Рука времени
Заботливый Серьга подал горячего взвара и сразу побежал за новым кувшином.
– Ты грустишь, государь, – сказал Ознобиша.
Эрелис выглядел страшно измотанным.
– Меня так охраняли от горожан, словно каждый здесь нож на меня наточил и Гайдияр про то сведал.
– Гайдияра сосулькой зашибло, – проворчала Эльбиз. – Он думает, ты Первоцарь среди вчерашних врагов!
– А ты как мыслишь, райца?
Делать нечего, Ознобиша произнёс крамольную правду:
– Меч Державы знает стогны Выскирега до последнего закоулка, знает столь хорошо, что я порой удивляюсь, как здесь ещё прячутся какие-то воры. Он мог провести тебя в бутырку такими ходами, что никто бы не заприметил. Думается, государь, тебе показали, сколь связан правитель опасностями своего сана.
Эльбиз кивнула и высказала то, на что у Ознобиши не повернулся язык:
– А ещё показали, как ты не способен и мал без копий Гайдияра, без верховной власти Хадуга. Мы с тобой в семье приёмышки, Аро. Они даже не знали о тебе, пока дядя Сеггар не объявил.
– Коршак знал, – резко бросил Косохлёст. – Котляров подослал.
– Хороши приёмышки, – хмыкнула Нерыжень. – Все кланяются.
– А до конца не верят, – буркнула Эльбиз. – Без меры испытывают.
Эрелис устало вздохнул:
– Нет правды в том, чтобы войском от людей заслоняться. Так ли в Шегардае из дворца выйду? Отец наш с дядей Космохвостом… память гордая им обоим… а то без него…
– В одиночку со двора не пойдёшь, – мрачно пообещал Косохлёст. – Даже не жди.
Ознобиша тихо вымолвил:
– Твоя берёга, друг мой, от пьяного невежи. Если котляры…
– Тот раз отбились! – не уступил Косохлёст.
Ознобиша прошептал:
– Котёл служит царю. Когда восьмой сын замыслил против родни, великий котляр принял мзду… но дал орудье беспрочим, избегая опалы, кто бы ни победил. Если бы он лучших послал… – Ознобиша сглотнул. – Если сам Лихарь… или…
Он не назвал имени. По лицу Эрелиса проползла горестная усмешка.
– Праведной рукой, – сказал он. – Сразит царь. Все видели сегодня, какова цена моей оружной руке?
– Я ждал боя, а увидел битьё. Что на тебя нашло? – требовательно спросил Косохлёст. – Тебя лучше учили!
Эрелис некоторое время молчал. Хмурился. Думал.
– Как туча затмила, – неуверенно проговорил он затем. – Тошно, тяжко… вериги… всё тщетно, всё зря…
– Гайдияр безмерно искусен, но твоя ветвь выше на четыре ступени, – сказала царевна. – Как так?
Эрелис слабо отмахнулся:
– Может, кто-то с лествицей просчитался?
Ознобиша тревожно задумался, вороша в памяти родословные книги.
– Сейчас болезновать будем, – фыркнул Косохлёст. – Как тому сиротке из песни.
– Не ошиблись, – уверенно объявил Ознобиша.
– И сразишь! – В голосе Эльбиз пело торжество. – Если мы в праведную руку праведное оружие вложим!
На стене спаленки висел подарок Неуступа – меч раза в два моложе Орлиного Клюва. Эрелис называл его косарёнком.
– Лихарю неоткуда знать о пророчестве, – вдохновенно продолжала Эльбиз. – Довести нужно. Но так, чтобы нам встало к выгоде, а ему на погибель!
Эрелис смотрел во все глаза:
– Как, примером?
– А хоть вот так. Пусть ему донесут: предрекла, мол, гадалка – будет у тебя, Лихарь, с царём противоборение, и склонишься. Он знает, что давней крови ты ему не забыл, и подумает: вот, уже исполняется!
– А дальше?
– Мартхе сказывает, Лихарь старые дееписания всё почитывал…
– Это так, – подтвердил Ознобиша.
– Ведает, стало быть, как решения царские испокон веков принимаются. На какие лютые грехи глаза закрывают.
Взор Нерыжени опасно блеснул из темноты.
– Бывало, царевичи исчезали безвестно… А тут котляры всего лишь худородного телохранителя загубили. Дом сожгли, девку вымучили, бабушку покалечили…
– В чём выгода-то? – нахмурился Косохлёст.
Эльбиз ответила, пристально глядя на брата:
– Пусть Лихарь думает, будто постиг твою волю… и просчитается. Пусть не к схватке готовится, а замирения ищет. Тогда ты увидишь, с какой стороны у него панцирь плохо застёгнут.
– Чтобы праведную руку наверняка занести, – добавила Нерыжень.
Косохлёст хмыкнул:
– А Мартхе тем временем великого котляра взрастит на замену.
– И взращу. – Ознобиша глядел строго. – Государю известно: сирот на улице без счёта. Детям праведных будут нужны райцы, не обязанные ни одному великому роду.
– И тайные воины для неявных дел, – добавила Нерыжень.
– И чтобы самые лучшие опять в рынды пошли!
Ознобиша вдруг вспомнил, как два глупых юнца разок уже возомнили себя вершителями судеб. Жизнь царства легко расписывать наперёд. Это за одной своей судьбой поди уследи!
Царевна подслушала его мысли, на чистом лбу залегла отвесная складочка.
– Думаю вот… Какой такой чуженин с Лихарем должен был пасть?
Эрелис крепко взял сестру за руку:
– Наизнанку вывернусь, а здесь тебя не покину.
Скрипнула внешняя дверь. Стража впустила запыхавшегося Серьгу и виноватого, растерявшего важность Ардвана, отыскавшего Тадгу.
Молодой счислитель нашёлся на том самом месте, где полдня назад его застал государев призыв: в дальней пещере Книжницы, за крепостной стеной ящичков. Сказав Ардвану «ага», он решил перечесть никак не дававшуюся строку… и время остановило для него бег.
Ардван толкнул друга в спину:
– Челом бей, дурень! Прощенья проси!
Тадга послушно бухнулся на колени. И произнёс, будто одно слово всё объясняло:
– Вруцелето.
– Что? – удивилась царевна.
Сын рыбака упал рядом с горцем, взмолился:
– Смилосердствуйся, государь, он… он… как задумается…
– Вруцелето, сиречь «год в руке», – перетолмачил Ознобиша. – Одно из старых учений, отвергнутых за ненадобностью.
Тадга приподнялся, моргая. Глаза были красные, воспалённые. И видели перед собой уж точно не плеть на мыщице важного кресла.
– Есть рука счёта десятками, есть дюжинами и сороками. Есть рука умножения, и венец всему – рука времени.
– Особым счётом перстов познаётся день месяца и седмицы, всего же паче дни святых праздников, – снова пояснил Ознобиша. – Ныне всё сочтено наперёд и записано, посему…
– Круг солнечный – двадцать восемь лет, – перебил Тадга. – Ход луны обновляется за девятнадцать лет, и это приводит нас к великому небесному кругу. А вот земные круги: твердь знает сорок лет, море – шестьдесят и вся вода – семьдесят лет. Я начал вымётывать и нашёл, что нынешний счёт времени спешит на четыре дня, упущенные в Беду. Наши праздники незнакомы Богам, ибо мы справляем их в неверные сроки. Лечение бессильно против болезней, ведь лекари ошибочно…
Эрелис поднял руку:
– Ты не пришёл на мой зов.
Тадга заморгал чаще. Великие и малые числа, небесные и земные круги… Что, помимо них, имело значение?
– Ты встрял, когда я слушал своего райцу. Ты забыл, что читаешь мои книги и лишь до тех пор, пока есть на то моя воля. А теперь прочь с глаз, негодный слуга.
Тадга едва понял, ведь сказанное не относилось к учению числ. Ардван схватил друга за шиворот, заставил подняться. Пятясь, потащил вон.
Косохлёст гневно бросил:
– Тебя кто отпускал, краснописец?
Оба замерли. Тадга – недоумевая, Ардван – ужасаясь. Эрелис чуть шевельнул плетью:
– Ступай с ним и вернись.
Когда вновь подала голос дверь, царевич спрятал в ладонях лицо.
– Будь у меня вполовину такой дар к воинству, как у него к числам, Лихаря уже оплакивал бы котёл… Почему я не могу восхититься умом этого юноши и отпустить его заниматься?
– Ты поступил правильно, государь, – тихо произнёс Ознобиша.
Заменки переглянулись.
– Дядя Сеггар в нашу бытность взял отрочёнка, – припомнил Косохлёст.
– Незамаюшку, – улыбнулась Нерыжень.
– Видали мы отроков, но чтоб влёт хватали, как этот…
– Если голову не сломил, поди, уже витязь, хотя опоясывать у нас не спешат.
– Так вот, разок он не услышал приказа…
– Ох его дядя Сеггар бил-колотил!
Царята поёжились, особенно Эрелис, помнивший увесистую длань воеводы.
– Аж мне, – продолжал Косохлёст, – жаль стало дурня, а я его не любил. Ты простым словом, а дядя Сеггар латной рукавицей на ум направлял. Хотя парень тогда подвиг содеял.
– Когда царь силён престолом, он милостиво спускает вольности… особенно мудрецам и поэтам, – тихо проговорил Ознобиша. – Но для восхождения к трону необходим железный кулак. Ты собираешь дружину верных, государь. Тому, кто находит дела превыше твоих, в ней не может быть места.
Эрелис тяжело вздохнул, покачал головой:
– Не всякий способен быть перстом в кулаке. Третий царь моего имени знаменит только тем, что в его дни была обретена рука умножения. Пусть твой друг, Мартхе, до истечения двух седмиц забудет путь в Книжницу. И я больше не велю звать его, когда потребуются вернейшие.
На исад, оставленный порядчиками, понемногу возвращался народ. Затевать торг было поздно, люди больше толковали о деяниях дня.
Под тёплой сенью печи не смолкал голос дудочки. Все хотели слышать песню, тешившую праведного царевича.
– Нешто так и сказал – сыграй, мол, сиротка, для сироты?
– Так и сказал.
– И поднял своеручно? Не погнушался?
– И поднял. Вот здесь плечо тронул, белой ручкой за руку взял.
– Быть не может!
– А людей спроси, Жало. Не все, как ты, дома посиживали.
– Ты, Жало, посмей ещё третьего сына дурным словом бесчестить, кабы рундуки в обрыв не слетели.
– Пой, что ли, Кобец! Радуй нас, как царевича радовал!
Кобчика не стать было упрашивать. Песня, поновлённая нечаянным вдохновением, звонко отдавалась в крутых скальных стенах. Горожане, спешившие висячими мостиками, останавливались послушать.
…И я припомнил: был героем
Отец родителя отца!
Стоять с протянутой рукою
Негоже внуку храбреца!
Свою судьбу схвачу за ворот,
И вот что, люди, вам скажу:
Жесток и тёмен этот город,
Пойду-ка новый заложу!
Издю́жу нынешние беды,
Осилю труд, забуду страх –
И, может быть, в луче рассвета
Замечу лодку в облаках.
Отца под парусом рогожным
И мать, как прежде, у руля…
Чтоб с моря править им надёжно,
Затеплит светочи земля.
И я приветно вскину руку,
По праву в людях знаменит,
И гордый пращур подвиг внука
Мечом геройским осенит!
* * *
– Все девки дуры. Видали мы, как они царевичей отвергают ради певчишек! Воля твоя, брат, а я бы в Шегардай её не пускал. И без того бессудничает, срам, да и только.
Гайдияр сидел в опочивальне владыки. Ел масляный пирог, по недоразумению называвшийся калачом. Запивал пивом.
– В чём же срам? – грустно полюбопытствовал Хадуг. Его трапезу составляла пареная рыба без соли.
– С евнушком по городу шастает. То к ножевщикам, то в кружало. В книгах копается, в добычный ряд гулять ходит, про который ей вовсе знать бы не надобно. С мезоньками дерётся…
– Да? – оживился владыка. – И многих побила?
– Как Ведигу отделала, я тебе сказывал. Теперь вот при охраннице, а этой мои порядчики боятся, не то что мезоньки.
– Так оно не срам, а лишь резвость… С дурными девками ведь не пляшет?
– Не пляшет.
– На статных кузнецов не заглядывается? Вином допьяна не хмелеет? Казну в роковых играх не расточает?
Площадник покачал головой.
– Честь памятует, стало быть, – подумав, заключил Хадуг. – Всё же кровь по прямой от высшей царевны. Братишка суд выдержит – отпущу.
– Но, владыка…
Хадуг с тоской глядел на свою рыбу. Ни приправ, ни подливы. Иначе – ночные корчи, казнящая боль и безумный бег сердца, жестокая плата за век излишков и удовольствий.
– Да, я владыка, – проговорил он медленно. – Всего лишь. Эрелис станет царём. Он бесстрашно примет венец, который я убоялся на себя возложить. Ты сам знаешь, сколь памятливы цари… Кабы не припомнил нам тогда разлуку с сестрой.
– Чего боишься, брат? Он весьма мало знает про царский дар и почти не ощущает его, какое пользоваться. Я сегодня вполне в том убедился.
– Надеюсь, ты не слишком его придушил?.. Он не должен был догадаться…
– Обижаешь, брат. Я был осмотрителен, он лишь познал невладение.
– Однако так и не сдался…
– Я ждал уда́тка словом или деянием, но пришлось завершить бой самому. Силён старый Неуступ, молодого Неуступа вскормил!
– Мне ведомо, каково стоять против тебя, брат, – с оттенком восхищения промолвил Хадуг. – У нас будет царь, коего заждалась Андархайна! Я наконец смогу отдохнуть…
– Не пришлось бы, наоборот, поплясать, – хмуро предрёк Гайдияр.
Два истинных вершителя судеб посмотрели один на другого и засмеялись.
Будущее, которого чаял и боялся владыка Хадуг, было ещё далёким, зыбким, неясным. Стоит пальцем шевельнуть, и всё переменится.
