– Ты не спишь, любушка моя?!

Юрий кое-как перевел дыхание – он никак не ожидал такой сумасшедшей страстности от супруги, что буквально выжала его досуха, опустошила. Как-то неожиданно осознал, что та из скованной девушки потихоньку превратилась в жгучую женщину с «перчинкой», способную не только получать, но и дарить неслыханное наслаждение. Необычное поведение для нынешних времен с их строгими устоями…

– Нет, мой милый, мне так хорошо с тобой!

Софья крепко обняла Юрия, прижалась к нему горячим телом, провела своей узкой ладошкой по его груди, неутомимо лаская и осыпая горячими поцелуями, свежая и бодрая, словно не было нескольких весьма бурных часов плотского торжества.

Однако за эти два с лишним месяца семейной жизни Галицкий немного изучил супругу, и горячо возблагодарил небеса. Ведь даже предаваясь постельным усладам, Софья всегда оставалась сама собой – умной, расчетливой и деятельной правительницей, достойным и энергичным соправителем, тратящим на сон и отдых времени не больше его самого. Да и в делах на нее он мог полностью положиться – жена выполняла все возложенные на нее поручения, как говориться «от и до», с прилежанием и исполнительностью, без всякой дурной инициативы.

«Повезло мне с женой – Софья образованна, преданна, умна. Да и само ее имя означает «мудрость». Все эти качества с лихвой искупают некрасивое лицо и рыхловатую фигуру – она природная царица, а не содержанка. К тому же уже сделала определенные выводы и стала заниматься спортом, так сказать – верховая езда этому способствует, как и тот нехитрый набор гимнастических упражнений, что я ей показал. Так что, надеюсь, местная мода на пышных красавиц ее не затронет».

Юрий обнял жену за хрупкие плечи, девушка обмякла под его хваткой, однако, судя по ровному дыханию, продолжала над чем-то размышлять. Он откинул пальцами густую прядь русых волос, прошептал ей на ухо, чуть повернув голову:

– Над чем думаешь, царица?! Учти – одна голова хорошо, но две лучше. Вместе решать проблемы будем!

– Да, государь, муж мой…

Софья приподнялась, поцеловала ему грудь и ладонь, и снова улеглась на плечо, обвив рукой за шею, прижавшись пышной, но тугой грудью, обжигающей словно печка.

– Знаешь, я осенью у твоего окна стояла во дворце – стекло огромное и прозрачное. На двор смотрела – там всегда жизнь идет, хоть какое-то развлечение. А так только книги и спасали, брат Федор, почитай, всю свою библиотеку повелел мне представить. Не с мамками же разговоры вести, и не с сестрами – из пустого в порожнее каждодневно переливать. Такая тоска брала порой, что хоть в пруду топись…

Юрий погладил жену по волосам, внимательно слушая ее горячечный шепот. За последние года он приобрел несколько полезных для правителя привычек, и набирался терпения – умение выслушать собеседника весьма полезно, а тут жена, что должна стать для него самым родным человеком, матерью его будущих детей.

– Царских дочерей невместно за князей выдавать – те и так в своих челобитных пишут, что де холопы они великих государей и челом бьют, всячески чины выпрашивая и вотчины. Так что для нас, царевен, только одна дорога – или в тереме вечно сидеть, или в монашеский постриг принимать. Мне с тобой повезло, любовь моя – ты православный государь, из рода древних галицких королей. Бояре наши, как спесью не раздуваются, но жаба быком никогда не станет. Ненавидят они тебя люто, самозванцем и мужицким царем меж собою именуют.

– Завидуют, Софа. Да их смерды в мои земли бегут каждодневно – они разор терпят. А не хрен над людом измываться – тогда и уходить в поисках лучшей доли люди не станут.

– Непривычно сие для меня – бояре опора трона, а у тебя мужики и казаки. Почто ты их к земле не прикрепишь, да дворянам не раздашь поместьями?! Ведь нельзя казацким укладом жить – ведь даже у иноземцев таких вольностей, как у нас тут, нигде нет.

– Народа у меня живет мало – вместе с Крымом едва половина миллиона, леодра по московскому счету, наберется, может быть тысяч на сто больше, если с присягнувшими ногайцами и донскими казаками с запорожцами посчитать. А у твоего брата восемь леодров, не меньше. Да в Речи Посполитой столько же, а у Оттоманской Порты вдвое больше. И это приблизительный расклад, Софушка – перепись населения еще не скоро проводить будут. Смерды черносошные, холопы всякие, и тем паче рабы воинами быть не могут по определению!

Зато за свою свободу, любой вкусивший вольности, драться смертным боем будет! Таковы казаки! Вспомни, свет мой, что пять лет тому назад случилось? Хорошо, что донские атаманы и запорожцы бунт разинский не поддержали и супротив вольницы выступили – грянула бы беда великая!

– Ох, страсть тогда случилась страшная – тогда в палатах все притихли, только шепот горестный и тревожный раздавался. В Москве в любой момент холопы могли бунт кровавый поднять…

– Здесь не поднимут ни в коем разе! Ибо с турками и татарами сечи предстоят страшные – и так пять лет кровь потоками льется. Потому каждый беглец, что на мои земли приходит, вольность получает – мне воины нужны, и при том они должны трудолюбивыми страдниками оставаться, хлеб растить и железо плавить нужно!

– Понимаю это, муж мой, но еще не привычны мне как-то порядки в нашем царстве-королевстве. Как язык готский, коему учусь каждодневно, майн херц. И раскольников ты привечаешь – раньше они в Сибирь бежали, а теперь за Донец идут толпами…

– Так ли нам тут важно сколько перстов при молитвенной службе складывать?! Никон раскол учинил – а что ему греческие патриархи писали?! Так нет же – уперся, вознесся гордыней – себя с царем, твоим отцом сравнивать стал?! Потому я брату Федору и отписал – раз не нужны людишки эти, всех тут привечу, мне ведь степь Таврическую заселять нужно, благо ногайцев за Днепр изгнали. Здесь христиан всякого толка уйма проживает – армяне, греки, готы, поляки и потомки генуэзцев, сербы и болгары, наши невольники бывшие. Митрополиты терпимы и всех под одну гребенку не подводят, толерантность проявляют, ибо в любой момент магометане напасть могут в силе тяжкой. И устроят нам тут резню великую, если супротив них держаться не будем людно, купно и оружно.

– Толерантность? Терпимость, значит, по-латыни, – негромко произнесла Софья, а Юрий даже не удивился – жена получила немыслимое для этого времени образование, ведь эпоха феминизма наступит через триста лет. Тут принято считать, что женщин учить незачем – от баб требуется за хозяйством присматривать, да детей рожать.

– Так и ты будь терпеливой, любовь моя. Мы все в Христа веруем, это дело первое, а обрядовость вторична.

– Патриарх Иоаким не приемлет наших порядков, государь. Обвиняет тебя чуть ли не в отступничестве, за малым еретиком али схизматиком не называет. Против моего замужество яро выступал, брат его едва переупрямил. Теперь в Преображенское ездит постоянно, на поклон царице Натальи Кирилловне. Призывает сохранить древнее ромейское благочестие, а Немецкую слободу заразную сжечь!

– Не пошел бы он на хрен со своими советами! Начетник, дальше собственного хе… то есть носа не видящий! Полки иноземного строя Чигирин отстояли, когда дворянское ополчение и московские стрельцы струсили. И если слободу сожгут, то все наемники разбегутся. Тот же Патрик Гордон, что здесь отлично воевал – он ведь католик, шотландец. Ишь ты, новую Варфоломеевскую ночь решил на Руси устроить?!

Юрий чуть ли не взбеленился, однако нежные прикосновения жены его успокоили. Хотя, если признаться честно, о парижской резне, что случилась столетие назад, ему митрополит Мефодий недавно поведал.

– Я только здесь, в нашем царстве поняла, что порядки иные быть могут, справедливые. И гонений не нужно на сторонников «старого обряда» устраивать, хотя до свадьбы считала, что скверну каленым железом выжигать нужно. Дура тогда была…

Софья погладила ладошкой его грудь, успокаивая нежными прикосновениями. А Юрий отметил, что жена все чаще и чаще стала называть Боспорское царство и Готское королевство «нашими». И это был добрый знак – Софья явственно показывала, что московские порядки для нее остались в прошлом. Теперь она живет исключительно делами новой для нее родины мужа, так как все считали Юрия законным и вполне легитимным правителем не только занятых земель Донбасса, Тавриды, Крыма, Тамани и части Дона, но даже находящейся под властью Польши Червонной Руси.

– Нельзя свары церковной устраивать, муж мой. Но Иоаким патриарх Московский и всея Руси, а твои митрополиты экзархаты в епархии Константинопольского патриарха. Киевский митрополит, старец Антоний скончался, а местоблюстителем сейчас там Лазарь, архиепископ Черниговский. Он желает самостоятельность митрополии отстоять, а не войти в церковь нашу купно и полностью. И на Москве в клире поговаривают, что в том ты его строптивость подстрекаешь и на свою сторону склоняешь, всячески улещивая. Правду ли говорят, муж мой?

Юрий лежал, не отвечая на заданный Софьей вопрос, но продолжая крепко обнимать супругу. Да что и говорить было ей в ответ, если тайные переговоры на самом деле велись…