– Нечасто случается нам увидеть в последнее время, как трепещет стрела в человеческом сердце, – сказал Ланселот. Дело было под вечер, они находились на стрельбище.

– Трепещет! – воскликнул Артур. – Как славно передает это слово дрожь едва вонзившейся стрелы!

– Я его подцепил в какой-то балладе, – сказал Ланселот.

Они покинули поле и уселись в беседке, из которой видны были юноши, упражнявшиеся в стрельбе.

– Впрочем, ты прав, – печально сказал Артур. – Мы переживаем время упадка, прежних сражений теперь уже не увидишь.

– Упадка! – протестующе вскричал королевский главнокомандующий. – О чем, собственно, ты печалишься? Ведь ты, по-моему, именно этого и хотел?

Король переменил тему.

– А Гарет в хорошей форме, – сказал он, наблюдая за молодым человеком. – Занятно. Он вряд ли на много лет моложе тебя, а все кажется мальчиком.

– Гарет миляга.

Король положил ладонь на колено Ланселота и любовно стиснул его.

– В том, что касается Гарета, – сказал он, – кое-кто и тебя мог бы назвать милягой. Уже целое предание составилось о том, как он, не назвав себя, явился ко двору, так что даже собственные братья его не признали, как работал на кухне, как Кэй в приступе язвительности дал ему прозвище Прекрасные Руки и как только ты один и относился к нему со всем вежеством, пока он не испытал великих приключений и не стал рыцарем.

– Да будет тебе, – заступился за Оркнейцев Ланселот. – Братья не видели его пятнадцать лет. Гавейна тут винить не в чем.

– А я и не виню никого. Я говорю лишь, что с твоей стороны было очень мило принять участие в кухонном паже, постоянно его поддерживать и в конце концов посвятить в рыцари. Впрочем, ты всегда был добр к людям.

– Странно, как их всех тянет сюда, – сказал Ланселот. – Как будто они просто удержаться не могут. Любой мальчишка, в котором есть хоть немного доблести, словно нутром чувствует, что его место при дворе Артура, даже если придется там работать на кухне, потому что двор Артура – это центр нового мира. Потому-то и Гарет сбежал от матери. Она бы не отпустила его, вот и пришлось удрать и явиться сюда, утаив свое имя. Глупо, вообще-то. Моргауза – просто дрянная старуха, ничего другого о ней не скажешь. Она не отпускала его ко двору, потому что ненавидит тебя, а он все равно оказался здесь.

– Моргауза моя сводная сестра, и я причинил ей немало горя. Женщине трудно сохранить хорошие качества, когда все ее сыновья уходят служить человеку, которого она ненавидит. Даже Мордред, последний из ее сыновей.

Ланселот поежился. Он питал к Мордреду инстинктивную неприязнь, и сама эта неприязнь была ему неприятна. Он не знал о том, что Артур приходится Мордреду отцом, ибо историю эту удалось замять – совсем как историю рождения самого Артура – давным-давно, когда ни Ланселота, ни Гвиневеры еще не было при дворе. Но он чуял какую-то странность в отношениях юноши и Артура. Мордреда он не любил безотчетно, как собака кошку, и стыдился своей нелюбви, потому что она противоречила его принципам, в согласии с коими ему надлежало помогать молодым рыцарям.

– Наверное, наихудшую боль причинил ей уход Мордреда, – продолжал Король. – Ведь любая женщина сильнее всего привязывается к последнему своему ребенку.

– Насколько я осведомлен, она не питала особой привязанности ни к одному из них. И если их уход к твоему двору причинял ей боль, так лишь потому, что она ненавидит тебя. Почему она тебя ненавидит?

– Это дурная история. Я предпочел бы не говорить о ней. Моргауза – женщина, – добавил Король, – и женщина с характером.

Ланселот усмехнулся скорее мрачно, чем весело.

– Да уж надо полагать, – сказал он, – судя по тому, что она вытворяет. Я слышал, она мертвой хваткой вцепилась в Пеллинорова сына, в Ламорака, даром что он ей во внуки годится.

– Кто тебе сказал?

– Об этом весь двор говорит.

Артур вскочил и в волнении сделал три шага.

– Господи Боже! – воскликнул он. – А ведь отец Ламорака убил ее мужа! А ее сын убил отца Ламорака! Да Ламораку и лет-то всего ничего!

Он снова присел и уставился на Ланселота, словно бы опасаясь того, что может сейчас услышать.

– Как бы там ни было, но именно это она и сделала.

Артур спросил, внезапно и яростно:

– Где Гавейн? Где Агравейн? Где Мордред?

– Предполагается, что они отправились искать приключений.

– Не… не на север?

– Не знаю.

– А где Ламорак?

– По-моему, застрял в Оркнее.

– Если бы ты только знал мою сестру, Ланселот, – если б ты знал, каков Оркнейский клан у себя дома. Они помешаны на своей семье. Если Гавейн, если Ламорак… о Боже мой, смилуйся над моими грехами, и над грехами прочих людей, и над сумбуром этого мира!

Ланселот с испугом взирал на него:

– Чего ты боишься?

– Я боюсь за мой Стол. Я боюсь того, что вот-вот случится. Я боюсь, что все оказалось ошибкой.

– Глупости.

– Когда я учреждал Круглый Стол, я хотел прекратить анархию. Стол был каналом для грубой силы, он позволял людям, неспособным без нее обойтись, обратить ее на общую пользу. Но все это оказалось ошибкой. Нет, не прерывай меня. Все оказалось ошибкой, потому что и сам Стол был основан на силе. Право может основываться только на праве, его нельзя устанавливать с помощью Сильной Руки. А я именно это и попытался проделать. И ныне грехи мои обернулись против меня. Я боюсь, что посеял ветер, Ланселот, и теперь мне придется пожать бурю.

– Я не понимаю, о чем ты толкуешь.

– Вон идет Гарет, – сказал вдруг Король с таким спокойствием, словно все было уже позади. – Думаю, через минуту ты все поймешь.

Пока они разговаривали, на стрельбище появился гонец в кожаных поножах. Краем глаза Король заметил, как он торопливо отыскал сэра Гарета и вручил тому письмо. Он смотрел, как юноша читает письмо, как перечитывает – раз, другой – и как он потом потерянно разговаривает с гонцом. Теперь Гарет, сунув лук посланнику в руки и не заметив этого, медленно приближался к ним.

– Гарет, – произнес Король.

Молодой человек опустился на одно колено и ухватился за руку Короля. Он держался за нее, как за лестничные перила или за спасательный трос. Тусклыми глазами он смотрел на Артура, но не плакал.

– Моя мать мертва, – сказал Гарет.

– Кто убил ее? – спросил Король, словно вопрос этот был совершенно естественным.

– Мой брат Агравейн.

– Что?!

Восклицание исходило от Ланселота.

– Мой брат убил нашу мать, потому что застал ее в постели с мужчиной.

– Сохраняй спокойствие, Ланселот, прошу тебя, – сказал Король. И снова к Гарету: – Что они сделали с сэром Ламораком?

Но Гарет еще не закончил первой части своего рассказа.

– Агравейн отсек ей голову, – сказал он. – Как единорогу.

– Единорогу?

– Прошу тебя, Ланселот.

– Он убил мать в приступе ярости.

– Я сожалею об этом.

– Я всегда знал, что он это сделает, – сказал Гарет.

– Ты уверен, что эти новости истинны?

– Новости истинны. Истинны. Ведь это Агравейн убил единорога.

– Разве Ламорак был единорогом? – мягко спросил Король. Он не понимал, о чем говорит его племянник, но очень хотел помочь ему. – Значит, Ламорак погиб?

– Ах, дядя! В письме говорится, что Агравейн застал ее нагой в постели с Ламораком и отсек ей голову. А затем они затравили и Ламорака.

Ланселот был не так терпелив, как Король, потому что не пережил горестей, случившихся при начале правления.

– Кто «они»? – спросил он.

– Мордред, Агравейн, Гавейн.

– Стало быть, – сказал сэр Ланселот, – троица твоих братьев сначала погубила Короля Пеллинора, который и мухи бы не обидел намеренно, погубила его лишь потому, что он, по несчастной случайности, убил на турнире их отца, затем они прямо в постели прикончили собственную мать и, наконец, зарезали молодого Пеллинорова сына, Ламорака, только за то, что его совратила их матушка, превосходившая его возрастом втрое. Я так понимаю, что они все втроем набросились на него одного?

Гарет стиснул королевскую руку, и голова его начала опускаться.

– Они окружили его, – сказал он оцепенело, – и Мордред заколол его, ударив в спину.