Зеленая Горка протянулась к северо-западу от дворца, где некогда ханчийские земледелы и хлеборобы жались к древней твердыне, готовые бежать под ее защиту, коли нагрянут с налетом инлиски. Века тому назад жители вырыли канал, отвод от северных притоков Кахона, чтобы оградить деревню с запада и орошать чистой водой поля и огороды, которые гораздо позднее станут цветочными садами и фамильными рощами.

Великие дома зиждились на остовах этих почти забытых ферм, а сады и деревья, давшие округу его имя, прославляли богатство и власть обитателей. Иметь открытое зеленое пространство внутри городских стен граничило с бахвальством, и наряду с тем, как каменные башни и особняки с их сводчатыми потолками, статуэтками духов, фавнов и змей замысливались ввергать смотрящих в трепет, то же касалось и осенявших постройки ольх и дубов.

На юго-западе, вдоль склона холма, раскинулось картой самого себя Камнерядье – улицы и площадки базаров размечались в строгом порядке, как поле под присмотром рачительного земледельца. Коптильню на юге скрывал дворец – слуге не пристало маячить на виду, пока не потребуется чего-нибудь починить или вычистить. Восточная половина города, от Старых Ворот до Храма, здешним была бы знакома в основном по слухам, если бы не постоянная разноголосица торговцев, круглолицых девушек-уборщиц да кухонной челяди.

Зеленая Горка еще могла склониться перед дворцом и князем, но перед кем-то меньшим – ни в жизнь. Великие рода имели свои огороженные и охраняемые поместья – Рейос, Чаалат, а Саль, а Джименталь, Аббасан, но здесь держали владения еще и старые ханчийские Братства: Кловас, Дарис и Климиант-Сул. Эти Братства скрепляли не узы крови или свойства, но обет и обычай. Если спросить, то все они с жаром подтвердят свою преданность городским богам, при этом продолжая втихомолку отправлять собственные мистерии и загадочные ритуалы. На Зеленой Горке традиции тянулись глубже колодцев. Трегарро знал об этих особенностях еще до своего приезда в Китамар, но порой все равно бывал ими обескуражен.

В Братство он вступил двенадцатью годами ранее, еще не вылечившись после заклеймившего его пожара. Семь лет назад принял назначение в Китамар, и три года из них служил в качестве левой руки Андомаки Чаалат. Его возвели в сан и приобщили к великим таинствам. Он испил китамарской воды и вдохнул китамарского воздуха. Он проводил священнейшие обряды во внутреннем храме здешнего дома Братства. Он стал в этом городе местным – настолько, насколько в принципе это было возможно.

Это было в принципе невозможно.

Сейчас он сидел в гостиной, в покоях на территории Братства, в здании, которое повара и обслуга называли вторым гостевым домом, если рядом присутствовали официальные посвященные, и сараем, если нет. Забавная шутка, поскольку во всех других отношениях сарай являлся внушительным строением из резного камня и полированной древесины. Принижало его только то, что он стоял возле регулярного сада и главной палаты.

Время от времени Трегарро на цыпочках подходил к окну и выглядывал во двор. Андомака сидела в тени широкого полотнища, натянутого, чтобы оградить от солнца ее бледную кожу. Напротив нее сидела ее двоюродная сестра. Элейна а Саль была дочерью нового князя, следующей в порядке наследования, за которой шла сама Андомака. В настоящий момент девушка тихо плакала. Родственницы общались уже большую часть утра.

Но, похоже, встреча подходила к концу. Андомака встала и протянула юной девушке руки. Они обнялись, и Андомака что-то шепнула Элейне на ухо, прежде чем та шагнула назад. Трегарро отступил от окна. Находиться там, где княжна могла его заметить, – дурной подход. Чревато риском испортить эту выпестованную Андомакой минуту, ничего не выигрывая самому. Несмотря на это, приходилось сопротивляться тяге снова прильнуть к окну. Он бы не добился своего положения, уважая чужую уединенность.

Солнце в небе переместилось еще на пару делений, прежде чем Андомака явилась к нему. Со сложенными в насмешливую улыбку губами.

– Нежданно-негаданно, – сказала она, усаживаясь на обтянутый шелком диван.

Трегарро взял из шкафа для слуг кувшин и налил ей свежей воды. Она приняла бокал без единого кивка признательности.

– Она, похоже, расстроена.

– Оказывается, моя любимая кузина приемлет не все грани дворцовой жизни, и мне отрадно, что ее не смущает обращаться ко мне за советом.

– Не понимаю, шутите вы или нет, – сказал он и сел напротив.

– Шучу и вместе с тем нет, – сказала она и стала пить. Он старался не смотреть на изящную пульсацию ее горла при сглатывании. Для верховной жрицы он был доверенным слугой, а не любовником. Иные лишние взгляды на всякие вещи откроют больше правды о наблюдателе, чем о наблюдаемом, и лучше их избегать. Она поставила стакан и устроилась поудобнее.

– Приход сюда вашей кузины, – начал он, – как-то связан с… с обрядом?

Кризис, нависший после смерти Осая и неудачно проведенных таинств Братства, не упоминался ими в открытую, даже здесь. Он ждал, что Андомака рассердится, но она лишь впала в раздумья. А потом с горечью молвила:

– Нет, по-моему, нас постиг настолько полный провал, что его никто не заметил. – Она нахмурилась с отсутствующим видом. Сперва он подумал, что Андомака снова мысленно в Храме, переживает те ужасные часы после кончины Осая. Когда она заговорила, Трегарро понял, что был неправ. – Я видела сон. Старый бог Шау явился в наш город, надев на себя личину двух девушек. Обеих терзает горе, в том и заключена насмешка. И прелесть. Одна из них – моя маленькая волчица.

– Та, что использовала свечу, – высказался Трегарро.

– Вторую я рассмотреть не смогла, – отмахнулась Андомака. Трегарро не понял, что она имеет в виду – то ли сон не был вещим, то ли ей просто наскучило его обсуждать.

– Вы полагаете, мальчонка выжил?

– Мой мальчонка-волчонок? – произнесла она. – Если и да, то там его не было. Эта девочка моложе его, но, догадываюсь, из того же выводка.

– Дочь? Сестра?

– Для дочери старовата.

– У них начинают сызмальства, – заметил Трегарро.

– Она опешила, увидев меня, – продолжала Андомака, пропуская его слова. – Даже перепугалась. Я попыталась ее успокоить, но времени было совсем мало.

– Она задула свечу?

– Пожалуй, все-таки нет. Я смотрела на нее, когда свет погас. Видимо, огонь догорел сам. Ей, кажется, хотелось со мной поговорить.

– Ну, если свечка вышла, таким способом до нее не достать. Клинок был там?

– Не видела. Может, был, может, нет. Интересное у нее было личико. Мне она понравилась.

Трегарро отогнал легкую гримасу нетерпения. Андомака часто терялась, соотнося разные реальные вещи со своим пережитым опытом грез. Он полагал, это оттого, что она смотрела на мир как на проплывающее перед ней сновидение.

– Она была в мальчонкином доме?

Андомака прищурилась, будто попыталась вновь узреть то, что видела прежде. И покачала головой.

– Где-то еще. В гораздо более тихом месте. Там совсем не было ветра. Волчонку всегда сопутствовал ветер. И все вокруг было каменным.

– Значит, на западном берегу. Если только не в Храме. Там еще что-нибудь было?

– Лежанка. Тесная комната. И… небольшой ящик? Символы на крышке. Скорее всего, посмертный знак. Как думаешь, это мог быть волчонок?

– Рассуждать пока рано. Звучит похоже на Храм. Схожу проверю. В ней было что-нибудь с виду приметное?

Андомака потянулась к нему и коснулась шрамов на щеке и шее. К ней он старался быть терпеливым.

– Нет, – наконец произнесла она. – Волосы спадали на плечи. Кудрявые. А лицо круглое.

– Как у половины девчонок из Долгогорья.

– При встрече я ее узнаю.

– Ну, хоть какой-то плюс.

– Ты сердишься, – сказала она. – На меня? – Ее слова не несли с собой ни обвинений, ни извинений, ни жалоб. Никогда. Если, бывало, злился, ее это совершенно не задевало. Очередная любопытная безделица в мире, полном подобных диковин.

– Нет, – ответил он. – Мне досадно. И тревожно.

– Надейся, – сказала она, кивая, будто подтверждая какую-то мысль. – Становится даже легче, когда теряешь все. Волчонка, а с ним и нож. Осая. И того, другого мальчишку. Все рухнуло и рассыпалось. Значит, можно оплакать былое и строить новые планы. Раз есть надежда, значит, еще есть что терять.

В ее голосе прозвенело потусторонее, мрачное эхо, только не звучания, а смысла. Она умела говорить о разных вещах, наделяя их большей глубиной, чем содержали слова. Это очаровывало в ней, и этого в ней он страшился. Трегарро взял Андомаку за кисть и мягко пригнул пальцы, отводя от шрамов на своей щеке. Она не противилась. Никогда.

– Мои люди при мне, – сказал он. – Мы будем искать ее изо всех сил.

– Город твои люди, может, и знают. Но они не знают ее.

– Зато знают, что она вообще есть, а вчера у нас не было и того. И мальчик с Медного Берега не вышел из игры. Его держат в сохранности, значит, если мы добудем нож, то все и все потерянное сможем отбить обратно.

– Только если это тот самый мальчик с Медного Берега, – сказала Андомака.

– Если к этой девчонке попала свеча, то она могла также знать, где ваш инлисский дружок хранил остальные секреты. И если клинок впрямь был у мальчонки и его не забрали убийцы, то она могла бы вывести нас на кинжал.

– Одни если, если и если, – сказала Андомака. Задумчивость покинула ее голос. Она стала казаться лишь той, кем была: знатной дамой из Китамара, исполнению воли которой воспрепятствовали обстоятельства. – Эти «если», если их наглотаться, отравят нас своим ядом.

– Всё едино, так что примите от меня еще парочку, – сказал он. – Если эта новая девица похожа на вашего волчонка, ее могла одолеть жадность. Если ее одолела жадность, то, возможно, она тоже нас ищет. И если причина именно в этом, то вам, мне и всему городу очень-преочень повезло.