Глава 18

18 сентября 1846, остров Блаугдон, Род-Айленд

Когда Хюльда вернулась, Мерритт понуро подошел к ней с небольшим колесом в руках.

Она стояла в приемной, с плеча свисала еще одна сумка.

– Что это?

Мерритт шмыгнул носом. У него было несколько часов, чтобы смириться с трансформацией, и от дикой ярости он перешел к грусти. Бет и Батист держались от него подальше.

– Это моя рукопись. Вы только посмотрите, что он с ней сделал!

Поставив сумки на пол, Хюльда забрала у него колесо и наклонила его в сторону одной из свечей, что зажгла Бет. Солнце еще не совсем село, но было близко к этому.

– Интересно.

– Интересно! – Мерритт вцепился себе в волосы. – Это же месяц работы!

Она вернула ему колесо.

– Мне очень жаль. Будем надеяться, дом еще одумается.

Казалось, колени вот-вот ему откажут.

– А вы не можете это исправить? Запугайте его, как вы это раньше делали! – Он посмотрел на ее сумки, и в груди зажглась искорка воодушевления. – Вы его нашли?

Хюльда не казалась счастливой, когда кивнула в ответ:

– Нашла. Полагаю, что волшебник – Доркас Кэтрин Мансель.

Она потянулась за новой сумкой, кратко объясняя ситуацию с сестрами, и Мерритт слушал почти внимательно.

– Я привезла все, что нам понадобится для экзорцизма. Вы не поможете мне с солью?

– Солью? – Мерритт заглянул в сумку, когда она вынула из нее объемистый сверток. – А как же святая вода?

– Это не такой экзорцизм, мистер Фернсби, но мне нужно окружить весь фундамент кольцом из соли. И лучше сделать это, пока еще не стемнело.

– А моя рукопись?

Она взглянула на колесо.

– Уверена, если его слегка припугнуть, все получится.

Медленно кивнув, Мерритт вышел на улицу и посмотрел на небо светло-фиолетового оттенка и на тончайшую золотую щелочку на западе. Здесь и правда красиво, разве нет? Бесконечные акры земли, неиспорченной людьми, окутанной чистым океаническим воздухом, распростерлись под безупречным небом. Нужно что-то такое вставить в книгу.

Мысль о книге снова заставила сердце упасть, так что он разорвал мешок соли и принялся за дело, в процессе едва не наступив на мышку. Он только закончил поливать цветы в зимнем саду – нельзя же все оставлять на Бет, если он хотел сохранить хотя бы видимость независимости, – и поднялся к себе, чтобы дописать сцену, над которой все утро думал. И там, на столе, лежало это чертово колесо, слишком маленькое, чтобы хоть куда-то сгодиться. Только пустые листы бумаги не были затронуты чарами. Он чуть не задохнулся, стал судорожно искать свою рукопись, как будто он – или кто-то другой – мог куда-то ее переложить. Но их домашняя волшебница, Доркас, владела магией изменения, и она применила ее к его книге. Если ее изгнать, книгу он никогда не вернет.

А он ведь никогда не сможет написать ее заново точно так же! Это было невозможно. У него были лишь общие наброски… и от мысли о том, чтобы начинать с начала, ему стало плохо. Он ведь уже написал эту часть истории. Будет пыткой создавать ее заново!

Он мерил дом шагами в ожидании Хюльды, ибо если кто и мог заставить дом прислушаться, так это она. Но ей, похоже, даже не хотелось попытаться.

Ей не нравилось его желание расколдовать дом. Мерритт это знал.

Может, я неправильно поступаю?

Но это был его дом. Как ему здесь жить, если повсюду за ним таскаются портреты, а средство его заработка превращается в случайный неодушевленный предмет? Но и желания возвращаться в тесную комнатушку в городе у него не было. Ему здесь нравилось. Плакучие ивы и кулики стали для него отрадой. Даже прислуга стала ощущаться пусть и по-странному, но… семьей. А у него уже так давно не было семьи.

Однако он ведь вот-вот их потеряет, разве нет? Всех, кроме Батиста…

Закончив с солью – ушел весь мешок, – он вернулся в дом, когда солнце окончательно закатилось за горизонт. Бет и Батист не выходили из столовой, лишь поглядывая на то, как работает Хюльда. Она разложила одиннадцать камней, представляющих одиннадцать видов магии. Взгляд Мерритта заметался от гелиотропа к бирюзе, от нее – к фиолетовому кристаллу возле самой его ноги.

– А что означает аметист? – спросил он. Мерритт его не трогал; он знал, что Хюльде не понравится, если ее трудам будут мешать. – Заклинательство?

Хюльда замерла; казалось, она удивлена уже тому, что он вообще знает, для чего здесь камни. Ну, волшебник или нет, но он же не в канаве рос.

– Вообще-то, прови́дение.

Мерритт кивнул.

Она жестом велела ему присоединиться к Бет и Батисту, и он заметил, что ненавистное колесо оказалось на полу столовой. Батист пробормотал:

– Призрак… выходит? Мне уйти?

– Если бы это было опасно, она бы нам сказала, – успокоил его Мерритт. Если только Хюльда не расстроилась сильнее, чем он думал. Но уж, конечно, она не допустит, чтобы с Бет что-то случилось.

Она достала листочек бумаги.

– Это заклятье изменения и охраны. Первое превратит дом в нечто, в чем призрак жить не сможет, а второе отразит чары, которые волшебница использовала, чтобы привязать себя к нему. Я сначала прочту его для Доркас; если не сработает, то и для Крисли.

– Но, – не понял Мерритт, – вы же не владеете изменениями и охранными чарами?

– Не владею. Но данные заклятья были заранее подготовлены волшебниками, у которых эти таланты есть.

Слабый хлопок раздался откуда-то из-за спины Мерритта. Он обернулся и увидел свою рукопись на полу, где прежде лежало колесо. Эйфория охватила его с головы до пят, когда он подхватил ее на руки, поспешно пролистывая страницы, чтобы убедиться, что все на месте. Так и было.

– О, славься, Господь! – Он прижал книгу к груди. – Смотрите, миссис Ларкин! Дом ее вернул!

Она грустно кивнула:

– Наверное, потому что дух не хочет уходить.

Мерритт нахмурился:

– Ну что же вы бросаете гвозди в едва оживший фонтан моей радости!

Удивительно, но Хюльда улыбнулась. Лишь слегка, не показывая зубы, но улыбнулась.

– Как образно, мистер Фернсби. Вам бы быть писателем.

Она вернулась к своим заклинаниям, и внутри у Мерритта все сжалось.

Все произошло очень быстро – Мерритту представлялось что-то долгое и растянутое, полное теней, нутряных распевов и постоянных разбрызгиваний святой воды. Но Хюльда прочла заклинания тихо и быстро. Камни лежали на своих местах. Свечи горели ровно. Дом даже не скрипнул.

Хюльда положила листок на лестницу.

– Значит, не Доркас.

Нахмурившись, она достала из сумки такой же листочек. Один комплект чар на попытку.

Бет перенесла вес на другую ногу, и пол скрипнул.

– Было очень приятно работать с вами, мистер Фернсби.

Нутро сжалось еще сильнее.

Столовая почернела.

– Миссис Ларкин, – начал он, но не вложил в ее имя достаточно нажима. Она его не услышала.

Хюльда активировала заклятье, использовав полное имя – Крисли Стефани Мансель.

И… ничего не произошло.

Внутри у Мерритта было странное ощущение. От пупка вверх распустилась тревога. В груди что-то сжалось. И все же… от непонятного чувства облегчения его плечи расслабились.

Хюльда покачала головой.

– Я… Я не понимаю. Это не могли быть родители. У них не было подходящего… сочетания.

Бет сказала:

– Может, это и правда младшенькая.

Хюльда вздохнула:

– Ну, я купила достаточно, чтобы это проверить…

Она вытащила третий листок. Вновь активировала экзорцизм, в этот раз для Хелен Элизы Мансель.

Ничего не произошло.

– Я же знаю, камни точно хорошие! – Хюльда топнула ногой, покинув свой пост, чтобы проверить камни.

Мерритт осмелился выйти в приемную.

– А вы ничего не забыли?

– Я ничего не забываю, мистер Фернсби. – Она закончила обходить комнату и уперлась руками в бока. – Я не понимаю. Нам придется поискать еще могилы. Если это не дети, значит, кто-то совершенно другой.

Непривыкшая отступать перед трудностями, Хюльда попробовала прочесть заклятье снова, для Горация Томаса Манселя и Эвелин Пег Терли. Обе попытки оказались таким же разочарованием, как и первые три.

Батист заворчал. Бет сказала:

– Как досадно.

Мерритт пожал плечами:

– Что ж, думаю, ненормальность будет нам нормой еще одну ночь. Бет, Батист, можете идти отдыхать. Надеюсь, вы проснетесь там, где заснете, а потолок не будет протекать, ага?

Бет сделала неглубокий реверанс. Батист с любопытством огляделся, прежде чем скрыться в тенях.

Когда он ушел, Мерритт повернулся к Хюльде:

– Оленина ему особенно удается. Досадно, что вы пропустили. – Он заметил глубокую складку между ее бровей. – Мне жаль, что вам пришлось ехать.

Хюльда отмахнулась от его извинений.

– Я была бы рада провалу, не окажись он настолько нелогичным, – начала она и, вероятно, удивленная собственной честностью, прочистила горло. – Ну, раз уж мое пребывание здесь еще не окончено, отдам вам это.

Она подошла к своей обычной сумке – той, в которой всякие штучки, – и вынула два селенита, каждый размером почти с Мерриттов кулак. На них стояли одинаковые печати из трех волнистых линий, чем-то похожих на круглые скобки, постепенно увеличивающиеся в размере, вписанных в символ, указывающий вправо. Или влево, в зависимости от того, как держать камень.

– Это камни общения? – он про них слышал – во время революции они оказались весьма полезны, – но сам никогда ими не пользовался.

– Именно так. И они дорогие, так что прошу, обращайтесь с ними бережно. Когда я уеду, мне нужно будет вернуть оба камня в БИХОК. Если нам нужно будет связаться друг с другом на расстоянии, они позволят это сделать. Прижмите ладонь к печати на три секунды, прежде чем начать говорить. Но сперва ладонь уберите. – Она оглядела приемную так, как разозленный родитель смотрел бы на своего нашкодившего ребенка. – Нам бы они и вовсе не понадобились, если бы все прошло успешно.

Он переложил камень из одной руки в другую.

– Едва ли это ваша вина.

Хюльда шмыгнула носом:

– Это и есть моя вина. – Она помолчала. – Я редко ошибаюсь в своих предположениях.

– Но, – он ласково ткнул ее локтем, – зато теперь вы задержитесь хотя бы настолько, чтобы попробовать оленину Батиста.

Она отстранилась, и из-за смены освещения ему показалось, что щеки ее покраснели. Не желая заставлять ее нервничать, Мерритт положил камень в карман и сказал:

– А теперь, если позволите, мне нужно пойти и дописать ту сцену.

Подхватив свою рукопись, он зажал ее под мышкой и направился наверх.

Он был не так уж уверен, что волшебник хочет остаться в доме, потому что на него капало всю дорогу до кабинета.

* * *

Следующим утром после завтрака Бет и Батист отправились искать новые надгробья, оставив Мерритта сочинять письмо редактору, а Хюльду – организовать… ну, что там организуют экономки. Он начал опасаться, что ей ужасно наскучил Уимбрел Хаус, раз это одна из самых мелких резиденций, куда ее направляли. И вот уже Мерритт стал представлять себе, каково будет жить с новой экономкой. Его воображение тут же нарисовало миссис Кульдвелл из прежней квартиры, и он содрогнулся. Хотя, сказать по правде, когда дом будет просто домом, ему, может, и вовсе не нужна будет прислуга. Нужно будет прибирать только за собой, готовить на одного…

Было что-то воодушевляющее в жизни в одиночестве. Некая… вседозволенность, скажем так. Мерритт мог бы стирать носки где вздумается. Мог бы работать ночью и спать днем. Мог бы ходить по коридору и разговаривать с самим собой вслух, что помогало ему не только лучше организовывать свои истории, но и понимать собственный полет фантазии. Возможность говорить вслух с кем-то, кто всегда с тобой соглашается, творит с душой настоящие чудеса!

Но есть и какая-то пустота в тихих комнатах. Такая, которую в маленькой квартире было гораздо проще игнорировать. Уимбрел Хаус покажется очень пустым одинокому холостяку. И он боялся, что, если расстанется с Хюльдой, Бет и Батистом, может никогда больше их не увидеть. Эта мысль больно отдалась в груди, напоминая о едва заживших шрамах, что никуда оттуда не делись.

Когда письмо было написано и запечатано, Мерритт прислушался в поисках звуков чьего-то присутствия, но ничего не услышал. Он выглянул из окна и увидел, как силуэт Батиста маячит где-то вдалеке. Перейдя в коридор, к другому окну, он заметил Хюльду в ботинках и шляпе, идущую делать свое дело. Она, наверное, уже совсем забегалась в поисках могил. Возможно, нужный им парень и правда лежал под половицами, хотя, когда он сам был там, Мерритт никаких тел не видел.

Он опасливо посмотрел на пол, прежде чем спуститься с лестницы. Где-то на середине спуска ступеньки внезапно разгладились, и он вкатился в приемную, съехав с гигантской горки. Мерритт покачнулся, споткнулся и знатно грохнулся на задницу.

Поморщившись, он пробормотал:

– Наверное, мне стоит сказать спасибо, что ты с другими такого не вытворяешь.

Ступеньки вернулись в обычное состояние.

Потирая копчик, Мерритт выскользнул на улицу и тут же забыл все свое волнение из-за дома. Погода была просто невероятная. Солнечный осенний день. Вязы начали одеваться в золото, а клены сверкали красным. Солнце стояло высоко, облаков почти не было, небо такого чудесного оттенка лазури, который ни один художник в жизни не смог бы и близко передать. Температура была как раз такая, чтобы обойтись без пиджака, но, как только он начнет двигаться, ему наверняка тут же станет жарко.

У Мерритта не было цели, когда он начал идти, сперва по проторенной тропинке к лодке, потом в сторону плакучих вишен, нарезая круги возле зарослей золотых астр. Он услышал, как раздраженно ударился о землю возле полянки с лебедой спугнутый заяц, когда Бет их позвала, но не увидел его. Он шел осторожнее там, где трава росла реже, потому что земля была раскисшей от вчерашнего дождя. Мучительный ветер растрепал ему волосы, будто сетуя на их неопрятный вид. Он донес запах соли, и Мерритт сделал глубокий вдох, наполняя легкие этим ароматом.

Ветер пронесся дальше, шурша травой и гроздовником, наполняя его голову воспоминаниями о могилах Манселей. Мысленным взором он увидел их истертые камни с обколовшимися гранями. Ладонями он ощущал вес каждой плиты. Ощущал их возраст на языке. Его ноги сами сменили направление, и вот Мерритт уже стоял там, где он, Хюльда и Бет расчистили траву.

Мансели, казалось, смотрели на него с осуждением. Как будто он и для них был недостаточно хорош.

Он присел на корточки перед ними, положив руки на колени.

– Ну? Так кто же это тогда? Хотел бы я посмотреть, как вы это выясните.

Могилы не ответили.

Нахмурившись, Мерритт чуть отодвинулся назад.

– Я, наверное, кому-то на голову наступил, или еще куда. Извините.

Его взгляд скользил от Горация к Эвелин, Доркас и, наконец, Хелен.

Смотри.

Он ощутил, как что-то тянет его на юг. Задержав дыхание от этого странного, едва уловимого чувства, он встал и пошел в ту сторону, вглядываясь в нетронутые заросли сорняков, наступая на цветки ипомеи.

Протянув руку, он раздвинул траву сперва с одной стороны, потом с другой. Сделал шаг, раздвинул траву. Еще шаг, снова трава… Проблеск серого у самой земли.

Присев так, чтобы колени хоть немного придерживали растения, он провел рукой по пустому камню. Он был маленький, размером с его голову. Ничем не примечательный, скучный, плоский.

Он обхватил его пальцами и поднял. Из-под камня вывернулась многоножка, а с ней – несколько жучков.

Мерритт смахнул часть земли с нижней стороны камня и различил под ней едва заметные очертания буквы О.

Сердце забилось чаще. Встав на колени, чтобы не потерять равновесие, он потер камень ладонью и обнаружил дату рождения, которая развалилась на середине века, оставив лишь нижнюю часть шестерки. Схватив пучок травы, он бережно убрал грязь, а затем подушечками пальцев прижался к бороздкам, чтобы попытаться прочесть то, что истерло время.

О. У. Э. И? Нет, Й. А в конце Н. Валлийское имя. Оуэйн.

Мерритт провел большим пальцем по дате смерти. Оуэйн Мансель. Скончался в возрасте двенадцати лет. Раньше двоих из сестер и обоих родителей.

Я не понимаю. Это не могли быть родители. У них не было подходящего… сочетания.

«Нет», – подумал Мерритт. Не родители. Подняв руку, он посчитал на пальцах. Раз, Крисли. Два, Доркас. И три, младшая, Хелен.

Он посмотрел на поблекшую дату рождения. Не младшая.

Младшим был Оуэйн. Родившийся после Хелен, хоть и прожил на восемь лет дольше.

Мерритт нутром чуял, что это и был его волшебник. Его камень кто-то перенес, но тело лежит рядом с родителями, в непомеченной могиле.

Оглянувшись на другие могилы, Мерритт ощутил ужасную тяжесть. Руки крепче сжали камень. Ты разлучен с семьей, да?

Совсем как он сам.

Неудивительно, что дух мальчика привязался к дому. Он умер молодым, таким молодым, и он не хотел терять свою семью. Он еще так много им не дал… и, видимо, получил полный набор магических способностей своих предков, учитывая чары, которыми пользовался. Если подумать, шуточки Уимбрел Хауса очень походили на проделки двенадцатилетнего мальчишки.

Неудивительно, что он был так несчастен, когда Мерритт прибыл! Он так долго был один… Наверное, ему было грустно и больно, он злился. Мерритт мог бы поклясться, что так бы сам себя и ощущал. Даже исследователи отделили его от семьи – если бы они о нем знали, он бы был на том семейном древе, которое разыскала Хюльда.

Поднявшись на ноги, Мерритт вернулся к цепочке сестер и осторожно положил камень Оуэйна рядом с Хелен.

Он не стал уходить. Он сел на корточки прямо там, в грязи, вглядываясь в истертую могильную плиту, самую маленькую среди всех. Как долго она лежала в стороне от остальных? Как долго валялась лицом в болотной жиже?

Оуэйн был всего лишь озлобленным маленьким мальчиком, который старался как мог. Старался вспомнить, что это значит – быть частью чего-то.

Некоторое время спустя к нему, хрустя травой, приблизились шаги.

– Мистер Фернсби? – спросила Хюльда. – Вы нездоровы?

– Я его нашел, – его голос бы едва ли громче далекого щебета воробьев. Он указал на камень. – Он лежал перевернутый, вон там.

Хюльда ахнула и быстро подошла к нему, присев, чтобы самой прочесть надпись.

– О… Оуэн?

– Оуэйн. Оуэйн Мансель.

– Замечательно! – воскликнула она. – Я знала, что это один из детей. К счастью, у меня еще осталось два листка с заклятьями. Я могу подготовить…

– Оставьте его. – Мерритт потер ладони друг о друга, счищая засохшую грязь. Затем встал – кровь прилила к затекшим ногам – и пошел в сторону дома.

Секунду спустя Хюльда поспешила за ним.

– Мистер Фернсби? Оставить его?

Мерритт указал на… ни на что конкретное.

– Это всего лишь мальчик.

Хюльда ответила не сразу:

– Его духу уже не один век.

– Это так. – Он перешагнул через гниющее бревно. – Но я понимаю парнишку.

Прошло несколько секунд, прежде чем Хюльда повторила мягче:

– Понимаете?

Он кивнул.

– Почему он хотел остаться… Он ушел слишком рано. Может, от болезни. Кто знает? – Мерритт сунул руки в карманы. – Но он был разлучен с семьей раньше, чем был готов это сделать. Если к такому вообще можно быть готовым. Совсем как я.

Хюльда резко остановилась.

– Мерритт… – начала она.

Он замер и обернулся, между ними было всего три шага. Она понимала, что только что назвала его по имени? В любой другой момент ему, пожалуй, было бы приятно.

Она ведь уже спрашивала раньше о его истории? Мерритт вдруг почувствовал себя странно сентиментальным. Он будто не был собой, и лишь по этой причине вообще что-то ей ответил.

– Мне было восемнадцать, когда отец отрекся от меня. Из-за меня забеременела девушка. Ну, или я так думал.

Хюльда широко распахнула глаза.

Он потер затылок. Одинокий сухой смешок вырвался из горла.

– Господи, я никогда не рассказываю эту историю. Она так странно звучит.

Она сглотнула:

– Вы не обязаны.

– Но вы ведь хотите знать, верно? – Он посмотрел мимо нее на могилу Оуэйна, уже скрывшуюся в траве. – Я любил ее. Увлекся. Отец так злился на меня. Он всегда сердился на меня больше, чем на сестер. Я никогда не понимал почему. Он тут же от меня отрекся. Запретил приходить домой. Говорить с матерью…

Он ощутил, как в горле собирается комок, и прокашлялся, чтобы прогнать его.

– Но я собирался все исправить, с ним или без него. – Он посмотрел на восточный горизонт. – Я нашел работу, купил кольцо. Не дорогое, заметьте, но она, казалось, была вполне счастлива его носить. А однажды утром она исчезла. Уехала в музыкальное училище, так сказали мне ее родители. О, а еще она никогда не была беременна. Просто припугнула меня. Они отказались ответить, куда она уехала. Я им никогда не нравился.

Хюльда не отвечала. Он и не ждал, что она ответит. Как на такое реагировать? Узнать, что кто-то настолько отвратителен, что любовь его юных дней просто покинет его, не сказав ни слова?

Не решаясь посмотреть на нее, Мерритт добавил: «Оуэйн остается», – и пошел к дому один; ветер играл с его волосами, кроншнепы своими криками возвещали его возвращение.