18. Война на юге

Старая иллюзия, порожденная самообманом, этим частым спутником разочарования, вновь дала о себе знать в британской стратегии. До сражения при Лексингтоне британские министры убеждали себя, что их проблемы в Америке инспирированы кучкой заговорщиков, что большинство колонистов любят парламент и короля. Но и война не вытеснила это убеждение из умов многих людей, включая самого короля, и это, несомненно, утешало удрученных министров, которые несли свою долю ответственности за военное поражение.

Оба Хау были убеждены, что их будут приветствовать толпы лоялистов, и поход на Трентон в 1776 году разуверил их лишь частично. Сэр Уильям Хау, похоже, продолжал верить в наиболее распространенную разновидность мифа о преданности американцев английской короне — что лоялисты в южных колониях более многочисленны и более искренни в своей преданности, чем их северные единомышленники. Когда в июне 1776 года сэр Генри Клинтон высадился у Чарлстона, он надеялся, что город станет центром, куда будут стекаться верноподданные жители обеих Каролин. Каролинцы, действительно, начали стекаться — но не к Клинтону, а к Чарльзу Ли, который возглавил оборону города. Хотя Клинтон был усилен прибывшей из Великобритании экспедицией под командованием адмирала Питера Паркера, ему не удалось ни взять Чарлстон, ни созвать под свои знамена лоялистов.

Уильям Хау продолжал верить в то, что лоялисты в южных колониях всего лишь ждут удобного момента, чтобы выступить и подавить повстанцев. Осенью 1776 года он предложил ближайшей зимой нанести удар по повстанцам в Южной Каролине и Джорджии. Но армия Джорджа Вашингтона отвлекла его мысли от юга, и вскоре даже Хау начал сомневаться в лояльности американцев, где бы он их не встречал. Его патрон лорд Джордж Джермен, находившийся в трех тысячах миль от места событий и потому не имевший возможности разочароваться в американцах на собственном опыте, продолжал считать, что большинство жителей Америки остаются верными Короне. И когда летом 1777 года в Англию прибыли лоялисты из обеих Каролин, Джермен охотно их выслушал. Ободренный их речами, он призвал Хау идти на юг. К этому времени Хау научился не доверять изъявлениям лояльности, откуда бы они ни исходили (те, что звучали в Пенсильвании, вообще ничего не стоили), и поскольку у него не хватало войск, он отказался от организации еще одной экспедиции.

Джермену казалось, что он знает, как можно выиграть войну, — для этого следовало заручиться поддержкой лоялистов на Юге и, опираясь на эту поддержку, ширить ряды лоялистов в северном направлении. С того момента как пост главнокомандующего занял Клинтон, Джермен пытался убедить его предпринять новую экспедицию. Со вступлением Франции в войну у Джермена появились другие заботы, но его приказ отправить войска из Филадельфии во Флориду в марте 1778 года не свидетельствовал о том, что он отказался от мысли провести кампанию в южных колониях. В ноябре Клинтон был готов к первому рейду, и 27 числа он отправил подполковника Арчибальда Кэмпбелла с 71-м полком, двумя полками гессенских наемников, четырьмя батальонами лоялистов и несколькими пушками — в общей сложности около 3500 солдат — в Джорджию. За два дня до Рождества Кэмпбелл встал напротив острова Тайби в устье реки Саванна, в 15 милях ниже одноименного города.

Командующий американскими войсками в Джорджии Роберт Хау ринулся на защиту города из Санбери, расположенного в 30 милях от Саванны. Однако силы были неравны — Хау располагал всего 700 солдатами и 150 ополченцами, и вскоре он был окружен людьми Кэмпбелла, которые с помощью раба-проводника нашли уязвимое место в довольно хилой обороне противника. Сражение 29 декабря походило на многие другие в той войне: американцы дрогнули и бежали, потеряв почти 100 солдат убитыми и 453 пленными. Потери англичан составили три убитых и десять раненых. В следующем месяце Кэмпбелл при поддержке прибывшего из Флориды Прево установил полный контроль над территорией Джорджии.

К северу от Джорджии располагался главный предмет вожделений англичан на Юге — Чарлстон. Пока Клинтон обдумывал возможность его захвата, 1779 год почти миновал. Этот год был небогат на крупные события в Америке, как, впрочем, и в Великобритании, и все же это был знаменательный год в истории американской революции. У Клинтона росло ощущение, что его правительство махнуло на Америку рукой, и единственный выход, единственный доступный способ закончить войну виделся ему в кампании на Юге. Перерыв в военных действиях продолжительностью почти в год, задержка с наведением порядка в южных колониях сопровождались медленным нарастанием кризиса в Великобритании, укреплявшего старую иллюзию министров, будто война в Америке может быть выиграна.

Кризис 1779 года в Великобритании, как и большинство правительственных кризисов XVIII века, имел свои истоки в политическом маневрировании. Старый вопрос о том, куда девать Нудла, очень сильно занимал самого Нудла — и Норта. Нудлов всегда было в избытке, и на этот раз главный среди них страдал не только от неудовлетворенного тщеславия, но и от ощущения, что его предали. Этим Нудлом был Александр Уэддерберн, генеральный солиситор, тот самый, что в 1774 году выступил с оскорбительной речью в адрес Бенджамина Франклина. Уэддерберн не избавился ни от одного из своих одиозных качеств, включая жажду занять высокий пост, ради утоления которой он не брезговал политическим шантажом. Теперь он заявлял, что ему была обещана должность главного судьи, пост, который уже был занят, но на который, тем не менее, он претендовал. Уэддерберна не волновало, каким образом Норт обеспечит ему этот пост, но он должен был это сделать.

В марте скончался Саффолк, государственный секретарь Северного департамента, и во многих сердцах зажглась надежда занять освободившуюся должность. Необходимость внесения изменений в состав правительства стала очевидной уже в тот момент, когда были получены известия о разгроме англичан при Саратоге, а после событий 1778 года — в частности, после вывода войск из Филадельфии — перспективы правительства стали и вовсе незавидными. Норт, Джермен и Сандвич в равной степени разделяли ответственность за ведение войны в Америке, и все трое подвергались жесткой критике в прессе. Когда лорд Карлайл и Уильям Иден вернулись в Великобританию и провал их миссии получил огласку, у критиков правительства появился еще один повод для злословия. Иден объединился с Уэдцерберном с целью оказания давления на Норта, которому очень быстро дали понять, что назначение Хиллсборо на освободившийся пост Саффолка не найдет понимания у публики.

Пока плелись эти козни, сэр Уильям Хау потребовал парламентского расследования своих действий в Америке. Хау заявил парламенту, «что ему и его брату вменяют в вину преждевременное прекращение военной кампании в Америке», и попросил разобраться, «на ком лежит вина — на командующих флотами и армиями Его Величества или на министерствах». Затем он представил палате общин свидетелей, включая лорда Корнуоллиса и генерал-майора Чарльза Грея, которые, как он надеялся, поддержат его утверждение, что вина лежит на правительстве, а не на нем или его брате.

Однако Корнуоллис, давший слово ограничиваться фактами и держать свое мнение при себе, предложил такую версию «фактов», которая рисовала Хау далеко не таким решительным и целеустремленным командующим, каким он сам себя характеризовал. Грей оправдал ожидания Хау, описав трудности, перед которыми спасовал бы любой полководец, не носящий имя Юлий Цезарь. В Америке настолько труднопроходимая местность, объяснял Грей, что там практически невозможно проводить рекогносцировку. Когда противник настроен на оборонительную войну, рекогносцировка играет существенную роль, но в стране, обороняемой самой природой и населенной откровенно недружественными людьми, проводить наступательные действия крайне сложно.

Джермен показал себя человеком, лишенным всякой снисходительности. Если в показаниях Грея звучал неявный укор правительству, то Джермен не стал даже намекать на то, что для победы в войне Хау нуждался в дальнейших подкреплениях из Великобритании. Своей речью он подготовил почву для показаний генерал-майора Джеймса Робертсона, чья версия событий представляла действия Хау в таком свете, что его неудачу можно было объяснить исключительно неспособностью и нежеланием того воевать. В трактовке Робертсона американцы выглядели всецело преданными Короне (две трети из них, как он торжественно заявил, одобряли действия правительства), и Декларация независимости, вовсе не выражавшая мнение народа, исходила от «кучки умников», которые теперь сами жалели, что ее сочинили. Что касается местности, то она изобиловала продовольствием и людьми, всегда готовыми сообщить сведения об изменнических войсках под командованием Джорджа Вашингтона. Более того, эти люди были готовы сражаться за своего короля, появись у них только подходящий случай и опытные командиры, которые помогли бы им избавиться от «тирании конгресса».

Эти показания, казалось, были убийственны, но братья Хау сумели достойно парировать обвинения. Расследование затянулось до конца июня, и когда оно закончилось в парламенте, то возобновилось в прессе, не принеся удовлетворения ни одной из сторон.

Между тем правительство в Великобритании и генерал Клинтон в Америке договорились о нанесении удара по повстанцам в Чарлстоне. То, чего не удалось решить в парламенте, могло быть реализовано в Америке. Новым театром военных действий стали южные колонии.

Экспедиция с трудом выбралась из нью-йоркской гавани 6 декабря 1779 года. Погрузка судов потребовала высокого мастерства от моряков, переправлявших людей и припасы на борт кораблей. В течение многих недель стояли холода, гавань была забита льдом, и сильный порывистый ветер мешал лодкам. 33-й полк под командованием Корнуоллиса попытался выйти из бухты несколькими днями ранее, но был вынужден вернуться к причалу.

Клинтон, который всегда был никудышным моряком и ненавидел море даже в ясную погоду, должно быть, вздохнул с облегчением, когда флот — около девяноста транспортных и четырнадцать боевых кораблей — покинул гавань при относительно хорошей погоде. В ночь с 28 на 29 декабря его чувства, какими бы они ни были, отступили на второй план перед морской болезнью, вызванной штормом, швырявшим корабли из стороны в сторону. Хотя в течение следующих четырех недель ветер то стихал, то опять усиливался и шторма вновь рассеивали флот.

Иоганн Хинрикс из Егерского корпуса написал 6 января 1780 года в своем путевом дневнике: «Всегда одна и та же погода!» «Одна и та же» означало «шторм, дождь, град, снег и волны, хлещущие о стены каюты, — вот и все события сегодняшнего дня». В особо ненастную погоду корабли убирали паруса и дрейфовали всю ночь с закрепленными штурвалами и наглухо задраенными люками. Утром, как только рассеивалась мгла, каждый из кораблей обнаруживал, что он остался один или в компании с жалкой горсткой других кораблей. В течение дня корабли пытались собраться вместе, если позволяла погода. Обычно погода не благоприятствовала — мачты ломались от порывов ветра, паруса рвались в клочья, корпуса давали течь. Капитан Хинрикс наблюдал за тем, как тонул «Георг» — транспортное судно с пехотинцами на борту, которые «кидали свои вещи в лодки и сами кубарем летели вслед за ними». Гораздо хуже была участь лошадей — многие получали в трюмах травмы и были пристрелены. Припасы всех родов и видов также получали повреждения, и значительная их часть ушла на дно вместе с кораблями.

В конце января транспортные суда вместе с конвоем вошли в устье реки Саванна и бросили якоря у острова Тайби, где команды отремонтировали свои корабли. Они оказались намного южнее своего пункта назначения, которым изначально являлась бухта Норт-Эдисто в 30 милях от Чарлстона.

Через десять дней Клинтон объявил походную готовность, и 11 февраля войска начали высаживаться на остров Симмонс-Айленд (ныне Сибрук) в устье реки Эдисто. Это вызвало недовольство вице-адмирала Марриота Арбетнота, командующего флотом, который пришел на смену сэру Джорджу Коллиеру и был с Клинтоном в равном звании. Клинтон симпатизировал коммодору Коллиеру, и они плодотворно сотрудничали. Сработаться с Марриотом Арбетнотом было гораздо сложнее. Ему было 68 лет, и он не отличался энергией. У него был некоторый опыт, но он никогда не командовал крупным соединением и не принимал участия в масштабных военных операциях. Он был непредсказуем: порой целеустремлен, порой нерешителен, в равной степени подвержен приливам уверенности и робости, и эти приливы было невозможно предугадать, не говоря уже о том, чтобы объяснить. Его тяготила ответственность, легшая на него в связи с занятием командной должности — что неудивительно, поскольку ему не хватало стратегического чутья и искусства флотоводца. Словом, худшего соратника Клинтон не мог и вообразить.

Между двумя командующими возникли разногласия относительно места высадки войск, разногласия, за которыми со временем последовали другие, более серьезные. Клинтон настаивал на том, чтобы высадка была произведена в бухте Норт-Эдисто — по той простой причине, что плыть туда было на день или два меньше, чем до бухты Стоно, предложенной Арбетнотом. В последовавшем споре Клинтон воззвал к авторитету одного из шкиперов Арбетнота, капитана Элфинстоуна, который знал прибрежные воды Чарлстона лучше, чем любой другой участник экспедиции. Арбетнот уступил, хотя и с плохо скрываемой досадой. В этом споре между двумя командующими были посеяны семена будущей вражды.

Высадка заняла три дня. В течение следующих десяти дней армия брела по болотам, покрывавшим острова Джонс и Джеймс. Затем Клинтон встал лагерем и, заняв плацдарм у переправы на материк, объявил о приостановке движения. На это имелись причины: нормальное функционирование армии требовало организации складов боеприпасов и продовольствия, кроме того, Клинтон нуждался в подкреплениях. Он послал за частями, базировавшимися в Джорджии, и распорядился, чтобы ему прислали войска из Нью-Йорка. Между тем сооружение складов продвигалось крайне медленно, так как квартирмейстерам не хватало лошадей, чтобы тащить тяжелые повозки по топкой земле. Ко всему прочему Клинтон должен был дождаться, пока военные корабли не доберутся до верхней гавани и не выгрузят на берег тяжелые орудия, предназначенные для осады. Шлюпки с военных кораблей Клинтон планировал использовать для перевоза солдат через реку Ашли на полуостров, где располагался Чарлстон.

Чарлстон, единственный крупный город в южных провинциях, насчитывал 12 000 жителей, в большинстве своем английского происхождения, но с немалой долей чернокожих рабов и французских протестантов, а также кучкой испанцев и немцев. Он располагался на полуострове, пересеченном реками Ашли на западе и Купер на востоке. Приезжие находили город живописным, и хотя летом в нем стояла жара, она была не такой сильной, как во внутренних районах провинции. Богатые рисовые плантаторы стремились иметь в городе дома, чтобы было где укрыться от зноя в самые жаркие летние месяцы. В городе было примерно восемьсот, максимум тысяча домов, расположенных вдоль широких улиц, пересекавшихся под прямым углом. Большинство строений были деревянными и имели скромные размеры — по крайней мере, по европейским стандартам. Вдоль обеих рек, однако, тянулись красивые и высокие кирпичные здания, позади многих из которых были разбиты сады.

После 1776 года фортификационные сооружения Чарлстона пришли в негодность. Береговые укрепления, а именно форт Моултри на острове Салливана на востоке и форт Джонсон на западе, в 1776 году преградившие путь Паркеру и Клинтону, находились в полуразрушенном состоянии. Тем не менее они были действующими, и если бы враг вознамерился проникнуть в город через внешнюю (или нижнюю) гавань, он бы встретил в них серьезную преграду. Но по-настоящему серьезная преграда имела естественное происхождение и представляла собой массивный песчаный бар. Его можно было пересечь в пяти местах, однако на всех этих участках было мелководье, препятствовавшее проходу тяжелых судов. Фрегаты и мелкие суда могли бы преодолеть бар, но лишь при условии предварительной разгрузки. Вдоль каждой из рек тянулись редуты, траншеи и мелкие укрепления. Редут на оконечности полуострова был оснащен шестнадцатью тяжелыми орудиями, каждое из укреплений вдоль реки имело от трех до девяти орудий. На момент осады в верхней гавани стояла небольшая флотилия судов под началом коммодора Уиппла, но 20 марта, когда Арбетнот преодолел песчаный бар, они были затоплены в устье реки Купер. Орудия и матросы с затопленных кораблей усилили оборону, а затопленные корабли образовали преграду при входе в реку.

Укрепления на севере города находились в еще худшем состоянии, чем те, что были обращены к гавани. Бенджамин Линкольн, начальник городского гарнизона, ждал вторжения с моря, а потому пренебрег завершением работ над земляными укреплениями, пересекавшими перешеек. Центр линии обороны был образован цитаделью или «горнверком» — внушительным укреплением, построенным из тапии, или таппи — материала, состоящего из раковин устриц, извести, песка и воды. Цитадель была оснащена восемнадцатью орудиями. По обе стороны от нее возвышались редуты, но они не были достроены, к тому же саперы расположили их не самым удачным образом. Один недостаток можно было бы исправить, если бы американцы использовали свое время более эффективно, — изолированность этих укреплений. Они отстояли на значительном расстоянии друг от друга, и главный редут слева не имел безопасного сообщения с другими. Ходы сообщения, вырытые между цитаделью и укреплениями справа, усиливали правую сторону линии обороны, но даже эти траншеи оставались уязвимыми с тыла, так как их защитники не удосужились соорудить тыльные траверсы. Дюпортай, французский инженер, прибывший в конце апреля, настоял на сооружении защитных насыпей, и саперам пришлось работать под огнем.

Жители Чарлстона не встали все как один на защиту города, равно как и жители остальной части колонии, так что каролинцы, по оценкам, составляли не более трети защитников. Когда Клинтон произвел высадку, в распоряжении Линкольна было 800 солдат Континентальной армии из Южной Каролины, 400 из Виргинии, около 380 из легиона Пулавского (названного по имени своего командира, польского дворянина Казимира Пулавского), 2000 ополченцев из обеих Каролин и некоторое количество драгун. В апреле, буквально накануне начала блокады, прибыли подкрепления — отряды Континентальной армии из Северной Каролины и Виргинии.

Линкольн, должно быть, благодарил небеса за эту поддержку со стороны регулярной армии. Больше ему было не за что их благодарить; он взвалил на себя задачу, которая была ему явно не по силам. Впрочем, ни один американский военачальник не смог бы успешно противостоять осаде в условиях отсутствия надежных фортификационных сооружений, нехватки войск и пассивности гражданского населения, которое хотело, чтобы его защитили, но не собиралось само рисковать жизнью. И разумеется, ни у Линкольна, ни у кого-либо из его подчиненных не было опыта обороны осажденного города.

Нельзя сказать, чтобы Линкольну не хватало способностей. До революции он занимался фермерством в городе Хингем, Массачусетс, где родился в 1733 году. Подобно многим толковым людям Новой Англии, он добился почтенного положения в обществе благодаря упорному труду и честной службе на благо сограждан в качестве секретаря муниципалитета, мирового судьи и офицера ополчения в полку округа Саффолк. В последние предвоенные годы он заседал в корреспондентском комитете Хингема и в провинциальном конгрессе. С началом войны Линкольн за короткий срок дослужился от подполковника до генерал-майора ополчения, и конгресс, следуя предложению Вашингтона, в начале 1777 года зачислил его в этом же звании в Континентальную линию. Он служил там до сентября 1778 года, когда конгресс назначил его командующим южной части армии вместо Роберта Хау, и служил на совесть, хотя и не блестяще. Он хорошо зарекомендовал себя при Саратоге, где получил серьезное ранение в бедро, так что прежде чем принять командование на юге, ему пришлось пройти длительный курс лечения.

Линкольн не знал истинной причины того, почему враг не атакует, и, вероятно, не слишком сильно задумывался над этим, поскольку все его мысли были сосредоточены на скорейшем завершении строительства укреплений. Предполагая, что англичане намереваются войти в гавань через песчаный бар, он прежде всего занялся укреплением нижней оконечности полуострова и устьев рек. Кроме того, он укреплял внутреннюю часть полуострова — на тот случай, если бы англичане решили подступить к городу с тыла.

Похоже, что Клинтон никогда не рассматривал вариант с высадкой на оконечности полуострова, предпочитая пойти в обход и нанести удар с материка. Для этого ему требовались военные корабли, и 20 марта Арбетноту удалось провести через бар полдюжины фрегатов. Этот маневр походил на игру в кошки-мышки, когда матросы королевского флота отмечали мелкие места вдоль бара бакенами, которые по мере прохождения судов через преграду уничтожались солдатами Уиппла.

Пятью днями позже из Джорджии прибыл Патерсон с полуторатысячным отрядом, и в ночь на 29 марта Клинтон начал переправлять свою усиленную подкреплениями армию через реку Ашли у пристани Дрейтона, примерно в 12 милях выше Чарлстона. В этом месте ширина Ашли составляла всего 200 ярдов, и излучина чуть ниже по течению скрывала от глаз американских дозорных небольшие лодки с людьми Арбетнота на борту.

Американцы не воспрепятствовали высадке, и 1 апреля силы Клинтона заняли позицию в 1000 ярдов от линии обороны, тянувшейся через полуостров. Началась осада, характер которой был типичным для XVIII столетия. Английские саперы заложили «параллель» через в 800 ярдах от американских фортификаций, состоящую из окопов и редутов. Ее возведение заняло десять дней, после чего солдаты под руководством саперов начали вести сапы в направлении американских линий. Они делали это в соответствии с теорией и практикой рытья апрошей, или подступов, — тщательно распланированных рвов для постепенного приближения к укреплениям противника.

Таким способом захватчики могли подступить к укреплениям, не обнаруживая себя вплоть до последнего момента. Клинтон надеялся, что приступ не потребуется; он был почти уверен, что если он отсечет Чарлстон от любой помощи извне, Линкольн будет вынужден сдаться. Клинтон преследовал не только военные, но и политические цели: захватить город без разрушений и без причинения вреда его населению и таким образом завоевать расположение местных лоялистов. Разрушение города дало бы противоположный эффект, и когда во время осады капитан Элфинстоун и «все флотские» радостно предвкушали, как «город займется огнем», Клинтон заметил: «Нелепо, неразумно и негуманно сжигать город, который вы собираетесь захватить». Тем более, добавил он, что «успех штурма не гарантирован… Я полагаю, что город примет наши условия и что при его поддержке мы завоюем южные провинции и, возможно, не только их».

Любая осада требует не менее серьезного отношения, чем «штурм». В данном случае она подвергала испытанию крепость духа защитников, наблюдавших за тем, как враг прокладывает себе путь в их оплот, и требовала больших усилий и находчивости от захватчиков. Местность к северу от города была по преимуществу равнинной; песчаная и болотистая почва изобиловала песчаными блохами, чьи укусы были «очень болезненными», как признался один немецкий офицер, испытавший это на себе. Ввиду отсутствия возвышенностей, которые могли бы скрывать саперов и их помощников от зорких глаз американских дозорных, большая часть земляных работ велась по ночам. Обычно в это время суток жара была не такой угнетающей, как днем, когда, по свидетельству очевидцев, она становилась «невыносимой».

Местность идеально подходила для эффективного ведения артиллерийского огня — эффективного по меркам XVIII века. Первая параллель была вырыта вне пределов досягаемости большей части пушек, точность которых всегда оставляла желать лучшего. Как правило, даже тяжелые орудия были ненадежны при стрельбе на расстоянии свыше 1200 ярдов, а некоторые из них и на расстоянии, превышавшем 400 ярдов. Мортиры имели более высокую дальность стрельбы — иногда до 2 миль, но и им не хватало точности. Однако по мере приближения англичан к укреплениям росли их шансы быть сраженными не только артиллерийским огнем, но и огнем из стрелкового оружия.

Приближение продолжалось в течение всего апреля. Большей частью работ руководил опытный инженер майор Монкрифф. Он начал с того, что однажды ночью дополз по-пластунски до засеки и внимательно изучил лежавшую впереди местность. Затем он организовал бригады, численность которых доходила до 500 человек, для выполнения осадных работ. В нескольких местах вдоль параллели были воздвигнуты редуты, состоявшие из массивных деревянных рам 10 футов высотой и 14 футов длиной, установленных на трех опорах. Эти рамы, или мантелеты, прибыли из Нью-Йорка. Шестнадцать пригнанных одна к другой рам образовывали «каркас» редута. К ним присыпали землю и песок так, чтобы толщина стен составляла по меньшей мере 12 ярдов. В брустверах прорубались амбразуры для пушек и гаубиц. В конце апреля, когда была возведена последняя — третья — параллель, в нескольких амбразурах уже дежурили пехотинцы с ружьями и штуцерами. Вдоль окопов за пределами редутов были расставлены мешки с песком, промежутки между которыми служили в качестве ружейных амбразур для стрельбы по амбразурам в американских редутах.

Возведение этих укреплений и рытье окопов потребовало бы значительных усилий даже в мирное время. Мантелеты были настолько тяжелыми, что для поднятия любого из них требовалось восемнадцать человек, и их доставка в темноте и под обстрелом до нужного места была не шуточным делом. Рытье окопов также было затрудненным. Песок был достаточно рыхлым, но сырым (порой случалось работать в воде), так что приходилось рыть дренажные канавы. Время от времени противник открывал огонь, хотя снаряды, как правило, пролетали мимо цели. Но этот недостаток точности лишь усиливал страх солдат. Никто не знал, когда начнется очередной обстрел и куда будет направлен огонь. К тому же американцы стреляли чем попало — жестянками, наполненными осколками старых снарядов, сломанными лопатами, мотыгами, топорами, утюгами, стволами пистолетов, неисправными замками и даже осколками стекла. Такие снаряды порой наносили страшные раны и увечья: в рассказах об осаде фигурируют оторванные ноги, раздробленные руки, а также люди, разнесенные взрывами на куски. Как-то ночью в мае одно-единственное цельное ядро, угодившее в группу из семи егерей, оторвало ногу одному, повредило бедро другому и, врезавшись в дерево, разлетелось на осколки, которые поранили остальных.

Англичане и немцы вели более упорядоченный огонь с использованием «конвенциональных» снарядов, но обороняющимся было от этого не легче. Следом за саперами продвигалась артиллерия, которая вела огонь по амбразурам цитадели и вспомогательных укреплений. Для этого увлекательного занятия королевские артиллеристы предпочитали жестяные банки по сотне пуль в каждой. Они также использовали трехфунтовые снаряды с картечью и полуфунтовые ядра, именуемые «шарами дьявола». Не пренебрегали они и такими снарядами, как тяжелые ядра и фугасные бомбы. В конце апреля, когда вторая параллель была завершена, а третья близка к завершению, каждая из сторон могла наблюдать за тем, какой урон она наносит другой стороне. Однажды снаряд угодил в американскую артиллерийскую площадку позади амбразуры: «Снаряд упал и разорвался, отбросив двух артиллеристов из амбразуры в траншею и подняв на воздух вражескую платформу».

По мере ожесточения боевых действий многие солдаты обеих сторон не выдерживали и ломались. Из-за обоюдного страха ни одна из сторон не могла разобраться, какая из них одерживает верх, и перебежки в лагерь противника были обычным делом. Страхи усиливались с наступлением темноты. Это не значит, что днем стояло затишье — снаряды летели с обеих сторон, и в конце апреля, когда расстояние между противниками существенно сократилось, каждый из них держал другого под непрерывным ружейным обстрелом. Это была своего рода игра: каждая из сторон дожидалась, пока другая откроет свои амбразуры, после чего начинала палить по ним пулями и картечью, вынуждая противника снова закрыть амбразуры. По ночам было хуже, ибо с заходом солнца людьми овладевали самые дикие фантазии.

Для солдат Линкольна темнота означала, что вражеские саперы взялись за работу. С наступлением утра американцы проверяли, насколько продвинулся враг, и каждый раз ужасались. Остекленевшие глаза, стиснутые губы и опухшие от утомления лица выражали крайнюю степень напряжения. Страхи англичан и немцев были не менее обоснованными. Пытаясь замедлить работу саперов, американцы усилили обстрел. Когда американцы узнали от дезертира, что смена работников в окопах обычно осуществляется за час до рассвета, риск для саперов многократно возрос.

В самом конце апреля, когда саперы завершили возведение третьей параллели и начали рыть ходы в направлении канала, английские и немецкие пехотинцы сильнее, чем когда-либо, убедились в шаткости своего положения. Их командующий с самого начала настаивал на том, чтобы они полагались на свои штыки. В ночное время их ружья должны были оставаться незаряженными, так как они все равно не могли видеть, куда стрелять. Для Клинтона предпочтение штыка было равнозначно дисциплине — дисциплине, гордости и моральной силе. В апреле Клинтон часто посещал траншеи — он всегда отличался личной храбростью, — и во время одного из таких посещений обнаружил «ЧУДОВИЩНУЮ ХАЛАТНОСТЬ», как выразился он в своем дневнике, относя это замечание к солдатам, не примкнувшим свои штыки. Солдаты не сделали этого, вероятно, потому, что в темноте чувствовали себя увереннее, когда их ружья были заряжены. Это не удержало их от паники в ночь на 24 апреля, когда двести американцев осуществили вылазку и атаковали одну из оконечностей третьей параллели. Находившиеся там егеря отступили бегом ко второй параллели, но все же потеряли пятьдесят человек убитыми и ранеными и еще с десяток захваченными в плен. Следующей ночью огонь из стрелкового оружия и угрожающие вопли со стороны американских укреплений вновь произвели панику среди немцев и англичан, которые начали в ужасе покидать третью параллель. Люди, спасающиеся бегством, часто сбивают с толку других, и в данном случае те, кто в страхе бежал к окопам второй параллели, спровоцировали тех, кто не дрогнул и не побежал, на беспорядочную стрельбу в сторону противника. Впоследствии один офицер егерского полка записал в своем дневнике: «Им всюду мерещились мятежники. Они были уверены, что противник сделал вылазку и в течение получаса вел ружейный огонь, хотя на самом деле ни один мяиежник не перешел через ров».

На фоне этой бойни происходили баталии меньшего масштаба. Одна из них нашла отражение в дневниковых записях Клинтона, где он сетовал на Корнуоллиса и Арбетнота, чье поведение находил недопустимым и временами осуждал в их присутствии. За десять дней до переправы через Ашли он узнал, что его отставка не принята. Это известие, безусловно, разочаровало его, но еще больше оно разочаровало Корнуоллиса, который рассчитывал занять место Клинтона — и поэтому никогда не поддерживал своего начальника советом. Клинтон усугубил его скверное настроение, сделав Корнуоллису выговор за то, что тот позволил одному из своих штабных заметить с «ухмылкой», что если Клинтон действительно хочет уйти в отставку, ему достаточно подать прошение еще раз. Корнуоллис начисто отрицал любые случаи насмешек над Клинтоном, между начальником и подчиненным состоялся обмен взаимными упреками, хотя, пожалуй, ни один из них не был столь серьезным, как та дневниковая запись, в которой Клинтон ставит Корнуоллису в вину «ПОВЕДЕНИЕ, НЕДОСТОЙНОЕ СОЛДАТА, ИГНОРИРОВАНИЕ КОМАНДИРСКИХ ОБЯЗАННОСТЕЙ В МОЕ ОТСУТСТВИЕ». Хотя прямые последствия этого конфликта не поддаются точной оценке, одно из них было очевидным: Корнуоллис обладал изощренным тактическим мастерством, а Клинтон не доверял ему ответственных задач.

К более ощутимым последствиям привела размолвка с Арбетнотом. Корни этой ссоры лежали в событиях, имевших место до начала осады. Арбетнот не был склонен к решительным действиям, и его разногласия с Клинтоном, похоже, окончательно отбили у него охоту проявлять служебное рвение. Клинтон хотел, чтобы он поднялся вверх по реке Купер и тем самым замкнул блокаду Линкольна в Чарлстоне. Арбетнот не ответил прямым отказом, но и не удосужился последовать указанию Клинтона. Он привел ряд причин — ему требовалось время на подготовку, он боялся, что брандеры легко уничтожат его корабли на ограниченном пространстве реки и т. д. — и этим только убедил Клинтона в своей некомпетентности и лживости. «Из ад[миральского] письма к Эл[финстоуну] следует, что он по-прежнему ССЫЛАЕТСЯ НА ЗАДЕРЖКИ. Ему следовало бы вспомнить все задержки, имевшие место по его вине… Я готов еще раз перечислить их здесь». И: он «ЛЖЕТ — И СОЛЖЕТ ЕЩЕ НЕ РАЗ». И примерно через две недели — 22 апреля: «Внешне мы вроде бы лучшие друзья, но я знаю, что он НАСКВОЗЬ ФАЛЬШИВ».

В разгар этой ссоры силы Клинтона нанесли решительные удары и блокировали город без поддержки флота. В ночь на 14 апреля подполковник Банастр Тарлтон, командир легиона лоялистов, захватил Монкс-Корнер, стратегический пункт выше по течению Купера, связывавшего Чарлстон с северной частью провинции. А на следующей неделе Тарлтон и подполковник Джеймс Уэбстер с двумя полками овладели всеми подходами вдоль Купера в пределах шести миль от Чарлстона.

Отрезанный, Линкольн потерял надежду. Но граждане Чарлстона выступали категорически против капитуляции. Многие, вероятно, надеялись, что Вашингтон двинет войска на юг и спасет их. Линкольн пытался убедить их в бесполезности сопротивления и 21 апреля объявил Клинтону о своей готовности сдаться при условии, что ему и его армии будет позволено беспрепятственно покинуть город. Клинтон ответил категорическим отказом.

В конце первой недели мая две армии разделяли считанные ярды. Саперы отлично справились со своей работой, проделав ходы сообщения до самых американских позиций и фактически осушив главный ров, пересекавший полуостров. Линкольн дергался и нервничал, пытаясь убедить Клинтона позволить ему сдаться с воинскими почестями и разрешить его ополченцам разойтись по домам. Клинтон не хотел ничего об этом слышать, и в ночь на 9 мая обе стороны подвергли друг друга сильнейшему обстрелу. На этот раз, ведя огонь по деревянным домам, британская артиллерия добилась полного успеха. Когда по всему городу запылали пожары, граждане Чарлстона решили, что с них довольно. Сдача состоялась 12 мая. Ополченцы были освобождены под честное слово, и всем американским офицерам было разрешено оставить при себе свои шпаги, однако когда они начали кричать: «Да здравствует конгресс!», англичане не выдержали и заставили их сдать оружие. Общее количество пленных солдат и офицеров Континентальной армии составило 2571 человек, под честное слово были отпущены 800 ополченцев. Погибших и раненых с обеих сторон было на удивление мало — 76 убитых и 180 раненых с английской стороны и 80 убитых и 138 раненых с американской стороны. Американцы понесли огромные потери в оружии и припасах: 343 артиллерийских орудия различного калибра, почти 6000 ружей, 376 бочек с порохом, свыше 30 000 патронов для стрелкового оружия плюс большие запасы рома, риса и индиго.

Три дня спустя чудовищный несчастный случай пополнил списки погибших и раненых. Трофейные ружья швыряли как попало в деревянный сарай, где хранился порох. Одно из ружей, по-видимому, оказалось заряженным и при падении на кучу произвело выстрел. В результате последовавшего взрыва вспыхнули шесть домов и погибли около 200 человек, среди которых были и англичане, и американцы, и немцы, как военные, так и гражданские лица. По свидетельству одного немецкого офицера, «великое множество» людей, страдая от страшных пороховых ожогов, «извивались на земле, как черви». Повсюду были разбросаны тела, некоторые настолько «изуродованные, что в них невозможно было распознать человеческие фигуры». Таким образом, долгая и тягостная осада окончилась кошмаром.

Даже в самые тяжелые периоды осады, за исключением, пожалуй, долгих ночей страха, сохранялось некое элементарное чувство порядка. Между двумя сторонами имелась четкая граница, и солдаты могли отличить друзей от врагов. Обстрел, пусть зачастую и неэффективный, вселял страх как в военных, так и в гражданских, но люди свыклись с этим страхом, он стал неотъемлемой частью их обыденного существования, тем более что его источник был известен — враг, залегавший ниже уровня земли, как с той, так и с другой стороны. Теперь, когда Линкольн сдал город, страх распространился по обеим Каролинам, и хотя он был не таким интенсивным, как у участников осады, в нем было некое особое жуткое свойство, поскольку угроза возникала внезапно и нередко исходила от соседей и бывших друзей.

Недоброе отношение со стороны местных жителей явилось для англичан полной неожиданностью. Клинтон не рассчитывал, что наведение порядка в Южной Каролине будет легким делом, но он не считал эту задачу невыполнимой, и у него был план действий. 1 июня он и Арбетнот выпустили прокламацию с обещанием полного помилования пленным и другим активным мятежникам, которые примут присягу на верность Короне. Эта прокламация вызвала недовольство среди лоялистов, которые надеялись, что мятежники будут наказаны. А тут Клинтон обещает повстанцам, присягнувшим на верность, что они будут иметь те же права, которые всегда имели под британским правлением, плюс освобождение от налогов, введенных парламентом. Многие мятежники уже согласились на освобождение под честное слово, подвигнутые к этому гарантией, что их имущество останется в их собственности, а также слухами, что конгресс собирается уступить обе Каролины и Джорджию Великобритании.

Клинтон не верил честному слову своих пленных, и хотя он освободил несколько сотен, он также отправил других, открыто нелояльных, на острова у побережья и в плавучие тюрьмы в гавани. Там, в этих рассадниках заразы, в течение ближайшего года умерло восемьсот человек.

Через два дня после выпуска прокламации о снисхождении Клинтон, не посоветовавшись с Арбетнотом, выпустил еще одну (Томас Джонс, историк-лоялист, впоследствии сардонически заметил, что англичане надеялись подавить восстание с помощью прокламаций), согласно которой все, кто дал честное слово, должны были быть выпущены на свободу 20 июня, но при условии, что они дадут клятву поддерживать меры англичан по наведению порядка. Те, кто отказывался от активной поддержки, рассматривались как мятежники. Прямым следствием этого требования было то, что люди, которые в ином случае, возможно, не стали бы продолжать участие в войне, вернулись к активному сопротивлению. Но Клинтону не пришлось столкнуться с этим явлением. На следующей неделе, узнав, что в его отсутствие французы могут попытаться захватить Нью-Йорк, он отправился туда с четырехтысячным войском, большей частью лошадей и фургонов и значительным количеством снаряжения. Теперь он мог с чистой совестью препоручить командование Корнуоллису, который давно стремился к независимости.

Насколько тяжелую ношу взвалил Клинтон на Корнуоллиса, стало ясно очень скоро. Командование в обеих Каролинах было независимым, хотя главнокомандующим армии в Америке по-прежнему оставался Клинтон. Он наказал Корнуоллису усмирить Южную Каролину, вернуть Северную Каролину и направиться в Виргинию для проведения операций с участием контингентов из Нью-Йорка.

Хотя командование Корнуоллиса было независимым, он столкнулся с большими ограничениями при его осуществлении. Прокламации, которыми обязал себя Клинтон, можно было сбросить со счетов, что и было сделано, когда наиболее опасные из мятежников были брошены в тюрьму. Но прокламации породили сопротивление, которое росло в течение всего лета, росло с каждой попыткой подавить его. По сути, все действия Корнуоллиса, направленные на уничтожение врагов короля, были тщетными. Он столкнулся в Южной и Северной Каролинах с той же проблемой, с какой Хау и Клинтон столкнулись на Севере: для восстановления лояльности американцев требовалось подавить восстание, но процесс подавления только усиливал сопротивление.

Этот процесс практически сразу вышел из-под его контроля, приняв форму жестоких столкновений, происходивших в течение всего лета между лоялистами и патриотами. Одно из первых состоялось 20 июня, через десять дней после того, как Корнуоллис взвалил на себя командование. Полковник лоялистов Джон Мур, служивший под началом Корнуоллиса в верховьях реки Купер, вернулся к себе на родину в Рамсауэрс-Милл, Северная Каролина, и попытался завербовать своих соседей на службу королю. Откликнулись лишь около 1300 человек, чтобы в итоге потерпеть поражение в хаотичном сражении с равными по численности силами мятежников. Те из людей Мура, кто выжил, дезертировали, оставив его с тридцатью не успевшими убежать солдатами, которых он повел к Корнуоллису в Камден.

Три недели спустя, 12 июля, повстанцы под началом капитана Джеймса Макклюра разбили отряд лоялистов, которым командовал капитан Кристиан Хак, офицер, служивший в легионе Тарлтона. Сражение состоялось на плантации Уильямсона (ныне Брэттонвилл), в пятидесяти милях к северу от Камдена в округе Катоба. А 1 августа Томас Самтер, получивший от Тарлтона прозвище Бойцовый Петух, бросил 600 солдат против намного меньших по численности сил лоялистов во главе с подполковником Джорджем Тернбуллом у Роки-Маунт. Лоялисты сумели постоять за себя. В следующем месяце лоялисты понесли тяжелые потери у Хэнгинг-Рок. Но даже когда им сопутствовал успех в бою, как, например, в ходе набеговой операции военно-морского флота под Джорджтауном, они одновременно наживали себе врагов. Под Джорджтауном, в округе Вильямсберг, американские ополченцы при появлении вражеского флота начали в массовом порядке собираться в отряды.

Упомянутые схватки имели достаточно серьезные масштабы, чтобы войти в историю. Многие другие стычки, рейды и человекоубийства давно и прочно забыты. Тем не менее они играли важную роль, так как побуждали людей к действию. Рейд на лоялистов ознаменовал возвращение Томаса Самтера в действующую армию. Ранее он вышел в отставку и удалился на свою плантацию близ Стейтсборо, но в мае солдаты из легиона Тарлтона сожгли его дом. Эндрю Пикенс, руководитель партизанского движения, обладавший не менее выдающимися способностями, нарушил свое обязательство неучастия в военных действиях после того, как тори разорили его плантацию.

Мы никогда не узнаем, сколько еще людей взялись за оружие по сходным причинам. Но в течение всего 1780-го и значительной части 1781-го года Южную Каролину сотрясали жестокие конфликты.

Многие из них не выходили за рамки мелких рейдов, когда сосед воевал с соседом. Другие, запомнившиеся лучше, происходили с участием большого количества ополченцев с обеих сторон и часто включали в себя нападения на вражеские посты, обозы и курьеров. Такие виды военных действий, как мелкие кровавые стычки, перестрелки и поджоги, будили в людях худшие инстинкты (и лишь в единичных случаях — лучшие качества). Хуже всех были так называемые «чужаки» — перебежчики, наемники и мародеры, воевавшие со всеми без разбора и ради возможности поживиться объявлявшие себя борцами за идею. Люди такого сорта ранее уже всплывали в Нью-Йорке и Пенсильвании, где, как ныне в обеих Каролинах, они сеяли смерть и разорение в обоих враждующих станах.

Заняв место Клинтона, Корнуоллис поставил себе целью навести порядок во вверенных ему беспокойных провинциях. В конце июня он установил посты в Найнти-Сикс, Камдене и Черо, а вскоре после этого отправил отряды в Роки-Маунт, Хэнгинг-Рок и Джорджтаун, где они устроились лагерем на побережье близ устья реки Пи-Ди. Довольно крупные силы были также размещены в Саванне и Огасте. В целом Корнуоллис более или менее уверенно контролировал примерно 15 000 квадратных миль. И он намеревался двинуться в Северную Каролину, как только закончится сбор урожая.

Пока Корнуоллис растягивал свои войска по Южной Каролине, американские регулярные части под командованием баварца Иоганна де Кальба вступили в Северную Каролину. Сын крестьянина де Кальб выглядел так, будто он всю жизнь трудился на полях, выполняя самую тяжелую работу, ибо он имел исполинское телосложение, рост под метр девяносто, был широколиц и силен, как бык — причем не только телом, но и умом. Он знал свое ремесло, поскольку участвовал в двух европейских войнах, служил под началом маршала де Сакса и был начитан в военной литературе. Кое-что он знал и об Америке; Шуазель присылал его сюда следить за ситуацией в колониях во время волнений 1776 года, он много путешествовал — и внимательно наблюдал. Он снова приехал в Америку после начала войны и хотя получил патент генерал-майора и находился в Вэлли-Фордж и при Монмуте, но никогда не командовал самостоятельно. Теперь, наконец, конгресс вверил ему командование частями Континентальной армии из Делавэра и Мэриленда и в апреле отправил на выручку защитникам Чарлстона. Но де Кальб так и не дошел до Чарлстона; в июле он дал солдатам возможность отдохнуть, встав биваком у Коксиз-Милл на берегу Дип-Ривер в Северной Каролине.

Там 25 июля его и нашел Горацио Гейтс, который по распоряжению конгресса принял командование над его 1400 пехотинцами. Конгресс поставил Гейтса во главе армии на юге, узнав о падении Чарлстона. Вашингтон рекомендовал на это место Натаниэля Грина, но конгресс, по-прежнему ослепленный победой при Саратоге, хотел, чтобы не кто иной, как ее герой, вернул юг американцам. С учетом его послужного списка, который в глазах конгресса был убедительнее любых рекомендаций, выбор был блестящим. Большинство людей, очарованные его простотой, испытывали к нему безотчетную симпатию. В дополнение к своей кажущейся бесхитростности, после 1777 года Гейтс был окружен аурой успеха — ведь он одержал победу над английской армией. Гордость и восторг, наполнившие сердца американцев при известии о его триумфе, ясно выразились в словечке, которое они изобрели для описания его успеха — он «отбергойнил» англичан.

Солдаты, нюхавшие порох, уважают победы, но они также ждут от признанных командиров эффективного командования. Гейтс с самого начала дал повод для сомнений. На следующий день после своего прибытия он упорядочил «Великую армию» — так он именовал изможденных континенталов, устроил ей смотр и 27 июля повел ее в Камден. Отдельные голоса протеста затихли перед лицом уверений Гейтса, что всего в паре дней пути за ним следуют «ром и провизия». И все же Ото Уильямс, главный адъютант Гейтса, уговорил его пойти окольным путем на запад, а не по прямой, поскольку в последнем случае им пришлось бы идти по песчаной и болотистой местности с крайне малочисленными фермами, которые к тому же были давно разграблены ополченцами обеих сторон.

Седьмого августа к Гейтсу присоединилось ополчение Северной Каролины под командованием Ричарда Кэсуэлла численностью примерно в 2100 человек, а на следующей неделе подошло ополчение Виргинии под командованием Эдварда Стивенса. Ополченцы, должно быть, глядели на «Великую армию» с жалостью. Солдаты Гейтса дышали усталостью, что было неудивительно, поскольку они на протяжении многих недель жили на одних кукурузных початках, постной говядине и персиках. Стодвадцатимильный переход от Хиллсборо до Руджели-Миллз, местечка, расположенного чуть севернее Камдена, занял две недели. Они добрались до Руджели-Миллз, испытывая нехватку практически во всем — у них было всего восемнадцать пушек и лишь небольшой конный отряд, хотя обе Каролины, большей частью представляющие собой безлесную равнину, словно созданы для кавалерии. Кроме того, у Гейтса было очень мало информации о противнике — нехватка, которая в итоге стоила многих жизней.

Двумя днями ранее противник увеличил численность войск в Камдене. Корнуоллис, находившийся в Чарлстоне, узнал о приближении Гейтса 9 августа. На следующий день он выступил в Камден. Там он встретил Роудона, ныне усиленного четырьмя ротами легких войск из Найнти-Сикс и небольшими отрядами из Хэнгинг-Рок и Роки-Маунт. Роудон к этому моменту уже имел стычки с головными походными заставами армии Гейтса и с партизанами под началом Томаса Самтера. Гейтс, однако, не знал ни о прибытии Корнуоллиса, ни о том, что в Камдене сосредоточились неприятельские силы численностью в 2043 боеспособных солдата. В городе также находились 800 больных английских солдат, и это обстоятельство окончательно убедило Корнуоллиса, что он должен сражаться, а не отступать перед превосходящими, как он полагал, силами противника.

Гейтс 15 августа отдал приказ о выступлении ближайшей ночью, рассчитывая блокировать намного уступавшую ему по численности британскую армию. Отдавая свой приказ, Гейтс был уверен, что в его распоряжении находятся 7000 человек, но недоверчивый Уильямс не поленился произвести перекличку и обнаружил, что армия насчитывает всего 3052 человека. Гейтс никак такого не ожидал, и все же не стал отменять приказ, заметив только, что и трех тысяч будет достаточно. Согласно Уильямсу, оставившему подробное описание последовавшего сражения, перед выступлением в поход войска поужинали «наспех приготовленной пищей, состоявшей из непропеченного хлеба и сырого мяса с десертом из патоки, перемешанной с маисовой кашей или намазанной на оладьи». Эта пища, пишет Уильямс, «подействовала на многих как слабительное», люди всю ночь «отлучались из строя» — с тем результатом, что наутро они были более слабыми и усталыми, чем обычно. Каким бы ни было их состояние, вечером того же дня им пришлось выступить вновь. По удивительному совпадению Корнуоллис привел свою армию в движение в это же время. Около двух тридцати ночи походные заставы обеих сторон столкнулись на дороге у Сондерс-Крик, на полпути между Камденом и Руджели-Миллз. Последовало беспорядочное сражение, в результате которого в руках у каждой из сторон оказалось по горстке пленных. От одного из своих пленных Гейтс узнал, что ему предстоит иметь дело с Корнуоллисом и армией в 3000 человек. Такого Гейтс тоже никак не ожидал и, вопреки своим привычкам, обратился к своим офицерам за советом. Они, по-видимому, решили, что давать какие-либо советы уже поздно, и никто, кроме Эдварда Стивенса, не вымолвил ни слова. Стивенс высказал то, что думали все: у них нет другого выбора, кроме как сражаться.

При первом свете дня, обещавшего быть очень жарким, обе армии получили возможность хорошо разглядеть друг друга и ту местность, где им предстояло мериться силами. Их разделяли около 250 ярдов открытого поля, при этом американцы занимали позиции на более возвышенном месте. С обеих сторон поле было ограничено болотами, расстояние между которыми составляло около мили. За ночь Корнуоллис выстроил свои войска в длинную линию, поставив на крайнем правом фланге легкую пехоту, слева от нее 23-й полк и между ним и дорогой — 33-й полк. Вместе они составляли правое крыло, которым командовал подполковник Джеймс Уэбстер. По левую сторону дороги, начиная от края болота, выстроились так называемые «провинциалы Северной Каролины» и их земляки-ополченцы (лоялисты), а также пехота легиона и полк ирландских волонтеров, также состоявшие из лоялистов. Этим левым крылом командовал Роудон. Корнуоллис разделил 71-й полк на две части и поставил их по обе стороны дороги в качестве резерва. Кавалерия Тарлтона выстроилась в две шеренги непосредственно позади 71-го полка.

Все свои лоялистские силы, включая ополчение, к которому было меньше всего доверия, Корнуоллис поставил слева от своих солдат. Когда Гейтс размещал свои войска, он не знал об этом расположении неприятельских сил и по случайности поставил своих ополченцев на американском левом фланге прямо напротив английских регулярных частей. Виргинские ополченцы Стивенса заняли позицию у болота, справа от них расположились ополченцы из Северной Каролины под началом Кэсуэлла. По другую сторону дороги стояла 2-я мэрилендская бригада, а следом за ней, у края болота, разместились континенталы из Делавэра. Правое крыло возглавлял де Кальб, левое — Смоллвуд. Американская артиллерия расположилась вблизи дороги, 1-я мэрилендская бригада встала в резерве.

Сражение началось с атаки виргинцев на правый фланг регулярных войск. Непосредственно перед тем как был отдан приказ об атаке, один артиллерийский офицер сообщил Ото Уильямсу, что англичане, похоже, «выставляются», то есть разворачиваются — в данном случае из колонны в линию. Уильямс совершенно справедливо рассудил, что войска, находящиеся в движении, более уязвимы для атаки, и посоветовал Гейтсу двинуть виргинцев на противника.

Гейтс отдал приказ — свой первый и последний в этот день, и Стивенс отправил своих виргинцев в атаку. К этому моменту обе стороны открыли огонь, и утренняя дымка, висевшая над полем, начала сгущаться. Люди Стивенса приблизились к неприятельским рядам на расстояние ружейного выстрела, сопровождаемые призывами своего командира использовать штыки. Английская пехота действительно находилась в движении, но она не «выставлялась», а наступала на противника, «паля из ружей и крича „ура!”».

Корнуоллис заметил движение на американском левом фланге — вероятно, это были первые шаги виргинцев — и, полагая, что американцы просто перестраиваются, послал Уэбстера в атаку. Началось сражение, в ходе которого каждая из сторон стремилась воспользоваться просчетами другой стороны. Часть виргинцев, по-видимому, отвечала огнем на огонь, но у большинства сдали нервы и они помчались в тыл. Ополченцы из Северной Каролины при виде бегущих виргинцев ударились в панику, побросали свои заряженные ружья и тоже побежали с поля боя. Это привело к тому, что левый фланг крыла де Кальба оказался открытым. В эти страшные минуты Ото Уильямс и стоявшая в резерве 1-я мэрилендская бригада попытались выдвинуться вперед, но их ряды были расстроены бежавшими сквозь них ополченцами. Тем временем полковник Уэбстер развернул легкую пехоту и 23-й полк влево, чтобы нанести удар по оголенному американскому флангу. Это был блестящий маневр, который, возможно, уничтожил все шансы крыла де Кальба удержать свои позиции.

До того как Уэбстер нанес удар, войска де Кальба не только успешно удерживали свои позиции, отбив две атаки провинциалов Роудона, но и активно контратаковали. В течение по меньшей мере тридцати минут над левым флангом Роудона и Корнуоллиса висела угроза разгрома. К этому времени ни одна из сторон не могла отчетливо разглядеть другую, так как над большей частью поля стелились клубы дыма. Возможно, именно плохая видимость помогла де Кальбу удержать своих солдат от бегства, поскольку они не видели, что их левый фланг обнажен. Лишь в тот момент, когда их начали теснить люди Уэбстера, они осознали, насколько они уязвимы. Ото Уильямс прилагал все усилия, чтобы заполнить солдатами из мэрилендской бригады брешь, оставшуюся после отступления ополченцев. Уэбстеру, однако, удалось изолировать его силы, и около полудня американский правый фланг был смят. Де Кальб, несмотря на свои раны, сражался, пока силы не изменили ему. Через три дня его не стало.

Американцы покидали поле боя совсем не так, как предписывал военный устав — они бежали беспорядочной толпой, и ни один полк не сохранил свою целостность как боевая единица. Гейтс не попытался ни призвать это стадо к дисциплине, ни заново построить его, предпочтя перегнать его верхом на быстром коне. В тот вечер он добрался до Шарлотта, проделав путь в 60 миль, и 19-го числа достиг Хиллсборо, отмерив еще 120 миль. Как он позже объяснял, он отправился в Хиллсборо, чтобы обеспечить безопасность своей базы и реорганизовать армию. Большинство солдат не последовали за ним, предпочтя разойтись по домам.