Доля четвёртая

Творилось дело неслыханное. Окаянный предупредил Гволкхмэя Кайдена, что рвёт найм, и готовился уходить.

Ленивицу витязи всё-таки дорубили. И ставку перетащили в заветерье. Только ухичивать снежными отёсками, как собирались, не стали. Уже была собрана в дорогу почти вся поклажа. Ещё день-другой, и снимут с растяжек братский шатёр. А там – скорей прочь из обманного Уркараха! Подальше от праведных и вельмож!

Окаянный думал тяжкие думы, ждал ответа из крепости, каялся:

– Грешен я дедам усопшим. Даден зарок почёту не верить, а я подвоха не распознал! Отдадите ли вину, братья?

Круглая сума с родовым щитом мозолила глаз. Две бурые пятерни, два срамных пятна по сторонам белой длани! Вот, стало быть, к чему так болела рука…

Облак, обретатель слов, смиренно отвечал за товарищей:

– Не нам тебя винить, воевода. Лишь за то слегка попеняем, что храбр ты без меры, один к чуварам ходил! Вдруг и они предали бы?

Облак сам был невесел, гусли молчали, убранные в чехол. Душу отдал, песню сложил, а куда с ней теперь? И сетовать, жалеть себя, как любят певцы, никак не лицо. Рядом с превеликим уроном, постигшим честь воеводы, выходила его скорбь даже не полугорем. Так, сущий вздор, мелкая невстреча, срам поминать.

– Невелика убыль стряслась бы! – рычал воевода. – Меня сбили – Смешко ведёт! По уряду дедовскому, отцовскому! А Смешку собьют…

– Так, глядишь, Облаку черёд настанет, – подхватил первый витязь. – Нет уж, Сиге, лучше ты душу в теле крепче держи.

Окаянный огрызнулся:

– А ты другой раз советом крепче радей!

Смешко виновато умолк. «В бороду мне плюнь, если к праведным или слугам их ещё хоть на перестрел подойду!» Это Сиге ему наедине сказал. При людях такого не говорят. Себе не соврёшь! Знал воевода, что позавидовал Сеггару. Устремился славу наискивать, а доискался бесславья. «Слыхали? Окаянный в пиру веселится, а после наймовщика оставляет!» И такое скажут про него, и ещё не такое.

Воевода, смягчаясь, проворчал Облаку:

– Надо было с тобой к чуварам идти. Вагуду заметил у них – те же гусли твои, дыбом поднятые, и короба нет.

Облак только рукой отмахнулся. Кому счастье, кому ненастье! Такое, что со всех сторон обложило!

– Жаль младшего боярича покидать, – сказал Смешко.

Это он, первый витязь, относил Гволкхмэю Кайдену вспятное слово. «Вот задаток, принятый у доброго Югвейна. Назови, сколько за обиду желаешь, и распростимся». Полной мерой выслушал попрёков и срамословий. Странное дело, смущался не насупленных хозяйских бровей, а погасших глаз пригульного.

Смешку будто услышали. Сверху, из дозорного гнезда, ссыпался отрок:

– Батюшка воевода! Сын боярский с рындами к нам идёт!

Со стороны крепости вправду подходил Воган, сопровождаемый двоими верзилами. Это не удивляло, хотя в былые дни юнец приходил уже запросто, без охраны.

– В знак негодования пригульного отправил? – тихо спросил Окаянный. – Я небось к нему первого витязя посылал…

– Или таков боярский ответ, – вздохнул Облак, – что пригульной один и спасётся, поскольку Смешко заступится.

– Да ладно, – сказал Смешко. – Смотри, идёт-улыбается.

Воган вправду шёл важный, торжественный и весёлый. У во́рота, напоказ, поверх шубы, качалось на ремешке кольцо стрелка. Саморучно вырезанное из оботурьего мосла. Пустяк вещица, ан второй такой нету в крепости, полной стрелков!

– Беседе вашей кланяюсь, храбрые воители. – Воган коснулся снега шитой рукавицей.

– И твоему совету век стоять, чадо боярское, – вернул поклон воевода. – С добрыми вестями пожаловал али с дурными?

Хотя у самого от сердца почти уже отлегло.

– О том тебе судить, государь воевода. – Воган по привычке набрал воздуху в грудь, хотя вечная залёглость поотпустила, голос больше не гундосил, звучал. – Вот что этими устами глаголет тебе прегрозный батюшка наш, начальный сокольник праведного царевича, славный боярин Гволкхмэй Кайден! – Юнец приосанился, даже руку простёр. – Слово моё, вольный воевода, к тебе таково! На том привет и поклон, что против совести не идёшь. Зрю у порога своего обычай геройский: того делать не хочешь, в чём усомнился; а коли я на толк навести тебя не сумел, в том моя вина, не твоя. Потому и нечего мне за обиду с тебя доправлять сверх задатка… разве что попрошу, чтобы ты Югвейна, доверенного гонца моего, для нового найма в людные места проводил.

Воган улыбался с облегчением и восторгом. Не сбился! Всё как велено передал! До словечка!

– Батюшка мой прегрозный, славный боярин Гволкхмэй Кайден, ждёт тебя, государь воевода, завтра пополудни со всею дружиною. Содеем, сказал, обряд умывания щита, как от предков завещано… воссядем за честные столы-скатерти, обиды с досадами отрицая… на том же и распростимся приязненно.