Наутро его и Элейну призвали в спальный покой Королевы. Что до Ланселота, то он направлялся туда, испытывая даже какое-то подобие счастья. Он помнил, как Гвиневера прошлой ночью притворилась больной, чтобы покинуть покой Короля. В темноте она послала за любовником. Привычная потворствующая ладонь, обхватив его палец, провела его, шествующего на цыпочках, к желанному ложу. В молчании, к которому вынуждала их близость Артуровой спальни, но и в пылкой нежности тоже, они сделали все, чтобы помириться. И сегодня Ланселот был счастливее, чем когда бы то ни было с начала всей этой истерии с Элейной. Он поверил, что если ему удастся уговорить Гвиневеру по-доброму расстаться с Королем, так, чтобы они смогли жить открыто, то для него еще сохранится возможность спасти свою честь.

Он увидел Гвиневеру, напряженную, будто окоченевшую, – в лице ее не было ни кровинки, лишь два красных пятна выделялись вблизи ноздрей. Вид она имела такой, словно ее укачало. Она была одна.

– Итак, – сказала Королева.

Элейна взглянула прямо в ее синие глаза, Ланселот же покачнулся, словно подстреленный.

– Итак.

Они стояли, ожидая дальнейших слов Королевы.

– Куда ты отправился прошлой ночью?

– Я…

– Можешь мне не рассказывать, – закричала Королева, взмахнув рукой, так что они увидели в ладони скомканный, изодранный в клочья носовой платок. – Предатель! Предатель! Убирайся вон из моего замка вместе с твоей потаскушкой!

– Прошлой ночью… – сказал Ланселот. Голова его кружилась от отчаяния, но ни одна из женщин этого не замечала.

– Не говори мне ничего. Не лги. Уходи.

Элейна спокойно сказала:

– Прошлой ночью сэр Ланселот был у меня в покоях. Моя служанка Бризена привела его в темноте.

Королева замахала рукой в сторону двери. Она тыкала в нее пальцем и тряслась так, что волосы выбились из прически и упали ей на лицо. Выглядела она ужасно.

– Вон! Вон! И ты тоже, животное! Как смеете вы произносить подобное в моем замке? Как вы смеете признаваться в этом передо мной? Забирай своего полюбовника и уходи!

Ланселот тяжело дышал, не сводя с Королевы глаз. Возможно, он уже не сознавал окружающего.

– Он считал, что идет к вам, – сказала Элейна. Она стояла, сложив руки, и бесстрастно смотрела Королеве прямо в лицо.

– Старая ложь!

– Это не ложь, – сказала Элейна. – Я не могла больше жить без него. Бризена помогла мне сыграть вашу роль.

Неверной походкой Гвиневера засеменила к Элейне. Она хотела ударить ее по губам, но та не отпрянула. Похоже, Элейна даже надеялась, что Королева ударит ее.

– Лгунья! – взвизгнула Королева. Подбежав к Ланселоту, опустившемуся на сундук и сидевшему, тупо глядя в пол и сжимая руками голову, она вцепилась в край его одеяния и начала тянуть и подталкивать его в сторону двери, но он и не двинулся.

– Так ты и ее выучил этой басне! Что же ты новую не придумал? Мог бы рассказать мне что-нибудь поинтересней. Ты, видно, решил, что сойдет и это затасканное вранье?

– Дженни… – сказал он, не поднимая глаз. Королева попыталась плюнуть в него, но не попала из-за отсутствия практики.

– Как смеешь ты называть меня Дженни? От тебя еще воняет этой распутницей! Я Королева, Королева Англии, а не твоя девка!

– Дженни…

– Вон из моего замка! – изо всей своей мочи завизжала Королева. – И чтобы я твоей образины здесь больше не видела. Твоей порочной, уродливой, мерзкой образины!

Ланселот вдруг громким голосом произнес прямо в пол:

– Галахад!

Затем он отнял руки от головы и поднял взгляд, и обе они увидели лицо, о котором она только что говорила. На лице застыло удивленное выражение, один глаз начал косить.

Он произнес чуть тише:

– Дженни.

Но вид у него был как у слепого. Королева открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла издать ни единого звука.

– Артур, – сказал Ланселот.

И сразу за этим он пронзительно завопил и выскочил прямо в окно, бывшее на втором этаже. Женщины услышали, как он вломился в какие-то заросли, затрещали и хряснули сучья, и Ланселот, ломая кусты, побежал между деревьями с громким заливистым криком, словно гончая, взявшая след. Скоро крики смолкли вдали, и в спальном покое повисла тишина.

Элейна, теперь такая же белая, как и Королева, но стоявшая по-прежнему гордо и прямо, сказала:

– Вы довели его до безумия. Должно быть, рассудок его ослаб.

Гвиневера ничего не сказала.

– Зачем вы довели его до безумия? – спросила Элейна. – У вас есть супруг, замечательный, самый великий среди людей этой земли. Вы Королева, у вас есть все – честь, счастье, дом. А у меня – ни супруга, ни дома, да и чести я тоже лишилась. Почему вы не отдали его мне?

Королева молчала.

– Я любила его, – продолжала Элейна. – Я родила от него чудесного сына, который еще будет первым среди рыцарей мира.

– Элейна, – сказала Гвиневера, – покиньте мой двор.

– Разумеется.

Гвиневера внезапно схватила ее за подол.

– Не говорите никому, – торопливо сказала она. – Ни слова о том, что случилось. Если вы скажете, он погибнет.

Элейна высвободила юбку.

– А вы полагали, что я скажу?

– Но как же нам быть? – воскликнула Королева. – Неужели он обезумел? Может быть, он еще отойдет? Что теперь будет? Может быть, нужно что-то сделать? И что сказать людям?

Элейна не стала задерживаться для дальнейших объяснений. Однако у двери она обернулась, губы ее дрожали.

– Конечно, он обезумел, – сказала она. – Вы завладели им, и вы его погубили. Что еще вы с ним сделаете?

Когда дверь затворилась, Гвиневера опустилась на пол. Она уронила истерзанный платок и заплакала – медленно, просто и искренне. Спрятав лицо в ладони, она содрогалась от горя. (Сэр Борс сказал ей однажды: «Тьфу на ваш плач, ибо плачете вы лишь тогда, когда ничего уже не поправишь».)