В самом центре города сидит Мальчик.

Он устроился на крыше, сырой и грязной, с видом на Рыночную площадь. Черным блеском дождя мерцает булыжная мостовая, и уличные фонари раскрашивают грязные проспекты Кигена слабым светом, как потухающие звезды. Облака над головой движутся, как океаны, а темнота заполнена глазами.

Мальчик сидит в темном пространстве, окруженный городом, подняв ладони и склонив голову.

Слушает.

Они приходят к нему по одному. Склоняются, как просители перед полуразрушенным троном. Они знают его, хотя и не понимают – откуда и почему. Но Мальчик зовет, и они говорят – шепчут внутри его черепа языками сточных канав, разбитого булыжника и переулков, похожих на покрытые струпьями открытые рты. Они изъедены блохами, у них пожелтевшие зубы и черные, как кремень, глаза.

Ему известно, как их зовут – и старых, и молодых. И пока они поочередно пробираются вперед, он протягивает руку и прикасается к ним, нежно, как никогда не делали их отцы.

Они рассказывают секреты. Про то, что видели. Про кражи и убийства, про царящее беззаконие, про местных, толпами бегущих из города. Про людей из латуни, сидящих в желтой башне и призывающих предать Нечистых огню в выходные в обмен на несколько капель вонючего топлива. Мальчик смотрит на Рыночную площадь. Глаза прикованы к четырем Пылающим камням, установленным в специальном углублении на площади, откуда во все стороны разносится эхо уже забытых криков.

И лицо Мальчика делается жестким, пальцы сжимаются в кулак. Но в конце концов он отворачивается.

К нему продолжают идти дети сточных канав, предлагая кусочки мозаики, из которых он складывает цельную картину.

Веки трепещут, фильтруя каждый фрагмент информации, выискивая нужные ему торчащие нити.

Наконец, голос Мальчика перекрывает их шепот, словно в основание черепов горожан вонзили нож. Он ищет известия о разрисованных людях. Тех, кто правит Кигеном с часа Волка и до часа Феникса, теперь, когда парни в железных одеждах отправились на север сражаться и умирать.

И тогда ему отвечают. Они говорят о складе рядом с заливом, где повсюду расставлены ловушки: отравленное мясо, которое выкашивает их ряды, оставляя вздувшиеся кровавые трупы. Поэтому дети сточных канав держатся подальше. Но люди с татуировками идут туда с сумками, полными не еды, а чего-то иного, что лязгает и звякает, как железные одежды парней, ушедших на север погибать.

И Мальчик спрашивает их, одного за другим, не помогут ли они. Спрашивает так, будто это не просьба.

И они начинают бояться. Мальчик. Принц нищих. Он вернулся.

Они кланяются. И царапаются.

И делают то, о чем он не просит.

Джимен сидел в гостиной, пересчитывая деньги.

Целые стопки денег. Кучи денег. Унылые серые горы. Прямоугольные железные косички с оттиском императорской печати. Маленький бухгалтер внимательно изучал монеты, складывая их в аккуратные башенки, подсчитывая суммы на старинных костяных счетах. Военные трофеи росли в цене, как и цены на черных рынках, стремясь вверх по мере того, как рушилось всякое подобие порядка в Кигене, и банды якудза, которые долгое время страдали от закона сёгуна, выбрались из темноты, чтобы заявить о своих правах.

Агенты якудза приходили и уходили, приносили новые сумки, пахнущие дымом, кровью и сексом в подворотне. Джимен едва отрывал глаза от бухгалтерских книг. Он предложил привлечь больше людей, чтобы помочь с подсчетом, но доверие Шинши практически испарилось после ограблений, которым они подверглись в прошлом месяце. Этот грязный говорун с крысами и его друзья…

Мальчик сбежал вместе с сестрой благодаря хаосу, устроенному нападением на город повстанцев. И хотя они были бы дураками, если бы вернулись, Джентльмен все равно потребовал, чтобы отныне девизом Детей Скорпиона стала безопасность.

Думая о деньгах и людях, которых они потеряли из-за мальчишки и его железомёта, Джимен не мог не согласиться.

Час был поздний, и ему казалось, что в глаза насыпали песка. Джимен потянулся, зевнул, прислушиваясь к шуму дождя и разглядывая фреску с изображением Господа Идзанаги на стене. Бог-Создатель был изображен в знакомой позе: он мешал океан творения копьем.

Рядом с Идзанаги находилась госпожа Идзанами.

Жизнь никогда не была простой, подумал Джимен. Такова судьба человека. Даже когда он получал то, что хотел, полученное редко соответствовало тому, на что он рассчитывал. Если бы он взобрался на высочайшую вершину, но за ней бы открылась другая, еще более высокая, на которую тоже можно было бы взобраться.

Только Господь Идзанаги стоял выше всех, выше, чем мог подняться любой смертный.

Но даже у Создателя была безумная жена-стерва, с которой ему пришлось иметь дело…

Наверху, в тени потолочных балок что-то шевельнулось, заставив Джимена вздрогнуть. Мужчина, прищурившись, посмотрел на силуэт и выругался, потянувшись за танто, висевшим на поясе. Крыса-трупоед уставилась на бухгалтера блестящими и пустыми глазками, будто отлитыми из черного стекла, в глубине которых мерцал свет фонаря.

Грызун оказался более полутора футов в длину, с облезшими ушами, желтыми зубами, торчащими во рту, как зрители на арене.

Крыса втянула носом воздух, наклонив голову и моргая.

– Ах ты, тварь… – прошипел Джимен. – Как тебе удалось миновать приманки?

С расположенного снаружи склада раздались крики, приглушенные расстоянием и старым деревом. Джимен повернулся как раз в тот момент, когда дверь открылась, а из-за косяка высунулась голова и покрытая татуировками гора мышц.

– Проблема, – сказал гангстер. – Оставайся здесь, Джимен-сама.

Бухгалтер взмахнул ножом и попятился в угол. Крыса уставилась на него сверху вниз пустыми кукольными глазами, черными, мертвыми. Джимен вздрогнул, услышав громкий хлопок, потом мужской крик. Взглянув на кинжал в руке, отложил его в сторону и поднял длинную дубинку тэцубо, лежавшую у двери. Четыре фута шипованного железа удобно легли в ладонь успокоительной тяжестью.

Крыса на потолке наклонила голову.

Моргнула.

Второй хлопок, затем третий. Очередной крик, как у младенца, вырванного из материнской утробы, – мелодия конца, которого на самом деле не заслуживал ни один человек. Джимен смахнул внезапно выступивший на лбу пот, попятился еще дальше в угол и, несмотря на осознание того, что между ним и приближающейся «проблемой» стоит дюжина максимально свирепых громил, поймал себя кое на чем. Он пожалел, что у кабинета нет еще одного выхода.

И с силой вдавился спиной в стену.

Возня и крики приближались. И вот уже заколотили в дверь, и затрещали под напором петли. А после наступила тишина, холодная, бездонная, нарушаемая лишь тихим стрекотом крысы над головой и падающими каплями – кап-кап-кап – чего-то густого и вязкого сразу за дверью. Звуки доносились с лестничной площадки. Из сверкающей темноты.

Ручка неторопливо повернулась.

Дверь открывалась еще медленнее.

Глаза. Легион глаз. Угольные, сияющие во мраке, сотни крошечных шариков, отражающих бумажные фонарики. А среди них стоял мальчик, высокий, забрызганный чем-то красным. Бледная, как у призрака, кожа, обритая голова, пропитанная кровью повязка на отсутствующем ухе. Железомёт, уродливый, дымящийся, зажатый в кулаке с побелевшими костяшками пальцев.

Мальчик провел языком по бескровным губам.

Когда он заговорил, в его голосе зазвучало что-то убийственное.

– Ты знаешь, кто я?

Джимен взглянул на море крыс-трупоедов у ног мальчика.

– Хай.

– Джентльмен. Где он?

– Не знаю.

Смех. Мрачный, безрадостный. Оборвался столь же внезапно, как и начался.

– На кого я, по-твоему, похож?

– На мертвеца, – выплюнул Джимен, стиснув покрепче боевую дубинку.

Мальчик поднял палец, перепачканный кровью. Прищурился. И орда хлынула вперед, как темная зыбь в полуночном заливе.

Крысы налетели на Джимена с разверзнутыми пастями и окровавленными зубами, словно рой из далекого кошмара в те дни, когда боги слышали молитвы, когда у тьмы имелись глаза, и монстры были, ох, такими реальными.

Мальчик наблюдал. Слушал, как они начали рвать и жевать человеческую плоть.

Улыбаясь мягко, смертельно, пока Джимен выкрикивал имя матери, и его собственный голос был похож на шепот:

– На кого я похож теперь, ублюдок?

Наступил момент его триумфа.

Джентльмен проглотил очередной кусок, вытер губы, чтобы не щипало, и уставился на ирэдзуми – рыбку кои, цветы сакуры и девушек-гейш, означающих, что он есть не кто иной, как бесклановое отребье. Не повезло ему родиться членом одного из четырех могущественных дзайбацу, нет. Джентльмен – дитя трущоб из семьи без имени. Он задавался вопросом, кем же были его предки. Откуда пришли в те времена, когда Империя раздавила две дюжины семей, оставив всего четыре. Может, он был Пандой? Или Богомолом? А может, Кошкой? Обезьяной? Или Собакой?

Но это уже не имело значения. Сегодня вечером он был оябуном Детей Скорпионов. Главарем крупнейшей банды головорезов, сутенеров, наркоторговцев и вымогателей во всем Кигене. Он поднялся из низкородного отребья и стал негласным правителем города. а для осуществления цели потребовалось совершить лишь несколько сотен убийств…

Эри появилась в дверном проеме, фонарь за спиной отбрасывал длинную тень на пол.

– Пожелаешь спокойной ночи сыну, муж мой?

– Чуть позже, милая.

Эри коснулась его лица, откинула седеющие волосы со лба и поцеловала в щеку. И на цыпочках направилась по коридору в комнату сына, чтобы поворковать над ребенком, спеть колыбельную, пожелать приятных снов.

Сколько минут Джентльмен уже сидит здесь, выпивая в темноте, мечтая о господстве и могуществе? О царстве теней, созданном своими голыми руками. Однако в реальность его вернул голос Эри, тонкий, дрожащий. Нечто странное почудилось в ее тоне. Что-то близкое к…

Джентльмен встал и, тяжело ступая, поднялся по лестнице в детскую, дверь которой была приоткрыта, а за ней мерцал тусклым пламенем единственный ночник.

Он услышал, как смеется маленький Кайто – его первенец, голос мальчика был высоким и звонким, наполняя отца сиюминутной радостью.

Растворяясь в страхе.

Джентльмен вошел в комнату, и его будто молотом ударило. Сын сидел в кроватке, пухлый и розовощекий, и теребил ручонками гладкие черные тела, так и вьющиеся вокруг него. Детская постель кишела крысами, и самые мелкие достигали двух футов в длину, у каждой были глаза мертвой куклы и кривые желтые клыки.

Вздох застрял у Джентльмена между зубами, когда он бросился вперед.

– Кайто!

– Не успеешь, друг, слишком далеко, – раздалось шипение за спиной.

Джентльмен обернулся и только тогда заметил его, стоявшего в дальнем углу, сунувшего руки в рукава. А у его ног лежала Эри, связанная, как крыса-трупоед в витрине мясной лавки.

У него было пустое лицо. Бледное, неподвижное. Его выдавал только взгляд, наполненный утешением убийства.

Глаза убийцы на лице симпатичного мальчика, которого Джентльмен в последний раз видел рыдающим и кричащим, когда он вырывал глаз у его сестрицы.

Говорун… нет! Говорящий с крысами.

Ярость затопила Джентльмена, горячая и ослепляющая. Он сделал два быстрых шага вперед, и у него в руках каким-то образом уже оказался танто, когда мальчик поднял палец, и трупные крысы взвизгнули и заверещали на одной пронзительной ноте, которая заставила закричать Кайто, окруженного голодными, широко распахнутыми пастями.

– Как думаешь, что они будут делать? Мучиться и исходить пеной? – Мальчик взглянул на постель, полную грызунов. – Если парень, удерживающий их за поводок, ослабит хватку? – Он кивнул на кинжал в руке гангстера. – Лучше бы тебе бросить заточку. Предположим, мы сможем договориться. По-джентльменски. Джентльмен.

– Ты угрожаешь моей семье…

– О, даже не заикайся об этом, маленький якудза. Не смей.

Крыса-трупоед вытянулась во весь рост в кроватке, слизывая слезы Кайто длиннющим серым языком. Плач Эри был подобен отдаленному водопаду. Танто упал, вонзившись острием в половицы, и задрожал.

Голос был мягким, как бархат.

Черным, как ночь.

– Жил-был умный мальчик по имени Йоши. Но, будучи тем, кем он был, что не особо учитывалось в самых грандиозных планах, и даже не вполовину таким умным, каким он себя считал, он взял то, что ему не принадлежало. И потерял почти все, что имел.

Мальчик подошел ближе, шаги терялись в шепоте крыс-трупоедов.

– И в конце концов, с дырявыми карманами и опустошенный, он нанес визит человеку, который все у него забрал. Поскольку, хорошо это или плохо, но любезности схожи с поцелуями. Становятся слаще на вкус, когда ты их возвращаешь. – Мальчик вынул руки из рукавов.

Джентльмен нисколько не удивился, когда увидел, что он зажал в кулаках.

Молоток-гвоздодер и ржавые плоскогубцы.

– На колени. Быстро встал на гребаные колени.

– Предположим, – сказал Шинши, – я не встану. Что тогда?

– Тогда, предположим, ты сможешь послушать, как умирает твой сын.

Джентльмен моргнул, переводя взгляд со ржавых инструментов на глаза мальчика. Не было ни капли дрожи в голосе крысюка из сточных канав. Ни намека на страх или нерешительность. Впечатляющая демонстрация.

Павлин перед волками.

Джентльмен наклонил голову и почувствовал, как хрустнули позвонки. Щеки были теплыми, как саке, а язык, казалось, увеличился в размерах и теперь никак не помещался во рту. Края губ онемели. Отяжелели, как свинец.

Но не родился на этой земле еще щенок, которого Джентльмен не смог бы выпороть, каким бы размытым ни был его силуэт.

– Йоши, верно?

Мальчик промолчал. Но даже если б и ответил, это было неважно.

– Чтобы убивать детей, Йоши-сан, нужна особая пустота. Я видел глаза мужчин, которые убивают младенцев. Такая жестокость оставляет след. Пятно, если хочешь. И прости меня, дитя, но, несмотря на твое кукареканье, я не вижу на тебе метки.

Кулаки мальчика сжались еще сильнее.

– Однажды я назвал тебя трусом.

– Не смей…

– И я придерживаюсь этого мнения. – Быстрый шаг вперед, финт, выпад. Кулак проскальзывает мимо защиты мальчика и бьет прямо в солнечное сплетение.

Влажный взрыв воздуха, густой, как слюна, и мальчик сгибается пополам, краснеет. Джентльмен бьет снова – коленом в горло.

Мальчик роняет и молоток, и плоскогубцы, сплетая пальцы, прикладывая руки к горлу, чтобы ослабить боль от удара, едва не превратившего трахею в густой соус.

Потом мальчика отбросило назад. Он влетел в стену. Начал кашлять и задыхаться.

Комнату заполнили визжащие крики, черные, как смоль, кишащие блохами, а Кайто запел фальцетом, перекрывая вопли. Крысы-трупоеды ринулись с кровати к боссу якудза, и Джентльмен быстро прикончил нескольких каблуком. Раздался хруст раздробленных черепов и позвоночников, раз, два, три, а потом на него накинулся зубастый тип, пасть которого была набита острыми клыками-кинжалами, вцепился гангстеру в ногу и начал терзать его ахиллово сухожилие, как старую веревку.

Джентльмен взревел и отбросил паразитов прочь, утопив их в потоке ярко-красного цвета.

Мальчик напал на него сзади, чуть не сломав противнику позвоночник. Эри заорала во всю мощь легких.

Мальчик лежал на спине, одной рукой ухватив Джентльмена за волосы, а второй, сжатой в тугой кулак, методично бил гангстера по голове. Джентльмен взвыл, когда в него вцепилось полдюжины крыс, одна вонзила зубы в лицо, другая – в пальцы, скребущие в поисках танто, который он уронил.

Мальчик почувствовал его намерение и бросился за клинком, но ему не хватило секунды.

Нож в руке кружит и колет, замахиваясь на покрытого струпьями ублюдка, целясь в глаза. Джентльмен почувствовал, как нож впился в предплечье мальчика, оставляя за собой неглубокий, но длинный след, окрашивая стены в алый.

Мальчик откатился в сторону, Джентльмен резко присел, когда шелудивые тени вскарабкались по ноге, на спину. В ушах звенели крики жены и плач сына, когда мальчик схватил ржавый молоток и вскочил.

О боги, как громко, как больно… он пытался отшвырнуть острозубых крыс, вгрызающихся в позвоночник, пытался биться о стену, чтобы сбросить грызунов, когда мальчик навис над ним с поднятым молотком, растянув губы в ухмылке…

Джентльмену в челюсть впился ржавый коготь.

Раздробил кость. Во все стороны полетели зубы.

Он опрокинулся навзничь вместе с миром, который кружился вокруг, как партнер по танцу, и почувствовал новый удар, более слабый и отдаленный, по затылку. И мальчик выругался, сплевывая желчь, поднимая окровавленное железо для очередного удара. Джентльмен приподнялся, но ноги опять подкосились, и он рухнул наземь.

И между ударами, падавшими теперь свинцовым дождем, он слышал, как мальчик (боги, всего лишь мальчик) сплевывает и шипит голосом, полным слез.

Повторяя одно и то же, снова и снова, будто читал стих, накладывая слова на раскалывающие удары, впечатываемые Джентльмену в череп.

– Ты убил моего мальчика.

– Ты убил моего мальчика.

– Ты.

– Убил.

– Меня.

Йоши стоял среди руин, с молотка капало на доски у его ног. Крысы столпились вокруг трупа, пуская слюни. Всегда голодные. Вечно.

Женщина рыдала: она спрятала лицо за волосами и отвела глаза. Ребенок кричал, личико побагровело, из носа текли сопли.

А Йоши молчал и чувствовал, как стекает по щекам соленое тепло, как скатывается по лицу улыбка, словно слезы, пытаясь избавиться от зрелища, до сих пор бесплотно висящего у него перед внутренним взором, – Джуру, изрезанный и истерзанный, валяется бесформенной кучей в переулке.

Кристально четкая картина, с кроваво-красным оттенком от осознания того, что даже все убийства в мире не вернут Джуру обратно, не отменят убийства, не заполнят пустоту, которую он оставил после себя.

– Ублюдок, – выдохнул Йоши, посмотрев на труп. – Ты – ублюдок… – Молоток выпал из онемевших пальцев, ударившись о доски, покрывшиеся рубиново-красным лаком.

Йоши перешагнул через труп и крыс, взял на руки ребенка, сына Джентльмена, держа малыша на расстоянии вытянутой руки.

Женщина заголосила:

– Только не моего сына, боги, нет! НЕТ!

Йоши неторопливо повернулся, уставившись на связанную Эри, полулежащую на полу. Держа извивающегося ребенка, наблюдая, как тот плачет. Какой крошечный. Хрупкий.

– Убийца! – заорала она. – Не трогай его!

И тогда Йоши увидел себя стороны.

Узрел себя таким, каким предстал перед ней. Тем, кем он был. Кем стал. Заплатившим за смерть еще одной смертью.

Увидел, как ребенок, которого он сейчас держит в руках, однажды возненавидит убийцу отца. А лет через восемнадцать Йоши тоже, возможно, будет валяться где-нибудь на полу, когда выросший мальчик завершит круг. Начав новый. Насилие за насилием, насилие за насилием. И так без конца. Просто с другим началом. И ради чего?

Ради чего?

Что нужно сделать, чтобы остановить колесо?

Затем наступила тишина. У него в голове. Впервые за все время, что он себя помнил. И крысы-трупоеды подняли глаза на пухлое визжащее существо, серые языки облизывали слипшиеся от крови усы, а Йоши опустился на колени, держа младенца на руках.

Тяжело дыша.

Смаргивая пот с глаз.

Весь мир застыл без движения. Тиш-ш-ш-ше.

Йоши поднял окровавленный танто. Разрезал путы на женщине. Отдал ей сына. И когда мать отползла подальше в угол, крепко прижимая плачущего младенца к груди, оскалив зубы, свирепая, как тигрица, он почувствовал, как внутри у него что-то расслабилось. Что-то, наконец, отпустило.

– Вероятно, однажды он может начать преследовать меня. – Йоши указал на мальчика. – Что, я, наверное, заслужил. Точно так же, как твой мужчина заслужил это. – Он пожал плечами. – Я имею в виду, если предположить, что ситуация в принципе не изменится. И еще… не могу сказать, что виню кого-то из вас. – Йоши направился к двери, чавкая ботинками по запекшейся крови.

Женщина смотрела на него. Она ничего не говорила и продолжала прижимать сына к груди.

– Надеюсь, что ты поможешь ему поступить по-другому, – сказал Йоши. – Во всяком случае, поступить лучше, чем я.

Он замер на пороге, не оглядываясь. Крысы не притронулись к остывающему мясу, развернулись и выплыли за дверь, как почерневший прибой.

– Не герой я.

И вскоре не осталось ничего, что указывало бы, что они были здесь, – только кровавые следы на полу.