Мы прибыли в финальную точку нашей командировки и начальную точку отправки домой. Эта поездка на воинском эшелоне была незабываема. Ну, обо всем по порядку.

Колонной доехали до станции железной дороги, где нас уже ждали пустые платформы эшелона и несколько старых, списанных вагонов, предназначенных для перевозки личного состава.

Сроки швартования нашей техники на эшелон были сокращены до минимума, но это была бы не армия, если бы всё получилось идеально и вовремя. В итоге, чтобы уменьшить время швартовки, каждому командиру группы придали единицу колесной техники, за крепление которой он нес определенную ответственность. Но так как в нашей «автошколе» мы этого не проходили, в силу своей деятельности и профессиональных навыков, нам быстренько провели небольшой ликбез, показали, что куда крепится, чем и как натягивается и как всё это дело проверяется. Вот так из командира группы специального назначения за десять минут можно сделать херового командира автовзвода. Так и получилось, в принципе. И вот наша банда в составе меня, водителя этого Урала и четверых моих бойцов лихо запрыгнула на платформу, куда уже заехал данный автотранспорт, и начала делать то, что нам показывали десять минут назад.

Там, в принципе, ничего сложного не было, просто нужно много людей, чтобы всё это быстро сделать. Точное время я уже не помню, но мы поставили какой-то своеобразный рекорд по швартовке техники. Наш зампотех просто засиял от происходящего, когда понял, что мы успеваем начать движение в вечерний коридор, который нам давали диспетчеры для старта эшелона. А если бы не успели, то пришлось ждать бы полтора суток до следующего коридора. А так как в этой командировке заебало уже всё: и пайки, и горы, и слегка пьяненькое начальство, то командиры групп были только «ЗА» и лихо помогали в швартовке техники, лишь бы быстрее стартануть домой.

И вот долгожданная команда: «ПО ВАГОНАМ!». Весь личный состав отряда быстро залез в вагоны, кто-то на удачу нассал на рельсы, кто-то в две затяжки выкурил сигарету и выбросил окурок со словами: «Надеюсь, я больше сюда не приеду». И проводница громко закрыла двери вагона.

О проводницах воинских эшелонов можно писать отдельную главу, я расскажу лишь незначительную часть. Вообще, в эшелонах я наездился и проводниц видел много. Я сразу прошу прощения у представительниц этой профессии, я ни в коем случае не обобщаю и не подвожу всех под одну черту, я только рассказываю то, что я видел. Это мое сугубо личное мнение, это важно. Итак, проводницы делятся на три категории: симпатичные недающие, симпатичные пьющие дающие, и все остальные.

По первой категории, наверное, все понятно — неприступная крепость. Милые женщины, которые следят за собой, в основном, замужем и непонятно какими судьбами попали в воинский эшелон, где едет больше трехсот военных мужиков, которые несколько месяцев были без женщин, и, более того, они их даже не видели толком. Эти проводницы знают себе цену, себя они нашли не на помойке, поэтому к подкатыванию яиц как со стороны бойцов, так и со стороны старшего начальства они относятся спокойно и просто отвечают: «НЕТ». Если такой военнослужащий имеет наглость подкатить яйца еще раз, зайдя к ней в купе не с цветами, а с коробкой пайка, то чаще всего слышит:

— Ну, что непонятно? Пошёл нахуй отсюда.

Это уже по-военному, поэтому товарищ сразу понимает, что пришел не по адресу. Обычно на этом всё и заканчивается. Рядовой состав идет чесать свои опухшие яйца к себе на место, старшее же начальство на этом обычно не останавливается, и если женщина уж очень сильно ему приглянулась, то на следующей станции он покупает вино, шоколадку и делает повторную попытку, влив в себя дополнительную порцию «храброй воды». И делает это с большим нахрапом: «Да когда ты ещё с боевым офицером, я воевал, имею право», — с попыткой поглаживания бедра. В этот момент звучит качественная пощечина, и храбрый офицер выходит из купе с лицом пьяного побежденного воина. Если проводницу часто достают, она может пожаловаться комбату. После этого к ней точно никто не осмелится подойти. Вот такая она, неприступная крепость среди сперматоксикозных военных.

Вторая категория представительниц этой профессии — это не особо уверенные в себе женщины. Есть среди них относительно симпатичные дамы, разных форм и размеров, но на вкус и цвет, как говорится… Они, вроде как и строгие, но это поначалу. Пару ночей они еще держатся, показывая себя неприступной крепостью, но потом их строгость и принципиальность угасают; они соглашаются сначала на общение, потом поужинать по-офицерски, а потом уже и на коленях посидеть у кого-нибудь. Такие дамы выбирают, в основном, командующий состав, обычные бойцы для них — это низко. Хотя, порой, обычные разведчики бывают намного симпатичнее, без пивных животиков, и по общению ничем не уступают майорам и полковникам. Но у этой категории проводниц свои взгляды на градацию мужчин, у них, наверное, играет самолюбие, и с обычными солдатами им быть недостойно, по их мнению. В общем, ни с кем попало, но могу.

Третья же категория либо специально для этого туда шла, либо уже смирилась. Им похрен, с кем, как и при каких обстоятельствах. Они не всегда красивые, но кто-то ведь должен трахать крокодилов? Они уже с первых минут знакомятся, общаются, показывая всем, как нынешние некоторые ДПСники, что, в принципе, можно и договориться. Тут успех имеет тот, кто первый, ну, или кто смелее. Многие говорят:

— Да нахуй надо.

Но есть и такие военные, которым всё нипочём. Дни, проведенные в горах, давят на член сильнее, чем их самолюбие, и они, с легким запахом перегара, максимальной обворожительностью и элегантностью, заплывают в купе к местным красоткам, предаваясь железнодорожным любовным утехам. Ниже я ещё коснусь темы проводниц.

И вот наша проводница, которая подходила под вторую категорию, закрыла дверь, и через некоторое время наш эшелон с сильным рывком тронулся с места в сторону родных пенатов. Из соседних купе бойцы торжественно встретили этот момент, и поезд стал набирать обороты.

Поездка оказалась очень длинной. Двенадцать суток мы тряслись в вагоне, питаясь гребаными пайками. Пару раз нам везло, когда недалеко от нашей сортировочной станции находились продовольственные магазины и тогда, определив старшего команды, группа бойцов, составив список необходимых продуктов, выдвигалась с группником или замком за более или менее цивилизованной пищей. После таких остановок в вагоне пахло колбасой, бичпакетами, кофе и прочими продуктами. Конечно, были и такие, кто тайком проносил с собой в вагон бухло, и тогда, ночью, когда весь вагон засыпал, просыпались любители «храброй воды». Кстати, военных, которые бухают во время командировок, тоже можно разделить на три категории.

Первая категория — это самые грамотные военные. Если они и бухают, то бухают тихо, скромно, не орут, не дерутся, не строят личный состав для проверки в три часа ночи, ради забавы, а спокойно сидят и затем ложатся спать. Таких немного, но такие есть и среди бойцов, и, в основном, среди младшего командирского состава. Я сейчас не говорю, что надо бухать, и это охуенно, но в командировках бухают все. Если вы думаете, что это не так, вы глубоко заблуждаетесь. Просто бухать можно по-разному. Нужно учитывать и время, и место, и обстоятельства. Были и такие случаи, когда группника не могли поднять на задачу, так как он был в хлам, сладенько храпел в палатке, накрывшись склейкой топографических карт. Вот это не приветствуется никем. Ни старшим начальством, для которых это грубый дисциплинарный проступок и небоеспособность подразделения, ни подчиненными, так как для них это стрёмно, что им ехать на задачу, а командир даже стоять на ногах не может, ни для других группников, которые из-за него встревают не на свою задачу. Случаев подобных было предостаточно, тут главное — понимать, когда можно прибухнуть, а когда не стоит.

Вторая категория военных — это те военные, на которых очень негативно влияет алкоголь, причем во всех аспектах. Но самое главное, что они перестают себя контролировать и превращаются обычно в другого человека. У таких военных всегда есть второе имя, и когда они нажираются в хлам, то превращаются в Олега, Валеру, Фёдора, Иваныча и так далее. Вот из-за таких людей всегда возникают проблемы. В гражданской жизни обычно такое поведение заканчивается дракой и получением пиздюлей, в военной жизни просто палятся командованию, причем независимо, солдат ты или офицер, если ты спалился — тебе пиздец.

У нашего комбата было два варианта решения таких проблем. Так как любой неадекватный синий военный, натворивший хуйню, приходил на беседу к комбату, то у комбата практики решения таких вопросов было очень много. Если человек попался в первый раз и ничего страшного не натворил, то комбат, как и положено, объявлял строгий выговор и выклёвывал мозги, а командир этого бойца в этот же день мчался искать любой вискарь для комбата, чтобы проблема не развивалась дальше. А вот если военный жёстко косячил, например, уходил в проёб и там встревал местным ППСникам или просто беспределил беспричинно, тогда комбат начинал буйствовать.

Комбат у нас был здоровый мужик, под метр девяносто ростом, с огромной ладонью и кулаком соответственно. Вот когда происходил какой-то косяк, тогда комбат выписывал «лосей». От одного до десяти. Обычно после третьего «лося» военный уже не особо понимал, что происходит, и в его глазах немного мутнело. Тогда комбат отпускал военного, но должок непробитых «лосей» за ним оставался. После этой процедуры военные старались больше не встревать, уж слишком жёстко комбат пробивал «лосей». Причем комбату было абсолютно по барабану, кто ты по званию, «лосей» он щедро раздавал от рядового до капитана включительно. Иногда должок можно было выкупить двенадцатилетним вискариком, но это только в случае очень хорошего настроения комбата. Вот вторая категория военных нашего отряда обычно так заканчивала свои пьянки.

И третья категория — это наше начальство. Оно никого не боялось, не стеснялось личного состава, сводя всё к тому, что, мол, до их погон дослужитесь, тогда и посмотрим. Эта была третья когорта, которой было похрен на всё.

В этой командировке это выразилось несильно, но с каждой последующей командировкой Юстас охуевал всё больше и больше, и крайняя его, четвертая, командировка переступит грань его терпения. Но это ещё в будущем, и старший лейтенант Юстас об этом ещё не думал, пока эшелон с отрядом специального назначения двигался в сторону дома.

Настроение у всех было хорошее, веселое, ведь возвращение из командировки — это очень приятная штука. Так уж получилось, что наш профессиональный праздник, день образования частей и подразделений специального назначения, совпал с нашим пребыванием в эшелоне. Вот тут-то началось. Кто-то с утра уже накидался так, что заблевал весь туалет, кто-то набил себе скорпиона на плече, прямо в вагоне, не обращая внимания на антисанитарию и «профессионализм» кореша-татуировщика, кто-то, как Юстас и его группа, была назначена дежурным подразделением. То есть, мы загремели в наряд на весь наш маршрут. В этом ничего плохого не было, за исключением того, что мою группу разместили в одном вагоне с управлением, и нам каждый день приходилось видеть то, что личному составу видеть, наверное, не стоило. Это и проводниц всех категорий, и военных всех категорий. Бухали они через день, а точнее, когда были большие остановки с магазинами. Тогда управление выдвигалось в сторону прилавков и возвращалось с огромными неподъемными пакетами. И двадцать четвертое октября тому не исключение. При этом сначала была проведена беседа с личным составом, что праздник праздником, но надо держать себя в руках, что алкоголь — это зло, и ни к чему хорошему он не приведёт. Потом строго-настрого запретили употреблять, а сами, как только характерным рывком эшелон начал движение, под всеобщий громко изливающийся вопль: «ТРИСТА ТРИДЦАТЬ ТРИ!», стали отмечать профессиональный праздник.

Так потихоньку мы подъезжали к Подмосковью. На одной из сортировочных станций наш эшелон под скрип тормозов стал медленно останавливаться. Была первая половина дня. Радист, который сидел в локомотиве вместе с машинистом, передал дежурному по эшелону, что движение начнётся не раньше девяти часов вечера. Понимание того, что придется сидеть в вагоне, между товарных поездов почти целый день, немного вгоняло в тоску. Плюсом ко всему негативному было то, что во время остановки в вагонах отключали электричество и воду.

Мою группу зачем-то отправили на осмотр всего эшелона по периметру, а автовзвод пошел проверять натяжение швартовки и состояние техники в целом.

Я разделил группу на две части, и так как наш вагон находился в самом начале, то одна часть пошла слева, вдоль поезда, а вторая — справа. Бойцов не было долго, да и они особо не торопились, разминали свои задницы, которые уже понемногу становились квадратными от долгого нахождения в поезде.

Через какое-то время бойцы пришли довольные, даже с улыбкой на лице:

— Командир, мы там магазинчик увидели, можно сходить со Старым, бичиков прикупим, колы, колбаски? А то паёк уже заебал.

Тут в наш разговор вмешался замкомбата:

— Юстас, что там магазин есть недалеко? Отлично! — сам спросил и сам себе же ответил замкомбата, и добавил:

— Можешь отправить своего заместителя с половиной группы, ну, или сам сходи, но главное, чтобы кто-то из вас был постоянно в вагоне или рядом с ним.

— Хорошо, спасибо, — ответил я майору и залез обратно в вагон, чтобы передать информацию Старому.

В это время в первом купе, командование, узнав, что неподалеку есть магазины, обрадовалось, как дети, и через три минуты они уже прошли под нашими окнами в сторону цивилизации. Я поторопил бойцов, сказал Старому, что необходимо купить ему ещё, кроме сигарет, кофе и сахара, проинструктировал по поводу бухла, и мои бойцы выдвинулись уже в разведанный магазин.

В вагоне наступила тишина. Никто не орал, не визжал, солдаты сидели возле вагона, я был очень рад этой обстановке. Из начальства не осталось никого, даже проводницы пошли вместе с ними, за шоколадками, наверное. Я пошел в сторону вагона, где располагалась наша рота. Но офицеров я не застал. Филин и Дрон пошли в магазин, а Фазан и Стажёр, по-видимому, были в роте спецвооружения у своего кента.

Пообщавшись немного со старшиной, я уже хотел уходить, но тут пришел ротный и Дрон. Мы попили чайку с приколюхами, пообщались на злободневные темы, я им поведал, как наш вагон отметил профессиональный праздник, они рассказали о том, что у них там творилось. Оказывается, я ещё хорошо устроился в вагоне управления, так как их медики достали пяти литровую канистру спирта, и началась жара по всем вагонам. Отдельных военных пришлось успокаивать силой, так как словами до них уже было не достучаться. Кто-то вспомнил, что он до этого служил в десантной дивизии, и, по их обычаю, решил разбить кулаком стекло в тамбуре. Разбил стекло, порезал руку, залил все кровью, всё в стиле военных второй категории.

Так мы немного скоротали время, спрогнозировали, какого числа приедем домой, подумали насчет «отметить» наше возвращение где-нибудь за городом, и я пошёл обратно в свой вагон.

Меня встретил Старый с кружкой кофе. У кофе был необычный вкус:

— С чем это? — спросил я у своего замка.

— А-а-а, так это я сухое молоко купил.

Я не употреблял сухое молоко уже лет пятнадцать, а Старый напомнил этот вкус. Было действительно вкусно, и кофе был нормальный, а не пайковый.

— Командир, там это, под подушкой у тебя, — с какой-то хитрой лисьей улыбкой произнес Старый.

Я поднял подушку и увидел там четыре баночки пива. Пива тогда хотелось пиздец как, аж слюни потекли. Но у меня было табу: в наряде, на задачах и просто с оружием в руках — не бухать. Не бухал сам и не разрешал бойцам. Поэтому накрыл баночки подушкой и продолжил пить кофе. Старый был не особо рад моей реакции, и минут через тридцать он подошел ко мне, когда я стоял у вагона, и сказал:

— Юстас, я пойду к нашим схожу, а то заебался я уже здесь сидеть.

— Да, конечно, Старый, сходи.

Старый ушел, а я, в отсутствии кипятка в вагоне, достал горелку, баллон и вскипятил себе воды для кофе.

Светлая часть суток заканчивалась, а значит, уже скоро мы должны были тронуться дальше. Но это так должно было быть. А на самом деле всё получилось иначе.

Уже было темно, я сидел с дежурным по эшелону в своем вагоне, как внезапно появился капитан из штаба и не особо членораздельно произнес:

— Юстас, там наш старший где-то идёт, не может наш эшелон найти, отправь, пожалуйста, пару бойцов, чтобы подсказали, куда идти.

Это был пиздец. Мне такие задачи стрёмно ставить бойцам. Назначил двух человек, отправил Шиша и Поляка. Пока Старший пытался пробраться в темноте через десятки товарняков, радист очень нервно передавал, что у нас осталось ровно десять минут до закрытия коридора.

Поездка становилась интереснее. Через какое-то время к моим бойцам подошёл, спотыкаясь обо всё, что можно, Старший и сказал:

— Хули вы без фонарей, вас нихуя не видно. Включи фонарь.

— Но у меня нет с собой, — ответил Поляк.

Старший достал из кармана зажигалку.

— На, зажги и держи. Всему вас учить надо.

Я стоял у двери вагона и смеялся, наблюдая, как Поляк держал над головой зажигалку с маленьким, еле заметным пламенем. Старший, с четким запахом синего топлива, прошел мимо меня. Неудивительно. Через какое-то время он вылез обратно из вагона со словами:

— Ну, где он там ходит? Нам сейчас коридор закроют.

— Коридор закрыли уже десять минут назад, — сказал в ответ дежурный по эшелону, куривший рядом сигарету.

— Как закрыли? Почему мне не доложили? Сейчас откроют. Ну, где он там, блядь? Юстас, отправь вдоль эшелона бойца, пусть сходит и посмотрит, там где-то Викинг должен идти.

Все это безобразие продолжалось ещё минут двадцать, пока из темноты не появился Шиш, а за ним Викинг, явно не в самом лучшем состоянии и понимании происходящего.

Мои бойцы запрыгнули в вагон, Старший и Викинг выкурили еще по сигарете, залезли в поезд и подозвали дежурного офицера:

— Передай связисту, что у нас всё, машинист может начинать движение.

Через пару минут радист ответил:

— Коридор закрыт, теперь коридор дадут ближе к утру, пока ждём.

— Да ёбаный рот… Вечно у этих железнодорожников всё не вовремя.

Дежурный по эшелону подошел ко мне, мы попили кофеек и поржали от происходящего.

Я лег спать, за окнами кто-то постоянно ходил, раздавалось уже всем известное и надоевшее «триста тридцать три». К утру, как и обещали, наш эшелон тронулся дальше. Но радоваться нам пришлось менее суток. Дальше становилось только интереснее.

Сначала мы встали на сортировочной станции, и проводница сказала:

— Угля больше нет, котел топить нечем, кипятка больше не будет.

Меня подозвал комбат и сказал:

— Юстас, надо неофициально зародить уголь на наш вагон. Можно обменять на что-нибудь, а можно… Ну, ты меня понял. Посообразительнее отправь бойцов.

И так было в каждом вагоне. Нам очень повезло, что через пути от нас стоял товарняк с углем. Проводница дала мешки, и бойцы, в стиле настоящих разведчиков, под покровом темноты нырнули под товарняк. Через минут пятнадцать они вернулись с мешками, полными угля, и черными лицами как у шахтеров. Дежурный по эшелону доложил комбату, что весь личный состав налицо, и комбат передал машинисту, что мы готовы к движению. Так прошел ещё день.

До дома нам оставалось меньше двух суток дороги, мы уже грезили домом, звонили женам и говорили, что скоро будем, подъезжаем. Но мы немного ошиблись, на трое суток, ровно столько суток мы простояли на следующей станции.

Эта остановка ничем не отличалась от предыдущих: такие же товарняки по сторонам, такие же работники железнодорожных путей, всё было как обычно. Мы остановились, магазинов рядом не было, нам не разрешили выходить из вагонов, так как сказали, что ждем сигнала на начало движения. Так прошло полдня. Как я уже говорил, что когда наш эшелон останавливался, то у нас не было ни электричества, ни воды. До суток мы научились справляться с этой проблемой, но здесь мы застряли на трое суток. Три дня мы сидели в вагоне без воды и света. А теперь представьте, что может произойти, когда едут больше трехсот мужиков в поезде? Им нужно жрать, им нужно срать. В итоге начался маленький апокалипсис. Сначала у нас забился тамбур мусорными мешками, коробками от пайков и так далее. Нам разрешили их складировать около вагонов. Образовалась целая свалка, работники начинали с нами ругаться. Мы обещали всё забрать, но вскоре эти работники настолько охренели от происходящего, что обходили наш состав стороной. Проблема стала и с туалетом. В вагоне пятьдесят четыре военных, которые ходили в два туалета в течение трех дней, находясь на одном месте. Сначала просто стояла вонь, но когда пирамида из говна поднялась от шпал до дырки туалета вагона и мешала нормальной работе педали, вот тогда наступил пиздец. Срать было некуда. А очень хотелось, из вагонов нас не выпускали, а сталактиты подло смотрели на тебя снизу. У всех появилась легкая неуверенность от происходящего: и у бойцов, и у начальства, и у проводниц. В итоге откуда-то появилась палка, которую мы назвали палка-говнотолкалка. Зачем она была нужна, я расписывать не буду, но «пирамида Хеопса» пару раз точно возводилась до педали туалета несмотря на то, что ее разрушала палка-говнотолкалка. Ни воды, ни света, горы мусора и вонь. Это был небольшой просчет всех, кто решил нас тут задержать на трое суток. Я точно помню, как все радовались, особенно работники на рельсах, когда наш эшелон дернулся, и состав медленно стал набирать скорость. Это было что-то. Пирамиды рушились и падали прямо на железнодорожное полотно, мусор мы тоже не забрали, и не хватало только бегающих зомби и трупов в округе до полного экшена. Кто-то выбросил палку со словами:

— Она вам теперь нужнее.

Вот она романтика. Не забыли про неё ещё? Там чувствовалась она по полной, в прямом смысле этого слова.

Все с облегчением выдохнули. Стали заряжать телефоны, включили фильмы на ноутбуке, заварили бичики и кофе, все пошло в штатном режиме. До дома оставалось меньше суток. Прошло уже десять дней, как мы в дороге, начиналась легкая апатия ко всему происходящему.

Наступила крайняя ночь перед домом, за окном уже холодно — точно не кавказская погода. Я спал на своей полке, как ко мне подошел дежурный по эшелону, он же мой кореш, Иванович, толкнул меня и сказал:

— Юстас, там тебя Старший вызывает.

— Нахуй? — сонно ответил я, не открывая глаза.

— Не знаю. Сказал тебя позвать. Он синий, у него днюха сегодня, он там с комбатом отмечает.

— Бля-я-я-я-я-я, когда же уже закончится это блядство?

Я встал, надел брюки, набросил тельняшку и пошел в начало вагона. Была уже ночь, все спали, кроме тех, кто отмечал день рождения.

— Старший лейтенант Юстас прибыл, — доложил я с очень кислой и сонной физиономией.

— О, Юстас, ты же Новосибирское училище заканчивал? — напористо спросил у меня Старший.

— Да, — коротко ответил я.

— Это хорошо. Тогда можешь определить скорость поезда?

— Зачем?

— Да какая разница зачем? Ты находишься в поезде, и тебе надо определить его скорость.

— Так зачем мне определять скорость, когда я нахожусь в поезде? — с большим недопониманием я смотрел на Старшего.

— Ну, ты же в Новосибирском училище учился, вас там этому должны были обучать!

Мне это стало напоминать подведение итогов после второй задачи, про район и дорогу.

— Чему? Определять скорость поезда, когда я еду в нём?

— Именно.

— Нас этому не учили, так как это не надо знать.

— Да учили вас, ты просто, как и все курсанты, нихуя не слушал преподавателей. Ну, тогда, Юстас, подумай, как можно определить скорость поезда.

— Можно спросить у радиста, он спросит у машиниста, и мы узнаем скорость поезда, — пытался я съехать от вопроса.

— Нет! Нельзя у них спрашивать! Вот как определить скорость поезда?! Иди, подумай и через пять минут приходи с ответом. И дежурный по эшелону, тебе — то же самое: определить скорость поезда.

Время — три часа ночи, я занимаюсь такой хуйней. Спецназ, тельняшка, романтика. Неадекватные командиры, пытающиеся узнать скорость поезда в три ночи — вот где романтика.

Я вернулся на свою полку, ко мне подошел боец, который стоял дневальным.

— Зачем тебя вызывали, командир?

— Бля, не поверишь, спросили, как узнать скорость поезда.

— Зачем?

— Вот на этот вопрос я точно не дам ответ.

— Вот что синька с людьми делает, — заулыбался боец и продолжил, — смотри, командир, вдоль железной дороги, точно знаю, стоят километровые столбики. Может, по ним как-то можно?

— Конечно можно. Нужно засечь время на преодоление этого километра, потом разделить тысячу метров на секунды, получим скорость и переведем километры в час.

Так и сделали. Засекли, вычислили, перевели. И я вернулся к своим начальникам с ответом и рассказом о том, как я к этому пришел.

— Шестьдесят пять километров в час получилось.

— Как считал?

— С помощью километровых столбиков. Расстояние в тысячу метров разделил на время и получил скорость.

— Юстас, да каким еще нахуй километровым столбиком? Почему вы всё время из жопы лезете? Ну, неужели ты не слышишь тук-тук, тук-тук? — Так он изображал звук колёс, при этом закрыв глаза и подняв палец вверх.

Это был апогей этой ночи, дно, дальше некуда. Я стоял в три ночи перед своими командирами и слушал тук-тук, тук-тук. Это просто фиаско.

— Длина рельс, Юстас, двадцать пять или пятьдесят метров. То есть можно с помощью тук-тук определить скорость поезда.

Я уже никак не реагировал, просто стоял и обтекал. Я даже уже не помню, о чём думал в тот момент. Наверное, считал до десяти, как обычно я делал, когда меня отчитывали начальники. Я ушел обратно. Боец ждал меня на моей полке.

— Ну, что, командир? Ответил правильно?

— Да это пиздец. С помощью тук-тук надо было замерять, — рассказал я своему разведчику и охуел от происходящего.

— Да какой тук-тук, командир? Сейчас стыков не делают на рельсах. Я четыре года помощником машиниста работал. Сейчас нет тук-тук, послушай сам. А скорость, кстати, шестьдесят семь, я у радиста спросил только что. Мы почти правильно определили.

Я прислушался. И, правда, характерных звуков от колёс не было слышно, но мне уже было, честно говоря, похуй. Я встал и пошел обратно к Старшему.

— Так сейчас нет стыков рельс, и характерных ударов колёс нет.

— Юстас, ты чё сейчас хуйню-то несешь? — разгневался уже изрядно выпивший командир.

— Как нет, а это что?! — спросил и, закрыв глаза, начал двигать пальцем в воздухе в такт своего произношения, — Тук-тук.

Я понимал, что это может продолжаться бесконечно и доказать что-то будет очень трудно, поэтому поперек его раздумий произнес:

— Скорость шестьдесят семь километров в час.

Старший достал навигатор из кармана, посмотрел на него и сказал:

— Вот, Юстас, можешь, когда хочешь. А то мне тут про столбики какие-то рассказываешь. Все, иди.

Я развернулся и пошёл на свое место с улыбкой на лице, с этой же улыбкой, наверное, и уснул.

А на следующий день мы, довольные, но уставшие, прибыли в ППД, на тот же перрон, откуда пару месяцев назад уезжали.

Так и закончилась первая боевая командировка старшего лейтенанта Юстаса, почти уволенного, с дизентерией, подорвавшимся бойцом и немного впечатленным от всего происходящего. То ли еще будет.