Глава IV
ДЕТИ УЖАСА, ВНУКИ КОШМАРА

 

Представим себе виварий, где в лабиринтах клеток, террари­у­­мов и аквариумов томятся все виды животных Земли. От буро­зу­­бок до синих китов.

Все они несчастны и все обречены на убой. Все всхлипывают, воют, жалобно пыхтят. Все просятся «на руч­­ки».

У вас есть право спасти только одно существо, став на­­ве­ки его опекуном.

Необходимо сделать выбор. Он не прост.

Разумеется, кобра, крокодил или тигр будут не са­мы­ми удоб­ны­ми питомцами. Это бесспорно.

Все твари Земли в той или иной степени опасны.

Но все же самым худшим выбором будет homo.

Так что смело идите мимо клетки с человеком. Даже не повора­чивая головы в ту сторону. И не реагируя на жа­­лобные крики.

Да, кобра и крокодил могут убить и сожрать бла­го­де­теля.

Но то же самое может сделать и человек.

Однако кобра не настрочит на своего спасителя до­нос. А кро­ко­­дил не впишет свое имя в завещание.

 

 

Следует понимать, что 99,8 % реальной истории че­ло­ве­ка приш­лось на т.н. плейстоценовую эпоху, на­чав­шую­ся 2,5 мил­­­­­ли­она лет назад и завершившуюся совсем не­дав­но.

Именно плейстоцен и воспитал homo. Он же наделил его ба­зо­­вы­ми качествами: лживостью, конфликтностью, ис­­те­рич­нос­тью и во­ро­ва­тостью.

За пару миллионов лет этот набор свойств удалось до­вес­ти до пол­­но­го совершенства.

На планете нет животного, которое превосходило бы че­ло­ве­ка хоть в одном из упомянутых качеств.

Но ничто другое и не смогло бы тогда обеспечить вы­жи­вание че­­ло­­­ве­ка.

Сравнительно с другими тварями эпохи — он был дра­­­ма­­ти­чес­­ки слаб. А наилучшим компенсатором сла­бос­ти яв­ля­ет­ся под­лость.

Эволюция грустно вздохнула, но снабдила и ею. На вся­­­кий слу­­чай отмерив раз в пять больше не­об­хо­ди­мо­го.

Если бы homo формировало «розовое» пространство, где жив­ность бренчит на арфах и шлет друг другу воз­душ­ные поцелуи, он, конечно, был бы совсем другим.

Но его сотворил мир оскаленный и подлый. Не­пре­рыв­­но жру­щий и унижающий друг друга на всех этажах био­­це­но­за.

Шумерское время получило уже полностью готовый про­дукт. Что-либо менять в нем было уже поздно.

 

Возможно ли вычислить образ того подлинного че­ло­ве­ка, ко­то­­рый и стал творцом цивилизации?

Легко!

Но для этого необходимо отключить куль­ту­ро­ло­ги­чес­кий пафос, снести к черту все мифы антропологов – и спо­кой­но рас­смот­реть на­шего стайного трупоеда, толь­­ко как обычное животное.

Но!

Зайдем на вопрос несколько неожиданным образом. Так все бу­­­дет гораздо понятнее.

Для начала нам понадобится кусочек пустыни Ка­ла­ха­ри, стая пят­нистых гиен и умеющий свистеть на­блю­да­тель.

(Наш наблюдатель, разумеется, абсолютно аб­стракт­ная фи­гу­ра.)

 

В дельте реки Окованго шныряет множество гиенских банд по 20-50 особей. Там же располагаются и их лежки.

Здесь придется двумя словами обозначить главные свой­ства этих кошкообразных.

Начнем с главного.

Пятнистые гиены, как правило, пятнисты.

По сути, это и все, что надо о них знать.

Но есть и некоторые нюансы, которые тоже могут при­­го­дить­ся для лучшего понимания не только гиен­ской, но и чело­ве­чес­кой при­­роды.

 

Языком общения гиен служат звуки, напоминающие хо­хот доб­­р­ого шизофреника. А также оскалы и позы.

Впрочем, «хохот» и мимика транслируют лишь самые гру­­­бые смыслы.

Нюансы же передаются через ароматы. В районе ану­са ском­­­­по­­но­ваны железы, творящие очень ин­фор­ма­тив­ную вонь.

Просто приподняв хвостик и чуть поднатужившись, ги­­е­­на набо­ром запахов декламирует «поэму» о своих страс­тях и пе­ча­лях.

Вонь, кстати, превосходный коммуникатор. Убе­дить­ся в этом мож­но на фестивале французских сыров. Сы­ро­делы об­ме­ни­ва­ют­ся запахами своих изделий точно так же, как гие­ны про­дук­та­ми аналь­ных желез. И без слов доводят друг дру­га до слез или хохота.

 

Все костедробящие гиениды адски конфликтны.

Пятнистые не исключение. Они вспыхивают и гры­зут­ся по лю­­бо­­му поводу, но стайность вколочена в их геном. Ли­шив­шись об­щест­ва, они грустят и дохнут.

Что же так связывает этих тварей?

Гиены не оригинальны.

«Клей» их социальности, в основном, сделан из по­хо­ти, зло­бы и страха.

Но важным фактором является и взаимная не­на­висть.

В этом нет ничего удивительного: чем конфликтнее жи­вот­ные, тем выше их потребность жить вместе.

Ведь скандальность нуждается в постоянной ре­а­ли­за­ции. Тут кол­лектив незаменим. Только он и дает воз­мож­­ность пол­­но­цен­но и регулярно ненавидеть себе по­доб­ных.

 

Сближает и голод.

В тяжелые времена наличие «ближних» особенно важ­­но, так как «ближний» — самая легкая добыча. А стая — это живой запас еды.

Конечно, собственные малыши — последний пункт в ги­ен­­ском ме­ню, но иногда дело доходит и до них.

Поясним и связующую роль похоти. По эф­фек­тив­нос­ти ее сле­­ду­ет все же поставить на первое место.

Сочные вульвы «в ассортименте» — лучший со­циали­за­тор. Имен­­но их пульсация создает стаи, а очередность «при­­со­вы­ва­ния» творит общественные отношения.

Так или иначе, но глупейшую необходимость бол­тать­ся по са­ван­­­не в поисках «половинки» фактор стаи, в прин­­­ци­пе, исклю­ча­­ет.

Довольны и дамы. На них всегда нацелен десяток креп­­­ких пе­ни­сов, и вдовство превращается в ми­мо­лет­ную фор­маль­ность.

Бесспорно, возможность «присунуть» — это пре­крас­ная «скре­­па».

Но! Не хуже разврата связует и страх.

Поодиночке гиены трусливы, а сложив свои двадцать тру­­сос­­тей — легко сжирают льва.

Конечно, падаль лучше. Она не лупит копытами и не ог­ры­­за­ет­ся. Рыться мордой в протухших кишках при­ят­нее, чем но­сить­ся по пустыне за глупой зеброй.

Но хорошая дохлятина на дороге не валяется. Осо­бен­но в Ка­ла­­ха­ри. Группировки грифов и марабу, а также пол­ки термитов час­­тенько осваивают ее раньше гиен.

И пятнистым приходится атаковать антилоп, жи­ра­фов, львов, etc.

Завалив добычу, гиены сразу начинают ее есть, не до­жи­да­ясь ни смерти жертвы, ни ее «последнего слова».

Да и своих раненых сородичей они никогда не бро­са­ют, а до­е­да­­ют на месте.

 

Наш наблюдатель свистит — и к нему поворачивается (при­­­мер­­но) двадцать гиенских рож.

В желтых пронзительных глазах нет даже намека на са­мую про­с­тую «мысль».

Несмотря на то, что у гиенид есть чему поучиться, ника­кой «рассудок» в них не просматривается. Эмоции просты. Всеми по­мыш­­ле­ния­ми правят голод и раз­дра­женье.

Все объяснимо.

Пятнистые замкнуты в «пожирательно-раз­мно­жи­тель­­ный» меха­низм саванны.

Их приспособленность к среде абсолютна. Поэтому нет ни­ка­кой необходимости добавлять что-нибудь но­вень­­кое в их набор рефлек­сов. И невозможно пред­по­ло­жить, что ги­ен­­ских внуков бу­дет вол­но­вать гра­ви­та­ци­он­ное лин­зи­ро­ва­ние или красота за­ка­тов над Ока­ван­го.

 

А теперь отмотаем время на пару миллионов лет на­зад.

Мы на том же самом месте. Но теперь перед нам не ги­е­­ни­ды, а ранние homo. Наши прадеды.

На тот момент — дно животного мира.

Homo — тоже падальщики. Тоже — свирепые, про­жор­ли­вые и по­хот­ли­вые.

Все, что было сказано о гиенах, в высшей степени при­­­ме­ни­мо и к ним.

Впрочем, в отличие от гиен, им досталась эпоха ог­ром­­­ных тру­­пов.

Мы помним, что плейстоцен был веселым и сытным вре­­ме­нем.

Кровавый механизм отбора работал гораздо ин­тен­сив­­­нее, чем сегодня.

Сотни пещерных львов и гомотериев ежечасно кого-ни­будь рва­ли. Копытные пороли друг друга рогами, а хо­бот­ные затап­ты­вали. Уми­рали с огоньком. Цеп­ля­тель­ство за жизнь было не в моде. «Эволюционный долг» еще не был пус­тым словом, так как му­та­ции и пе­ре­та­сов­­ки генов тре­бо­ва­ли энер­гичной смены по­ко­ле­ний.

Конкуренция за падаль, конечно, была.

Но! Травоядные персонажи плейстоцена, в основном, были так велики, что без лишних скандалов делились меж­ду все­­ми падаль­щи­ками саванны.

К примеру, возьмем труп дейнотерия.

Этим архаичным слонишей могла одновременно угос­­тить­ся ты­ся­­ча мертвоедов.

Разумеется, хоботок, язычки и гениталии до­ста­ва­лись хищ­­ни­кам-убийцам. Но остальные 10 тонн сло­ня­ти­ны дое­да­ли нек­ро­фа­ги.

Конечно, некая очередность доступа к телу со­блю­да­лась. От­ме­­тим, что она была взаимополезна.

Поясним.

Шкура того же дейнотерия не прогрызаема для homo. Тем бо­лее дейнотерия, поднадутого трупными газами. Хи­­лые ног­ти че­­ло­века и его щербатые камушки в этом случае бес­силь­ны.

Чтобы получить доступ в сытные глубины туши, ho­mo про­­пус­­­ка­ли вперед зубастых и клювастых коллег. Те про­гры­за­ли или про­кле­вывали в коже отверстия, от­кры­вая людям путь к внут­рен­нос­тям.

Это не было умышленным разделением ролей. Или вза­­им­ной га­лан­т­нос­тью. Отнюдь. Всего лишь простая суб­­ор­­ди­на­ция, ос­но­­ван­­ная на мощности челюстей.

Прадеды умели дожидаться прогрызов шкуры и на­сы­ще­ния осо­бо опасных прогрызателей. Выяснять от­но­ше­ния с ме­­га­­ла­ния­­ми и марабу они, разумеется, не ре­ша­лись.

Конечно, первый этап процесса был не быстрым. Да, все мог­ло протухнуть и даже подгнить.

Но такие пустяки, как опарыши, еще не портили лю­дям ап­пе­тит.

Homo хорошо знали свое место и благодарно вжи­ра­лись в лю­бую тухлятину. Дождавшись своей очереди, пус­­кали в ход камни и зубы, постепенно закапываясь в м­я­со, про­би­ра­ясь в брюшную полость и подреберные про­­­стран­ства. (Те образовывались за счет посмертного опа­дения лег­­ких.)

Отправить