Бредя следом за ранеными, губернатор с трудом пробирался сквозь «джунгли». Он запыхался и немного смутился. Если не считать одиночных выстрелов сзади, ничто не говорило о том, что там идет бой. Враг готовился напасть на противника, в чьей численности и тактической дислокации он не был уверен. Беглецу очень хотелось уцелеть и дальше быть полезным стране; с этой целью он вверял себя Провидению. И вот, перепрыгивая ручеек на поляне, он подвернул лодыжку. Двигаться дальше он не мог, так как из-за своей тучности не в состоянии был скакать на одной ноге. После нескольких тщетных попыток, страдая от нестерпимой боли, он уселся на землю, проклиная свою постыдную слабость и осуждая войну.

Снова началась перестрелка; мимо него со свистом пролетали пули. Потом он услышал два отчетливых залпа, за которыми последовал продолжительный грохот; он слышал крики бойцов, перемежающиеся залпами орудий. Губернатор понял, что небольшой отряд Армистида окружен и вынужден сражаться врукопашную. Раненые, которых он видел вдали, начали ковылять с обеих сторон; после стычки их количество заметно увеличилось. Они брели по одному, по двое и по трое; кого-то поддерживали или несли товарищи. И все словно не слышали его просьбы о помощи. Раненые продирались сквозь заросли и исчезали. Стрельба стала громче и отчетливее. Вскоре на поляну начали выбегать уцелевшие бойцы. Оборачиваясь, они стреляли, затем пригибались и продолжали отступать, на бегу перезаряжая ружья. Двое или трое упали у него на глазах и лежали неподвижно. У одного едва хватало сил для того, чтобы пытаться отползти в укрытие. Проходивший мимо товарищ остановился рядом с ним, выстрелил в противника, оценил рану бедняги и побежал дальше, вставляя патрон в патронник.

Во всем происходящем не ощущалось ничего благородного и почетного. Несмотря на боль и страх, беспомощный штатский невольно сравнил то, что видел, с военными парадами и смотрами, которые он любил посещать, – с красивой формой, музыкой, знаменами и маршами. Картина, которую он видел, была уродливой и тошнотворной; все казалось отвратительным, жестоким проявлением дурного вкуса.

– Брр! – Его передернуло. – Какая жестокость! Где очарование битвы? Где возвышенные чувства, преданность, героизм, где…

Откуда-то неподалеку, со стороны наступающего противника, послышался звонкий, намеренно напевный голос капитана Армистида:

– Стойте, ребята! Стойте! Стоять! Открыть огонь!

В общем шуме губернатор услышал ружейные выстрелы, а потом снова пронзительный фальцет:

– Прекратить огонь! Отступаем! Бего-о-м… марш!

Через несколько минут мимо губернатора медленно проследовали остатки отряда. Бойцы проходили справа от него, в полудюжине шагов друг за другом. Левее и в нескольких шагах позади шел капитан. Губернатор окликнул его по имени, но капитан не слышал. Из зарослей выбежала группа людей в серых мундирах; они направлялись на ту поляну, где лежал губернатор, но из-за чего-то вдруг остановились и столпились на одном месте. Отчаянно стараясь сохранить жизнь и свободу, губернатор снова приподнялся. Оглянувшись, капитан его увидел. Быстро, но так же плавно, как и прежде, он пропел:

– Стрелки-и-и… стой! – Его солдаты остановились и, подчиняясь уставу, развернулись лицом к врагу.

– Напра-во! – И они побежали к своему командиру.

– Вперед… на помощь к губернатору штата… быстрее… марш!

Лишь один человек не подчинился этому поразительному приказу, так как его убили. С криками «Ура!» стрелки выбежали на поляну. От губернатора их отделяло двадцать – тридцать шагов. Капитан находился ближе остальных и прибыл на место первым – одновременно с врагом. Прогремели с полдюжины выстрелов. Враги целились в него, а потом тот, кто стоял впереди, великан с великолепной осанкой, без шляпы и с обнаженной грудью, замахнулся ружьем, целя прикладом ему в голову. Отбив удар ценой сломанной руки, Армистид вонзил в грудь великану саблю по самую рукоятку. Враг упал. Он не успел вернуть саблю или выхватить из-за пояса револьвер, потому что на него, как тигр, прыгнул еще один солдат, схватил его за горло обеими руками и, пятясь, потащил к губернатору, который по-прежнему пытался встать. Захватчика заколол штыком сержант федеральной армии, но хватку тот ослабил лишь после того, как кто-то наступил ему на руку. Когда капитан встал, он оказался за спинами своих бойцов; они вели бой с превосходящим по численности, но не таким сплоченным вражеским отрядом. Ружья почти у всех разрядились, а перезаряжать их не было времени. Конфедераты очутились в невыгодном положении, так как у них не было штыков; они наносили удары дубинками или ружейными прикладами. Со всех сторон доносились глухие удары и лязг, как будто в битве сошлись огромные быки. Время от времени трещали разбитые черепа, слышались ругательства и стоны, когда врагу протыкали живот штыком. После того как один из его бойцов упал, на его место выскочил капитан Армистид, прижимая к боку левую руку. В правой он держал заряженный револьвер, из которого быстро и метко стрелял в гущу серой толпы. На поляну выскакивали все новые солдаты в серых мундирах и снова натыкались на неумолимые штыки. Штыков осталось мало – едва ли полдюжины. Еще несколько минут схватки – они сражались спина к спине – и все будет кончено.

Вдруг справа и слева послышалась стрельба. На поляну слева и справа выбегали стрелки федеральной армии. Они гнали передовой отряд конфедератов, который наступал слишком быстро и опередил остальных. Линия фронта проходила всего в двухстах – трехстах ярдах за их спиной!

Перед тем как отступить, толпа в серых мундирах бросилась на малочисленный передовой отряд противника. Они смяли стрелков и, так как в давке опасно было стрелять, топтали их, с силой наступая на конечности, на спины, на шеи, на лица; потом они отступили, шагая окровавленными подошвами по собственным мертвецам… и стычка закончилась.