Она рыдала.

Надрывалась до тех пор, пока ее голос не разлетелся в щепки, а горло не рассыпалось в пыль. Пока уваги Йоши не промокла насквозь, она прижималась лицом к его груди, а он обнимал ее за плечи.

Они сидели на кровати. Как раз на той, на которой Хана лежала вместе с Акихито прошлой ночью. Теперь постель стала огромной, шириной в десять миль, и эта мысль сверлила Хане грудь изнутри, оставляя после себя пустоту.

Йоши не проронил ни слова. Не говорил банальностей, не выражал сочувствия и не обещал, что все будет хорошо.

Брат просто обнимал Хану, и его тепло прогоняло предрассветный холод. И после часа опустошенных рыданий девушка обнаружила, что горя слишком много и скорбь надо отпустить. И он уложил сестру, подложив ей под голову подушку и укрыв одеялами, хранившими запах Акихито.

Потом Йоши опустился на колени и зашептал в полумраке:

– Сейчас темно. Чернее черного, я знаю. И мои слова – такая мелочь перед лицом тьмы и стужи. Но, пожалуйста, услышь их, сестренка. И пойми. Завтрашний день уже рядом. Он обязательно придет, столь же быстро, как меняется цвет неба. И обязательно взойдет солнце. В этом можно быть уверенным, как и в том, что сейчас ночь. Солнце всходит всегда. И неважно, ярко оно светит или не очень. – Йоши потянулся к сестре и поцеловал ее в лоб. – Я люблю тебя, Хана.

– И я люблю тебя, Йоши, – откликнулась она. – Никогда больше не оставляй меня.

– Буду стараться изо всех сил.

– Обещаешь?

– Не сомневайся. – Йоши вновь поцеловал ее в лоб, нежно, как перышком погладил.

– Иди спать. – И она провалилась в темноту.

Гладкая, отполированная сосна под ногами пела в такт ее шагам. Она тонула в давящем предрассветном полумраке. Сон унесся прочь, за тысячу миль отсюда, и она бесцельно бродила по залам, обмениваясь мыслями с Буруу.

Юкико вздрогнула, прижав руку ко лбу, сила мыслей Буруу преодолела ее мысленную стену. В сознании прогремел гром, ярость и жар шквала молний, ярко вспыхнувших, когда тигр отключился, и угрюмая, кипящая ярость вытолкнула девушку на холод.

Она покинула Кеннинг и погрузилась в раздумья.

И обнаружила, что стоит в пустом коридоре, стараясь просто дышать.

Мимо, пробормотав извинения, прошаркал слуга с охапкой окровавленного белья. Подняв глаза, Юкико догадалась, что забрела в импровизированный лазарет, который занимал западное крыло дворца и был заполнен ранеными и умирающими. Гайдзинами. Гильдийцами. Солдатами Кицунэ. И, снова нырнув в Кеннинг, ощупывая сотни искалеченных болью жизней, стонущих в комнатах, она отыскала его, ворочающегося в беспокойной полудреме. А потом в разуме юноши увидела преследовавший его пугающий сон.

Ресницы трепетали у Юкико на щеках, пока она шла на звук его мыслей.

Кин вздрогнул и проснулся, распахнув глаза, застонав от болевого приступа.

Юноша подумал, что надо бы позвать стражников, охранявших лазарет, и попросить лекарство, чтобы заглушить боль. Но от одурманивающих препаратов он проваливался в сон, состоявший из кошмаров, один из которых становился все навязчивее и настойчивее, чем когда-либо прежде.

– Ты видишь это каждую ночь…

Кин повернул голову и увидел рядом Юкико, волосы обрамляли ее лицо и ниспадали на плечи волной черного бархата. Пульс юноши участился, язык прилип к небу. А потом он опустил взгляд ниже, к маленькой выпуклости у нее под кимоно, и нахлынувший холод немного успокоил яростное биение сердца, но буквально принялся скручивать и разрывать Кина на части.

– Ты видел будущее, о котором ты никогда не говорил, – сказала Юкико. – Твое «то, что будет».

– Ты можешь проникать в мои сны? – нахмурился он.

– Если сильно постараюсь. Я могу читать мысли каждого во дворце.

– Чудесный дар.

– В какой-то степени, да.

– Жаль, ты им не воспользовалась до того, как попыталась убить меня.

– Прости, Кин. Я думала…

– Не извиняйся, – вздохнул он. – Не надо. Ты на каждом повороте предполагала обо мне самое худшее.

– Боги, зачем винить меня? Ты одурачил всех, Кин. Даже людей, которые знали тебя всю жизнь. Разве ты можешь упрекать меня в том, что и я поверила?

– Но я обещал, что никогда не предам тебя.

– Да. – Юкико опустилась на колени. – И мне очень жаль. Клянусь, я никогда больше не буду сомневаться в тебе.

– Даже когда мои сны показывают тебе, что однажды я возглавлю Гильдию?

Она протянула руку и коснулась забинтованных пальцев юноши.

– Клянусь повторно, Кин.

– Никто не способен остановить то, что будет, Юкико.

– Ты сможешь, – настаивала она. – Ты не позволишь этому произойти. Я верю в тебя.

– Боги, как бы я хотел тебя понять. – Кин моргнул, уставившись в потолок. – Попасть в твою голову. Ведь ты заглядываешь в мою.

– Будь осторожен в своих желаниях.

Кин опять посмотрел на ее живот, затем в глаза. Она выдержала его пристальный взгляд, не испытывая ни стыда, ни страха.

– Спроси меня. Я знаю, ты хочешь… Правда.

– Это не мое дело.

– Я считала, что люблю его.

– Ты не обязана ничего объяснять, Юкико.

– Однажды ты сказал, что любишь меня.

Он промолчал. Ничего не ощутил. Вообще ничего.

– Ты теперь ничего такого не чувствуешь? – прошептала Юкико.

– А тебе не все равно?

Кин вздохнул и провел рукой по отросшему ершику волос на голове.

– Ко мне чуть раньше приходил генерал Гиндзиро. Говорил по делу. Мол, вы хотите, чтобы мы выступили на юг и взорвали Землекрушитель. Цель – сжечь демонов, выползших на землю из Врат ада.

– Что это значит…

– Я согласился помочь. Тебе не нужно перетягивать меня на свою сторону. И не стоит притворяться.

Юкико отшатнулась, будто он поднял руку, чтобы ударить ее.

– По-твоему, я бы стала притворяться?

– Честно? – Кин встретил ее полный ужаса взгляд. – Мне неведомы твои намерения. Мне неизвестно, о чем ты думаешь. Я тебя вообще не знаю, Юкико. И совершенно очевидно, что и ты меня – тоже. Поэтому я не понимаю, почему всякий раз, когда я закрываю глаза, я вижу тебя. Постоянно.

– Значит, ты действительно любишь меня. До сих пор.

Кин посмотрел на свои забинтованные руки, облизывая потрескавшиеся губы.

– Думаю, я люблю то, что я о тебе вообразил. То, что ты, как я думаю, собой представляешь. Ты – воплощение жизни, которой у меня никогда не могло быть. Ты – человек, обладающий теми качествами, которые я никогда не смог бы в себе развить.

– И все?

– Ну… – Пристальный взгляд Кина блуждал по лицу Юкико. – Наверное.

– А я тоже могу тебе кое-что сказать. Когда я услышала, что ты вернулся в Гильдию, мне показалось, что у меня вырезали сердце. – Голос Юкико звучал тихо и сдавленно, словно она не могла дышать. – Кин, ты рисковал жизнью ради нас. И ты – самый мужественный человек из всех, кого я когда-либо знала. В тебе есть сила, которая заставляет меня стыдиться. И еще – ты из меня одной делаешь десятерых.

Девушка дотронулась до участка обнаженной кожи на его руке, и от прикосновения кончиков ее пальцев по телу побежали мурашки.

– А я знаю, что мне жаль, что мы оставили все… как оставили. – Кин посмотрел в широко распахнутые глаза Юкико, теперь полные надежды.

– А я знаю, что скучала по тебе, – прошептала она.

Кин ощущал ее легкое прикосновение. Между их телами будто потрескивали искры. Боль от ожогов превратилась в далекое воспоминание. А тяжесть в груди была слишком реальной, чтобы обращать на нее внимание.

– Я не могу сказать, чем все закончится, Кин. И я – вовсе не тот человек, которым ты хотел меня видеть. Я совершала ошибки. Но это мои ошибки. Их сделала я. Они принадлежат мне. однако не хочу их множить, оставляя наши отношения такими, как сейчас. Потому что, если бы я так поступила, никогда бы себя не простила. Я слишком многого лишилась за сутки. Пора заканчивать трагическую историю. Я не могу потерять еще и тебя.

Похоже, прошла целая вечность, там, в мерцающем свете, пока ветер пел в стропилах, а черный снег танцевал в облаках. Тяжесть вчерашнего дня, угроза завтрашнего, послезавтрашнего и послепослезавтрашнего тоже, стеснение в груди, комок в горле и мысль о том, что скоро все, вероятно, закончится, а они оба, возможно, приближаются к последнему рассвету, обесцвеченному гневом, разочарованием и страданием, принесенным из прошлого.

Но Кин поднял глаза и увидел ее – Юкико во всей ослепительной красе.

Эта девушка была просто мечтой – обещанием жизни, которую Кин никогда не смог бы прожить. Однако сейчас она оказалась здесь и была из плоти и крови, бледная, как снег Йиши, но крепче закаленной стали, несокрушимая, какой бы маленькой она себя ни чувствовала. Красивая и хрупкая, небезупречная, но совершенная.

И теперь она находилась лишь в одном ударе сердца от Кина.

Его рука нашла ее ладонь – Кин нежно и почти невесомо коснулся Юкико.

– Я скучал по тебе, – сказал он.

Ее глаза наполнились слезами, Юкико склонила голову, волны черных как вороново крыло волос упали вперед, закрывая ее лицо. Пальцы девушки задрожали, и Кин крепко сжал их, не обращая внимания на свою вернувшуюся боль.

– Не плачь, – взмолился он. – Не плачь, Юкико.

– Ты сделаешь кое-что для меня? – прошептала она.

– Все что угодно.

– Обними меня.

– Как мне этого хотелось.

Она заползла к нему в кровать и, осторожно касаясь ран, положила голову Кину на плечо. Ожоги на руках, дыры от вырванных кабельных разъемов на груди, рана от железомёта на бедре – все улетучилось, когда он убрал волосы с ее щек.

– А ты сделаешь кое-что для меня? – спросил он, закрыв глаза.

– О да.

– Разбуди меня. Если я увижу сон.

– А если тебе приснится сон про… нас?

– Нет. Такое мне не снится. Никогда.

– Может, увидишь однажды?

– Возможно.

Девушка глубоко вздохнула, и ее напряжение растаяло в его объятиях. Кин лежал, прислушиваясь к ее медленному дыханию, их тела соприкасались, а он не размыкал объятий. Наклонившись, юноша поцеловал ее, на целый молчаливый момент прижавшись губами к ее лбу, вдыхая запах Юкико.

Она вздохнула с тенью улыбки на устах, крепче прильнув к нему.

– Я люблю тебя, Юкико, – прошептал он в полумраке.

И она еле слышно ответила:

– И я тебя люблю.

Буруу сидел на крыше крепости, глядя на разрушенный город. Он слышал, как юноша взобрался наверх, быстро и уверенно. Теперь Йоши уселся рядом с тигром – на корточках, прямо на карнизе. Тощий стервятник, осматривающий остатки дневного побоища.

Ветер завывал, раскрыв пасть и ощерив ледяные зубы, юноша плотнее запахнул плащ и прищурился.

Буруу положил голову на передние лапы и глубоко вздохнул. Остатки стаи были разбросаны по крышам. Неподалеку свернулась калачиком у дымохода Шай. Храп и прерывистое рычание уцелевших самцов сотрясали кедровые плитки.

Буруу чувствовал ее на расстоянии, в мыслях увидел, как она отдыхает в объятиях Кина. Этот образ вызвал у грозового тигра улыбку, на мгновение прогнав страх, который он испытал, когда подумал о том, что ждало всех завтра.

Йоши кивнул и сплюнул сквозь зубы в сумрак. Они посидели в тишине еще несколько мгновений, глядя на хлопья черного снега, кружащиеся в воздухе.

Мальчик с кривой улыбкой вытер ладони о штанины хакама.

Йоши соскользнул со спины Буруу, и снег захрустел у него под ногами, когда он коснулся подошвами ботинок земли. В воздухе густо пахло кровью и железом. У предгорий на востоке мерцали огни лагеря гайдзинов, далекий бой барабанов подчеркивал мелодию грома. Приближаясь к пропасти, разверзшейся в мертвых землях, Йоши мог поклясться, что слышит пение: сломанный ритм заводного механизма пожирает себя, рассыпая металлические крошки с чернозубой ухмылки. В нос ударила вонь паленых волос, а маслянистый туман, висевший над истерзанным краем, едва колыхался, несмотря на завывающий шторм.

Йоши подтянул платок повыше, морщась от ноющей боли в оторванном ухе.

Йоши поплотнее запахнул плащ, сгорбившись от ветра.

Йоши сплюнул, наблюдая, как клубятся испарения, закручиваясь в водовороты, словно прилив в полнолуние.

Буруу наблюдал за юношей, прищурившись, ничего не говоря.

Йоши потянулся к бедру, к танто – кинжалу одного из бусименов, который он присвоил себе. Юноша вытащил клинок, поблескивающий в свете далеких городских огней, и взглянул на Буруу.

Грозовой тигр зарычал, но остался на месте. С легкой ухмылкой Йоши прижал нож к указательному пальцу, и на лезвии мельчайшими рубинами вспыхнуло несколько капель крови. Юноша провел ладонью по голове, поднял танто и взмахнул рукой, разбрызгивая алые капли по ветру.

Падая, кровь заблестела темным, мрачно-багровым цветом в суровой ночи. Пролетев пять-шесть футов, провалилась в клубы испарений, висевшие в воздухе, и ударилась об испепеленную землю.

Ничего.

Йоши нахмурился, мысленно взмолившись.

Внезапно возник белый шум.

Такой же перевернутый звук, будто кто-то влез Йоши в череп и вывернул наизнанку.

Йоши поднес руку к тому, что осталось от уха, и охнул, грозовой тигр пошатнулся, словно кто-то врезал ему по голове. Юноша почувствовал удар кулаком в живот, задохнулся, хватая ртом воздух, ощутив вонь угля и привкус золы на кончике языка. Усиленно заморгал. Затрясся.

Земля задрожала: крошечное землетрясение коснулось только ног. И с тем же самым звуком, который был не столько звуком, сколько его отсутствием, мертвые земли взорвались.

Конечно, силы взрыва не хватило, чтобы расколоть остров на части, но было достаточно, чтобы сбить Йоши с ног, заставив влететь в Буруу, вдавить в широкую грудь арашиторы и свалить их обоих перепутанной кучей. Тем временем из мертвых земель поднимался белый дым, наполняя легкие той мгновенной сладостью, какой насыщает их весенний ветерок, возрождающийся в глубинах зимы.

Клубы рассеялись, а из превращенной в пепел земли сочился рокот. Йоши, пошатываясь, поднялся на ноги, из горла Буруу вырвалось тихое рычание.

Юноша и тигр стояли бок о бок, охваченные благоговейным страхом, разинув рты. Там, где была только дымящаяся, изуродованная твердь, теперь сформировался кружок хорошей темной земли. Ударный кратер диаметром в десять футов, образованный единственной каплей крови Йоши.

Юноша кивнул.

Буруу моргнул, ледяной ветер взъерошил перья у тигра на лбу. Он наклонил голову, оглядел юношу с головы до ног, и в его сознании зародилось понимание.

Буруу оглянулся на далекие огни города Йама. Тысячи жизней за крепостными стенами, и среди них его Юкико и ее нерожденные дети.

Йоши уставился на кратер, образованный в мертвых землях, слизнул пепел с губ и снова сплюнул.

Терпеливо, как кот, и тихо, как мышь, он ждал в темноте возвращения хозяйки.

Он свернулся калачиком в одеялах, пропитанных ее запахом. В животе урчало, миска была пуста. Но он знал, что, если будет ждать, долго-долго и тихо-тихо, она вернется. Ей нравилось, когда он вел себя смирно. Она часто садилась на колени перед деревянной штукой, которая не была деревом, а затем оставляла черные отметины на плоской штуковине, пахнущей рисом, но несъедобной.

Он, конечно, не понимал, что предпочитает хозяйка. Но нутром чуял, что ей нравится тишина.

Поэтому Томо молчал и продолжал ждать. Надеясь, что она скоро вернется.

Он услышал шаги за дверью. Слишком тяжелые, чтобы принадлежать ей. Но все же это был кто-то, а он так долго лежал в темноте. Томо выскочил из вороха одеял и побежал к двери, радостно приплясывая и нарезая маленькие круги. Дверь широко распахнулась, и он уставился на человека, который точно не был хозяйкой.

И тогда он зарычал тоненьким щенячьим голоском.

Человек оказался большим. С бородой, похожей на куст. Он уже побывал здесь сегодня утром, когда увез хозяйку. Томо глухо заворчал. Он был не очень уверен в своих силах, но не сомневался, что хорошие собаки всегда рычат на незнакомцев.

Но человек опустился на колени и почесал Томо за ушами, что-то приговаривая грубым низким голосом.

Томо плюхнулся на живот и позволил здоровяку чесать его, а ножки песика задрыгались в воздухе, когда человек нащупал то местечко, где почесывания нравились щенку больше всего – прямо под левой лапкой.

Наконец здоровяк выпрямился, Томо перевернулся и, встав на лапы и виляя хвостом, пошел вместе с незнакомцем к деревянной штуке, которая не была деревом. Большой человек нес плоскую белую вещь, которая пахла рыбой, а рыба была любимой едой Томо.

Человек положил белую вещь на пол, и да, в ней действительно оказалась рыба, Томо проглотил еду так быстро, как только мог, дочиста вылизав поверхность и понюхав снизу на случай, если вдруг под ней спрятано еще что-нибудь, хотя там никогда ничего не прятали.

Здоровяк опять опустился на колени и зажег огонь на длинных предметах: они обычно горели и давали свет, который требовался хозяйке, чтобы видеть. Томо наблюдал, как человек развернул плоскую несъедобную штуковину с запахом риса на поверхности другой, которая не была деревом (Томо однажды использовал ее для игры, и хозяйка сильно рассердилась), взял палочку, которой делают метки, окунул в черную жидкость (не имеющую ничего общего с водой и невкусную) и вздохнул громче ветра.

Томо наблюдал, приподняв ухо и наклонив голову набок.

Человек начал делать метки. Очень много и как раз на той штуковине, которая не была едой. Томо посмотрел на дверь, надеясь, что скоро придет хозяйка.

Потом он забрался на кровать, где было тепло, и продолжил следить за человеком, который время от времени останавливался, чтобы вытереть глаза, будто ему было больно. И Томо подумал, что здоровяк очень милый и, наверное, тоже будет ждать возвращения хозяйки (она, должно быть, скоро вернется), и поэтому Томо можно хоть ненадолго вздремнуть.

Щенок облизнулся – вкусная была рыбка – и уютно устроился под ворохом одеял.

Он слышал, как здоровяк скребет палочкой, оставляющей метки. Шорох напомнил щенку звук, который Томо слышал в груди хозяйки: так билось ее сердце по ночам, когда он сворачивался калачиком рядом с ней.

И с верой в то, что она скоро вернется, щенок закрыл глаза и заснул.