Глава 2

Действительно трудная проблема

«Величайшая тайна науки – природа сознания. Не то чтобы у нас имелись неудачные или несовершенные теории человеческого сознания – таких теорий у нас попросту нет. Почти все, что мы знаем о сознании, – это то, что оно имеет некое отношение скорее к голове, чем к ноге».

Ник Герберт, физик

Когда я пришел в себя в палате интенсивной терапии, на койке номер десять, я не помнил ничего о своей жизни до комы. У меня не было личных воспоминаний о жизни на планете Земля. Все, что я знал, – это фантастические странствия, из которых только что вернулся, – потрясающее путешествие, которое, как мне показалось, длилось долгие годы, хотя уместилось в семь земных дней. Весь багаж прожитой жизни, включая религиозную веру, личные воспоминания и научные знания, приобретенные за более чем двадцать лет работы ученым-неврологом, исчез без следа.

Когда воскресным утром я вернулся в этот мир, мой мозг был разрушен. Даже слова и речь были стерты, хотя они стали возвращаться уже в первые часы пробуждения. Сначала я объяснял эту странную амнезию обширным неокортикальным повреждением, на котором настаивали мои врачи. Традиционное неврологическое образование постулировало, что воспоминания хранятся в мозге и отчасти в неокортексе, и я поначалу мыслил столь же стандартно.

Речь вернулась ко мне за несколько недель уже после возврата многих личных воспоминаний, медленно и спонтанно. Медсестры были добры и позволили моим сестрам Бетси и Филлис спать на койках рядом с моей больничной кроватью и нести постоянное семейное дежурство в палате. Сразу после выхода из комы мне было очень трудно спать. Сестер беспокоила моя бессонница и возбуждение, и они пытались усыпить меня рассказами о наших поездках на каникулы, когда мы были детьми.

Меня заинтриговали эти необычные истории, о которых поначалу я ничего не помнил. Однако через несколько дней у меня в голове стали всплывать смутные обрывки воспоминаний, которые совпадали с завораживающими историями, рассказанными мне сестрами в те странные дни (и ночи), когда мой поврежденный мозг пытался восстановиться. Личные воспоминания восстанавливались три недели. Знания физики, химии и неврологии (семантическая память) возвращались около двух месяцев. Объем вернувшихся воспоминаний поражал меня, особенно когда я внимательно просматривал свою медицинскую карту и обсуждал свою болезнь с коллегами, которые меня лечили. Постепенно я осознавал, насколько был болен. Такие пациенты не выживают, а тем более не переживают необычный духовный опыт и не рассказывают о нем, полностью поправившись. И как все это расценивать?

Поразителен уже тот факт, что я помнил события, происходившие со мной во время комы. Если бы мне рассказали подробности моей истории до того, как я заболел, я бы очень уверенно сказал, что такой пациент не может испытывать ничего, кроме самых основных рудиментов сознательного опыта, и, разумеется, ничего не помнит. И был бы в корне неправ.

Нейробиологи считают формирование новых воспоминаний серьезным процессом, который в ослабленном мозге становится неполон и несвязен. Вот почему так много заболеваний головного мозга заканчиваются частичной или полной потерей памяти о периоде болезни. Даже после того, как пациенты выходят из комы и общаются с окружающими, их мозг оказывается неспособен запоминать новые впечатления еще много часов, дней или даже недель. Заметьте, что долгосрочная память не так энергозатратна. Поэтому люди, потерявшие память, сложнее всего восстанавливают недавние события, к примеру, что они ели на завтрак (и даже завтракали ли вообще), хотя память о детстве и других давних жизненных моментах им доступна.

Примечательно и то, что мои воспоминания о переживаниях в глубокой коме со временем не исчезали. После того как я пришел в себя, я примерно тридцать шесть часов находился в психическом кошмаре параноидального бреда, совершенно отличного от ощущения сверхреальности, пережитого мной за неделю болезни. Я считал, что раз все воспоминания (и сверхреальные духовные, и послекоматозные параноидальные) являются галлюцинациями моего блокированного мозга, как-то пропущенными поврежденным неокортексом, то со временем они станут менее яркими. К моему удивлению, разница между этими двумя группами воспоминаний была огромной. Сверхреальные воспоминания глубокой комы были отчетливыми, а воспоминания психотического кошмара – эфемерными и мимолетными (и исчезли через несколько недель). На самом деле, мои воспоминания о глубокой коме остаются неизменными и ясными и сегодня.

Я стал понимать, что это мое испытание можно считать околосмертным переживанием (ОСП), и жаждал больше узнать о подобных случаях, чтобы сравнить их с моим. Но прежде чем погрузиться в чтение, первые шесть недель я посвятил тому, чтобы тщательно записать все, что мог вспомнить о своих переживаниях в глубокой коме и начале выздоровления. А затем начал усердно искать иные свидетельства подобного опыта.

Одной из первых я обнаружил книгу доктора Рэймонда Моуди «Жизнь после жизни» 1975 года, популяризировавшую термин «околосмертные переживания». Любовь и поддержка Вселенной, которую ощутили сотни пациентов, описанные доктором Моуди, глубоко и точно перекликались с тем, что я помнил из своих переживаний. Слова, которые он подбирал, казались мне искаженными ограничениями земного языка и не способными описать эти неземные путешествия. Это оживило во мне острые, хотя и непередаваемые воспоминания о собственном опыте.

Воспоминания об околосмертном опыте резко отличаются от снов или галлюцинаций. Они подсказывают, что наш материальный мир – только одна форма реальности из всех возможных.

Описания духовного мира как более фундаментальной реальности, чем наша земная, обрели для меня очевидный смысл. Я был до глубины души поражен тем, что другие люди переживали необыкновенные приключения, в то время как их считали мертвыми. Если бы все происходило так, как это представляет материалистическая неврология, если бы их сознание было полностью выключено, а мозг не функционировал, то у них вообще не должно было остаться никаких воспоминаний. Я очень хотел выяснить, как возникают эти переживания.

До комы я уделял ничтожно мало внимания литературе об ОСП и не знал, что отличительная черта потусторонних видений – их устойчивость на протяжении долгого времени, в отличие от земных воспоминаний, снов и галлюцинаций. Ученые исследовали удивительную стабильность таких воспоминаний и доказали, что их содержание десятилетиями остается неизменным, в то время как большинство других воспоминаний немного меняются каждый раз, когда мы к ним обращаемся.

Другое важное качество ОСП касается ощущения сверхреальности. Я был потрясен своими воспоминаниями о коме – они были «слишком реальными, чтобы быть реальностью», особенно события во Вратах и восхождение к Ядру абсолютного единства. Чтение книг открыло мне, что более половины переживших ОСП столкнулись с чувством обостренной реальности. Я бы согласился с теми, кто считает нашу обычную реальность больше похожей на сон, чем насыщенные трансцендентные ОСП. Воспоминания об околосмертном опыте резко отличаются от снов или галлюцинаций. Они подсказывают, что наш материальный мир – только одна форма реальности из всех возможных.

Бельгийский невролог Стивен Лорис, разделяющий мой глубокий интерес к ОСП, в марте 2013 года рассказал мне об интригующем исследовании воспоминаний пациентов, побывавших в коме. Ученые оценивали три группы людей – восемь случаев с ОСП, что установлено с помощью теста ОСП Грейсона, шесть без ОСП, но с воспоминаниями о коме, и семь без воспоминаний о коме. Их сравнивали с восемнадцатью здоровыми добровольцами того же возраста. Специальная анкета помогла проанализировать пять типов воспоминаний: целевые (ОСП для первой группы, воспоминания о коме для второй и первые детские воспоминания для третьей и котрольной групп), старые и свежие воспоминания о реальных событиях и старые и свежие воспоминания о воображаемых событиях. Так как околосмертные переживания считаются высокоэмоциональными, всех участников эксперимента попросили выбирать самые яркие воспоминания.

Ученые пришли к выводу, что воспоминания об околосмертных переживаниях отличаются от любых других видов воспоминаний о реальных или воображаемых событиях, а также воспоминаний о коме. Фактически они доказали, что ОСП нельзя считать воображаемыми. Им пришлось признать, что эти события действительно случились и их сверхреальная природа поистине удивительна и не имеет аналогов.

В 2014 году Арианна Пальмьери и ее коллеги из Университета Падуи в Италии опубликовали интересное исследование о необычных характеристиках воспоминаний об ОСП. Они использовали гипноз, чтобы больше узнать об этих исключительных переживаниях, и обнаружили, что их детализация, эмоциональная сила и самореферентность напоминают скорее воспоминания о реальных событиях, чем о снах и других воображаемых событиях.

Первоначально мои попытки разобраться подавлялись моими же гипотезами о природе мозга и ума. Но сверхреальность было трудно объяснить, оставаясь в рамках моей старой парадигмы. Если мозг порождает сознательное понимание, а неокортекс (как самый мощный калькулятор в системе обработки информации мозга) необходим для создания любого подробного сознательного понимания, тогда почему прогрессирующий отказ моего неокортекса не повлиял на такое астрономическое повышение детальности, многослойности и смыслового наполнения видений? Я месяцами бился над этой головоломкой, и в итоге мое мировоззрение стало меняться.

Чем больше я читал о научных исследованиях ОСП, тем чаще натыкался на край гигантской пропасти. Постепенно все становилось гораздо серьезнее, не так, как при моем первом знакомстве с этой темой. Новое знание теперь напоминало астероид, уничтожающий родную Землю! Все мои представления о природе реальности были разбиты. Должно быть, в самой основе нашего традиционного научного мировоззрения что-то неверно, на это ясно указывают необычайные человеческие переживания. Но что именно? Насколько основательно мне нужно разрушить свои базовые убеждения и изменить их, чтобы суметь во всем разобраться?

По сути, я искал новые принципы, способные объяснить ОСП более точно и всесторонне, чем консервативная наука. К своей большой радости, я обнаружил, что серьезные ученые уже десятилетиями, если не столетиями, исследовали эти явления. И волею случая один из самых известных из них работал недалеко от меня.

Доктор Брюс Грейсон, удивительно мягкий человек, психиатр из Университета штата Вирджиния в Шарлотсвилле, начал изучать ОСП в начале 1970-х годов. Он был заинтригован рассказами людей о ярких трансцендентных событиях, случившихся с ними в то время, как их тела были разрушены болезнью. Он разработал тест для выявления общих признаков околосмертных переживаний. В его анкете были такие вопросы, как «Можете ли вы назвать свои чувства более сильными, чем обычно?». Грейсон анализировал результаты, чтобы классифицировать интенсивность околосмертного переживания в сравнении с другими.

Как практикующий психиатр, он мог отличить такие переживания от обычного психоза и шизофрении. Одной из особенностей ОСП является то, что у людей, переживших их, благотворно меняются убеждения, мироощущение и ценности. Врачебное наблюдение показывает, что такой эффект длится годами, даже всю жизнь. При психических расстройствах такого обычно не происходит.

Доктор Грейсон опубликовал более ста статей в знакомых мне медицинских журналах и более двадцати лет проработал редактором «Журнала исследований околосмертных переживаний». Естественно, ему было интересно узнать подробности моего переживания, а я понимал, что он является неиссякаемым источником информации, необходимой в моем исследовании. В то время доктор Грейсон был директором Отдела исследований восприятия в Университете штата Вирджиния. После нашей многомесячной переписки он пригласил меня выступить на одном из их еженедельных собраний. И какова же была тема этих собраний? Сознание!

Когда я ехал в Шарлотсвилл, то понял, что буду выступать во вторую годовщину своего выхода из комы (с точностью до часа) – подходящий день! Просмотрев веб-сайт Отдела исследований восприятия, я был изумлен масштабом их работы по изучению проблем сознания, и особенно нелокального сознания (это когда мы знаем что-то независимо от наших физических чувств и ограничений пространства и времени). Все сотрудники Грейсона преследовали общую цель: выработать альтернативную теорию, которая описывала бы наше восприятие мира и компенсировала неспособность общепринятой парадигмы физикалистов (или материалистов) объяснить взаимоотношения ума и тела. Ученые-консерваторы не могли решить проблему мозга и ума, несмотря на громадное финансирование научных изысканий (большая часть бюджета шла на исследования мозга, а важное поле парапсихологии оставалось без финансирования). Доктрина физикализма – убеждение, что существуют только материальные вещи, – пока не смогла предложить сколь-нибудь толковое объяснение взаимоотношений ума-мозга.

Новая научная программа начала свое существование в 1960-х годах с работы доктора Яна Стивенсона, который изучал посмертные воспоминания у детей с использованием научных протоколов. Сегодня его дело продолжает доктор Джим Такер, нынешний директор Отдела исследований восприятия. Так ученые пришли к изучению нелокального сознания, то есть аспектов ума, проявляющихся вне наших физических чувств, – околосмертных переживаний, общения с умершими, телепатии, психокинеза, предвидения, предчувствия, внетелесного опыта, видения на расстоянии, посмертных воспоминаний у детей, свидетельствующих о реинкарнации, и других типов измененных состояний сознания. Особый интерес ученых заключается в том, чтобы использовать научную методологию для доказательства жизни души после смерти тела. Я понятия не имел о том, что такие исследования ведутся всего в полутора часах езды от моего дома.

Во время моей часовой презентации все присутствующие, тридцать или около того ученых, не проявляли сомнения, скептицизма или удивления, а многозначительно и понимающе кивали. Наша дискуссия перетекла в ланч в местном ресторане, и там я гораздо больше узнал об объеме исследований, проведенных в Отделе исследований восприятия.

Среди нас был доктор Эдвард Келли, в 1971 году получивший в Гарварде степень доктора наук по психолингвистике и когнитивной науке и потративший более пятнадцати лет на изучение парапсихологических (или паранормальных) явлений в Институте парапсихологии Д. Б. Рейна в Дареме, штат Северная Калифорния. Также он работал на кафедре электротехники в Университете Дьюка, где я учился на медицинском факультете. Мы работали и учились в одних и тех же учреждениях, пусть и в разное время.

В основе традиционного научного мировоззрения что-то неверно, на это ясно указывают необычайные человеческие переживания. Но насколько основательно нужно разрушить убеждения, чтобы суметь во всем разобраться?

Доктор Келли подарил мне экземпляр революционной книги «Irreducible Mind: Toward a Psychology for the 21st Century» («Неисправимый разум: на пути к психологии 21 века»), о которой я раньше не слышал. Прочитав ее, я понял, что упустил из виду огромный массив исследований феномена ОСП, воспоминаний о прошлой жизни у детей, мистических переживаний и других вариантов нелокального сознания. Это меня шокировало! Я узнал, что люди, работающие с ОСП, далеко продвинулись по тому пути, которым я только начинал идти. И с радостью осознал, что, как ни удивительно, множество ученых и медиков во всем мире уже признали традиционную материалистическую науку безнадежно отсталой и неподходящей для изучения сознания.

В прошлом веке люди очень многое поняли о человеческом мозге. После тысячи лет предположений о том, что происходит в наших головах, мы создали новые многообещающие инструменты для изучения физических процессов, протекающих в мозге. Начиная с 1970-х годов, компьютерная томография с помощью рентгеновских лучей позволяла создавать трехмерные изображения структур мозга. Несколько позже МРТ потрясающе детализировала нормальную и аномальную анатомию человеческого мозга. А затем фМРТ (функциональная МРТ) дала возможность конструктивно оценивать активность мозга, когда человек воспринимает, думает или двигается. За последние несколько десятков лет ученые получили беспрецедентный доступ к происходящему в мозге, и в поразительных подробностях.

ТЕОРИЯ ФИЛЬТРА НЕ ОЗНАЧАЕТ, ЧТО МЫ ДОЛЖНЫ ВЫБРОСИТЬ ВСЕ НАШИ ПОСЛЕДНИЕ ОТКРЫТИЯ, СВЯЗАННЫЕ С МОЗГОМ. ПРОСТО ОНА ЛУЧШЕ ОБЪЯСНЯЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ. НАШИ УМЫ – ЭТО ЧТО-ТО НАМНОГО БОЛЬШЕЕ, ЧЕМ ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ СИГНАЛЫ: МЫ НЕ ПРОСТО «РОБОТЫ ИЗ ПЛОТИ И КРОВИ».

Как нейрохирург, я пользовался привилегией участвовать в этой погоне за визуализацией и пониманием человеческого мозга. Я помогал разрабатывать передовые нейрохирургические технологии, такие как стереотаксическая радиохирургия (точно направленные пучки излучения лечат разнообразные аномалии мозга), операции под визуальным контролем (нам пришлось полностью модернизировать систему МРТ, чтобы мы могли проводить операции на человеческом мозге и одновременно видеть его изображение на сканере – так можно делать гораздо более безопасные и эффективные операции) и лечение фокусированным ультразвуком (а не просто ультразвуковое исследование) двигательных расстройств, опухолей, нарушений кровообращения мозга и болезни Альцгеймера. Сегодня мы, ученые и исследователи, очень много знаем о физиологии и функционировании мозга. И все же пока не можем ответить на самый главный вопрос: что такое сознание и откуда оно берется?

В мире нейронауки и философии мозга этот вопрос известен как «трудная проблема сознания». (Этот термин ввел эксцентричный австралийский философ Дэвид Чалмерс в своей книге 1996 года «Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории».) Многие ученые считают ее самой серьезной загадкой в истории человеческой мысли. Мы немало знаем о механизмах работы мозга, разобрали их до молекулярного уровня, но о сознании у нас до сих пор нет никаких сведений. Как вещество мозга производит сознающий разум? Какое оно имеет отношение к внутреннему наблюдателю, к той части нас, которая не только обрабатывает сигналы, но мыслит и даже рефлексирует? Это ключевой вопрос, подбирающийся к сути того, что делает нас нами. Но, несмотря на все достижения эволюционной биологии и исследования мозга, мы не знаем, как формируется наше фундаментальное бытие и откуда оно происходит.

Некоторые ученые готовы сдаться. Они до того обескуражены, что оставляют надежду выяснить, как сознание рождается из физических процессов в головном мозге. Другие заявляют, что сознания вообще не существует, или откладывают решение проблемы на потом. Неуместно напоминать, но самые логичные объяснения – те, что полностью противоречат актуальной модели нейронауки о «мозге, создающем сознание» (материалистической). Как ни странно, когда ученые встают перед фактом, что нет вообще даже намеков на теорию, объясняющую, как мозг создает сознание, многие из них пожимают плечами и идут мимо. Для них эта трудная проблема попросту… слишком трудна.

Чалмерс понял кое-что в 1996 году, но он был не первым и не последним человеком, получившим некоторое представление об этой великой тайне. Отец квантовой физики и лауреат Нобелевской премии по физике 1918 года Макс Планк сказал: «Я считаю сознание первичным. Я рассматриваю материю как производное от сознания. Сознание невозможно обойти стороной. О чем бы мы ни говорили, что бы ни считали существующим – все постулирует первичность сознания». Другой основоположник квантовой физики Эрвин Шрёдингер (Нобелевская премия по физике 1933 года) сказал: «Хотя я согласен, что жизнь может быть результатом случайности, не думаю, что сознание тоже. Сознание нельзя объяснить физическими терминами, оно совершенно фундаментально. Его нельзя объяснить как-то иначе». И, как совсем недавно сформулировал философ из Ратгерского университета Джерри А. Фодор, «никто не имеет ни малейшего представления о том, как материальное может быть сознательным. Никто не знает, что значит хотя бы иметь представление, как нечто материальное может быть сознательным. Вот вам и вся философия сознания».

Ученые вне формальных границ нейронауки, особенно физики, также постигли громадность «трудной проблемы сознания». Эдвард Виттен, всемирно известный авторитет, один из тех передовых математиков, которые пытаются увязать квантовую физику с релятивизмом через теорию струн, сказал: «Мне намного легче представить себе “большой взрыв”, чем представить, как можно понять сознание». Ясно, что этот нерешаемый вопрос стал чем-то вроде идеи фикс – бесконечными поисками самых выдающихся мыслителей из разных областей знания.

Как исследователи науки и разума, мы готовы изучать мир научными методами: с помощью снимков КТ, МРТ и всех других технических средств современной медицины. Однако некоторые ученые становятся жертвой идеи, что все должно определяться с помощью этих инструментов. А что, если мы используем не те методы, потому что не совсем понимаем, что ищем? Что, если более глубокое понимание человеческого сознания и его истоков приходит в форме не белой вороны, а черного лебедя – чего-то совершенно неизвестного и настолько невообразимого в нашей сегодняшней ментальности, что оно как бы и не существует, пока сам с ним не столкнешься?

Функциональная МРТ дала возможность конструктивно оценивать активность мозга. За последнее время ученые получили беспрецедентный доступ к происходящему в мозге, и в поразительных подробностях.

То, что испытал я, и что испытали миллионы других людей, прошедших через околосмертные переживания и другие духовно преобразующие переживания, – это черный лебедь, которого мы не знали, где искать. Мы не смогли опознать его с помощью спектрального анализа ЭЭГ, фМРТ или любого другого научного метода, но он спрятан на самом видном месте.

Некоторые современные научные теории, завоевывающие сферу исследований сознания, связаны с совершенно другим пониманием взаимоотношений ум-мозг. Они называют мозг редукционным клапаном, или фильтром, понижающим изначальное сознание до тонкой струйки – нашей весьма ограниченной человеческой осведомленности о «здесь и сейчас». Физический мозг пропускает лишь определенные формы осознанности из большой группы возможных ментальных состояний. Тогда получается, что сознание можно раскрепостить до гораздо более высокого уровня, освободить от оков физического мозга, как это произошло со мной в коме.

Научные импликации поразительны и подразумевают существование жизни после смерти. Но это только начало. Когда мы принимаем за истину примеры исключительных потенциальных возможностей человека (гениальные творческие способности, телепатию, психокинез, предвидение и память о прошлых жизнях), мы начинаем понимать, что скрытые сверхспособности есть у всех, и мы можем культивировать и совершенствовать их. Я был в восторге от громадного поля человеческих возможностей, открывающегося перед нами благодаря этому более широкому пониманию сознания. Если такие способности достижимы для всех, то человеческий потенциал просто поразителен!

Эта идея была новой для меня, но не для мира. Знаменитости конца XIX и начала XX века, включая Уильяма Джеймса, Фредерика У. Х. Майерса, Анри Бергсона, Ф. К. С. Шиллера и Олдоса Хаксли, выступали за серьезную разработку теории фильтра. Канадский специалист по эпилепсии Уайлдер Пенфилд, один из самых выдающихся нейрохирургов XX века, в 1975 году написал книгу «Мозг. Тайны разума», в которой подытожил дело своей жизни и привел доказательства того, что сознание (включая свободу воли) не порождается мозгом. Теория фильтра не означает, что мы должны выбросить все наши последние открытия, связанные с мозгом, – вовсе нет. Просто она лучше объясняет человеческие переживания, и обыденные, и необычные. Я стал понимать, что наши умы – это что-то намного большее, чем электрические сигналы: мы не просто «роботы из плоти и крови», как утверждают некоторые.

Чем больше я размышлял, тем лучше понимал, что люди уже давно знают об этом. Почти все религии и философские традиции говорят о том, что какая-то часть нашего существа живет отдельно от физического тела. Даже те из них, что не дают ясного представления о загробной жизни, включают в себя какие-то ритуалы или практики, нацеленные на подключение человека к божественному и к его собственному расширенному, неограниченному сознанию. Практики каббалы, христианский мистицизм, суфийская медитация, буддистское самоосознание и молитва – все это способы, которыми люди достигают большего чувства осознанности и связи с миром невидимого.

Такое разнообразие подтверждает: на каком-то уровне большинство из нас знает, что в жизни есть нечто помимо видимого. Мы могли бы найти эту глубокую связь с Богом через молитву или медитацию, а то и просто ощущение, что мы подключены к чему-то большему, чем мы сами. Вы когда-нибудь оказывались одни в красивом месте? Ощущали вдруг безопасность и связь с Богом? Вот о чем я говорю. То, что я узнал – и что испытали многие другие люди, имевшие околосмертный и иной духовно трансформирующий опыт, – это полная осознанность, как будто ты, наконец, смог увидеть что-то, прятавшееся за пределами твоего бокового зрения. Истина окружает нас повсюду, и временами мы замечаем ее проблески. Но как лучше познать ее?