По делам награда
Когда стало ясно, что в жилом покое скоро не станет места от книг, Лихарь просто перенёс свои занятия в книжницу. Учеников с их лествичниками, судебниками, хвалебниками сперва разогнали по углам, потом выдворили в пустующие палаты, чтоб не мешали. На большом круглом столе, под немигающим взором Матери Всех Сирот, стопками громоздились книги совсем иного свойства. «Свойства морских гадов» попирали «Перечень териаков», с них грозило упасть «Слово о снадобьях отравных и противотравных»…
– Учитель, орудники вернулись! – сунулся в двери дозорный. – Пороша с Шагалой к воротам бегут!
Лихарь с видимой неохотой отложил «Роспись болотным травам северных украин Андархайны».
– Веди сюда немедля.
И они явились, покинув только лыжи, толстые кожухи да кузовки с остатком припаса. Румяные, разгорячённые быстрой гонкой вобрат. С искрами снега, тающего на волосах.
– Славься, Владычица! От воли её, по слову твоему, нашим радением!.. Вот, учитель. Исполнили.
Лихарь принял закрытый чехольчик. Удостоил орудников мимолётного взгляда.
Пороша и Шагала стояли вытянувшись, прижав к сердцу кулаки. Говорили одним голосом, таращились, кажется, на один и тот же камень в стене.
Отрада учителя, гордость воинского пути!
Приняли повеление, убежали, исполнили, возвратились. Живые, здоровые, бодрые. Хоть сейчас опять на орудье.
Откуда же ощущение ненадёжного льда под ногой?
Лихарь посмотрел на образ Владычицы. Всё-таки Аргун Ляпунок был истинный богописец. Женщина с величавым одухотворённым лицом собирала к себе детей, одетых очень по-разному, от парчи до нищенской гуньки. Открывала перед ними книгу и в ней – мир, полный чудес. Глаза, выписанные с едва ли не пугающей живостью, проницали самую душу. «Матушка, надоумь…»
– Учитель, мне уйти? – вполголоса спросил Беримёд. Он только что принёс очередную стопку книг и листал самую толстую, ища потребное Лихарю.
– Останься.
Беримёд кивнул, склонился над рисунком шипастой рыбы, а Лихарь снова повернулся к орудникам.
Он знал обоих ещё до их прихода в Чёрную Пятерь. На то был стенем Ветра, чтобы унотов наглядывать.
Чехольчик лёг на стол.
– Жду повести вашей.
Пороша начал без промедления:
– Сыскали мы, значит, песнотворца, как ты велел… Этот Кербога по-прежнему слагает только дозволенное, иного мы не слышали ни от него, ни от других. Сколько можно судить, он любим мирянами за благоверие и благонравие, но большой ватаги не держит, с ним только дочь и старик. Нас он принял, как подобает прощённику, скромно и боязливо. Потом, как ты и предвидел, стал вопрошать, и мы поведали необходимое. Кербога выговорил седмицу срока…
Образ Владычицы на стене чуть заметно покачивал головой в огнистом венце: «Не утаишь, не утаишь…» Пороша старательно обходил его взглядом.
– …И был вновь разыскан нами в Линовище, где пел на празднике отпускания обетованных. Мы забрали то, что он дал нам, и…
– Хотён был уже там? – перебил Лихарь. – С поездом?
– Нет, учитель. Он, наверно, только сейчас подходит туда. Миряне взяли обычай пировать и прощаться заблаговременно… чтобы не оскорблять бабьим рёвом уход под руку Владычицы. Вот… Приняв грамотку, мы сполна заплатили Кербоге, как ты велел, и побежали домой. На том всё.
«Не утаишь…»
Лихарь прошёлся по хоромине туда-сюда. Беримёд поднял голову от книги, ожидая чего-то. Лихарь остановился, резко бросил:
– Ты не рассказал, как дела у наших верных в Кутовой Ворге.
Орудники вздрогнули от неожиданности: как? откуда?.. Даже это у них вышло разом и так одинаково, что Лихарь усмехнулся:
– Я должен поверить, будто вы седмицу в снежной норе мурцовку сосали? Когда рядом волька с тёплыми избами?
Пороша сглотнул.
– Кутовая Ворга, где тайные воины всегда находят пищу и кров, кланяется великим поклоном дому Владычицы. Им как раз принесли письмо от среднего сына, что теперь жрецом в Шегардае, и большак дал мне читать его. Сын пишет: город бывает захвачен метелью, но по молитвам святых людей наказание вновь умягчается… Не обессудь, учитель, я просто хотел сперва рассказать, как исполнялось орудье.
Лихарь ждал, чтобы прозвучало «…и на том воистину всё», но смущённый Пороша просто умолк, а великий котляр вдруг понял, что́ было не так.
Шагала, вечно алкавший внимания и похвал, ни разу не влез с обычным «А я!..».
Лихарь вновь с головы до пят оглядел обоих орудников. Заложил руки за спину, дважды измерил промежину от стены до стены. Остановился.
– Ты, – приказал Пороше. – За дверь.
Старший орудник повиновался, успев заполошно переглянуться с Шагалой и услыхать приказ источника Беримёду:
– А ты у двери постереги.
Выпроводив Порошу, Лихарь вновь стал измерять шагами чертог. Вот что-то увидел в книге, доставленной Беримёдом. Поднял, стал читать не садясь. Была у него такая привычка. Злые языки болтали, будто от долгого сидения ныла на седалище старая рана.
Шагала молчал и не двигался, только вверх-вниз гулял по шее начавший пробиваться кадык. Лихарь внезапно поднял глаза:
– Правду говорят, будто ты под самое орудье Бухарке веред лечил?
Шагала зримо приободрился:
– Я, учитель!
– Ухо мял, значит?
Гнездарёнок заулыбался:
– Мял, учитель. Всё как ты нам показывал!
Книга резко хлопнула о столешницу.
– Так, да не так! Я учил тонким шильцем притыкать, не колуном гвоздить дровосечным! Ты веред убрал, а в брюхе закрут с надмением поселил!
– Я…
Голос Лихаря не сулил хорошего:
– Ты ухо измял и на орудье ушёл, заботы не ведая! Ищи-свищи! Я тебе дозволял перстное деланье без надзора творить?
– Там Лыкаш был! Он…
Гнездарёнок успел заметить некое предвестье удара. Уклониться не посмел бы, даже если бы смог. Перед глазами вспыхнуло белое полотнище, взорвалось звёздами.
– Не «Лыкаш», а «господин державец высокостепенный»! Значит, это он искусство костяного пальца тебе объяснял? Ты чьё благословение должен был испросить, долбня?
Шагала размазывал красную жижу, всхлипывал, булькал, страшился измарать наборный каменный пол…
Пороша маялся по ту сторону двери. Переступал с ноги на ногу, слыша то глухой рык Лихаря, клокочущий нешуточной яростью, то отчаянные стенания Шагалы. Тяжёлая и толстая створка едва пропускала отголоски. Пороша напрягал слух, но ничего внятного не мог различить.
Холодница. Холодница. Тяжёлый ржавый ошейник…
А то вовсе – чёрный столб за спиной…
По счастью, он не отважился припасть ухом к доскам. Дверь открылась внезапно и почти сразу настежь. Беримёд вытолкнул Шагалу – тот спотыкался, зажимая расквашенное лицо. Пороша испуганно убрался с дороги.
– Учитель зовёт, – хмуро сказал Беримёд.
Пороша сделал шаг и другой. Беримёд притворил дверь.
В свете дозволенного огонька лицо великого котляра было вырезано из бледного дерева. Ни чувства, ни помысла.
– Вы, двое неучей, меня замыслили провести? – проговорил он тихо, ровно и страшно. – Надуть, как приспешника на поварне?..
Пороша заледенел.
– Твой товарищ немало занятного мне поведал, – продолжал Лихарь. – Хочу послушать, что добавишь. Да не лгать мне больше, не потерплю!
В дальнейшем Пороша так и не вспомнил движения, бросившего его перед источником на колени. Он и собственных речей пословно не вспомянул бы.
– В Кутовой Ворге подошёл ко мне шегардайский местнич с улицы Днище, именем Комыня…
Он со странным облегчением исповедовал всё как было. Несчастную Комыничну, танец Шагалы, вечернее возвращение и то, чем кончилось дело. Материнские глаза со стены наконец-то лучились строгим одобрением: «Набедил – скажи „крив“, прими кару да поблагодарить не забудь…»
На середине его повести Лихарь кивнул Беримёду. Снова отворилась и затворилась дверь, и рядом с Порошей пал на колени Шагала.
– Денежный почёт когда приняли? – прозвучал первый грозный вопрос. – Когда девка уже мертва была?
– Нет, учитель… прежде…
– Покорыстовались! – Голос Лихаря звенел отвращением. – Взяли малое орудье, ничего толком не разузнав! Не благословясь! Волю Владычицы не испросив! И первое, что сотворили, – почёт приняли! Ты, старший! Хотя бы серебро в храм отнёс?
Пороша мотнул головой. Выдавил через великую силу:
– В городе прогуляли…
– Встань.
Пороша выпрямился, явственно ощущая лопатками столб. Удар не звёзды высек из глаз – отнял чувство верха и низа, швырнул в дурнотный туман.
– А ты, значит, взялся напёрсток смерти у неё в рёбрах искать? – Голос учителя, обращённый к Шагале, опять был ровным и жутким. – Две крапинки выучил, от поноса да соплей избавляющие, и туда же, чирьи лечить, костяным перстом убивать?
– Ты нам…
– Я тяжко грешен Владычице, но такого не заслужил!.. Я вам, недоумкам, ладонью на теле место показывал!
– Ты говорил, рука сама в тот напёрсток…
– Говорил! А ещё говорил, что Владычица твою руку направит через великое послушание! Через великие знания, до которых тебе пятеры сапоги железные истоптать!
…И звонкий шлепок. Удар принял Шагала, но испуганное Порошино тело ощутило боль как свою. Пороша судорожно дёрнулся, и стало темно.
Когда наказанных оттащили в холодницу, Лихарь наконец взялся за свиток, доставленный орудниками. Беримёд вопросительно смотрел через стол, вновь готовый уйти по первому знаку.
– Сиди, – повторил Лихарь.
Беримёд был молчалив и умён, в его присутствии великого котляра посещали дельные мысли.
– Иные сочли бы меня слишком суровым, – проговорил он, весомо похлопывая по ладони чехольчиком. – О девке с Днища я слышал, она была вправду никчёмна. И парни, пусть опако и косоруко, в конце концов исполнили дело… Притом в городе, который у многих с непривычки отнял бы мужество…
Беримёд смотрел ему в глаза.
– Я слушал тебя и вспоминал учителя Ветра.
– Пирующего ныне с Владычицей…
Оба вычертили трилистники померкшего пламени.
– Сколь прав он был, приблизив тебя, а не меня, – продолжал Беримёд. – Эти двое уже никогда не выйдут из твоей воли и не попробуют обмануть.
Лихарь улыбнулся. В вороте простой тельницы моталась на цепочке монетка.
– А ещё я собственную оплошку исправил, брат мой. Хоть и не до конца.
Беримёд удивился:
– Разве тебе есть в чём себя упрекнуть?
– Кто часто любуется собой, не достигает высот, – сказал Лихарь. – Вспомни прошлый поезд с новыми ложками: обычай торжественной казни, привитый андархами дикоземью, в который раз явил свою мудрость… И вот накануне нового поезда Справедливая ввергла в мои руки отступника, а я… я поддался злобе мгновения. Я посмел забыть, что месть, услада мирянина, глупа, горька и бессмысленна, если не становится орудьем Владычицы. Когда на дороге не сыскали даже костей для Великого Погреба, я усвоил урок… И вот Царица в своём милосердии попустила ошибиться этим двоим. Настоящей казни в этот раз мы лишились, но наказание у столба новые ложки увидят…
Поддев ножом, он сдвинул крышку чехольчика. Вытряхнул свиток.
Кербога не воспользовался берёстой, вручённой орудниками. Где и как скоморох добыл прекрасный кожаный лист? Но – добыл. Пернатая андархская вязь изливалась ровными строками. С нарядными буквицами при каждом круге стиха.
Ещё в лист была завёрнута дудка, а строки в разных местах сопровождались россыпью каких-то точек.
Лихарь сперва прочёл написанное молча. Сколько бы ни гневалась мирская учельня, привычка читать про себя оказывалась кстати и тайному воину, и царедворцу, и государю.
– Послушай-ка, Беримёд…
Лики святые в чёрном граните
Высек огонь Беды.
Жил-был великий мудрый учитель,
Пестовал молодых.
Он любил мальчишкам повторять:
«Не забывайте Мать
Почитать,
Прославлять,
Защищать…»
Ночь напролёт не спится в заботах,
В душу стучится зов:
Где-то, наверно, плачут сироты,
Просят пустить под кров.
У лихих людей он забирал
И в сердце принимал,
Обучал,
Наставлял, Распрямлял…
– Боговдохновенный Кербога, – еле слышно прошептал Беримёд.
Воровская песня про Кудаша не поминала имени, возносясь до торжественной хвалы вольнолюбцу. И сказ о Ветре будут петь без имени, просто ради красного слова, ради грусти и мудрости, тревожащей сердце.
Лихарь продолжал читать нараспев:
Он малышей готовил к полёту
Прочь от своих седин.
Крепко его любили уноты,
Злобствовал лишь один.
Становясь со всеми на крыло,
Он правил ремесло,
Но оно
Принесло
Только зло…
– Смотри, что сделал Кербога, – кончив читать, сказал Лихарь, и Беримёду помстилось, будто голос великого котляра дрогнул. – Он дал нам не только слова, но и наигрыш! Здесь показаны голоса дудки и обозначен распев… Я велю ученикам накрепко затвердить эту хвалу. Пусть бестрепетно поют в перепутных кружалах, останавливаясь на ночлег. Мы сделаем списки и разошлём в храмы, где славят Владычицу… И вот ещё что. Кто хоть пальцем тронет Кербогу, я тот палец сам отсеку.
В покаянной был один ошейник, на который больше не пристёгивали наказанных. В нём когда-то маялся Ветер, теперь железную снасть обвивали лепестки сусального золота, трепетавшие от движения воздуха. Пороша всё следил за ними, сидя у противоположной стены. Скоро холодница оправдает своё название, но покамест разогнанному, разгорячённому телу было тепло, да и вытянутые ноги радовались отдыху.
Может, Лихарь велит закинуть им сюда по тощему одеялу. А может, и не велит. Насмерть в холоднице не застынешь, но зубами настучишься вдоволь. Ибо покаянная есть далёкое, очень далёкое подворье Исподнего Мира, каким тот видится из Левобережья.
Шагала хоть мог гулять туда-сюда, разминаться. Пороша – ни лечь толком, ни встать. Ржавое железо корябало беззащитное горло. Диво! На душе всё равно было веселей, чем по дороге из Шегардая. Это оттого, что утаённое прегрешение больше не залегало течения жизни. Вытерпеть кару, взять честь – и ручей опять зажурчит. Каково много лет жить под грузом неисповеданного греха, Пороша даже представлять не хотел. Наверно, очень скоро станешь злым, подозрительным, начнёшь в каждом видеть охотника до чужих тайн…
«Как Лихарь, – посетила Порошу внезапная и крамольная мысль. – Да ну…»
– А вы́тные были пирожки в Шегардае, – сказал Шагала.
У Пороши в животе немедленно заурчало.
– И пиво вкусное…
Они посмотрели один на другого и засмеялись.
