновь и вновь вызывать в моей памяти все случившееся, и оно сможет тогда постоянно возвращаться — и опять вставать передо мной».

Беседа хоббитов с Фарамиром дала Толкину возможность добавить много фоновой информации о Нуменоре и Гондоре и была несколько раз переписана, из-за чего становилась все более громоздкой и уходящей от темы. На нескольких этапах, например, она даже включала экскурс в историю языков, позже разумно вырезанный. Ее смысл заключался в том, чтобы резко противопоставить одурманенного Кольцом Боромира и его брата Фарамира, который, узнав о Кольце, не желает даже на него взглянуть. По словам Гэндальфа, «кровь Земли Запада» (Нуменора) «почти наверняка» течет в жилах Фарамира, но не в Боромире. Это объясняет не только разную реакцию братьев на Кольцо, но и способность Арагорна — человека нуменорского происхождения — сопротивляться его воздействию. Это хороший пример, когда легендариум становится опорой для новой истории.

Фродо и Сэм приближались к стенам Мордора, а Толкин тем временем упорно трудился над романом. Он сообщал в одном из писем, что «порядочное число раз пишет, рвет листы и снова переписывает большую часть текста», хотя чувствует поддержку со стороны Льюиса и Уильямса и заинтригован сложностью Голлума. Изначально он хотел, чтобы в Кирит-Унголе было несколько пауков (следовательно, они возникли на этой стадии), но это слишком напоминало «Хоббита», и он ограничился одной Унголиант — ужасающей союзницей Моргота из «Квенты Сильмариллион», значительно более сильной, чем балрог, а потом остановился на Шелоб — последней из потомков Унголиант. Действие осталось достаточно стабильным: паучиха жалит Фродо, Сэм берет Кольцо и, по сути, оставляет попутчика умирать. В первой версии банду орков к Фродо приводит Голлум, а в одной из последующих орки сами приходят на шум и случайно обнаруживают хоббита. Сэм тем временем надевает Кольцо — на этом этапе работы такое мощное, что он начинает видеть сквозь скалы и понимать орков. «Кольцо не придает Сэму храбрости», — подчеркивает, однако, Толкин. Сэм пытается следовать за орками, но двери Кирит-Унгола захлопываются перед ним, а Толкин делает перерыв на два года.

Куда направиться?

Толкин снова взялся за книгу лишь в 1946 году. Он вернулся к побочной линии сюжета и переработал поздние главы о Рохане, где Пиппин прибывает в Минас-Тирит, а также запланировал заключительный том романа. В этой версии Эовин в битве у Минас-Тирита убивает предводителя назгулов, но получает смертельную рану, а гондорцы вторгаются в Минас-Моргул и переносят войну на территорию Мордора. В другом варианте Теоден атакует Осгилиат — заброшенный гондорский город на границе с Мордором — и погибает от выстрела. Скакун предводителя назгулов — гигантское, похожее на стервятника существо — рвет его плоть когтями, но Эовин отрубает чудовищу голову. Удар меча таинственным образом рассеивает и самого Короля-колдуна. История кончается падением Саурона, за ним описаны руины Лотлориэна. Были и нестандартные идеи: Гэндальф, например, сталкивает палантир с башни Минас-Тирита и случайно убивает капитана Гондора.

Задача заключалась прежде всего в том, чтобы довести героев до Минас-Тирита, где произойдет неизбежный конфликт. Пиппин прибывает с Гэндальфом, Мерри (тайно) — со всадниками Рохана, Арагорн — через горы. Получились три отдельные запутанные линии, что позволило включить в повествование элементы традиционной семерки основных сюжетов. Вдобавок к проработке действия и сцено­графии Толкин тщательно выверял датировку основной и побочных сюжетных линий: набрасывал и перерабатывал временны́е шкалы, высчитывал по картам расстояния, преодолеваемые пешком и верхом на коне. Чтобы определить длину шага хоббитов, он даже придумал для них особую систему «длинных мер». Короче говоря, рассказ о войне был запланирован с военной же точностью.

Вдобавок Толкин уже держал в уме материал для приложений и начал черновик «Похода к Эребору», который благодаря описанию встречи Гэндальфа с Торином в «Гарцующем пони» в Бри теснее связывал «Хоббита» с «Властелином колец». Примечательно, что, складывая по кусочкам сложную мозаику сюжетов, Толкин одновременно набрасывал подкрепляющие истории и дополнительные побочные линии. Впрочем, «Поход к Эребору» оказался слишком длинным для публикации и вышел только в 1980 году в рамках «Неоконченных сказаний».

Связи между многочисленными сюжетами критики удачно называют «сплетением», хотя этой путанице больше подойдет сравнение с узлом, клубком или, как у Шекспира, с «работой эльфов». В созданных автором связях путаются и герои, и читатели, но только из-за того, что и тем и другим приходится бороться с ними в самой гуще плодящихся повествований. Бросающаяся в глаза симметричность сюжета — Пиппин в Гондоре, Мерри в Рохане — всего лишь совпадение, она опровергается массой асимметричных материалов. У читателя возникает ощущение, что перед ним и героями стоят одинаковые трудности, и это тоже похоже на творчество Шекспира, где почти всё на странице и на сцене — частная точка зрения разных персонажей. «Властелин колец» отличается тем, что смущает даже самого автора, который находит путь не благодаря общему плану, давно заданной или знакомой структуре сюжета, но — цитируя «Короля Лира» — «видит на ощупь». Сэм, наделенный острым глазом критика, говорит в Лотлориэне, что как будто «попал внутрь песни», а когда вместе с Фродо доходит до Мордора и оказывается в затруднительном положении — что «очутился в истории». «В какую историю угодили мы?» — задается он вопросом. Ответ — в очень извилистую.

◆

Во время осады Минас-Тирита происходит примечательная встреча Гэндальфа и предводителя назгулов. В одной из ранних версий волшебник преграждает путь Королю-колдуну и повторяет слова, ранее адресованные балрогу: «Ты не пройдешь…» Король хохочет, но тут кричит петух — «ничего не зная ни о колдовстве, ни о войне, он приветствовал утро, которое пришло далеко и высоко над тенями смерти. И словно в ответ, издалека донеслись иные звуки: яростно трубили большие рога с Севера. Наконец пришел Рохан». Толкин рассказывал, что это одна из сцен, которые сохранились у него в памяти после завершения книги и по-прежнему трогают его. На самом деле это очередная отсылка к Шекспиру — призрак отца Гамлета вздрагивает и уходит с пением петуха:

 

Он стал незрим при петушином крике.

Есть слух, что каждый год близ той поры,

Когда родился на земле спаситель,

Певец зари не молкнет до утра;

Тогда не смеют шелохнуться духи,

Целебны ночи, не разят планеты,

Безвредны феи, ведьмы не чаруют, —

Так благостно и свято это время.

 

Поющий петух занимал в английском фольклоре почетное место. В 1725 году любитель древностей Генри Борн отмечал: «Среди простонародья бытует представление, что во время крика петуха полночные духи покидают наши нижние пределы и отправляются в положенное им место». Борн видел в сюжете с поющим петухом и божественное утешение: под петушиный крик «был рожден Спаситель мира, и Силы небесные спустились провозгласить Благую весть, <…> а Ангелы Тьмы пришли в ужас и смятение и сразу же улетели». Следовательно, «Духи Тьмы, вечно помня о том роковом для них часе, пугаются и в страхе бегут, когда петух возвещает об этом». О таком веровании писал еще в IV веке римский христианский поэт Пруденций.

◆

Толкин все еще полагал, что Минас-Моргул будет взят союзными силами Рохана, Гондора и следопытов и они пойдут в поход на Мордор. Теперь к ним должны были присоединиться эльфы Лотлориэна и энты. Они вызывают Саурона на бой, но тот отправляет прислужника со сплетенной из митриля кольчугой, принадлежащей Фродо, — доказательством, что хоббит схвачен, — и с крайне тяжелыми для Гондора и Рохана условиями заключения мира. Гэндальф понимает, что Саурон не мог вернуть себе Кольцо, и отвергает соглашение. Объединенное воинство попадает в мордорскую засаду, и в этот момент происходит уничтожение Кольца. Саурон повержен, но успевает в отместку взорвать палантир Ортанка в надежде убить Арагорна.

Наверное, Толкин почувствовал, что многоликая армия слишком напоминает о Битве пяти воинств в конце «Хоббита», а взрывающийся палантир — ненужная сенсация. В окончательной версии текста триумф Гондора и Рохана в битве при Пеленнорских полях оказывается смазан тем фактом, что Саурон остановлен, но не повержен и по-прежнему командует крупными силами. С военной точки зрения решение сойтись с его армией у Черных врат совершенно бессмысленно и обречено на неминуемое поражение, но это может отвлечь внимание Саурона и дать мизерную надежду, что Фродо преуспеет в своем антипоиске. Любая лобовая атака на Мордор выглядела бы излишне самонадеянной, поэтому в конце концов Толкин заменил ее отчаянным походом к Черным вратам.

Встреча Эовин с предводителем назгулов, Королем-колдуном Ангмара, тем временем развивалась по образцу противостояния Макбета с Макдуфом у Шекспира:

 

Макбет:

Я зачарован: жизнь мою не сломит

Рожденный женщиной.

 

Макдуф:

Разочаруйся,

И пусть тебе поведает тот ангел,

Которому служил ты, что Макдуф

Из чрева матери ножом исторгнут.

 

Короля-колдуна, разумеется, не может убить ни один муж. В первом варианте поединка Эовин срезала волосы, чтобы выдать себя за Дернхельма, но в последнюю минуту Толкин передумал и заставил ее картинно распустить длинные золотые локоны. В черновиках этой сцены начала проявляться и роль Мерри в победе: он ранит предводителя назгулов мечом, который носил с тех пор, как попал в засаду умертвий. Когда-то этот клинок был выкован именно для борьбы с Королем-колдуном, поэтому рана подрывает силы врага и делает его уязвимым для смертельного удара Эовин.

Мерри после схватки тяжело заболевает, но, «блуждая, полу­слепой и едва в сознании», все же добирается до Минас-Тирита. Там его находит Пиппин, а потом лечит Арагорн. Спутники, расставшиеся после недолгой встречи в Изенгарде, снова вместе, побочные линии вплетаются в единую сюжетную нить. История в очередной раз набирает обороты.

Толкин добавляет предложения со ссылками на Ривенделл и формирование Братства Кольца, чтобы подчеркнуть роль Мерри в победе над предводителем назгулов и оправдать тем самым его включение в отряд. Он задумался и о том, как использовать Кольцо против Саурона — эти мысли изложены в одном из черновиков к главе «Последний совет», посвященной военному планированию. Кто-то могущественный — Арагорн, Элронд, Гэндальф — мог бы стать бессмертным Повелителем Кольца. Он правил бы умами, высасывал бы из всех и каждого силы и мысли. Саурон и его слуги не стали бы исключением: они поклонялись бы Повелителю Кольца как божеству. Саурон был бы повержен и истреблен, «но внемлите, вот он, Саурон…». В той же главе изначально присутствовал рассказ Гимли о Тропах Мертвых, но в итоге он был перемещен ближе к началу и превращен во внутренний монолог гнома, впоследствии отказывающегося говорить о пережитом. Наконец, объединенное войско Запада идет на встречу с Сауроном у Черных врат. Мерри и Пиппина сначала не берут в поход, но затем последний получает разрешение сопровождать обреченную армию.

Параллельно Фродо и Сэм продолжают до боли медленно идти через Мордор. Толкин твердо решил, что орки должны схватить Фродо, и еще в 1944 году набросал эту сцену. Митрильную кольчугу и другие вещи относят Саурону в Барад-Дур, а тот передает их своему парламентеру для переговоров у Черных врат. Эта важнейшая точка соединения сюжета с побочными линиями повествования представляла для Фродо и Сэма ужасную угрозу, но у Фродо должна была остаться возможность бежать и продолжить путь, и только спустя три года Толкин попытался выручить его из беды. В итоге писатель остановился на том, что орки начали ссориться по поводу захваченных вещей, подрались и перебили друг друга. И все это на глазах у Сэма, который нашел Фродо — и сделал это с помощью песни. Эту идею писатель почерпнул в одной из легенд о Ричарде Львиное Сердце, где короля берет в плен герцог Австрии. Менестрель Блондель пытается найти его и приходит к замку, где держат единственного заключенного. «Блондель сел прямо у окна замка… и запел на французском языке песню, которую они с королем Ричардом когда-то сочинили вместе. Король услышал ее и понял, что его менестрель рядом. Когда песня оборвалась на середине, он подхватил ее и допел».

Песни во «Властелине колец» выполняют много функций: они сопровождают путешественников и рассказывают об истории, они бывают жалобными элегиями и веселой бессмыслицей, они превращаются в оружие, как боевые гимны, и, как в данном случае, спасают погибающего.

◆

Затем хоббиты спускаются на равнины Мордора и волей-неволей превращаются в исследователей этой похожей на ад страны. Толкин посмотрел на регион глазом реалиста, описал его географию и инфраструктуру и попутно уделил пристальное внимание датам, расстояниям, снабжению водой и провиантом. Земля тьмы благодаря этому не кажется плодом безумного воображения: в ней есть дороги и емкости с водой для перемещения отрядов, есть лагеря орков. По мере приближения к Роковой горе местность выглядит кошмарно осязаемой. Оттуда, однако, возврата нет: запасы пищи и воды подошли к концу.

На тот момент план Толкина заключался в том, что Фродо пойдет на Роковую гору в одиночку. Его будет преследовать Голлум, а Сэм, которому до этого Голлум подставил подножку, останется на склонах горы со сломанной ногой. Оказавшись в Огненных Палатах, Фродо не может завершить свою миссию. Голлум нападает на него и отбирает Кольцо, но тут появляется Сэм. Он борется с Голлумом, и оба падают в Роковую расселину. Дальше эта идея получила развитие. Саурон искушает Фродо, предлагая ему долю своей власти. Тот сначала в нерешительности «замирает между сопротивлением и согласием, а потом решает оставить Кольцо себе и стать „Королем королей“, сочинять „великие поэмы“ и петь „великие песни“, чтобы „расцвела вся земля“». Подоспевший Голлум рушит эту иллюзию. Вырывая Кольцо, он ломает Фродо палец и начинает победно скакать, но тут подкрадывается Сэм и сталкивает его с края пропасти. Потом Толкин подумал, что, может быть, Голлуму следует раскаяться и покончить с собой в огне вместе с Кольцом, — немного похоже на чудовище Виктора Франкенштейна, которое принесло себя в жертву в мерзлых пустошах. После этого, что странно, перед Фродо является призрак Кольца. «Здесь приходит конец всем нам», — шепчет он, но Фродо и Сэм бегут, их спасают орлы. Толкин несколько раз прорабатывал эту идею, упуская из виду важный момент: чтобы Голлум забрал Кольцо, он должен увидеть Фродо или хотя бы четко представлять, где хоббит находится. Тем не менее последовательность событий прояснилась, и после ряда пересмотров сцена оформилась окончательно.

Особенно существенным дополнением, включенным, видимо, в одну из последних редакций, можно считать то, что Фродо заявляет свои права на Кольцо. До этого писатель сосредоточивался на том, что Фродо просто не сможет выбросить Кольцо. Строка «Я не могу сделать то, для чего пришел» становится куда более зловещей: «Я не сделаю того, для чего пришел». Фродо не выполняет задачу не от усталости или неспособности действовать перед лицом чудовищных сил, а по собственной свободной воле, пусть ее и поколебало Кольцо.

Кольцо уничтожено, хоббиты спасены и воссоединяются в Минас-Тирите с шестью своими попутчиками, а Толкин даже на этом этапе продолжает обдумывать и пересматривать текст. Был вырезан трогательный момент, когда Гэндальф надевает на руку Фродо, по обеим сторонам от утраченного пальца, два изящных кольца из митриля. Некоторые давние вопросы были решены прямо. Эовин, например, все-таки выживает и выходит замуж за Фарамира. Арвен в новой версии оказалась обручена с Арагорном, и несколько сцен, посвященных его коронации в Гондоре, были написаны без особых колебаний и дальнейших пересмотров.

Но неясности оставались. «Что с Широм?» — все еще размышляет Толкин. Когда по дороге домой путникам встречается впавший в нищету Саруман, еще нет представления о масштабе произошедших там перемен — в лучшем случае намек на некие вредные проказы тамошних хоббитов. Встреча с Саруманом была выписана тщательно, с географическими подробностями и датами — здесь Толкин настроился на скрупулезную точность, а окончательную форму этот эпизод обретет лишь во втором печатном издании 1966 года.

◆

Конец работы был не за горами, и, пока хоббиты шли домой из Ривенделла, Толкин быстро написал первый черновик об освобождении Шира. Многие аспекты этого варианта остались в итоговой версии — по крайней мере, до момента, когда четверых хоббитов загоняют в угол разбойники на ферме Коттона. Они с боем прорываются, и Фродо сразу наносит смертельный удар Шарки, а его товарищи убивают шестерых подельников и поднимают Шир. В первом черновике уже есть подробное описание первых шагов индустри­ализации, урбанизации и ненужной вырубки деревьев, но Праздничное дерево в Шире устояло, пусть и заброшено. Ярым поборником модернизации становится мельник Тед Сэндимен.

Затем Толкин передумал и посадил в Бэг Энде начальника по имени Шарки, хотя это еще не Саруман? Живший в доме хоббит-изменник Косимо (позже Лото) Саквилль-Бэггинс задушен. Фродо вызывает Шарки на дуэль и без особых усилий убивает его. Разбойники окончательно разбиты в битве при Байуотере. Потом последовательность событий стала обратной, а Шарки превратился в лицемерного Сарумана — в конце концов ему перерезает горло Змеиный Язык, что выглядит как подходящая месть. Можно сделать вывод, что Фродо в ранних черновиках совсем не такой, каким мы его знаем. Тот милосердный, не вынимающий меча хоббит, который в Мордоре отказался от любого применения оружия, появляется лишь к последним черновикам. Перо становится сильнее меча, и на заключительных страницах Фродо почти дописывает книгу Бильбо. Толкин примеряет разные заголовки и определяется с ними уже на стадии вычитки. История завершена.

◆

Как и в «Хоббите», сентиментальное изображение Шира в конце книги намеренно рушится, однако во «Властелине колец» эта «десентиментализация» гораздо грубее и обнажает безжалостную жестокость — пусть и с некой долей остроумия, когда писатель высмеивает ширрифов, бравую самоуверенность Мерри и Пиппина и сардоническую месть Сарумана.

Возвращение домой становится особенно безрадостным для Сэма, а ведь он в ходе романа страдает больше всех, наблюдая, как растет отрешенность Фродо. Это смелый авторский ход: нарисовать идиллию, которая будет жить в памяти в самые мрачные моменты повествования, а потом самым черствым образом ее погубить, разбить надежды и чаяния любимых героев. Усугубляет дело сознательный уход Гэндальфа от ответственности. Он загадочно замечает, что улаживать проблемы в Шире хоббиты должны самостоятельно, «для того их и готовили», а потом неожиданно отправляется повидаться с Томом Бомбадилом.

«Очищение Шира» в каком-то смысле отражает горечь победы, ощущавшуюся в Британии после Второй мировой. В Шире введены карточки, запрещены поездки без разрешения, действуют новые правила. В послевоенной Британии карточки, как уже упоминалось, отменят только в 1954 году. Дорога в Бэг Энд оказывается «одним из самых печальных мгновений их жизни»: Бэгшот-Роу превратили в каменоломню, Праздничное дерево срублено. «Это Мордор», — произносит Фродо. Зло не ограничено ни местом, ни человеком, ни группой: оно — пятно, загрязнение, яд, который может просочиться в хоббита точно так же, как может поразить волшебника.

На самый глубокий позор книга лишь намекает. Змеиный Язык, видимо, съел Лото Саквилль-Бэггинса, то есть хоббиты оказались не только порабощены тираном, но и сведены до уровня корма. Орки — каннибалы, тролли в «Хоббите» пожирают людей и гномов, ходят жуткие слухи про то, что Голлум крадет и поедает младенцев, — хоббит ест людей. Теперь оказывается, что и люди начали пожирать хоббитов, чтобы унизить противника, продемонстрировать абсолютную политическую власть.

Неудивительно, что Фродо слишком больно оставаться в Средиземье, и, цитируя философа Юджина Такера, ужас продолжающегося существования этого глубоко раненного и травмированного индивидуума «меньше связан с боязнью смерти и больше со страхом жизни». Таково незавидное положение Фродо в конце романа.

Последняя глава завершается открытым финалом, а потом историю добросовестно поддерживают приложения, постоянно расширяющие контексты. Этот акцент в виде метапрозы выразительно подтверждает интуитивную догадку Сэма: «Неужели великие сказания никогда не кончаются?» Фродо чуть не портит прощание, не пригласив Мерри и Пиппина, а Галадриэль в конце предстает носительницей третьего эльфийского кольца.

Фродо убил всех, кого любил: эльфов, Ривенделл, Галадриэль, Гэндальфа. Отрицать это невозможно. Его долгое наследие — поражение Волшебной страны. Последнее слово остается за Сэмом. Он дошел до самого края бессмертия и слышит, что ему пора домой. «Ну, вот я и вернулся!» — произносит он чудесно современную разговорную строфу этого писания. Шестьдесят лет глубоких размышлений выразились в паре слов. В этой короткой фразе — заявление о бытии и самосознании, о жизни в Средиземье, а не в бессмертных Землях эльфов за западными морями. Может быть, Толкин говорил те же слова Эдит (по крайней мере, про себя), вернувшись с мессы. Я причастился, соединился с бесконечной божьей милостью, а теперь возвращаюсь к заботам этого мира, и уже почти пора обедать…

Что случилось?

Толкин прекрасно отдавал себе отчет в том, как он подходит к сочинительству. «Я давно перестал выдумывать... — писал он 14 января 1956 года. — Я жду, когда почувствую, что знаю, как оно было на самом деле. Или пока не напишется само собой». Его нерешительность по поводу сюжета — или, скорее, сюжетов, которые перед ним раскрываются, — его сомнения и колебания в отношении персонажей, погружения в несущественные подробности и отступления в косвенно связанные истории и отдельные нарративы отразились не только в этапах работы над «Властелином колец», но и на завершенной книге.

Как Толкин писал об «авторе» романа в предисловии к первому изданию, «Бильбо не был ни прилежным, ни последовательным рассказчиком, его изложение увлеченное и сбивчивое, иногда путаное». Многое в книге осталось необъясненным и неисследованным, и, как указывает критик Том Шиппи, в этом «плотность, избыточность и, следовательно, глубина» Средиземья. История полна других историй, найденных текстов, рассказов в рассказе, которые почти не помогают подтвердить истинность повествования.

В рассказах Бильбо сомневаются даже его собратья-хоббиты, но он тем не менее пишет мемуары. Гэндальф сообщает Фродо о прошлом Колец власти. Его слова подтверждены гравировкой на Кольце Всевластья и стихотворением, которое читатели уже встретили в качестве эпиграфа, то есть цитатой из источника, приведенного еще до начала нарратива. Фродо лжет соседям по Хоббитону о том, куда он собрался, и хоббиты затем путешествуют под прикрытием, согласно которому Фродо теперь сам пишет книгу. Свои истории есть у всех посещенных ими мест: Старого леса, дома Тома Бомбадила (его Толкин мог считать хижиной потерянных сказаний), Могильников, Тролличьей рощи. В Бри Барлиман Баттербур рассказывает о Страннике, и его история почти немедленно вступает в противоречие с письмом Гэндальфа. Арагорн делится собственными историями и поет песни древних времен. Гэндальф оставляет на Заверти почти невидимое и не поддающееся прочтению послание, понятное только одному Арагорну. Несколько тонких царапин на камне могут значить, что Гэндальф был здесь 3 октября, но, как признает Арагорн, «они могут обозначать нечто совершенно иное и не иметь никакого отношения к нам». Совет Элронда — целый праздник историй, и Гэндальф цитирует древний манускрипт, обнаруженный им в архивах Гондора. Шахты Мории пополняют копилку новыми историями, от небольшой загадки в виде надписи на Вратах до звонкой песни Гимли и воспоминаний Гэндальфа и Арагорна о том, как они путешествовали здесь раньше — правда, дорогу Гэндальф с тех пор забыл. Внутри шахт текстов еще больше: могила Балина и обрывочная Книга Мазарбул повествуют о попытке вновь заселить Морию.

Преданиями, поэмами, песнями, слухами и разговорами изобилует следующая тысяча страниц. Сэм делает вывод: «В экой истории мы побывали!» Он же, как я ранее отмечал, спрашивает, кончаются ли когда-нибудь «великие сказания», тем самым превращая пережитое в литературное произведение.

Произошедшее действительно все больше кажется сном, особенно хоббитам — читатель возвращается домой именно с ними, хотя мир изменился для Арагорна и Арвен, для Гэндальфа и Галадриэли. Еще до прихода в Шир они рассчитывают жить как прежде, и драматичные события Войны Кольца стремительно отступают на задний план. Кольцо — это история, хотя та самая Война внезапно и в самом прямом смысле приходит к ним домой в лице Сарумана. От истории, от этих рассказов и преданий не убежишь — они определяют настоящее. То же можно сказать и о чтении. Последовательность воображаемых событий была как сон, как путешествие по странным мирам, и, если мы очнемся от грез и когда-нибудь закроем книгу, то прочитанное все равно останется с нами.

◆

Текст сопровождается голосом незримого рассказчика, делающего намеки на будущее. Мы слышим, например, что Фродо никогда больше не возвращался в Лотлориэн: это не только вносит в его жизнь нотку тоски и утраты, но и подразумевает в тот момент, что его миссию ждет неудача. Отголоски и повторения прошлых событий обостряются не только колебаниями и нерешительностью героев, но и толкиновской ненадежностью рассказчика — отчасти такая тактика помогала потом оправдывать любые противоречия и непоследовательности, оставшиеся в книге после ее затянувшегося создания и множества переработок.

Арагорна терзают сомнения — это происходит из-за того, что Толкин не знал наверняка, как будет развиваться его характер, и идентичность героя с самого начала была полна неопределенности. В «Гарцующем пони» в Бри за Странника ручается Гэндальф в письме — к сожалению, оно так и остается неотправленным. В нем указано его настоящее имя — Арагорн, а также загадка, которая начинается с традиционной пословицы, известной и Чосеру, и Шекспиру: «Не все то золото, что блестит».

Как отмечалось в первой главе, в ходе повествования Арагорна знают под разными именами: Долговязый, Крылоногий, а для своей династии он выбирает имя Тельконтар, но даже на момент встречи с Эомером он способен сверкнуть сломанным мечом и назвать себя тремя строками имен. Арагорн, представляясь новым именем, вводит новое настроение и изумляет Гимли и Леголаса. Он сразу становится как будто выше ростом. Созвездие имен — часто полученных от других действующих лиц — помещает его не в одну, а во много историй сразу, придавая Толкину уверенность в его роли и сейчас, и в будущем.

Многочисленные самоопределения Арагорна подчеркивают увлечение Толкина именами, значительное количество которых — как у главных героев, например Фродо (Бинго) и Странника (Ходок), так и у персонажей второго плана, например орочьих вожаков, — принимало окончательную форму спустя месяцы и даже годы. Невзирая на то, что Толкин наслаждался наслоением имен, противясь однозначному определению характеров, вопросы именования в книге гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд, и раскрывают одну из основных истин о творческом процессе Толкина, а также показывают еще одну его связь с Шекспиром. В шекспировских трагедиях герои раз за разом ставят свою идентичность под вопрос, ищут для нее подтверждения и определения, стремятся управлять самоощущением посредством фигур речи. Часто это приводит к противоположному результату, и личная стабильность ускользает, оказывается подорвана.

Возьмем случайный пример. «Кто может рассказать мне, кем я стал?» — вопрошает король Лир, а Шут едко отвечает ему: «Тенью от Лира». Вся пьеса — свидетельство жгучего уничтожения самой природы Лира. Хотя Толкин нередко отвергал великого поэта, он приготовил лекцию по «Гамлету» и был глубоко тронут, когда в 1944 году этот спектакль был поставлен. Сцена безумия Офелии виделась ему почти невыносимо трогательной. Момент, когда Эовин оказывается жива — ее дыхание затуманивает сталь наручей князя Имрахиля, — взят из «Короля Лира», где король тщетно надеется, что дыхание Корделии затуманит зеркало. Иорет, простая женщина, которая рассказывает о коронации Арагорна, — типично шекспировская фигура.

◆

Персонажи Толкина, таким образом, часто кажутся неуверенными в том, кем они являются. Они дают и получают имена, обрамляют себя языком — часто поэзией или песней. Одна из первых трудностей, которые хоббитам приходится решить, отправившись в путь, — под каким именем следует путешествовать Фродо. Черные Всадники знают фамилию Бэггинс, пытками выведанную у Голлума, поэтому Гэндальф советует оставить Бэггинса в Шире и принять имя Мистер Подхолмс. Затем в Вуди-Энде Фродо встречается с эльфом-изгнанником Гильдором Инглорионом и его компанией, и тот нарекает его Другом Эльфов — это уже четвертое имя после Фродо, Бэггинса и Подхолмса.

Случай Голлума более сложен. Ему дано четыре личных имени: Смеагол и Голлум, а также Воришка и Вонючка, а сам к себе он обращается как Голлум только после того, как принял это имя от Фродо и Сэма. Оно подталкивает его фантазировать о Голлуме Великом и Голлуме Единственном — с определенным артиклем. Обычно он самовлюбленно называет себя «прелесть» и «моя прелесть», и эта нежность к себе потом переходит в эпитеты «сладкий» и «бесценнейший Голлум». Конечно, Кольцо он называет теми же словами, подтверждая, что самосознание у него не просто неотделимо от талисмана, но, как я отмечал выше, он — аватар Кольца.

Голлум — откровенно жутковатый персонаж с двойной, разделенной идентичностью или, может быть, антагонистичными идентичностями. Это проявляется прежде всего в непрерывных переходах между Голлумом и Смеаголом — два аспекта его личности не только по-разному действуют и говорят, но и вновь вызывают в сознании персонажа загадки бытия. Когда Фродо называет его Смеаголом, изменение имени заставляет измениться и характер, что ведет к языковым играм. Тем не менее его жуткость еще сильнее проявляется в отношениях с Кольцом. Физически он — тень Кольца и всецело посвящает ему собственное незначимое существование. Он как отделенная от тела конечность, как марионетка предмета, которому полагается быть неодушевленным, но который обрел волю и силу, способную разжигать страсти. Он должен был умереть, но стал полупризраком, разговаривающим сам с собой лихорадочными, обрывочными, бессмысленными повторами. С такой манерой речи Толкин был знаком со времен лечения в военных госпиталях: это бред контуженных, перенесших травму. Короче говоря, Голлум — дух мучительного прошлого (но не прошедшего), мук, от которых нельзя убежать и которые слишком живо вызывали в памяти страдания Великой войны.

Фродо переживает похожий надлом. Он как король Лир, привязанный «к колесам огненным». У подножия Роковой горы его «я» совершенно замутнено. Он не может вспомнить простейших вещей: воды и пищи, деревьев и цветов, луны и звезд. Он «наг во тьме» перед «огненным колесом».

В тексте много других раздвоений и путаницы самоопределений, пусть и не таких безжалостно драматичных, как в случае Голлума. Диалоги и споры с самим собой ведут разные персонажи: Фродо — когда планирует покинуть Шир, обычно хладнокровный Сэм — когда тело Фродо оказывается у его ног (жуткая параллель с дуализмом Голлума и Смеагола), а затем — на Роковой горе. Может быть, это просто свойственно хоббитам и раскол между Голлумом и Смеаголом был ожидаем? Все хоббиты переживают одиночество и отстраненность. Фродо сам решает покинуть Братство (Сэм ему мешает). Сэма ожидает высшая степень одиночества, когда он остается один в Мордоре. Мерри скучает по Пиппину, когда уезжает из Рохана в Гондор, а Пиппина забирают в Дом исцеления, где он боится умереть и скучает по Мерри. Важно, что Мерри и Пиппин уже двойники: их хватают урук-хаи, у которых есть приказ поймать полуросликов, после чего прекращается розыск Фродо с Сэмом (слишком поспешно со стороны Сарумана). Благодаря такому повороту сюжета Мерри и Пиппин становятся «подсадными утками», дублерами Сэма и Фродо, а решение составить из хоббитов почти половину Братства Кольца кажется уместным и элегантно логичным.

Это начало большой стратегии запутывающих шагов, которая образует одну из ключевых сюжетных линий. Нарратив делает поворот после несчастья — случайной гибели Боромира в неудачной попытке защитить хоббитов. Затем действие романа порождает новое бедствие: Пиппина манит заглянуть в глубины палантира и его замечает Око Саурона. Но эти оплошности встраиваются в продуманную политику борьбы с Мордором, которая заканчивается тем, что войска Запада собираются у Черных врат, пока Фродо ползет к цели. Арагорн смотрит в палантир и, следовательно, встречается с Сауроном в качестве наследника Элендиля с мечом — ранее клинок уже помог отобрать Кольцо, а теперь перекован. В результате Саурон вынужден действовать. Неясно, видел ли Денетор в палантире Пиппина, но, может быть, он заметил в Кирит-Унголе Фродо. Это означало бы, что миссия Кольценосца провалена, что хоббит — пленник Саурона. Видящий камень, предмет почти радиоактивной мощи, обманывает и Денетора, и Саурона.

Самый яркий пример беседы персонажа с самим собой — когда Гимли идет по Тропам Мертвых. Здесь, что необычно, мы попадаем в его мысли, разделяем его страхи. Как уже отмечалось, прием с самораскрытием обычно отведен для хоббитов, но в случае Гимли к нему подталкивал сам процесс написания книги. Толкин частично переделал более ранний черновик, где Гимли рассказывает о путешествии по Тропам Мертвых, — писатель увидел здесь возможность добавить неожиданную перспективу посредством внутреннего монолога.

Могущественные персонажи вроде Галадриэль, напротив, способны обращаться к разуму других героев напрямую. Когда Братство прибывает в Лотлориэн, Галадриэль читает мысли всех оказавшихся перед ней. Сэм краснеет и чувствует себя обнаженным: «Она глядела мне в самое нутро». Владычица искушала Сэма вернуться обратно в Шир, к обожаемому им саду, и это единственное, что нам известно, так как остальные члены Братства не признались, что она отыскала в глубинах их желаний. Эти секреты не были раскрыты в тексте, даже если о чем-то можно догадаться. Оказываются без ответа и другие тайны. Арагорн, например, оставляет при себе последние слова Боромира о Фродо, что довольно похоже на процитированный выше и не имеющий ответа вопрос Одина, обращенный к королю Хейдреку и великану Вафтрудниру:

 

Что сказал Один

Бальдру на ухо,

прежде чем на костер его подняли?

 

Самая влиятельная фигура в книге — Саурон. Он тоже вечно прощупывает чужие мысли, но, как утверждает Голлум, пока не может видеть всё и сразу. Даже у могучих есть изъяны, и Саурон в ходе своей кампании действительно совершает судьбоносные тактические ошибки. Тем временем Сэм проводит любопытное сравнение между Фарамиром и Гэндальфом и замечает их сходство, которое Фарамир связывает со своим нуменорским происхождением. Это крайне смущает, ведь Гэндальф появился в Средиземье примерно через тысячу лет после падения Нуменора. Более того, совсем недавно Фарамир признался: «Мы — вымирающее племя». Сэм предчувствует, что упадок коснется и Гэндальфа.

Книга полна неопределенными отношениями и незавершенными перспективами. Гвайхир, Владыка Ветров и Повелитель Орлов, сообщает Гэндальфу, что Рохан снабжает Мордор лошадьми (добавив, отметим, «или так говорят»). Арагорн и Боромир не верят в это, а когда Гэндальф предъявляет обвинение Эомеру, тот возмущенно возражает. В проверке этого слуха задействовано целых шесть действующих лиц. Эомер, в свою очередь, настороженно относится к тенетам, которые плетет хозяйка Золотого леса Галадриэль, чем приводит Гимли в такое бешенство, что дело едва не доходит до драки. Или, например, Древень и Гэндальф собираются увидеться в Изенгарде — первый «специально ждал близ ворот, чтобы встретиться с ним», но и их отношения остаются туманными, без объяснения. Мерри и Пиппин тем временем испытывают ощущение дискомфорта, опасности и ненужности, пока Гэндальф беседует с Саруманом. Медовым голосом Сарумана выражена даже социальная иерархия: хоббиты чувствуют, что их как будто выставили вон, а они, подобно детям или слугам, подслушивают у запертой двери «слова, предназначенные не им». Красноречивые увещевания Сарумана в том эпизоде — характерный пример умения Толкина показать радикально отличающиеся точки зрения на однозначные с виду встречи. Саруман все более деятелен и красноречив — в Средневековье такое мастерство слова, которое способно в буквальном смысле заворожить слушателей, называли по-английски gramarye (как уже упоминалось, со среднеанглийского языка оно переводится как «сочетание учености и магии»).

◆

Гэндальф тем временем, кажется, специально неправильно толкует чарующие его интонации. Фродо не хватает широты видения среди ненадежных камней и обрывов Эмин-Муиля. Он вторит отчаянию Арагорна: «Что бы я ни решил, вечно ошибаюсь». Снова возникает чувство, что это мог бы сказать и Толкин, пытающийся продвинуться в своем повествовании. Сэм делает неправильный выбор, когда оставляет Фродо, и того хватают орки. Это решение могло оказаться фатальным. У Роковой расселины подводит фиал Галадриэли: напрасной оказывается ее надежда, что он будет светить, «когда все иные огни погаснут». Наконец, глубочайшим образом подводит Фродо, и весь мир Средиземья оказывается в смертельной опасности.

Такие неудачи не просто неизбежны, они — самая суть англосаксонского мировоззрения. Литература англосаксов пронизана поражениями, наполняют они и «Властелина колец». Как отмечал Толкин в лекции «„Беовульф“. Чудовища и критики», языческим богам Севера суждено повести войну против чудищ хаоса. В последней битве, Рагнареке, боги проиграют, но это будет славная гибель. Они не победят, но неудача будет не поражением, а, скорее, свидетельством неукротимой, неколебимой воли. Человечество в борьбе с непреодолимыми обстоятельствами будет находиться в союзе с богами, поэтому во «Властелине колец» свободные народы Среди­земья присоединяются к богоподобным фигурам — Гэндальфу и даже бессмертным эльфам, — зная, что их ждет неудача. Последний союз против Саурона не достигает цели: Кольцо не уничтожено, и Саурон вновь восстает в виде Некроманта. Да, Фродо в итоге поддается искушению Кольца и тем самым проигрывает, но это единственно возможный исход, и, может быть, в этом есть некоторое утешение, пусть и слабое.

Денетор называет «антипоиск» «надеждой глупца», Гэндальф вторит, что особой надежды никогда и не было. «Всякая надежда погасла» в разгар битвы при Черных вратах, когда назгулы устремились на воинство Запада. Союзники знают, что их ждет неудача, но все же сражаются. Даже уничтожение Кольца ведет к необратимому провалу: Шир отравлен, эльфы, волшебники и волшебство исчезнут, исчезнут даже хоббиты. «„Беовульф“, — писал Толкин, — не эпос и даже не баллада в жанре „лэ“. Никакие термины из греческой и других литератур не опишут его точно, да и не должны к нему подходить. Если все же непременно надо подобрать слово, стоит остановиться, скорее, на „элегии“». «Властелин колец» тоже элегия, плач по необратимо утраченному, по прошлому, к которому уже не вернуться, по навеки умершему.

Еще это плач по красоте и чарам, которые теперь обречены. Кольцо, по иронии, является и воплощением волшебства, и его стражем, а еще — беспокоящим доказательством существования вероломных сил и бездонных глубин воображения. Хотя оно может придавать невидимость, эта способность совсем мало используется в книге. Безусловно, оно умеет искушать и разлагает таких разных персонажей, как Голлум и Боромир, причем и того и другого увлекает, даже не будучи в их обладании. Голлум не надевает его поначалу, Боромир не надевает ни разу. Сэм все же некоторое время носит его и даже пользуется им без особых причин, если не считать отчаяния, одиночества, тщетности усилий и безнадежности. После недолгих фантазий о превращении пустошей Горгорота в цветущий сад он, однако, находит в себе силы вернуть Кольцо Фродо. Отказывается от него и Бильбо, пусть и после давления со стороны Гэндальфа. Других членов Братства, кажется, присутствие и близость Кольца не трогают, а вот туманного и необъяснимого Глубинного Стража оно манит. Если считать Кольцо квинтэссенцией волшебства, оно капризно, как эльфы, и даже хаотично, как похожее на лабиринт толкиновское Средиземье; и это единственные законы, которым оно следует. Оно существует вне других сил судьбы и провидения, и даже его предполагаемые способности невидимы и неразличимы.

Кольцо властно и над смертью. Бессмертны призраки Кольца, существующие в нереальном, сумеречном состоянии. Голлум — живой труп. Та же судьба может ждать Бильбо и Фродо. Первый уже становится похож на призрак: он не привидение, но крайне исхудал. В каком-то смысле они уже стали духами, поскольку существовать могут только в другом мире — в Бессмертных землях Валинора, — и, следовательно, не умирают.

Образ ходячего мертвеца отражается в способности Толкина продолжать писать «Властелина колец» — и это, наверное, тревожно. Сюжет будет колебаться, Толкин будет бросать роман, а потом, через месяцы и даже годы, воскрешать его. Книга не умрет, не ляжет в стол.

◆

Смерть и бессмертие становятся центральной темой: возвращаются к жизни три героя, которых успели признать мертвыми, — Мерри, Пиппин и, наиболее зрелищно, Гэндальф, отныне неуязвимый: «У вас нет такого оружия, которое могло бы мне навредить». Гэндальф выводит Теодена из подобного смерти оцепенения, а энты, идущие в последний поход, перестают быть одеревеневшими и превращаются в активную силу. Мертвые топи до сих пор полны призрачных покойников, сохраняющихся тысячелетиями, а в какой-то момент погибшим считают Фродо. В «Возвращении короля» первыми вернулись мертвые клятвопреступники, ведомые Арагорном. Денетор убежден, что нет в живых сына Фарамира, а Эомер полагает, что нет и его сестры Эовин, — она сама искала смерти. Денетор становится призраком в переносном смысле, «живым привидением», и распоряжается собственной смертью подобно одному из своих порочных предков, нуменорских «королей-язычников».

«Властелин колец» — очерк о неудаче и смерти. Но в романе есть и надежда, проявляющаяся в «эвкатастрофе», как Толкин называл внезапный счастливый поворот судьбы. Это не Deus ex machina: развязка наступает не потому, что писатель вдруг вводит надуманное событие или нового персонажа, а благодаря изменению провидения. Силы воли у Фродо хватает до Ородруина, Роковой горы. Он доходит до грани Рока, но не дальше. И все же, несмотря на неудачу, его близость к Роковым расселинам позволяет судьбе сложиться по-другому.

◆

Несмотря на все изложенное в последних двух главах о литературной утонченности «Властелина колец», вы, дорогой читатель, не найдете этого произведения в приглаженных общих обзорах литературы, особенно посвященных ХХ веку и прежде всего модернизму. Некоторые причины такого положения дел рассмотрены в следующих главах. К несчастью, сегодня из-за этого отторжения критикам легко игнорировать Толкина и считать его работы маргинальными причудами. Одна из самых шокирующих мыслей, высказанных литературоведом Томом Шиппи в революционной книге «Дж. Р. Р. Толкин: автор века», заключается в том, что многие профессиональные вроде бы люди — учителя, преподаватели высшей школы, критики, авторы обзоров — готовы отвергать книги Толкина, не читая, и это притом, что книги эти переведены на сорок с лишним языков.

Философ Тимоти Мортон недавно рассмотрел «Властелина колец» в контексте так называемой идеи романтической иронии Шлегеля, которая «проявляется в тех нарративах, где рассказчик становится протагонистом, с тревогой осознающим, что построенный им мир — вымысел… Для иронии нужно дистанцирование и смещение, переход с места на место или даже из домашнего уюта в уединение». Удивительно, но затем Мортон вдруг отрицает, что «Властелин колец» обладает искомыми качествами, хотя, безусловно, именно этими качествами произведения Толкина и обладают: его герои осознают свое пребывание в истории, а сам автор меняет перспективы, переходя от роли всеведущего рассказчика к изложению мыслей Гимли от первого лица, к раздвоенной личности Голлума, к сомнениям в себе Сэма и других персонажей. Книга — это инсценировка процесса работы над книгой, и уже после публикации Толкин писал, что «она ни о чем другом, кроме самой себя».

Толкин не соглашался, что книга — символ его внутренней борьбы (как предположил поэт Уистен Хью Оден), и в одном из писем утверждал: «История вообще не про J. R. R. T., и ни в какой момент не была попыткой написать аллегорию его жизненного опыта». Показательно, что в этих замечаниях он рассуждает о себе в третьем лице.

Он вложил в роман частичку себя, причем не в качестве неопределенного нарратора, а во сне Фарамира — Толкин сам видел этот сон и был убежден, что унаследовал его. Ему снился потоп, «великая волна, вырастающая и неотвратимо надвигающаяся на деревья и зеленые поля». Благодаря этому «комплексу Атлантиды», как он его называл, на протяжении всей жизни его интересовал погибший древний континент. В легендариум Атлантида была введена как Нуменор, а тот, в свою очередь, стал фоном для «Властелина колец», для образов Арагорна, Денетора, Боромира и Фарамира, для наследия Гондора. Толкин «завещал» свой сон Фарамиру, и именно этот герой олицетворяет его присутствие в тексте.

Медиевалистское фэнтези Толкина больше, чем «романтическая ирония». Но является ли оно на самом деле странным, своеобразным образцом модернизма, неловко расположившимся между отдаленными идеалами, следуя которым молодежь шла на фронты Великой войны (образец этого — Теоден) и застенчивой лаконичностью, характерной для Второй мировой (Сэм)? Вообще, чем ближе знакомишься с «Властелином колец», тем невероятнее кажется этот образец метапрозы: история об историях, вымысел о вымыслах, текст о текстах. Он раскрывает литературные традиции, играет с формой, упорно привлекает внимание к природе нарратива. Он наполнен ненадежными рассказчиками и разными, порой диаметрально противоположными точками зрения, обрывочными и озадачивающими смыслами, руинами неблагополучного и враждебного мира. В Средиземье нет четкого морального компаса, оно не объяснено и необъяснимо, оно клубится снами, иррациональным, сверхъестественным и хаотичным и отчуждает главных героев до такой степени, что большинству из них приходится покинуть его, отправившись в другой мир.

◆

Поэтому для определения какого-либо сходства между стилем Толкина и стилем его современников потребовался культурный критик с энциклопедическими познаниями. Им стал писатель-новатор Джордж Стайнер. В некрологе Толкину, вышедшем 6 сентября 1973 года в Le Monde, он писал: «В Англии, в отличие от Франции, кельтские, ирландские, шотландские, саксонские мифы и артуровский цикл ощутимо проявились в целом ряде наиболее значительных произведений современной поэзии и прозы. Невозможно оценить лирический гений романиста Роберта Грейвса, силу Джона Купера Поуиса и Уильяма Голдинга и бестиарий Теда Хьюза, яростные тона которого в настоящее время доминируют в английской поэзии, если не признавать стойкое и неотвязное присутствие древнего эпоса и легенд в сегодняшнем интеллектуальном климате».

Именно потому, что в литературе ХХ века уже господствовали древние мифы, Толкин как писатель — больше, чем борец за возрождение древнеанглийского и древнескандинавского, англосаксонства и медиевализма. Он должен найти свое место в ряду таких авторов, как Джеймс Джойс, Хорхе Луис Борхес, Тед Хьюз и Анджела Картер, не только среди модернистских инноваций в области фрагментарного, преходящего и индивидуального сознания, но и в сложнейших языковых играх, фантастической текстуальной причудливости, в переосмыслении мифов, в магическом реализме истинно волшебных сказок.

Стало принято вспоминать неприязнь Толкина к технологиям, урбанизации и современному миру и его «портняжный» с виду консерватизм: в отличие от манерного стиля современных ему писателей и художников, например Уиндема Льюиса, он предпочитал жилеты и твид. Однако во многом он был пионером мысли. По словам Адама Робертса, «древних англосаксов захватывал героизм, рок и катастрофа. Наших современников увлекают вопросы вины, вожделения, власти, компромисса, скрытые пружины психологической жизни. Толкин наводит мосты между ними». Но и это далеко не всё. Древние предания стали для Толкина трамплином, благодаря которому он сумел прыгнуть далеко за пределы прошлого и настоящего.

Он был не единственным писателем своего времени, одержимым этими вопросами. Джордж Оруэлл (1903–1950) вторит предупреждениям Толкина о разрушении сельской Англии и английского характера. Его роман «Глотнуть воздуха» (1939), например, в значительной мере совпадает с критикой технологического прогресса в «Очищении Шира». Толкин и Оруэлл очень непохожи во многих отношениях, но обоих глубоко тревожило становление фашизма, нарастающая урбанизация и политическое регулирование языка. Оруэлл предупреждал о тоталитарном обществе в романе «1984», где есть мыслепреступления, «Старший брат» и всевидящие «телеэкраны». Том Шиппи отмечает, что те же опасения Толкин выразил во «Властелине колец» с Кольцами власти, палантирами и злонамеренным всевидящим Оком. Вера Толкина в конце концов находит воплощение в тех, кто отдает все — даже свою посмертную жизнь — ради спасения товарищей. Этой вере немного равных, если они вообще есть.

◆

После своего трехтомного романа Толкин мало публиковался — к сожалению, так и не была напечатана «Квента Сильмариллион». Большие темы легендариума до невозможности увязли в мелких деталях «Властелина колец». Они так и не станут единым текстом ни при жизни писателя, ни впоследствии. В 1977 году вышла несовершенная версия «Сильмариллиона» под редакцией Кристофера Толкина, которому помогал Гай Гэвриел Кей, писавший в жанре фэнтези. В 1980 году Кристофер отредактировал «Неоконченные сказания» — в книгу вошли альтернативные версии некоторых историй из легендариума, а также фоновые эпизоды к «Властелину колец». С 1983 по 2002 год было напечатано двенадцать томов (плюс том с предметным указателем) «Истории Средиземья», а потом ряд других книг, в том числе «Великие предания». Из-за этого теперь существуют, например, разные версии «Детей Хурина» и «Берена и Лутиэн».

В 1959 году Толкин вышел на пенсию, но научные работы продолжил публиковать и в 1960-х. Он написал короткие предисловия к изданию Ancrene Riwle под редакцией Мэри Салу, опубликованному в 1955 году, и к англосаксонскому тексту «Аполлония Тирского» (1958) под редакцией Питера Гулдена. В 1960 году он получил гранки собственной редакции англосаксонского текста Ancrene Wisse — напомним, обсуждение этой книги с издателем началось еще в 1936 году. Выполнение корректорских правок совпало с забастовкой типографских работников и оказалось очень трудоемким. Книга вышла в 1962 году, но, к сожалению, остудила появившийся было энтузиазм по поводу «Квенты Сильмариллион».

Тем не менее поток произведений иссяк не совсем. В 1961 году были напечатаны «Приключения Тома Бомбадила» — причудливое собрание стихов, часть их них уже увидела свет до этого. В 1964 году появилась книга «Дерево и лист», куда были включены очерк «О волшебных сказках» и рассказ «Лист кисти Ниггля». В 1967 году вышла сказка для взрослых «Кузнец из Большого Вуттона». Толкин продолжал сочинять и публиковать стихи.

В этот период у него нашлись видные поклонники. В 1965 году он писал своему сыну Майклу, что познакомился с Берком Трендом, секретарем Кабинета министров Великобритании. Тот признался, что он сам, большинство министров и многие в палате общин, как от правящей партии, так и от оппозиции, — фанаты «Властелина колец». По словам Толкина, «теплое письмо поклонника» пришло от романиста и философа Айрис Мердок. Как вспоминал Эндрю Норман Уилсон в мемуарах Iris Murdoch as I Knew Her, она читала и перечитывала «Властелина колец» и любила подробно беседовать о книге с автором и его сыном — Кристофер Толкин был в то время коллегой Джона Бейли, мужа Мердок, по оксфордскому Новому колледжу.

Неудивительно, что в 1968 году канал BBC посвятил Толкину продолжительный документальный фильм, привлекший еще большее внимание современников к его научной работе и произведениям, а также к его поклонникам и критикам. Сам писатель воспринял участие в проекте без энтузиазма. Джой Хилл, секретарь Толкина и бывший сотрудник издательства «Аллен энд Анвин», отмечал: «Из-за того, как были сделаны сериалы по различным его книгам, у профессора Толкина какая-то въевшаяся неприязнь к BBC».

За участие Толкину уплатили двести пятьдесят гиней — сегодня это около четырех тысяч шестисот семидесяти фунтов — и программа Release — Tolkien in Oxford вышла в эфир 30 марта 1968 года, а в 1973-м была показана повторно. Писатель и на этот раз оказался не в восторге от «надувательства» канала с его «миром ухищрений и нонсенса», а также «бибисизма» продюсера, из-за которого, как ему казалось, его стали воспринимать как «старомодного, если не сказать выжившего из ума старого выпивоху, сидящего у камина наподобие хоббита». Пятьдесят лет спустя, однако, программа выглядит захватывающим свидетельством того, как Толкин пытается объяснить, а может, и оправдать свои произведения перед широкой аудиторией.

В том же 1968 году Толкин с супругой переехали в город Пул. Они много лет подряд отдыхали в близлежащем Борнмуте, поэтому Эдит сочла переезд правильным шагом — писатель вспоминал потом, какую радость у нее вызывал новый дом. К сожалению, ей было не суждено долго им наслаждаться: в 1971 году ее не стало. Толкин — надо сказать, с некоторым облегчением — вернулся в Оксфорд и поселился в комнатах при Мертон-колледже. Он скончался в 1973 году во время очередного визита в Борнмут.

Годы, последовавшие за выходом из печати «Властелина колец», для Толкина стали периодом относительного бездействия. Сама книга при этом не погрузилась в спячку: еще до выхода «Двух крепостей» по BBC Radio передали одну из постановок «Братства Кольца».

Следующая глава будет посвящена десятилетиям после публикации и бурной истории удач и провалов адаптаций Средиземья — апофеозу как изысканности, так и нелепости.

Отправить