19. «Война отступающих»

Битва при Камдене взбудоражила оба стана. Поражение подорвало патриотический настрой, но не остановило рейды и нападения из засады иррегулярных формирований. Тот факт, что Камден почти не уменьшил размах внутреннего сопротивления, явился для Корнуоллиса и его офицеров полной неожиданностью. Спустя две недели после сражения Корнуоллис пообещал Клинтону в самом скором времени двинуться в Северную Каролину. По его словам, он намеревался организовать в Хиллсборо зимний склад с запасами рома, соли, муки и мяса от местных фермеров. Однако он не собирался отправлять свои войска на север до тех пор, пока Клинтон не предпримет отвлекающий удар в Чесапике — маневр, призванный помешать врагу отправить на юг еще одну армию наподобие той, которой командовал Гейтс. Появление Гейтса застало Корнуоллиса врасплох, и в своих письмах Клинтону он неявно упрекал своего начальника в том, что не был предупрежден. У англичан была еще одна причина для тревоги, не оставлявшей их даже после победы при Камдене — лоялисты Северной Каролины не известили их о приближении Гейтса. Кроме того, сразу после Камдена они устранились от участия в военных действиях, ограничиваясь заверениями в дружбе, да и то весьма сдержанными. В любом случае, как Корнуоллис заметил Клинтону, они, похоже, были «не расположены действовать, пока не увидят нашу армию в движении».

В результате Корнуоллис не стал дожидаться ни отвлекающего удара, ни активизации лоялистов, начав готовиться к походу почти сразу после того, как рассеялся дым над Камденом. В первых числах сентября он собрал все необходимые припасы, а также фургоны и лошадей для их перевозки и 8 сентября двинул свою армию через Шарлотт на Хиллсборо.

Две недели спустя, утром 21 сентября, полковник Уильям Дэви, командир партизан, временами действовавший совместно с Томасом Самтером, продемонстрировал Корнуоллису свежее свидетельство того, какие настроения царят среди населения Северной и Южной Каролины. Головная походная группа легиона лоялистов под началом майора Джорджа Хэнгера отдыхала в тот день на плантации Уохаба возле берега Катобы. Хэнгер напоминал своего начальника в одном отношении — он самонадеянно полагал, что один всадник легиона стоит дюжины мятежников. И подобно многим английским офицерам, принимавшим участие в настоящих, то есть европейских, войнах, он был уверен, что под его умным командованием практически любое подразделение способно одолеть американского противника. Хэнгер не подозревал, что рядом с ним расположился Дэви с 150 солдатами, зато Дэви благодаря сведениям от местных жителей знал точно, где находится Хэнгер. Дэви атаковал легион и изрядно потрепал его — по меньшей мере, пятнадцать легионеров были убиты и сорок ранены — ценой жизни всего одного партизана, который был застрелен своими по ошибке в ходе преследования отступающего легиона.

Передовые части армии Корнуоллиса достигли города Шарлотт 26 сентября. Во время двухнедельного перехода многие из его людей заболели, включая Тарлтона, который даже не мог покидать фургон. Майор Джордж Хэнгер заменил его и добился почти столь же плачевных результатов, как на плантации Уохаба. На этот раз Хэнгер, не удосужившись произвести рекогносцировку Шарлотта и его окрестностей, поставил свою конницу в засаду. Лишь благодаря действиям легкой пехоты легион был избавлен от постыдной гибели под пулями сравнительно небольшого отряда партизан под началом Дэви.

Весь поход выдался очень трудным, и потери от неприятельских рейдов и болезней вынудили Корнуоллиса задержаться в Шарлотте, чтобы зализать свои раны. Сидя в городе, он имел слабое представление о том, что происходит в округе, и еще худшее — о том, что происходило дальше к западу, куда был направлен Патрик Ферпосон (частью для того, чтобы отвлечь внимание противника от основной армии, но главным образом с целью усмирения пограничья).

Патрик Фергюсон, шотландец, участвовавший в Семилетней войне, обладал незаурядными способностями. Он сконструировал казнозарядную винтовку, имевшую значительное превосходство над огнестрельным оружием, которым английская армия довольствовалась на протяжении ста лет. Армия, которая глубоко и, скорее всего, заслуженно уважала ружья, отнеслась к новой винтовке без энтузиазма, ввиду чего было произведено всего две сотни штук. Фергюсон любил армейскую жизнь больше, чем изобретательскую деятельность, и мечтал занять командную должность. Его служба не приносила ему быстрого продвижения, и на момент своего прибытия в Америку для участия в южной кампании он был всего лишь майором. Клинтон назначил его на должность главного инспектора лоялистского ополчения — должность, которую он исполнял с отличием, пока не навлек катастрофу на себя и на британскую армию. Отличное исполнение должности и катастрофа имели общие источники — недюжинные умственные способности, непоколебимую приверженность традициям английского офицерства и, вероятно, ощущение того, что он до сих пор не продемонстрировал в полной мере свои достоинства своему начальству. Приверженность нормам и правилам, в соответствии с которыми должен был себя вести офицер, была выказана им еще до прибытия в Америку. К примеру, во время Семилетней войны был случай, когда Фергюсон при отступлении перед вражеской атакой вернулся за оброненным пистолетом. Этот род безрассудной отваги, соединяющий пустяковое (поднятие пистолета с земли) с серьезным (подвергнуть свою жизнь опасности) в совершенстве соответствовал кодексу чести офицера и джентльмена. Своим отношением к лоялистам в Южной Каролине Фергюсон доказал, что обладает не только мужеством, но и гибкостью ума. Лоялисты, которым всегда давали понять, что они являются лишь придатком к основным силам и, более того, не заслуживают доверия, обрели в Фергюсоне заботливого командира, внимательно относившегося к их жалобам и опасениям. Благотворное влияние Фергюсона на лоялистов сказалось летом 1780 года, когда под его командованием они успешно теснили врага на территории между городом Найнти-Сикс и границей Северной Каролины. Фергюсон и его ополченцы-лоялисты побеждали не в каждой схватке, но ближе к концу лета они фактически очистили северо-запад Южной Каролины от партизан.

Их стычка с партизанским отрядом под командованием полковника Джозефа Макдауэлла у Кейн-Крик закончилась тем, что повстанцы были вынуждены отступить за горный хребет, где уже нашли себе прибежище, помимо прочих, Уильям Кэмпбелл, Айзек Шелби и Джон Севьер. Ни один из этих достойных людей нимало не походил на суровых жителей пограничной полосы. Это были люди из обеспеченных семей, и некоторые из них даже имели образование. Кэмпбелл, уроженец Виргинии, был женат на сестре Патрика Генри. Айзек Шелби, родившийся в Мэриленде, уже сделал себе имя в Кентукки и впоследствии стал первым губернатором этого штата. Виргинец Джон Севьер был хорошо известен в Теннесси, где впоследствии также стал первым губернатором. Джозеф Макдауэлл родился в Виргинии, но Северная Каролина стала для него вторым домом — он перебрался в нее за много лет до описываемых событий и позже представлял штат в конгрессе.

Эти люди ненавидели Фергюсона и не могли смириться со своим изгнанием из Южной Каролины. Они получили шанс вернуться туда благодаря ошибке Фергюсона, сделанной им в минуту легкомысленной бравады, в одну из тех минут, которыми так дорожат профессиональные офицеры, чтобы впоследствии горько о них сожалеть. 12 сентября войска Фергюсона прибыли в Гилбертон, где, прояви их командир больше терпения, они могли бы оставаться до тех пор, пока не пополнили бы свои ряды сторонниками из числа местных жителей или не получили бы подкрепления. Вместо этого Фергюсон отправил попавшего к нему в плен родственника Шелби к повстанцам с предупреждением, что «если они не прекратят сопротивление британскому оружию, он перейдет со своей армией горы, повесит их вожаков и опустошит их землю огнем и мечом». Эта угроза была воспринята как вызов и, безусловно, ускорила набор добровольцев в ряды сопротивления. Через две недели в местечке Сикамор-Шоулз на реке Ватога собрались около 800 жителей запада, которые 26 сентября выступили в сторону Гилбертона, принимая по пути вооруженных добровольцев. Фергюсон узнал об этой угрозе лишь спустя четыре дня и сразу начал отступать к Шарлотту, где в это время находился Корнуоллис. И он, безусловно, добрался бы туда, если бы его сведения о противнике были более надежными и если бы его здравый смысл возобладал над его гордостью.

Гордость звала в бой, здравый смысл взывал к благоразумию. 6 октября, после шестнадцатимильного перехода, начавшегося в четыре часа утра, Фергюсон повел своих людей на Кинге-Маунтин, гору в составе хребта, пересекающего границу между Южной и Северной Каролинами. Эта гора, которая в то время была покрыта высокими соснами, тянется примерно на 600 ярдов с юго-запада на северо-восток и доминирует над окружающей местностью.

Здесь около трех часов пополудни воинственно настроенный Фергюсон был окружен «людьми из-за гор». Последовавшая схватка как никакое другое сражение Войны за независимость соответствовало мифу о противостоянии между тактикой Старого Света и индивидуализмом Нового Света. Лоялистское ополчение полагалось на залповый огонь и массированные штыковые атаки; американцы, перебегая от сосны к сосне, обстреливали их из длинноствольных ружей. Уильям Кэмпбелл командовал американскими «индивидуалистами», чьи исходные позиции располагались на юго-западных склонах. Его солдаты, а также солдаты Шелби на северо-западной стороне приняли на себя большую часть огня Фергюсона на начальном этапе сражения и были подверглись нескольким штыковым атакам, в ходе каждой из которых отступали, чтобы затем снова занять свои позиции на хребте. Через час с небольшим все закончилось. Фергюсон погиб, сраженный вражеской пулей, когда верхом на великолепном белом коне вел своих людей в безнадежную атаку. Все пространство горы вокруг его тела было завалено телами убитых и раненых.

В следующие несколько дней число погибших пополнилось жертвами жестокости партизан. Слабым намеком на предстоящие ужасы были последние минуты на Кинге-Маунтин, когда победители с выкриками «Вот вам пощада Тарлтона!» (среди британских командиров Тарлтон слыл самым безжалостным) расстреливали и закалывали раненых и тех, кто пытался сдаться. Несколькими днями позже были повешены девять человек, включая трех офицеров лоялистского ополчения, которые, как заметил лейтенант Энтони Адлер, «умерли, как римляне». Их смерть, по крайней мере, была быстрой. Некоторые из раненых, подвергаемые жестокому обращению, голодающие и не получающие ухода, умирали в медленной агонии. Нескольким сотням удалось бежать в течение следующего месяца — еще одно свидетельство негодного руководства и слабой дисциплины в нерегулярных войсках. Партизаны, дравшиеся столь отчаянно под давлением обстоятельств, превращались в безвольных кукол, как только давление исчезало.

Корнуоллис услышал о резне через несколько дней. Он не знал, что примерно в то же время в городке Найнти-Сикс над подполковником Джоном Кругером висела угроза быть раздавленным превосходящими силами осмелевших партизан. В начале октября майор Джеймс, находившийся в Черозе, писал, что его окрестности вышли из-под контроля. На побережье Фрэнсис Мэрион угрожал Джорджтауну. А лоялисты в окрестностях Шарлотта, боеспособность которых оставляла желать лучшего, сидели тихо, как мыши.

Корнуоллис смирился с неизбежным — с захватом вражеских магазинов в Хиллсборо придется повременить, а ему самому необходимо срочно покинуть Северную Каролину. Он начал отход 14 октября и 29 числа достиг Уинсборо, городка на полпути между Камденом и Найнти-Сикс.

Переход оказался чрезвычайно тяжелым — к его концу практически все фургоны были заполнены больными, среди которых был и сам Корнуоллис. Словно для того, чтобы усилить горечь отступления, в следующем месяце в Уинсборо пришли дурные вести. Посредством нескольких рейдов по коммуникациям англичан Мэрион отрезал армию от Чарлстона, а это означало, что отныне вглубь страны не мог проникнуть ни одйн обоз. Томас Самтер также поспособствовал сгущению атмосферы неопределенности. Так, 9 ноября он разбил отряд регулярной армии численностью 200 человек под началом майора Джона Уэмисса у брода Фишдам на Брод-Ривер, а 22 ноября обратил в бегство Тарлтона в бое на плантации Блэкстока среди холмов над рекой Тайгер. Хотя Самтер был тяжело ранен, партизанская война не утихла, и солдаты Корнуоллиса продолжали беспокойно озираться по ночам.

Узнав о разгроме под Камденом, конгресс пришел к заключению, что остаткам южной армии требуется новый командующий. К этому моменту конгресс отчаялся найти кого-нибудь, кто мог бы возглавить южный фронт, — возможно, его смущала неудача его прежних назначений, когда командующими поочередно были Роберт Хау, чья попытка захватить восточную Флориду весной 1778 года провалилась, Бенджамин Линкольн, сдавший англичанам Чарлстон, и, наконец, Горацио Гейтс, покинувший Камден впереди своих войск. Обескураженный тем, что случилось с его избранниками, конгресс обратился к Вашингтону, и тот назначил Натаниэля Грина, к тому времени уже третий год занимавшего должность генерал-квартирмейстера.

В 1780 году 38-летний Натаниэль Грин был более зрелым и рассудительным человеком, чем тот дилетант, каким он был в ноябре 1776 года, когда самонадеянно настоял на обороне форта Вашингтон на реке Гудзон. Приобретенный с тех пор опыт многому научил его — главным образом, благодаря тому, что он анализировал этот опыт, чтобы уяснить себе его смысл и извлечь из него пользу. Он извлек пользу из Трентона, Брендивайна, Джермантауна, Монмута и Ньюпорта — из всех сражений, в которых он хорошо себя проявил. В марте 1778 года, во многом против своей воли и с горестным восклицанием: «Ни один генерал-квартирмейстер не вошел в историю!», он принял назначение на эту должность. Его согласие свидетельствовало столь же ясно, как все остальное, что ему предстояло совершить в годы революции, о готовности делать то, что нужно, и о преданности славному делу.

Не гнушаться работой, не приносящей славы, ради славного дела — этот принцип Грин, вероятно, усвоил от Вашингтона. Вообще, он перенял у него многое, хотя и без слепого заимствования: он изучал методы и тактику своего начальника и был достаточно умен, чтобы не пытаться имитировать то, что не поддается имитации. В любом случае, в течение следующих десяти месяцев он воевал исходя из убеждения, что армия должна быть сохранена в целости, ибо армия — чего никто не осознавал лучше, чем Вашингтон — это и есть революция. Раздосадованный слабой поддержкой со стороны представителей государственной власти, которым явно не хватало понимания политического значения армии, Грин вскоре заметил одному из них, губернатору Виргинии Томасу Джефферсону: «Армия — это единственное, на что могут положиться Штаты, если они хотят сохранить свое политическое существование».

Это замечание содержалось в письме, где Грин без обиняков обрисовал те последствия, с которыми столкнулись бы южные штаты, если бы они отказались снабжать армию. Возможно, Грин обидел Джефферсона, человека чрезвычайно чувствительного, и наверняка разозлил его, когда отослал обратно в Виргинию отряд солдат, прибывший в его лагерь без обмундирования и оружия. Но, несмотря на свою прямоту, Грин обладал более острым умом, чем можно было бы судить по его прямолинейности и склонности к быстрым решениям. Интуитивно он чувствовал те трудности, с какими была сопряжена военная кампания на юге, — интуитивно, потому что не подвергал систематическому анализу проходившие там боевые действия до того, как стать командующим. И когда он определялся с тем, как вести войну, он еще не обладал достаточным количеством информации из первых рук.

Главным предметом внимания Грина служили тактика ведения боевых действий и организация снабжения. Как и положено любому командиру на войне, значительную часть времени и сил он тратил на обдумывание обыденных вещей — например, куда и как перебросить войска и где раздобыть оружие, провизию и боеприпасы. Но он также много размышлял и о самих солдатах — о том, из какого теста они сделаны, и, что более важно, о том, что побуждает их к борьбе. Подобно большинству старших офицеров, Грин не стеснялся произносить высокие слова о революции, веря, что его солдаты не меньше него осознают величие общего дела. Возможно даже, что он понимал настроения солдат лучше, чем Вашингтон. В начале войны Вашингтон признавался в своей обеспокоенности явным безразличием солдат к идеалам и добродетели — слабостью, которую он связывал с их низким происхождением и которой, по его мнению, объяснялись их низкие морально-боевые качества. Подобно всем военачальникам XVIII столетия, он надеялся, что надлежащая военная подготовка побудит их сражаться более охотно. Хотя Грин, в отличие от Вашингтона, родился в семье, не принадлежавшей к привилегированным слоям общества, он тоже дистанцировался от простонародья. Тем не менее он всегда стремился найти общий язык с людьми низшего общественного положения и видел одну из своих задач в том, чтобы воспитывать их. Солдата делает солдатом либо гордость, либо принцип, писал он вскоре после своего прибытия р Северную Каролину, и хорошие военачальники должны делать все, что в их силах, чтобы привить своим солдатам и то и другое. Но все подобные попытки обречены на провал, когда солдаты раздеты и голодны. Добродетель как чувство ответственности перед интересами общества чахнет, когда общество не проявляет заботы о людях, которые ему служат. Если Грин интуитивно чувствовал это, ему должно было хватить одного взгляда на нищенские условия жизни солдат в Шарлотте, чтобы понять, что они не будут испытывать чувство гордости до тех пор, пока вынуждены грабить сограждан ради собственного выживания. Что касается боя, то они поникнут при первых залпах, если не успеют дезертировать прежде. Но когда они будут сыты, одеты и хорошо организованны, их можно будет приучить сражаться с воодушевлением.

В XVIII веке генералы представали перед своими солдатами собственной персоной гораздо чаще, чем в XX. Во время боя они не только строили шеренги и отдавали команды, но и показывали личный пример. Вместе с тем им часто приходилось поддерживать связь с другими офицерами в письменной форме, а это говорит о том, что бегло владеть пером в иных случаях было важнее, чем сидеть на коне. В годы революции американские генералы общались с огромным количеством гражданских чинов посредством переписки, прося о присылке рекрутов, денег и всевозможных видов припасов. Грин писал ясным и энергичным слогом, хотя порой позволял себе бестактности. Его письма в основном посвящены походам и материальному обеспечению, но даже когда он писал о сугубо технической стороне дела, то держал в уме солдат и их нужды. И эти письма, сухие и лаконичные, вызывали ощущение, что они написаны энергичным и сильным человеком. Этот человек отличался умением излагать свои мысли в афористическом ключе — и своей искренней озабоченностью такими вещами, как расположение частей на поле боя и снабжение. Такие изречения Грина, как «Деньги — это движущая сила войны», «Хорошая информация — это душа армии» и «Шпионы — это глаза армии», наглядно свидетельствуют о том, насколько большое значение он придавал человеческому фактору.

Автор этих крылатых фраз отправился на юг почти сразу по ознакомлении с полученным 15 октября приказом от Вашингтона. По пути из Уэст-Пойнта, где незадолго до того он принял командование войсками, Грин сделал остановку в Филадельфии. Ему были известны неформальные правила командования американской армией, и, хотя они не слишком ему нравились, у него не было другого выбора, кроме как следовать правилам игры. Эту «игру» было бы точнее назвать попрошайничеством — каждый командующий американской армией должен был изображать из себя нищего, если он хотел достигнуть цели. Грин начал с того, что обратился к конгрессу за деньгами — той «движущей силой», в которой столь сильно нуждалась его армия, — и припасами. Он заручился обещанием своего друга Генри Нокса помочь ему с артиллерийскими снарядами, но получил вежливый отказ от городских купцов, к которым он обратился за обмундированием. Покинув Филадельфию, он продолжал свои попытки, при любой возможности обращаясь как с устными, так и с письменными просьбами к представителям законодательной власти и губернаторам.

Грин не ждал и не получал однозначно положительных ответов. Принимая командование, он знал, что столкнется с большими трудностями, да и разве могло быть иначе, когда за какие-то четыре месяца распались две американские армии? Перспективы своей армии и карьеры Грин резюмировал одним словом — «мрачные».

Реальность превзошла самые пессимистические прогнозы. Войска в Хиллсборо, куда Грин прибыл 27 ноября, испытывали острую нехватку в одежде, оружии и продовольствии. Слово «войска» подразумевает, что те бледные, как тени, существа, которым он произвел смотр, были организованы в подразделения, однако в действительности это деление было чисто формальным. На самом деле они представляли собой толпу в количестве примерно 1400 индивидов, многие из которых были одеты кое-как или ходили практически голыми, нося какую-нибудь тряпку в качестве набедренной повязки или одеяло, — ходили «в форменной одежде индейцев», как заметил Грин, — не имели обуви и почти ничего остального, что необходимо человеку для нормальной жизни. Неудивительно, что они едва держались на ногах, и если кому-либо из них порой удавалось стряхнуть с себя вялость, то лишь затем, чтобы ограбить одну из близлежащих ферм. Если солдатам было плохо, то офицерам еще хуже. После Камдена они перестали себя уважать и винили в этом Гейтса. Один из них, Уильям Смоллвуд из Мэриленда, не захотел оставаться в армии, поскольку в новой иерархии командования он стоял рангом ниже помощника Грина, генерала фон Штойбена. Смоллвуд, по-видимому, надеялся стать преемником Гейтса, и когда вместо него был назначен Грин, он отправился просить конгресс изменить дату выдачи его офицерского патента, в результате чего он автоматически занял бы более высокую позицию в списке старшинства. Грин считал затею Смоллвуда огромной глупостью, но не смог воспрепятствовать его отъезду, да, скорее всего, и не пытался это сделать. Смоллвуд принадлежал к разряду вечно недовольных, и его дальнейшее пребывание в армии только ускорило бы ее деморализацию, для которой и без того было множество причин.

В американский лагерь в городе Шарлотт Грин прибыл 2 декабря, где убедился, что Гейтс хорошо держит себя в руках, не держа при этом в руках почти ничего остального. Солдаты, жившие в еще худших условиях, чем можно было ожидать, приступили к сооружению хижин, и хотя эта деятельность, с одной стороны, свидетельствовала о некоторой остаточной инициативности, с другой стороны, она предвещала, что их нужде не будет конца. Грин не сказал ни слова недовольства по поводу этой работы и на следующий день принял командование. Конгресс поручил ему провести расследование действий Гейтса при Камдене, но ввиду отсутствия генералов, без которых такое разбирательство было невозможным, он с облегчением отложил эту задачу до лучших времен. Гейтс, который хотел восстановить свое доброе имя и был уверен, что любой суд реабилитирует его, вскоре после прибытия Грина покинул войска с чувством глубокой неудовлетворенности.

В течение следующего месяца Грин начал осознавать, какую ношу он на себя взвалил. Он не имел представления о политических играх, происходивших в Северной Каролине, но быстро понял, что перед ним типичный случай разделенного лидерства. Здесь существуют три «партии», как объяснял он одному из своих сослуживцев, и ни одна не испытывает особых симпатий к другим. Под «партиями» Грин подразумевал неформальные фракции, возглавляемые амбициозными лидерами. Один из них, полковник Мартин, стоявший во главе военного совета провинции, был уволен из армии за трусость. Двумя другими были губернатор и его главный конкурент. Хотя перспектива вести дела с Мартином и «всеми этими великими и могучими мужами» не слишком вдохновляла Грина, она в то же время и не угнетала его. Вместо того чтобы впадать в отчаяние, Грин только посмеялся, приняв решение обращаться со всеми с предельной вежливостью и придерживаться золотой середины между «надменностью и благосклонностью».

Более опасным для дела революции, нежели этот раскол между фракциями, был водораздел, пролегавший между вигами и тори. Жестокость конфликта между этими двумя группами настолько поражала Грина, что, говоря о нем, он обычно употреблял эпитет «дикий». Впоследствии, когда он столкнулся с точно такими же группировками в Южной Каролине, он описывал их в идентичных выражениях. В Северной Каролине обе стороны нашли отдушину во взаимном истреблении и ограблении. К моменту прибытия Грина борьба между ними зашла настолько далеко, что, по его мнению, она фактически разрушила общественную мораль. Хотя он не уставал заявлять, что тори имеют численное превосходство над вигами в обеих Каролинах, в действительности виги обычно составляли большинство.

Для Грина виги были почти столь же плохи, как тори — во всяком случае, когда они были организованы в ополчение. Причиной тому был аппетит ополченцев ко всему, кроме боевых действий. «Подобно египетской саранче, [ополченцы] съели всю траву», — говорил он своему другу Джозефу Риду. Особенно его возмущало то, что конгресс оплачивал ополчение, а поскольку конгресс платил, Северная Каролина предпочитала наращивать численность ополчения, вместо того чтобы поддерживать Континентальную армию. В результате Грин, нуждавшийся в регулярной — и надежной — армии, иногда был вынужден довольствоваться ополчением и часто испытывал нехватку в свежих войсках.

Недовольство Грина не касалось партизанских командиров — Томаса Самтера, Фрэнсиса Мэриона, Эндрю Пикенса и Уильяма Дэвидсона, каждый из которых возглавлял нерегулярные силы, состоявшие в основном из ополченцев. Грин искренне восхищался этими людьми, хотя и осуждал грабежи, которыми, как он отмечал, занималась половина их бойцов. В отсутствие регулярной армии ополчение было его единственным ресурсом. Грин планировал использовать его для ведения «войны отступающих» (fugitive war) — термин его собственного изобретения, подразумевающий войска, которым часто приходится отступать перед силами противника.

Объединение этих разрозненных отрядов хотя бы в некое подобие армии потребовало от Грина всей находчивости, какой он обладал. Поставка припасов осуществлялась из Виргинии и находилась в ведении Штойбена. Эдвард Каррингтон, артиллерийский офицер, служивший в Виргинии, согласился вступить в должность заместителя генерал-квартирмейстера, а Уильям P. Дэви, опытный командир из Северной Каролины, принял назначение главным интендантом, хотя все его существо восставало против занятия этой должности. Грин играл на преданности этих людей революции, тем самым прибегая к тактике, которой он иногда — и, как правило, безуспешно — пользовался, чтобы убедить «имущих», то есть государственных чиновников, купцов и плантаторов, выделить деньги и припасы для «неимущих», то есть солдат южной армии.

Как любая армия, армия отступающих могла делать кое-что своими силами. Она, в частности, могла разведать, какие реки пригодны для перевозок и какие еще в большей степени пригодны в качестве барьера между отступающими и их преследователями. Грин поручил Каррингтону, Костюшко и еще нескольким командирам исследовать реки. Ему было крайне важно знать расположение бродов, так как он планировал нанести удар по неприятелю и сразу после этого отступить. Если бы он оказался столь неосторожен, что позволил бы противнику прижать себя к реке в непроходимом месте, ему пришлось бы вступить в крупное сражение, в котором он был бы неминуемо разбит. Поскольку самые глубокие участки рек располагались ниже по течению от водопадов, благоразумие требовало, чтобы он сражался выше водопадов, где бродов было достаточно много.

Полностью полагаться на собранные данные было рискованно. Из-за проливных дождей броды порой становились непроходимыми. Так, в начале января 1781 года уровень воды в реке Пи-Ди после 30-часового проливного дождя поднялся на 25 футов. Когда дожди прекратились и сток замедлился, уровень воды в Пи-Ди упал столь же быстро, как и поднялся. На других реках происходило то же самое. В речных районах лодки играли не менее важную роль, чем лошади в сельской местности, однако достать их было еще труднее, чем лошадей. Грин решил построить свои собственные лодки и установить их на колеса. Лошади должны были тащить их на участках между реками.

Прежде чем собрать армию в единое целое, Грин решил разделить ее. Лагерь в Шарлотте источал запах поражения и разложения, в окрестностях города было практически невозможно разжиться продовольствием. Чтобы встряхнуть своих солдат и дать им надежду, Грин решил повести большую часть своих войск в город Черо на реке Пи-Ди и отправить отряд ополченцев из Мэриленда и Виргинии под началом Даниэля Моргана, а также конницу полковника Вашингтона на западный берег реки Катоба. Там Морган мог бы совершать набеги на позиции неприятеля в приграничной полосе, и, самое главное, там, возможно, было бы легче обеспечить солдат провизией, чем на Пи-Ди, куда направлялся Грин. Все учебники по военному искусству предостерегают от разделения армии, поскольку противнику легче разгромить ее по частям. Грин не мог позволить себе такую роскошь, как следование этому правилу, — если бы он и его солдаты начали воевать по учебникам, они бы умерли с голоду. В любом случае, отделение Моргана от основных сил давало определенные военные преимущества. Расположившись вдоль Катобы, он представлял угрозу для английского гарнизона в Найнти-Сикс — и для более мелких подразделений противника. Если бы Корнуоллис решил атаковать Моргана, ему пришлось бы оставить без защиты Чарлстон, а если бы он выступил против Грина, глубокий тыл англичан стал бы более уязвимым, чем обычно. Кроме того, Моргана можно было в любой момент вернуть, с тем чтобы он нанес удар по флангам и тылу Корнуоллиса. Все эти возможности были учтены Грином, когда он принимал решение об отделении Моргана от своих сил.

Американцы не подозревали, что Корнуоллис собирается покинуть Уинсборо и вернуться в Северную Каролину. Он был сыт по горло Южной Каролиной с ее «вечными бунтами» и плохо подготовленными ополченцами-лоялистами. Он устал посылать конных курьеров, которые не добирались до пунктов назначения, и устал ждать продовольственных обозов, которые каждый раз попадали в засаду. Его надежда на то, что после разгрома повстанческой армии под Камденом местное население начнет оказывать ему активную поддержку, не оправдалась, и теперь он хотел одного — как можно скорее бежать подальше от этих мест. И когда он узнал, что мятежным ополченцам удалось пресечь распространение известий о победе англичан в глубинные районы, его уверенность в способности вернуть провинцию на сторону короля начала стремительно испаряться.

Корнуоллис, похоже, так и не понял, почему умиротворение Южной Каролины давалось ему так трудно. Одно из его объяснений отражало типичное аристократическое предубеждение: английская армия столкнулась с недоброжелательно настроенными людьми, а не просто с очередным врагом. Кроме того, друзья правительства продолжали проявлять позорную трусость даже после того, как благодаря присутствию английских регулярных войск власть оказалась в их руках. Почему они вели себя столь малодушно? Единственный ответ, который мог дать Корнуоллис, состоял в том, что они были запуганы повстанцами. А повстанцы продолжали действовать, несмотря на поражения в Чарлстоне и при Камдене, опираясь на помощь своих друзей в Северной Каролине и Виргинии. Корнуоллис не догадывался, что почва для мятежа существовала в Южной Каролине независимо от поддержки с севера. Не понимал он и того, что английская армия своим присутствием лишь провоцирует сопротивление, которое была призвана подавить.

Грин не забеспокоился, когда в начале января он узнал, что Тарлтон, чей лагерь располагался в 25 милях к западу от сил Корнуоллиса в Уинсборо, повел своих солдат против Моргана. Грин добрался до своего нового лагеря в Черо на реке Пи-Ди на следующий день после Рождества. В это время Морган занимался поисками позиции, с которой он мог бы угрожать западным постам англичан.

В начале нового года Тарлтон предложил Корнуоллису окружить Моргана совместными силами где-нибудь в районе Кинге-Маунтин. Корнуоллис согласился и дал Тарлтону разрешение начать охоту за Морганом, но сам не стал торопиться с выступлением, решив прежде проверить, имеют ли под собой основание слухи о присутствии французов у косы Кейп-Фир. Слухи не подтвердились, и расположение британских войск благоприятствовало новой экспедиции на север, так что Бенедикт Арнольд, в минувшем сентябре перешедший на сторону англичан, возглавил рейд в Виргинию, а генерал-майор Александр Лесли, в октябре отплывший из Нью-Йорка с 2500 солдатами, 4 января 1781 года прибыл в Камден.

В то время когда войска Корнуоллиса покидали окрестности Уинсборо, Тарлтон гонялся за Морганом по всей Южной Каролине. Шестнадцатого января Морган покинул Беррз-Миллз на реке Тиккети-Крик и, преодолев двенадцать миль, достиг местности, известной под названием Ханназ-Коупенс. Теперь он находился в семи милях от брода Чероки на реке Брод-Ривер. За день до того Тарлтон переправился через Паколет, воспользовавшись бродом Истервуд-Шоулз, всего в шести милях ниже по течению реки от того места, где Морган разбил свой лагерь. Тарлтон двигался налегке, Морган тянул тяжелые фургоны. Зная, что Тарлтон дышит ему в затылок, Морган решил принять бой; если бы он начал отступать, противник наверняка перехватил бы его — либо где-нибудь у бродов, либо сразу выше по течению от них, где ему было бы гораздо труднее держать оборону, чем на Ханназ-Коупенс.

Даниэль Морган провел большую часть ночи с 16 на 17 января со своими солдатами. Между ним и его людьми было много общего. Хотя он был старше большинства из них, он общался с ними по-свойски, в откровенной и грубоватой манере, которая всегда нравилась солдатам. Переходя от одного костра к другому, Морган, возможно, частично раскрывал солдатам свои планы и уж, во всяком случае, не скрывал от них своей уверенности в них и самом себе. Более опытный тактик, хорошо усвоивший содержащиеся в учебниках правила развертывания войск, никогда бы не выбрал Ханназ-Коупенс в качестве оборонительной позиции. С точки зрения военного искусства XVIII века эта местность не предлагала никаких преимуществ — за исключением, пожалуй, возможности для атакующего полностью окружить обороняющегося. Она представляла собой луг около 500 ярдов в длину и почти столько же в ширину. Примерно в 300 ярдах от южной окраины луга поднимался невысокий холм, в 70–80 ярдах позади него — еще один, пониже. Подлеска почти не было, зато в пределах луга тут и там виднелись отдельно стоящие сосны, дубы и карии. Эта местность была словно создана для кавалерии — а у Тарлтона было в три раза больше всадников, чем у Моргана. По словам английского генерала Чарльза Стедмана, осмотревшего луг вскоре после сражения, эта местность совершенно не подходила для целей Моргана: его фланги были открыты, он был уязвим для конницы и река Брод-Ривер за его спиной преграждала ему путь к отступлению. Позже Морган признавался, что выбрал Коупенс по той причине, что недостатки этого места не оставляли его ополченцам иного выбора, кроме как сражаться.

Чем бы он ни руководствовался при выборе Ханназ-Коупенс, Морган грамотно использовал эту местность. Незадолго до рассвета разведчик сообщил о приближении Тарлтона, в тот момент находившегося всего в пяти милях от расположения американцев. Тарлтон поднял свои войска в 3 часа утра и старался двигаться как можно скорее. При получении этого известия солдаты Моргана повылезали из-под одеял, позавтракали и заняли свои позиции.

Главный оборонительный рубеж с солдатами регулярной армии Мэриленда и Делавэра в центре и ополченцами из Виргинии и Джорджии на флангах протянулся поперек склона более высокого из двух холмов. Общее число его защитников составляло около 450 человек. Примерно в 150 ярдах перед ними проходил еще один рубеж, длиной в 300 ярдов, занятый ополченцами из обеих Каролин численностью около 300 человек. Прямо перед ними 150 стрелков из Джорджии и Северной Каролины заняли позиции за деревьями, образовав стрелковую цепь. Морган оставил не так много людей в резерве, зато они были тщательно отобраны: восемьдесят кавалеристов под началом полковника Уильяма Вашингтона и сорок пять конных пехотинцев из Джорджии, расположившихся вне поля зрения противника позади второго холма.

Силы Тарлтона включали его собственный легион, состоявший из немногим более 500 кавалеристов и пехотинцев, один батальон 7-го полка королевских фузилеров и один батальон 71-го полка шотландских горцев, а также небольшие подразделения, состоявшие из солдат и офицеров 17-го полка легких драгун, артиллеристов и ополченцев-лоялистов. Общая численность его отряда составляла около 1100 человек, так что он имел некоторое численное превосходство над Морганом. Эта армия добралась до Ханназ-Коупенс вскоре после рассвета и быстро развернулась в цепь с драгунами по обоим флангам и королевскими фузилерами, пехотинцами легиона и легкой пехотой между ними. Здесь же была установлена королевская артиллерия — две трехфунтовые пушки на высоких стойках (не на колесах), прозванные «кузнечиками». Две сотни кавалеристов и полк горцев были оставлены в резерве.

Линия едва успела выстроиться, как Тарлтон скомандовал наступление. К этому моменту американские застрельщики уже сделали свое дело, сразив пятнадцать всадников, посланных Тарлтоном в атаку сразу по прибытии на Ханназ-Коупенс. Американские ополченцы второй цепи под началом Эндрю Пикенса терпеливо поджидали англичан, зная в точности, чего от них хотят их командиры. Морган не просил, чтобы они защищали свою позицию до последней капли крови — он лишь приказал им дать два полноценных залпа и сразу отступить за холм, где они могли бы построиться заново. Ополченцы действовали строго по приказу: они не открывали огонь, пока солдаты Тарлтона не приблизились к ним на расстояние прицельного огня, и лишь после этого дали первый залп. Перезарядив оружие, они дали еще один залп и начали отступать к левому флангу главной линии. Но не всем из них удалось добраться до своих целыми и невредимыми. Наступающие англичане, хотя их строй и был далек от образцового, двигались достаточно быстро, чтобы преградить путь американцам, отступавшим с крайнего правого фланга. Прежде чем все американские ополченцы успели добраться до левого фланга, английские драгуны уже были тут как тут, размахивая саблями и стреляя из пистолетов. Неизвестно, что стало бы с ополченцами, если бы Морган не отправил им на помощь всадников Вашингтона. Появление американской конницы застало драгун врасплох, и через несколько минут они отступили.

Главная линия англичан продолжала наступление. Несмотря на тяжелые потери от огня ополченцев Пикенса, англичане сохранили свой строй и по-прежнему двигались вперед. Но их ждал неприятный сюрприз — цепь, образованная солдатами Континентальной армии и виргинскими ополченцами на склоне холма, не отступила. Более того, американцы вели плотный огонь, грозивший рассеять наступающий строй неприятеля.

Тогда Тарлтон сделал единственное, что ему оставалось, — дал команду стоявшим в резерве шотландцам. Горцы пошли в наступление на американский правый фланг, от которого их отделяли несколько сотен метров. Генерал Джон Игер Хауард, командовавший главной линией американцев, наблюдал за их приближением с явной озабоченностью. Он заметил, что наступающая линия горцев протянулась далеко за пределы американского правого фланга и грозит охватить его. Предвидя такое обходное движение противника, Хауард приказал роте ополченцев на крайнем правом фланге повернуться кругом, а затем влево. Он, похоже, не подумал, что требует от ополченцев слишком многого, а именно осуществить маневр, трудный для выполнения даже на плацу и уж тем более под огнем. Толком не разобрав, что от нее требуется, рота повернулась кругом и начала отступать за холм. В бою нет ничего более заразительного, чем отступление в тыл (за исключением, пожалуй, панического бегства), и остальная часть линии также начала отступать. Озадаченный картиной, разворачивавшейся перед его глазами, Морган спросил у Хауарда, что за странный маневр совершает линия и не является ли этот маневр отступлением. Хауард не поленился удостовериться, что солдаты сохраняют полное самообладание и что ни о какой панике не идет и речи. Разуверенный в своих опасениях, Морган сам подался назад, чтобы найти удобную оборонительную позицию.

Солдаты Тарлтона тоже увидели, что американцы оставляют свои позиции, и, будучи уверены в том, что противник вот-вот обратится в паническое бегство, нарушили свой боевой порядок — который и так уже был достаточно расстроен — и бросились на врага, положившего так много их товарищей. Этот безумный бросок, в свою очередь, ввел в заблуждение Тарлтона, который, решив воспользоваться хорошо знакомым обстоятельством — паникой американцев, — призвал свой резерв. К этому моменту большинство американцев достигли заднего склона холма, где они были скрыты от глаз противника. После чего Хауард и Морган приказали им развернуться и стрелять в англичан, появившихся беспорядочной толпой из-за гребня холма примерно в 50 ярдах от американской позиции. Встреченные неприятельским огнем, английские солдаты почти сразу поддались панике, и их ряды окончательно рассыпались. Тут им во фланг ударила конница Вашингтона, еще раз покинувшая свое укрытие за вторым холмом. Следом за всадниками Вашингтона и пехотинцами Хауарда появились ополченцы Пикенса — это был их второй выход на сцену во время сражения. Через несколько минут американцы стали победителями, хотя шотландцы, более или менее сохранявшие боевой порядок, и небольшие артиллерийские расчеты, обслуживавшие «кузнечиков», сражались с беспримерной отвагой и держались до последнего.

В той войне ошибки командования часто компенсировались отвагой, однако в данном случае она не помогла. Шотландские горцы были частью перебиты, частью окружены, а артиллеристы погибли геройской смертью, пытаясь вывезти с поля боя свои орудия. Разгромленные англичане вскоре запросили пощады. Тарлтон бежал с сорока всадниками, оставив на поле боя 100 убитых, свыше 800 пленных (в том числе 229 раненых), знамя 7-го полка, двух «кузнечиков», 800 ружей и большую часть своего багажа, лошадей и боеприпасов.

Тарлтон так никогда и не понял, что произошло с его людьми в бою на Ханназ- Коупенс, и не признавал — по крайней мере, публично, — что допустил серьезные ошибки. Он соглашался, что огонь, открытый отступающей линией Хауарда, был «неожиданным» и произвел «смятение» в рядах его солдат. Однако он не мог дать никакого объяснения последовавшей панике. Снова и снова воспроизводя в уме подробности сражения (удовольствие, которое позволяют себе не только победители, но и побежденные, хотя в последнем случае оно весьма сомнительно), он отчасти приписывал разгром своих войск тому фактору, что его конница не сумела сосредоточиться на правом фланге и нанести там удар по противнику. Кроме того, Тарлтон отметил «чрезмерную растянутость шеренг», характерную, как он считал, для «свободной манеры выстраиваться, которой всегда грешили королевские войска в Америке».

Эпитет к слову «манера» был подобран как нельзя удачно, но Тарлтон явно поскупился с его применением. Он бросился в бой, как впоследствии замечал Чарльз Стедман, с бесстрашием партизанского командира, не учитывая конкретных обстоятельств положения своего и противника. Солдаты пошли в наступление, не успев сформировать строй, в то время как его резерв, 71-й полк, еще только пытался продраться сквозь тонкий подлесок, отставая от основных сил почти на милю. Родерик Маккензи, молодой лейтенант, раненный на поле боя, расценил атаку как «преждевременную, беспорядочную и ведшуюся не по правилам». Тем не менее она могла бы принести успех, если бы в тот момент, когда правый фланг главной линии американцев начал оттягиваться назад, Тарлтон сообразил направить в его сторону свой резерв. Однако англичане, нерешительные и дезорганизованные, не воспользовались ситуацией, и войска Хауарда перестроились в боеспособную линию.

Возможно, Морган выбрал неподходящее место — неподходящее по тогдашним понятиям, но он использовал его исключительно эффективно. Уединенный луг не предоставлял его солдатам никакой возможности для отступления. Неизвестно, осознавал ли Морган, принимая решение сражаться, что его ополченцы могут броситься в бегство при первой опасности. Как бы то ни было, примененная им тактика в течение следующих двух месяцев служила предметом восхищения и подражания для других военачальников.

Бой закончился вскоре после 10 часов утра. В полдень Морган со своими войсками и пленниками двинулся в путь. Он предполагал, что разгром Тарлтона вызовет быструю реакцию со стороны Корнуоллиса, и не хотел быть разбитым превосходящими силами противника в момент наслаждения своим триумфом. Пленные были серьезной обузой, и Морган планировал отделить их через несколько дней от своей колонны и отправить вглубь Виргинии. На следующий день отряд переправился через русловое Литл-Брод, а спустя три дня, 21 января, через реку Литл-Катоба у Рамсауэрс-Милл. Еще через два дня Морган перешел на другой берег Катобы, воспользовавшись бродом Шерилла, и разбил временный лагерь.

В день сражения Корнуоллис находился в населенном пункте под названием Терки-Крик, ожидая прибытия Лесли. Известие о разгроме англичан достигло его на следующий день, и 19 января он выступил в поход с твердым намерением догнать Моргана. Он двинулся в неверном направлении не по той дороге. Он знал, кого искать, но не знал, где, став жертвой очередного упущения английской разведки, типичного для той южной кампании. Благодаря этому упущению у него открылись глаза на особенно неприятный факт: он находился в краю врага, и хотя у него были деньги, чтобы купить разведывательную информацию, здесь мало кто был готов ее продать. Полагая, что Морган, скорее всего, отправился на юг, чтобы захватить Найнти-Сикс, Корнуоллис потерял день, маршируя в северо-западном направлении. Обнаружив свою ошибку, он сменил направление и двинулся к Рамсауэрс-Милл, где какими-нибудь сутками ранее, будь он лучше информирован и более расторопен, он мог бы перехватить Моргана.

В тот день, когда Корнуоллис достиг Рамсауэрс-Милл (25 января), известие о победе Моргана на Ханназ-Коупенс достигло Натаниэля Грина, стоявшего лагерем на берегу Пи-Ди. Грин сразу сообразил, что Корнуоллис будет преследовать Моргана, и справедливо предположил, что английская армия, оставшаяся без кавалерии и находящаяся далеко от своих складов, будет особенно уязвимой для атаки. С учетом всего этого он решил объединить свою армию с силами Моргана. Подготовка к такому походу требовала нескольких дней, а Грину не терпелось действовать. Он сдерживался два дня и за это время отдал ряд приказов, в том числе Айзеку Худжеру — выдвинуться с армией из лагеря на берегу Пи-Ди в Солсбери (Северная Каролина); интендантам в Солсбери и Хиллсборо — приготовиться к эвакуации складов и пленных в Виргинию; квартирмейстеру Каррингтону — позаботиться о лодках для переправы через реку Дан. Затем Грин в сопровождении небольшого конного отрада отправился на поиски Моргана.

Тем временем Корнуоллис выпускал один за другим приказы самого разного рода. Подобно большинству армий XVIII века, его войска двигались колонной, которая за счет имущества и нонком-батантов раздулась до внушительных размеров. Офицеры обычно возили с собой по нескольку комплектов обмундирования, еду, вино и различные предметы обихода, включая мебель, столовые приборы и посуду. Они также брали с собой слуг, а иногда и своих жен и детей, хотя гораздо чаще их сопровождали женщины, не являвшиеся их женами, и дети от этих женщин. Чтобы ускорить погоню за Морганом, Корнуоллис приказал своей армии «похудеть», то бишь уничтожить все имущество, включая палатки и большую часть фургонов, и жить за счет даров земли и местного населения. 27 января он распорядился выдать солдатам по дополнительной порции рома. То, что было невозможно употребить за один раз, он приказал слить на землю Каролины. На следующий день, как только колонна продолжила путь, Корнуоллис огорчил своих солдат известием, что снабжать их ромом «какое-то время будет абсолютно невозможно», и ввиду нехватки продовольствия порекомендовал им научиться «молоть маис, либо растирать его после предварительного вымачивания».

Армия, сбросившая вес и оставшаяся без рома, но по-прежнему тащившая с собой своих женщин и детей, прежде всего, должна была переправиться через Катобу, после недавнего проливного дождя угрожавшую выйти из берегов. 1 февраля, после ложной переправы через брод Битти, армия в образцовом порядке перешла на другой берег Катобы через брод Коуэна. Зная о существовании четырех мест, где англичане могли бы пересечь Катобу вброд, Морган приказал ополченцам из Северной Каролины под началом генерала Уильяма Дэвидсона устроить засаду в каждом из них. Однако у Дэвидсона было всего 300 человек. Утром в день переправы он с небольшим отрядом подстерегал англичан у брода Коуэна и сложил голову при попытке остановить неприятеля. Грин, добравшийся до Моргана днем ранее, в это время стоял неподалеку, у Таррантс-Тэверн, ожидая, когда соберутся ополченцы. Напуганные явным численным превосходством англичан, многие из этих людей попросту разбежались по домам.

Ранее Грин отправил Моргана к броду Трейдинг на реке Ядкин, где в те дни был очень высокий уровень воды. В ночь на 2 февраля солдаты Моргана, которых буквально по пятам преследовал неприятельский отряд, переправились на другой берег в лодках, подготовленных людьми Костюшко. Неподалеку от брода передовой отряд английской кавалерии во главе с Чарльзом О’Харой настиг американский арьергард и разбил его. Но даже такая успешная операция не принесла англичанам удовлетворения, ибо, вместо того чтобы защищаться, американцы, если воспользоваться фразой каролинцев, с презрением процитированной О’Харой, «рассредоточились и рассеялись — другими словами, дали деру». На следующий день после полудня Корнуоллис прибыл в Солсбери. В семи милях от него, на противоположном берегу Ядкина, расположился бивак американцев. Уровень воды в реке поднимался, а англичане утомились и остались почти без провианта. За следующие четыре дня они отдохнули и набрались сил, насколько это было возможно под проливным дождем и по колено в грязи, и выслали несколько фуражных отрядов. Восьмого февраля Корнуоллис повел свою армию на запад, к броду под названием Мелкий — широкому участку реки, где всегда было достаточно мелко для лошадей и людей. Удаляясь от неприятеля, Корнуоллис не думал, что тем самым дарит ему возможность незаметно спуститься вниз по течению Ядкин и выйти к Дану — последней преграде на пути в безопасную Виргинию. Наоборот, он полагал, что для перехода через Дан армия Моргана, как и его собственная армия, двинется на запад. Как это уже не раз бывало, разведчики Корнуоллиса снабдили его неверной информацией, сообщив, что ниже по течению реки, где Дан был слишком глубок для перехода вброд, не было ни одной лодки.

Морган как будто бы оправдал надежды Корнуоллиса, когда 4 февраля выступил в северном направлении. Но затем он внезапно развернулся на восток и, преодолев за два дня 47 миль, прибыл в Гилфорд-Корт-Хаус. Там он соединился с Худжером и основными американскими силами, которые по приказу Грина свернули в сторону от Солсбери. Вскоре к собравшимся присоединился легион Ли. Армия Грина вновь стала единым целым.

Несколькими неделями ранее Грин сказал Моргану, что отступать хотя и досадно, но не позорно. С тех пор его досада приняла такие масштабы, что он поставил вопрос о приостановке отступления. Он не испытывал трепета от полководческих талантов Корнуоллиса; Корнуоллис обладал импульсивным нравом и, подобно своему подчиненному Тарлтону, был склонен к поспешным действиям. А поспешные действия могут закончиться катастрофой, полагал Грин. Военный совет в составе Ото Уильямса, Худжера и усталого и больного Моргана придерживался иного мнения, и когда Грин спросил, не считают ли они, что пришла пора прекратить отступление и начать сражаться, они все ответили «нет». Совет, безусловно, был прав, так как солдаты устали, были плохо экипированы и по численности лишь ненамного превосходили вражескую армию, которая к тому же была куда более дисциплинированной.

В соответствии с решением совета Грин продолжил отступление. Отступать, однако, стало намного опаснее, чем прежде, поскольку теперь между Корнуоллисом в Салеме и Грином в Гилфорд-Корт-Хаусе не было барьера в виде реки, и их разделяло всего 25 миль. В подобной ситуации введение противника в заблуждение может принести не меньшую пользу, чем быстрота, и Грин решил обманом заставить Корнуоллиса думать, что он собирается пересечь Дан в верховьях реки. Поэтому он поручил Ото Уильямсу с отрядом из отборных пехотинцев и кавалеристов численностью в 700 человек отвлечь силы Корнуоллиса от переправы Эрвинз-Ферри, где американцев уже ждали лодки, собранные из разных мест предприимчивым Каррингтоном.

Уильямс, один из недооцененных офицеров американской армии, справился с заданием блестяще. Корнуоллис попался на удочку, решив, что отряд Уильямса представляет собой авангард основной армии. Преследование оказалось изнурительным; Тарлтон и О’Хара в течение четырех дней предпринимали мелкие атаки на арьергард, представленный легионом Ли. Из-за того, что дороги, которые ночью наполовину замерзали, а днем оттаивали и под обильным дождем превращались в непролазную грязь и, кроме того, были разбиты многочисленными беженцами по всей Северной Каролины, спасавшимися от англичан, обувь солдат Уильямса быстро пришла в негодность, и их босые ступни оставляли на земле кровавые следы. По таким же следам можно было проследить и маршрут Грина. 13 февраля Грин достиг Дана, где вскоре к нему присоединился Ото Уильямс. Оба благополучно переправились через поток. Армия Корнуоллиса застыла на противоположном берегу, снова глядя на реку, для переправы через которую у нее не было лодок.

Почему Корнуоллис прекратил преследование? Ведь он мог бы Подняться к верховьям Дана, пусть даже это потребовало бы от него немалых усилий, и воспользоваться имевшимися там проходимыми бродами. По-видимому, он отказался от идеи возобновить погоню из-за стечения неблагоприятных обстоятельств: Камден, где он оставил на попечении Роудона припасы и солдат, находился на расстоянии двухсот миль; он не видел способа заставить Грина принять бой; его люди были усталы, разуты, нередко голодны, а местные жители не спешили одаривать их теплом своего гостеприимства. Наконец, существовала значительная вероятность того, что если бы он загнал Грина вглубь Виргинии, он бы своими руками обеспечил ему численное превосходство. Ибо в Виргинии в это время находился Штойбен, усиленно занимавшийся вербовкой в Континентальную армию.

Оставаться на берегу Дана было бессмысленно, и Корнуоллис медленно повел свою армию в Хиллсборо, где 20 февраля выпустил прокламацию, призывавшую всех преданных Короне американцев взять оружие и десятидневный запас продовольствия и объединиться с его армией в великом деле восстановления конституционного порядка. Копия прокламации была без промедления переправлена на другой берег Дана. Вскоре после этого Грину доложили, что призыв Корнуоллиса упал на благодатную почву и под британские стяги стекается так много лоялистов, что за один день были сформированы семь отдельных воинских подразделений.

На самом деле эффект от прокламации был ничтожным. Как отмечал Чарльз О’Хара, один из бригадных генералов Корнуоллиса, погоня за Грином принесла «некоторую известность и славу нашему оружию». Окрестные жители небольшими группами приходили «поглазеть на нас», но, «удовлетворив свое любопытство», отправлялись обратно домой. За долгие и трудные дни преследования к англичанам не присоединилось и сотни лоялистов. Грин, однако, поверил преувеличенным донесениям и, мысленно представляя себе каролинцев, возвращающихся в лоно Великобритании, счел необходимым принять меры по охлаждению их верноподданнических чувств. В итоге он направил свою армию обратно через Дан — вначале Ото Уильямса с корпусом легкой пехоты, а 23 февраля и основную армию, пополненную 600 виргинскими ополченцами.

Корнуоллис отреагировал четыре дня спустя, выйдя на южный берег реки Аламанс, к стыку дорог, ведущих в Хиллсборо на востоке и Гилфорд и Солсбери на западе. В течение следующих двух недель обе стороны осторожно маневрировали в окрестностях Аламанса и притоков реки Хо. Между ними произошло несколько мелких стычек, но ни одного серьезного сражения, хотя Корнуоллис отчаянно жаждал крупной битвы. Пока американская армия перемещалась с места на место, ее ряды пополнились 400 континентала-ми и 1693 ополченцами из Виргинии, мобилизованными Штойбеном всего на шесть недель. Северная Каролина прислала две бригады ополченцев общей численностью в 1060 человек. Теперь, когда его армия существенно превосходила английскую по численности, Грин почувствовал себя достаточно сильным, чтобы дать бой, и 14 марта прибыл к Гилфорд-Корт-Хаус. Он счел это место наиболее подходящим для сражения.

Гилфорд-Корт-Хаус, или Гилфордский суд, стоял на окраине деревушки, прилепившейся к склону холма. Ниже здания суда, обращенного фасадом на юго-запад, распростерлась долина, пересекаемая Грейт-роуд, идущей от Солсбери. В то время как само здание суда стояло на открытом месте, большая часть долины была покрыта лесом. Неприятель, двигающийся по дороге, должен был миновать дефиле между двумя невысокими холмами. Там, на входе в долину, по обе стороны дороги тянулись маисовые поля. С восточной стороны было два поля, одно из которых примыкало к дороге. Поля были разделены лесным массивом шириной 200 ярдов. На участке между дефиле и речкой Литл-Хорспен (четверть мили) долина постепенно понижалась, а затем вновь шла в гору и углублялась в лес.

Выбор места для сражения принадлежал Грину, тактика — Даниэлю Моргану. Следуя примеру Моргана в битве на Ханназ-Коупенс, Грин решил прибегнуть к эшелонированной обороне, состоящей из трех оборонительных линий. Передовая, которая должна была принять на себя первый удар неприятельских войск, тянулась вдоль опушки леса к северу от открытых полей. Чтобы достичь ее, англичане должны были спуститься в долину, а затем подняться по склону, находящемуся под обстрелом американцев. Ведение огня было поручено 1000 ополченцам из Северной Каролины, которых Грин расположил по обе стороны дороги. К их правому флангу Грин прицепил 200 виргинских стрелков и ПО солдат Континентальной армии из Делавэра; позади них расположилась конница полковника Уильяма Вашингтона из примерно восьмидесяти всадников. На крайнем левом фланге Грин разместил около 200 виргинских стрелков и 150 легионеров Генри Ли, примерно наполовину состоявших из кавалеристов. Единственное, что требовалось от этой линии, это дать два залпа и отступить. В центре линии, прямо на дороге, Грин приказал установить два шестифунтовых орудия с дальностью стрельбы 600–800 ярдов.

В 300 ярдах позади первой линии Грин сформировал вторую, состоявшую из двух бригад виргинских ополченцев численностью по 600 человек каждая под командованием генералов Эдварда Стивенса и Роберта Лоусона. Историки того сражения расходятся в вопросе об относительном расположении этих двух бригад, но, похоже, люди Стивенса стояли справа (или к западу) от дороги. Вся линия располагалась в лесу.

Третья и основная линия занимала открытое возвышенное место сразу за зданием суда. Она целиком располагалась по правую сторону дороги, которая, поднимаясь на холм, делала небольшой поворот на северо-восток. Ввиду такого рельефа местности эта линия проходила под небольшим углом ко второй линии на расстоянии 500–600 ярдов позади нее. Правая часть линии состояла из почти 800 солдат Континентальной армии из Виргинии под командованием генерала Худжера, левая — из немногим более 600 континенталов из Мэриленда под командованием Ото Уильямса.

Англичане выступили в 25-мильный поход к Гилфорд-Корт-Хаусу еще до рассвета. Они шли на пустой желудок, так как накануне у них кончилась мука. Корнуоллис выслал Тарлтона на несколько километров вперед, и около 10 часов утра его всадники столкнулись с конницей Ли, отправившейся навстречу неприятельской армии, чтобы дать знать Грину о ее приближении. В ходе короткой стычки было ранено по нескольку всадников с каждой из сторон, и пара легионеров Ли были захвачены Тарлтоном в плен. Однако пленные не смогли рассказать Корнуоллису ничего конкретного о расположении американцев, й когда он вступал в долину, ведущую к Гилфорд-Корт-Хаусу, он не знал, что ждет его впереди. Разумеется, ему прежде случалось бывать в этих краях, но, похоже, он почти ничего не помнил.

При входе в долину его войска были встречены огнем из шестифунтовых пушек первой оборонительной линии. Вскоре английская артиллерия открыла ответный огонь, и Корнуоллис выстроил свою линию. По правую руку от себя, где командовал Лесли, он поставил полк фон Бозе, 71-й полк и 1-й гвардейский батальон в качестве поддержки; по левую сторону дороги, где командовал Уэбстер, расположились 23-й и 33-й полки, поддерживаемые гренадерами и 2-м гвардейским батальоном под командованием О’Хары. Егеря и легкая гвардейская пехота остались в резерве в лесу по левую сторону дороги, а сам Тарлтон — непосредственно на дороге. В целом армия насчитывала около 1900 человек.

Ополченцы из Северной Каролины, стоявшие за изгородью на опушке леса, наблюдали за регулярными войсками, марширующими под стук барабанов и пронзительный свист дудок. Первым пошел в наступление британский правый фланг по команде Лесли. До этого Корнуоллис внимательно оглядел долину и решил начать бой по правую сторону дороги, где было меньше деревьев и кустов, чем слева. Командир ополченцев из Северной Каролины, стоявших напротив британского правого фланга, ждал, пока враг спустится по склону, пересечет реку и начнет подниматься на холм. Когда англичане приблизились на расстояние в 150 ярдов, он скомандовал открыть огонь. При стрельбе с такого расстояния убойная сила ружей каролинцев была достаточной, чтобы в цепи противника сразу образовались бреши. По словам очевидца, «красные мундиры снопами валились на землю». Не такое образное, зато более конкретное описание гибели солдат дал один капитан из 71-го полка — «половина горцев полегла на месте». Тот факт, что, невзирая на потери, британцы продолжили наступление, лишний раз свидетельствует об их исключительной дисциплинированности и чувстве собственного достоинства. Лесли приказал солдатам ускорить шаг, и когда они подступили к неприятелю достаточно близко, чтобы вести эффективную стрельбу, он остановил их и скомандовал прицелиться и открыть огонь. Горцы, опять по приказу, устремились на противника, держа наперевес ружья с примкнутыми штыками и громко крича. При виде столь неколебимого упорства каролинцы дрогнули. Генри Ли, стоявший со своим легионом на американском правом фланге, позже писал, что, охваченные паникой, они бросали ружья, сбрасывали с себя ранцы и даже избавлялись от сумок с провизией. Ли пытался удержать их, в том числе угрозой расстрела, но ополченцы слышали только боевые крики горцев. Они скорее предпочли бы принять смерть от Ли, чем от своего грозного врага.

Каролинцы по правую сторону дороги держались на своих позициях чуть дольше. Английский командир подполковник Уэбстер, стоявший против них, скомандовал атаку почти сразу после того, как аналогичную команду отдал своим солдатам Лесли. Каролинцы справа, подобно своим землякам слева, терпеливо ждали, но как только американцы слева от них открыли огонь, они тоже дали залп. Реакция Уэбстера не заставила себя ждать: он скомандовал своим людям идти в наступление, надеясь достичь неприятельской линии до того, как американцы перезарядят ружья. Сержант Роджер Лэм из полка королевских уэльских фузилеров вспоминал, что солдаты двигались «в образцовом порядке, легким бегом, с заряженным оружием в руках». Приблизившись к каролинцам на расстояние 40 ярдов, британцы увидели, что те стоят, оперши ружья на изгородь и «старательно прицеливаясь». Настала пауза, в течение которой обе стороны изучали друг друга, пока Уэбстер не появился на коне перед 23-м полком с криком «Вперед, мои бравые фузилеры!». Линия продолжила движение, обе стороны открыли огонь, и американцы в конце концов «подались». Лэм отмечает, что среди них не было ни малейшей паники.

Вплоть до этого момента ход сражения может быть восстановлен достаточно легко, но что касается дальнейших событий, то в описаниях очевидцев имеются разногласия относительно стойкости первой оборонительной линии американцев. В своих воспоминаниях, написанных годы спустя, Генри Ли возлагает ответственность за поражение на каролинцев — обвинение, безусловно, несправедливое, какой бы ни была правда об их уходе с поля битвы. Грин, который находился рядом со зданием суда (слишком далеко, чтобы видеть первую линию), тоже приписывает им львиную долю вины.

Сержант Лэм писал, что после того как британцы смели первую линию и вступили в лес, бой приобрел неровный и даже бессвязный характер. Густой подлесок часто заслонял обзор и к тому же нарушал слаженность действий. После сражения британцы жаловались, что пользоваться штыком было практически невозможно — солдаты постоянно запутывались в кустах и натыкались на деревья, что исключало сосредоточенную штыковую атаку. Неудивительно, что виргинцы, образовывавшие вторую линию, расценивали деревья и кусты совершенно иначе — как прикрытие, защищавшее от штыка и позволявшее сражать наступавших выстрелами из ружей. В лесу атака распалась на ряд мелких стычек; ни одно подразделение ни с той, ни другой стороны не имело ясного представления о том, что происходит на флангах.

На самых дальних краях поля боя разворачивались два отдельных ожесточенных сражения. Стрелки Ли и Кэмпбэлла на американском левом фланге не последовали примеру отступавших каролинцев. Напротив, они открыли огонь по цепи англичан, как только та приблизилась к ним. Этот анфиладный огонь мог привести к большим потерям, и Лесли приказал 1-му гвардейскому батальону, служившему ему в качестве поддержки, выбить американцев с их позиций. Гвардейцы дрались упорно, но добились лишь того, что Ли и Кэмпбэлл отступили на возвышенный участок на американском левом фланге, где сражались, практически отрезанные от остальных сил, вплоть до конца. На американском правом фланге стрелки Линча и конница Вашингтона тоже вели анфиладный огонь. Уэбстер двинул на них свою линию, послав следом за ней егерей и гвардейцев, до сих пор незадействованных, в качестве поддержки. Хотя американцы отступали медленно и неохотно, они все же отступили, и английский левый фланг стабилизировался. В результате этого перемещения двух английских флангов в направлении противника центр оказался практически открытым. Для защиты этой части поля Корнуоллис призвал гренадеров О’Хары и 2-й гвардейский батальон.

Виргинцы, составлявшие вторую линию обороны, вскоре подверглись атаке восстановленного английского центра. Стивенсу, одному из двух командиров виргинцев, было стыдно за поведение своих бойцов при Камдене, но теперь они бились с великим упорством. В этой лесной схватке едва не был захвачен в плен или даже убит сам Корнуоллис. Сержант Лэм, бывший всегда начеку, заметил, как тот пересел на лошадь одного из драгун — его собственная была убита, — чтобы повести своих людей в атаку. Но весь этот бой, происходивший среди кустов и ветвей, был настолько хаотичным и бестолковым, что за генералом никто не последовал. Еще пара мгновений, и Корнуоллис оказался бы в самой гуще виргинцев, если бы Лэм не схватил его лошадь за уздечку и не ускакал с ней назад в безопасное место, хотя вряд ли какой-либо участок этого леса можно было назвать безопасным.

Первыми, кто атаковал третью оборонительную линию американцев, были люди Уэбстера на английском левом фланге — скорее всего, солдаты 33-го полка. Вскоре к ним присоединился 2-й гвардейский батальон, а за ним и другие английские подразделения, за исключением тех, кто участвовал в отдельном сражении на крайнем левом фланге американских позиций.

Третья линия состояла из солдат американских регулярных войск — двух полков виргинцев на правом фланге и примыкавших к ним 1-го и 2-го мэрилендских полков. Эти подразделения стояли на открытом месте спиной к дороге Риди-Форк, между густым лесом справа и Грейт-роуд слева, где были установлены два шестифунтовых орудия. По другую сторону дороги расположилась конница Вашингтона — она пробилась туда сквозь ряды англичан с правого фланга первой линии. Впереди и ниже этих подразделений холм круто обрывался в овраг. В целом американцы занимали отличную оборонительную позицию.

Сражение вдоль третьей линии также состояло из нескольких этапов с перевесом то одной, то другой стороны. Первая атака была предпринята легкой пехотой Уэбстера и 33-м полком, как только они вышли из леса. Похоже, они не понимали, что им противостоит новая линия и, охваченные азартом преследования, были уверены, что победа у них в руках. Континенталы из Мэриленда и Виргинии дали залп по неприятелю, после чего пошли в штыковую атаку и обратили англичан в беспорядочное бегство. Если бы в этот момент, как полагают Ли и позднейшие историки, Грин повел в наступление всю линию, он мог бы одержать победу. Но в этом бою, состоявшем из резких подъемов и столь же неожиданных спадов, Грин не хотел рисковать всеми силами, имевшимися в его распоряжении, и был доволен уже тем, что удержал свои позиции.

Просто сохранять линию вскоре оказалось невозможным. 2-й гвардейский батальон, поддерживаемый гренадерами, пошел в атаку и выбил с позиции самое неопытное подразделение третьей линии, а именно 5-й мэрилендский полк, который бежал без боя. Американцам удалось восстановить линию благодаря действиям кавалерии Вашингтона, которая прикрыла брешь энергичной атакой. 1-й мэрилендский полк и несколько мелких отрядов виргинцев развернулись и начали теснить гвардейцев. Командовавший теми О’Хара, несмотря на ранение, построил их заново, и вскоре после этого стрелки и горцы оказались вовлечены в ожесточенную схватку — большей частью рукопашную — с американцами, которые постепенно одерживали верх. Видя, что его людям не устоять в этой беспорядочной стычке, где численный перевес пока что был на стороне противника, Корнуоллис пошел на отчаянный риск. Ранее на возвышенном участке вдоль Грейт-роуд англичане установили два трехфунтовых орудия на расстоянии от 200 до 300 ярдов от американской линии. Корнуоллис приказал стрелять из них картечью, так чтобы снаряды пролетали над головами английских солдат и падали в колышущуюся массу гвардейцев и американцев, сцепившихся в рукопашной схватке. Лежавший рядом О’Хара умолял его отменить приказ, но Корнуоллис остался непоколебим, и пушки открыли огонь, кося солдат обеих сторон. В результате обстрела стороны разделились, и это сыграло на руку англичанам. В ближнем бою они не имели себе равных во владении штыком, но лишь в тех случаях, когда сражались организованным строем. Смешавшись в одну беспорядочную толпу с противником, который к тому же имел значительное численное превосходство, они лишились своего преимущества, и в этой неравной схватке их ряды стремительно редели.

Расцепившись, обе стороны построились заново. Более искушенные в такого рода маневрах, англичане восстановили свой строй быстрее, чем американцы, и вскоре возобновили атаку. Тут Грин не выдержал и начал отступать, бросив на произвол судьбы свою артиллерию и раненых. Лошади, тащившие пушки, разбежались или погибли под вражескими пулями, а перемещение орудий вручную привело бы к еще большим потерям. Англичане были слишком измотаны, чтобы преследовать отступающего противника. В тот вечер оставшиеся в живых благодарили небеса, а раненые, как и в любой битве XVIII века, истекали кровью и мучительно умирали.

Два дня спустя Корнуоллис эвакуировал с поля сражения большинство своих раненых в семнадцати фургонах, дав указание: «Каждый фургон должен увезти столько раненых, сколько он может вместить». Сам Корнуоллис вместе с основными силами снялся с места 19 марта и направился в Кросс-Крик, общину шотландских горцев, у которых он надеялся разжиться провиантом и, возможно, свежими бойцами для своего стремительно тающего войска. Шотландцы отказали в обеих просьбах, и тогда Корнуоллис двинулся в Уилмингтон. Он бы охотно остался в Кросс-Крик, чтобы дать своим солдатам отдохнуть от тягот походной жизни, но армию надо было чем-то кормить. Ввиду присутствия американских иррегулярных войск на берегах реки Кейп-Фир транспортировка припасов водным путем была невозможна, так что у него не было другого выбора, кроме как возобновить поход. К этому времени Корнуоллис всерьез опасался — или говорил, что опасается, — угодить в Южной Каролине в ловушку, и к тому же он был сыт по горло погоней за Грином. Седьмого апреля он отправился в Уилмингтон с примерно 1400 боеспособными солдатами. По дороге многие умерли, включая подполковника Уэбстера.

Через две недели после прибытия в Уилмингтон Чарльз О’Хара отметил: «Наша маленькая армия заметно пала духом». Безусловно, так оно и было. Многие из тех, кто сражался у Гилфорд-Корт-Хауса, придерживались мнения, что победа была «почетной» и даже «блистательной», но не имела никакой ценности ввиду огромных потерь. Корнуоллис не принижал значение своей победы, но и не упивался ею.

Его мысли были заняты другим — что делать дальше. Недавняя кампания освободила его от иллюзии, будто каждый второй житель Южной и Северной Каролин готов сражаться за Корону. Она также убедила его, что у него почти нет шансов разбить Грина, даже если бы ему удалось объединить свои силы с силами Роудона, который в те апрельские дни по-прежнему находился в Камдене. Он не знал, что делать дальше, и поделился своим настроением в письме к своему ближайшему другу генерал-майору Филлипсу, который в марте прибыл с несколькими подразделениями в Виргинию, чтобы принять командование вместо Арнольда: «Я устал переходить с места на место в поисках приключений». В более осторожных выражениях написано его письмо к Клинтону, в котором он обратился к своему начальнику за дальнейшими указаниями, притом что в самом письме, с его укоризненной констатацией, что он пребывает «в полном неведении относительно запланированных на лето операций», уже содержался план действий. В основе плана лежало неожиданное предложение «перенести театр военных действий в район Чесапикского залива, даже если это потребует вывода войск из Нью-Йорка». В этих словах, несомненно, подразумевалось, что Клинтон должен покинуть Нью-Йорк и привести северную армию в Виргинию. Там, как он писал Филлипсу в приступе необоснованного оптимизма, «у нашей борьбы будет конкретная цель, и одного успешного сражения может хватить, чтобы Америка стала нашей». Это наивное допущение, что географическое положение Чесапика может сыграть решающую роль и что одного-единственного сражения будет достаточно, чтобы покончить с революцией, лишний раз свидетельствует об узости стратегического мышления Корнуоллиса. Разочарованный долгой, изнурительной и затратной кампанией, он тешил себя иллюзиями и, теша себя иллюзиями, впадал из одного заблуждения в другое. Рядом не было никого, кто мог бы отговорить его, и 25 апреля он выступил в поход на Виргинию.

Несмотря на поражение у Гилфорд-Корт-Хауса, армия Натаниэля Грина сохранила свой боевой дух. Пожалуй, в наиболее приподнятом настроении пребывали ополченцы; сроки их службы истекали, и они толпами покидали армию, чтобы, как сардонически заметил Грин, «вернуться в объятия своих жен и любовниц». Даже они, по-видимому, разделяли мнение Грина, что «поле боя в тот день осталось за врагом, победа — за нами. Им досталась слава, нам — преимущество».

Как воспользоваться этим преимуществом — этот вопрос терзал Грина на протяжении нескольких недель. В апреле он решил идти в Южную Каролину, чтобы очистить ее от врага. Корнуоллис к этому времени ушел далеко, и если бы он захотел дать противнику почувствовать свою силу, ему бы пришлось предпринять долгий и изнурительный поход. Грин считал маловероятным, что Корнуоллис последует за ним на юг, ибо, если бы он сделал это, он бы фактически сдал Северную Каролину. А Грин был уверен — ив этом он ошибался, — что Корнуоллис хочет во что бы то ни стало удержать Северную Каролину в своих руках. Если бы Корнуоллис последовал за Грином в Южную Каролину, преимущество оказалось бы на стороне американцев — армия Корнуоллиса еще не оправилась от последнего сражения, а на юге ей пришлось бы иметь дело не только с Грином, но и с силами Пикенса, Мэриона и Самтера. Единственное, что беспокоило Грина, это возможность объединения Корнуоллиса с Роудоном, который в то время находился в Камдене. В конце апреля стало ясно, что Корнуоллис не собирается сосредоточивать войска в Южной Каролине. Однако в мае, когда Грин достоверно узнал, что Корнуоллис направляется в Виргинию, он вновь забеспокоился — объединение Корнуоллиса с Филлипсом означало появление внушительной вражеской силы.

Еще не зная о намерении Корнуоллиса стряхнуть со своих подошв пыль Каролины, чтобы окунуть их в пыль Виргинии, 7 апреля Грин направился вниз по течению Кейп-Фир, сделав вид, что следует в Уилмингтон, а на другой день после этой уловки, призванной ввести противника в заблуждение, изменил направление и двинулся в Камден. Этот маневр был одним из нескольких, которые он предпринял в те дни, чтобы заставить англичан покинуть Южную Каролину. На западе Пикенс должен был ударить по английскому гарнизону в Найнти-Сикс, Мэрион и Ли должны были встретиться ниже Камдена, чтобы атаковать форт Уотсон на реке Санти, а Самтер должен был организовать продовольственные склады близ Камдена и присоединить своих партизан к основной армии.

Ли и Мэрион справились со своей задачей блестяще — форт Уотсон пал 23 апреля. Возможно, что именно в ходе этого штурма была впервые использована «башня Махама», названная по имени своего изобретателя Эзикиела Махама. Эта высокая платформа в виде башни, возведенная близ форта, позволяла американским стрелкам вести навесной огонь по врагу, занимавшему оборону на стенах крепости. Пикенс тоже добился успеха, хотя силы его были слишком малы для эффективного штурма городских укреплений. Однако ему удалось очистить от неприятельских войск окрестности Найнти-Сикс и блокировать город. Один лишь Грин не справился со своей задачей, так и не взяв Камден, над которым, как он заметил сразу после провала своей операции, «похоже, витает какой-то злой гений; любое предприятие вблизи этого места заканчивается неудачей».

Возможно, что над этим «местом» и вправду витал злой гений, но оно также имело надежные оборонительные сооружения и такого опытного военачальника, как лорд Фрэнсис Роудон, умный и честолюбивый офицер, служивший в Америке с 1775 года. Роудон мечтал сразиться с Грином не менее сильно, чем Грин — с Роудоном, и когда в окрестностях города появились американцы, его радости не было предела. Грин расположился на Хобкеркс-Хилл, поросшем соснами хребте, протянувшемся с востока на запад примерно в полутора милях к северу от Камдена. Полагая, что штурмовать Камден было бы безрассудством, он решил, что должен «выманить противника из города». Роудон не нуждался в приглашении, и рано утром 25 апреля внезапно атаковал американские пикеты к юго-востоку от основного расположения войск. На этой оконечности хребта стояли два мэрилендских полка с резервом из ополченцев Северной Каролины, справа от которых располагались два полка Континентальной армии из Виргинии. Американским левым флангом командовал Ото Уильямс, правым — Айзек Худжер. Роудон подступил к ним с юго-востока с тремя полками в авангарде и тремя в резерве. Дальний правый фланг атакующих был образован лучшим из его полков, 63-м.

Подразделения Грина спешно заняли свои позиции, и когда приблизились англичане, они были готовы к бою. У Роудона был настолько узкий фронт, что Грин решил охватить его с обоих флангов. Дав по Роудону залп картечью из трехфунтовых орудий, он бросил на него два центральных полка — справа виргинцы, слева мэрилендцы — прямо вниз по холму. В тот же момент полки, стоявшие по краям, ринулись вниз, чтобы атаковать фланги. На конницу Уильяма Вашингтона была возложена задача обойти англичан и ударить им в тыл.

Атака американцев застала противника врасплох, но, несмотря на это, закончилась неудачей. Вашингтон добрался до английского тыла лишь после того, как исход сражения был решен. Однако решающую роль сыграла не медлительность кавалерии, а два других обстоятельства. Первым из них была реакция Роудона, когда при виде наступающих подразделений Грина он усилил свои собственные ряды резервом и этой мерой обеспечил защиту своим флангам. Второе обстоятельство было связано с 1-м мэрилендским полком, две роты которого были рассеяны неприятельским огнем. Увидев это, полковой командир полковник Джон Ганби приказал четырем остальным ротам вернуться, одновременно пытаясь привести в порядок те две, которые дрогнули. Ему удалось заново построить свой полк, но к этому времени виргинцы на левом фланге, видевшие, как его солдаты отступают, пришли в полное смятение. В бою нет ничего более трудного, чем удержать запаниковавших солдат. В данном случае эта задача стала практически невыполнимой, когда полковник Форд из 5-го мэрилендского полка рухнул наземь с пулей в груди. Пехотинцы Роудона потекли в брешь в американских линиях, словно увлекаемые туда силой тяготения, и хотя им не удалось разбить армию Грина, они вытеснили ее с поля боя.

К концу сражения один только виргинский полк на правом фланге американской линии полностью сохранил порядок. Артиллерия была спасена в самый последний момент, когда противник уже готовился ее захватить. Сам Грин в течение нескольких минут служил в качестве помощника канонира, и конница Вашингтона, несмотря на свое позднее появление на сцене, провела ожесточенный арьергардный бой. Роудон гнал своего противника на протяжении трех-четырех километров, но не особо энергично, так как он знал, что преследование часто ведет к распылению сил преследователей. В этом сражении отступление Грина было достаточно хорошо организовано, чтобы у врага не возникло охоты догнать его во что бы то ни стало. Ни одна из сторон не понесла тяжелых потерь, но даже те потери, которые они понесли, были для них слишком большой роскошью.

Остальная часть плана Грина по очистке внутренних областей Южной Каролины от врага осуществлялась после этих первых неудачных дней вполне успешно. Томас Самтер отклонил предложение Грина присоединить свои силы к основной армии, сделав выбор в пользу независимых операций. Зато 10 мая он порадовал Грина взятием Оринджберга — населенного пункта, расположенного у Северного брода на реке Эдисто. Это поселение с его крошечным гарнизоном служило важным связующим звеном между Чарлстоном и Камденом. На следующий день Ли и Мэрион подвергли обстрелу еще один оплот противника — форт Мотт на реке Конгари. Мотт оказал отчаянное сопротивление, и Ли с Мэрионом были вынуждены вести осаду, пока им не удалось выкурить противника из его логова. Тем временем Пикенс предпринял марш-бросок на юг в Огасту, которая продержалась до 5 июня.

Еще до того, как состоялось большинство из этих штурмов, Роудон решил вывести войска из Камдена. В течение нескольких дней после битвы при Хобкеркс-Хилле он не терял надежды догнать Грина и в итоге наткнулся на него у речушки Сониз-Крик. Позицию, которую заняли американцы, было слишком сложно атаковать теми силами, что имелись в распоряжении Роудона, и спустя несколько дней он решил оставить Камден. У него создалось впечатление, что против него восстала вся провинция — так он написал Корнуоллису 24 мая, через две недели после того, как его колонна, перегруженная больными и ранеными, начала покидать Камден. К этому времени ему уже расхотелось вступать в генеральное сражение, поскольку он считал, что в случае больших потерь ему придется очистить как Чарлстон, так и внутренние области колонии. События следующих нескольких дней не заставили его изменить свое решение, и пока он медленно продвигался на юг по берегу Санти, его разочарование усиливалось. Там ему довелось столкнуться с тем же отношением со стороны населения, с каким столкнулся Корнуоллис в Северной Каролине: угрюмые местные жители старательно избегали встречи с ним и его солдатами. «Я провел в окрестностях Санти пять дней, прежде чем к нам приблизился первый житель здешних мест», — сетовал он Корнуоллису. Еды было так же мало, как и друзей, зато мятежных настроений было в избытке.

Роудон слишком поздно отдал приказ полковнику Джону Крюгеру вывести свой гарнизон из Найнти-Сикс — слишком поздно, потому что армия Грина окружила город раньше, чем пришло распоряжение от Роудона. 22 мая Грин при участии легиона Ли начал осаду города. Найнти-Сикс был окружен мощными фортификационными сооружениями, и его комендант Крюгер, лоялист из Нью-Йорка, знал, как извлечь из них максимум пользы. У него было около 500 человек против 1000 солдат регулярных войск Грина. Но, несмотря на численное превосходство американцев, он держался стойко и 18 июня отбил мощный штурм. Два дня спустя Грин неохотно снял осаду, узнав, что на выручку Крюгеру спешит Роудон с двухтысячным войском, включая три свежих полка из Англии. Эта сила грозила смести его армию, но заблаговременный отход Грина от города вкупе с летней жарой заставили Роудона прекратить преследование, когда он достиг реки Энори, протекавшей в 35 милях к северо-востоку от Найнти-Сикс.

Грин еще не знал, что он фактически выиграл войну в обеих Каролинах. В течение большей части июля и весь август он стоял лагерем среди высоких холмов над рекой Санти. Там солдаты регулярной армии отдыхали и набирались сил, в то время как ополченцы то приходили, то уходили — большей частью уходили. Грин занимался тем, что пытался пополнить свою армию, и строчил письма к конгрессу, в которых рисовал мрачную картину того, что его ждет, если он не получит подкреплений. Между тем Роудон, чье здоровье было подточено многими тяготами и хлопотами, в июле отплыл в Англию. Его преемник, подполковник Александр Стюарт, продолжал удерживать всего два крупных населенных пункта в южных колониях — Чарлстон и Саванну.

В том году Грин и Стюарт померились силами в еще одном крупном сражении — бою при Юто-Спрингс, состоявшемся 8 сентября. Местность под названием Юто-Спрингс находится в 50 км к северо-западу от Чарлстона. Грин встретился там со Стюартом после осторожного маневрирования, призванного скрыть от противника его намерение сражаться. Это намерение родилось у него после того, как его армия получила подкрепления и припасы и англичане потеряли контроль над колонией. Если бы ему удалось разгромить Стюарта, осталось бы только отвоевать Чарлстон и тем самым положить конец войне на юге.

,Тот факт, что Грин сумел скрыть продвижение своей армии, насчитывавшей около 2200 человек, от Стюарта, доказывает, что к тому времени англичане потеряли всякую поддержку местного гражданского населения. Стюарт столкнулся с полным отсутствием сведений о враге, настолько полным, что атака, предпринятая Грином, едва не застигла его врасплох.

Армия Грина включала в себя легион Ли, партизан Фрэнсиса Мэриона, ополченцев из обеих Каролин и солдат Континентальной армии из Делавэра, Мэриленда, Виргинии и Северной Каролины. Его также сопровождал неизменно преданный полковник Уильям Вашингтон со своей кавалерией. Силы Стюарта были примерно равны ему по количеству. Они включали в себя роты из трех полков регулярной армии, восемь рот «Ирландских буйволов», как именовался 3-й полк, и провинциальных лоялистов под командованием Джона Крюгера и Джона Коффина.

Рано утром 8 сентября американцы выступили в направлении лагеря Стюарта, расположенного на расстоянии 8 миль от их собственного лагеря на плантации Берделла. Около восьми утра передовой отряд континенталов из Северной Каролины под началом майора Джона Армстронга натолкнулся на небольшую партию вражеских солдат, посланных копать батат. Оставшись без хлеба, англичане начали заменять его бататом, произраставшим в близлежащих полях. Армстронг расстрелял копальщиков и небольшой прикрывающий отряд кавалеристов Коффина, но этим действием раскрыл свое присутствие. Оповещенный о приближении противника неизвестной численности, Стюарт расположил один батальон на дальнем правом фланге на берегу Санти в зарослях мэрилендского дуба — кустарника достаточно густого и жесткого, чтобы служить надежной преградой для конницы. На юге он растянул свои полки в линию, расположив большую часть лоялистов возле центра, примерно в ста ярдах к западу от лагеря.

Колонна Грина была изначально построена с таким расчетом, чтобы ее можно было легко развернуть в боевое положение. Теперь он развернул ее в две мощные линии, одна из которых состояла из ополченцев, другая, расположенная в ста ярдах позади первой, — из солдат регулярной армии. На своем правом фланге он поставил легион Ли, на левом — партизанские отряды под началом Джона Хендерсона и Уэйда Хэмптона. Две стороны вступили в ожесточенную схватку примерно через час после инцидента с копателями батата. Линии Грина к этому моменту, по-видимому, несколько расстроились, так как им пришлось прокладывать себе путь через лесные заросли и густой кустарник. Тем не менее ополченцы сражались на совесть, пока солдаты Стюарта не прорвали их центр. Фланги, однако, устояли, и Грин отправил континенталов из Северной Каролины закрыть образовавшуюся брешь. Эти солдаты восстановили американскую линию, но англичане предприняли еще одну атаку и вновь прорвали ее. Тогда Грин направил туда солдат регулярных войск из Виргинии и Мэриленда под командованием Ричарда Кэмпбелла и Ото Уильямса и с удовлетворением отметил, что они владеют штыком не менее искусно, чем европейские профессионалы. Впоследствии он не преминул воздать хвалу этим полкам в своем докладе конгрессу: «Лично я считаю, что мы обязаны своей победой главным образом свободному владению штыком, продемонстрированному виргинцами и мэрилендцами, пехотой легиона и легкой пехотой капитана Кирквуда». Действительно, стремительная атака американских регулярных сил вызвала смятение и беспорядок в рядах англичан, заставив их отступить.

Через несколько минут не меньший беспорядок воцарился в рядах самих американцев. Преследуя англичан, они вступили во вражеский лагерь, где тут же занялись грабежом. Первым, если не единственным, что привлекло их внимание, были богатые запасы рома. Пока большинство из них слонялось по лагерю, забыв всякую дисциплину, те немногие, кто продолжил преследование, натолкнулись на большой хорошо укрепленный кирпичный дом на северо-восточной окраине английского лагеря. Попытка взять дом штурмом закончилась неудачей и стоила жизни многим американцам. Между тем на сцене появился единственный английский батальон, сохранивший порядок. Батальоном командовал майор Джон Марджорибэнкс. Это подразделение сумело устоять перед яростными атаками кавалерии Уильяма Вашингтона и Уэйда Хэмптона. Изрядно потрепав американскую конницу, Марджорибэнкс отступил к кирпичному дому.

Там он занял позицию и при поддержке заново построенных английских полков выбил мародеров из английского лагеря. Батальон из Мэриленда смягчил эту контратаку, не допустив, чтобы отступление превратилось в беспорядочное бегство. В любом случае, несмотря на серьезные потери, англичане сумели удержать свои позиции.

Англичане удержали свои позиции, но потеряли обе Каролины и Джорджию. Стюарт вернулся в Чарлстон, к югу от которого, в Саванне, находился еще один небольшой английский контингент. Однако эти силы были слишком малочисленны, чтобы предпринимать какие-либо масштабные действия, так что им ничего не оставалось, как сидеть на месте и ждать окончания войны. Сельские районы находились в руках американцев.

После падения Чарлстона весной 1780 года перенос военных действий на юг казался английскому военному начальству особенно многообещающим. В действительности даже после той победы они столкнулись с огромными трудностями. Ибо они ошибались в своих оценках поддержки со стороны лоялистов. Даже если у них когда-либо был шанс обеспечить себе поддержку населения, играя на его верноподданнических чувствах, они упустили его, перестав заботиться о южных колониях после поражений у моста через Мурс-Крик и под Чарлстоном в 1776 году. И вплоть до января 1779 года, когда Арчибальд Кэмпбелл захватил Саванну, они пребывали в бездействии.

За те годы, что прошли, прежде чем англичане вновь обратили свои взоры на юг, патриотически настроенные ополченцы доказали, что они способны поддерживать порядок в обеих Каролинах и Джорджии. Необходимым условием для выполнения этой задачи они считали подавление лоялизма. И в целом они преуспели в пресечении или, по крайней мере, в предупреждении попыток лоялистов сплотиться в организованную силу. Они продолжали действовать в этом направлении и после возвращения английских регулярных войск.

Корнуоллис признавался, что он раздосадован отсутствием поддержки со стороны лоялистов — каролинцы не спешили вступать в его армию и не выказывали никакой охоты кормить ее. Хуже того, они не снабжали ни его самого, ни его преемников информацией о передвижениях неприятеля. Вместо этого каролинцы нападали из засады на его курьеров, грабили его обозы и истребляли отряды лоялистов, которые осмеливались показаться им на глаза.

Юг, подобно Новой Англии и срединным колониям, был враждебным регионом. Возможно, что при осуществлении планомерных операций южные ополченцы были не более надежны, чем большинство солдат иррегулярных войск на севере, зато они успешно сражались с лоялистским ополчением. Они охотно участвовали в этих нерегулярных военных действиях как минимум по двум причинам: они верили в правоту своего дела и имели поддержку большей части гражданского населения.

Возможно, Натаниэль Грин не осознавал всего этого в те ужасные дни, что последовали за Камденом. Тем не менее он вел свою войну искусно и изобретательно — и постепенно начал понимать, что всякий раз, когда он бежал от врага, он мог рассчитывать на поддержку населения в обеих Каролинах. Поддержка не была щедрой — ресурсы сельской местности, и без того скудные, были истощены войной, — но она была достаточной, чтобы позволить ему превратить тот способ ведения войны, который он сам называл «войной отступающих», в средство достижения победы на Нижнем Юге.