…Такова Любовь, чтобы дух твой жил с Возлюбленной в природной святости, а ваши тела пребывали в сладостном и природном восторге, никогда не лишающемся очарования и тайны… И неоткуда взяться позору, и все свершается чисто и свято, рождаясь из предельного величия полного понимания; и Мужу надлежит быть Героем и Ребенком перед Женой; и Жене надлежит стать Святым Светом Духа и Совершенной Подругой, оставаясь при том счастливым владением Мужа… Такой следует быть достойной Человека Любви…

… ибо такова особая слава Любви, преобразующая все в Сладостное Величие и пожигающая огнем всякую мелочность; если бы все обрели Возлюбленную, тогда скончалась бы всякая невоздержанность и процвели бы Счастье и Милосердие в своем вечном танце.

С того дня, когда скончалась моя Мирдат, моя Прекрасная, оставив меня одиноким в сем мире, в своих сновидениях я посещал те места, сокрытые в недрах Грядущего, где мы с ней могли встретиться, расстаться и снова соединиться – расставаясь с унынием и болью и вновь соединяясь по прошествии странных веков в торжественном чуде.

И некоторые прочтут и скажут – мол, не было такового, и другие начнут спорить с ними; но и тем и другим я скажу одно: читайте! А прочитав все то, что я записал, каждый узрит вместе со мной Вечность и вступит в самые ее порталы.

В последнее время мои видения выглядели не так, как если бы я видел их словно во сне; но так, будто я пребывал во плоти в темном будущем сего мира, в котором погасло само солнце; пробужденный в том будущем, я видел наш Нынешний Мир будто в видениях, которые душа моя называла реальными; но для моих обретенных в будущем зрящих очей они казались дальними тенями, тем не менее странным образом озаренными покоем и светом.

И всегда, когда я пробуждался в Будущем, в Вековечной Ночи, окутавшей сей мир, казалось мне, будто я окружен серой дымкой. Потом туманное облачко это рассеивалось, отлетало клочками – и передо мной открывался мир тьмы, там и сям озаренный загадочными огнями. И пробуждаясь, пробуждался я не в неведении, но в полном знании тварей, светивших во тьме Ночной Земли, – так, как пробуждается каждым утром от сна человек, сразу же вспоминая имена и знания того времени – что породило его – в коем он и живет. И в то же время, как бы в подсознании, ведал я и о Настоящем, об этой нашей нынешней жизни, которую веду теперь в сугубом одиночестве.

В самом раннем своем знакомстве с этим краем я был юношей, и память моя подсказывает мне, что, впервые пробудившись – или, можно сказать, придя в себя – в том времени, я стоял возле одной из амбразур Последнего Редута – Великой, созданной из серого металла, Пирамиды, вмещавшей последние миллионы людей этого мира и ограждавшей их от Губительных Сил. И настолько полон я знаний о сем Месте, что почти не способен поверить в то, что никому здесь оно не известно; и поскольку это мешает мне, я могу упомянуть какую-то известную мне подробность из жизни будущей, забыв о том, что следует растолковать ее моим читателям века нынешнего. Ибо, стоя там и глядя наружу, я был не столько зрелым мужем, обитателем сего времени, сколько юношей грядущего века, обладавшим всеми знаниями, полученными за семнадцать лет тамошней жизни, хотя до первого своего видения я ничего не знал о своем Будущем существовании. Я пробудился в этом Грядущем так естественно, как просыпается в своей постели разбуженный лучами утреннего солнца человек нашего времени, зная свое светило по имени, как и все прочее. Тем не менее, стоя в просторной той амбразуре, я обладал памятью нашей жизни, глубоко скрытой во мне и осененной не только ореолом видений, но и осознанным томлением по той Единственной, носившей здесь, в нашей части реальности, имя Мирдат.

Как я уже сказал, в своем этом самом раннем воспоминании мнится мне, что стоял я в амбразуре, устроенной высоко в грани Пирамиды, и взирал на северо-запад посредством странного для нас сегодняшних подзорного стекла. Так стоял я, полный юности и стремления к приключениям, однако с неким опасением в сердце. Ибо мозг мой, как я уже сказал, был полон знаний, связанных с годами жизни в Редуте; и все же до того мгновения сей человек, принадлежащий к Настоящему времени, коим я являюсь, не имел никаких знаний о том своем будущем бытии; и вот, стоя там, я вдруг обрел знание жизни, проведенной в той странной земле, сохранив в недрах своей памяти туманные знания о нашем настоящем Веке, a возможно, и о каких-то других временах.

Итак, стоял я, взирая на северо-запад через чудное подзорное стекло, рассматривая простиравшийся передо мной ландшафт, который видел все годы той своей жизни; видел так подробно, что знал имена всякой и каждой черте этого ландшафта, мог назвать точное расстояние каждой и всякой черты от «центральной точки» Пирамиды, не имевшей собственной длины и ширины, но сделанной из серого металла и находившейся в Зале Математики, в который я ежедневно приходил, чтобы учиться.

На северо-запад смотрел я, и на широком поле своего стекла видел яркий свет Красного Жерла, освещавший снизу огромный подбородок Стража – караулящей Твари. «Той, что Караулит от Начала и будет караулить, пока не откроются Врата Вечности», – пришли мне в голову слова Эйесворпта, Древнего Поэта (жившего в невозможном будущем для нас сегодняшних). И вдруг слова эти показались мне ошибочными, ибо я как бы заглянул внутрь своего существа – и словно в сновидении узрел и яркий солнечный свет, и прочее великолепие нашего сегодняшнего дня. И был я изумлен. Тут я должен пояснить всем: так же, как я, нынешний пробудился к той жизни, так и я – тот юноша в амбразуре – пробудился тогда к этой нашей жизни, сокрытой от него в невероятно далеком прошлом… жизни, казавшейся ему видением, пришедшим от самого начала вечности, от зари нашего мира. Ох! Ничего не остается мне, кроме как опасаться того, что не способен я донести до вас то, что и он и я были мной… одной душой. Он из будущего прозирал, пусть и нечетко, жизнь прошлую, которую я веду в нашем нынешнем веке; я же из настоящего внимал жизни, которую мне предстоит прожить в невозможно далеком будущем. Какая запредельная странность! И все же не думаю, что могу поклясться в том, что я, живший в будущем времени, до своего пробуждения не знал ничего о нынешней жизни и сем Веке; ибо, пробудившись, нашел, что отличаюсь от прочих юношей тем, что обладаю смутным визионерским, как оказалось, ведением прошлого, которое смущало и даже сердило тех, кто в том веке считался обладателем знания. Но ведомо мне, что с того времени и далее мои знания Прошлого и уверенность в них удесятерились; ибо так сказала мне память прежней моей жизни. Однако продолжим мой рассказ. Но прежде чем шагнуть дальше, должен я поведать одну важную вещь… В тот момент, когда очнулся я от той молодости, вернувшись в надежное осознание жизни сей, в тот самый момент голод утраченной любви долетел до меня сквозь века – и бывшее воспоминанием или сновидением выросло в реальную боль, и понял я вдруг, чего лишился; и начиная с того мгновения живу, прислушиваясь к течению своей жизни. И было так, что я (рожденный во плоти в том будущем времени) странным образом алкал встречи с моей Прекрасной; со всей силой той новой жизни, зная, что та, которая была моей, тоже может ожить в будущем, как и я сам. Итак, я ждал и вслушивался в пространство.

A теперь, возвращаясь к своему повествованию, напомню, что, как уже говорил, был изумлен, обнаружив в своей памяти столь неведомый мне до того ослепительный блеск солнца и прочее великолепие века сего, с такой яркостью прорвавшиеся ко мне сквозь дотоле нечеткие и туманные видения; и невежество Эйесворпта было разоблачено всем, что окружает меня ныне. С того момента я будущий жил под потрясением от того, что знал, о чем догадывался и что ощущал; и все это время возрастала во мне жажда встречи с той, которую утратил я в наши дни, дни юности мира – с той, что пела мне в наши сказочные для меня будущего, наполненные светом, истинно существовавшие дни. И размышления о нашем веке, сочетаясь с острым сожалением, пронзали залив забвения.

Но стоя так, я отставил в сторону туманные и болезненные сновидения или даже воспоминания, снова обратившись к непостижимой тайне Ночной Земли, которую обозревал через великую амбразуру. Ибо страшные тайны ее никогда и никого не утомляли – все мы, стар и млад, с ранних лет своих до самой смерти взирали на черное чудо Ночной Земли, от которой отгораживал нас остаток цивилизации – Последний Редут, Великая Крепость, Единственное убежище рода людского.

По правую сторону от Красного Жерла под длинной извилистой волной светящейся дымки скрывалась Долина Красного Пламени, за которой на долгие мрачные мили простиралась угрюмая тьма Ночной Земли. Тьма эта заканчивалась под холодным светом Равнины Голубого Огня. За ней, на самом краю Неведомых Земель, находилась цепочка невысоких вулканов, освещавших в наружной, кромешной тьме Черные Горы, среди которых горели Семь Огней, ни разу не погасших, не моргнувших, не шевельнувшихся за всю вечность. На их природу не могло намекнуть даже Великое Подзорное Стекло; и ни один из вышедших из Пирамиды искателей приключений не вернулся назад, чтобы рассказать нам об этих Пламенах. И здесь позвольте сказать, что в недрах Великой Библиотеки Редута хранились повествования и описания открытий всех тех, кто дерзал выйти в чудовищную тьму Ночной Земли, рискуя не только жизнью, но и самой своей душою.

Но конечно же, выйти из Пирамиды было настолько чудесно и увлекательно, что я едва не впадал в отчаяние, размышляя о том, что мне хотелось бы совершить; ибо о многом мог бы я еще рассказать, но так мало дано человеку слов, пользуясь которыми он может описать то, что находится вне его взгляда, за пределами нынешних общих знаний Народов.

Разве можете познать вы с той же мерой истины, что доступна мне, все величие, подлинность и ужас Земной Ночи так, как хотелось бы сделать мне; ибо как нам теперешним – при всей нашей коротенькой письменной истории, посредством скудных знаний, постигнутых за считаные тысячелетия, – описать мою жизнь в том времени, описать всю полноту ее, описать ту жизнь, что цвела внутри и снаружи этой Великой Пирамиды? Как донести до возможного читателя подлинность всего моего рассказа, передать истории этого Великого Редута, занявшие не горстку тысячелетий, но миллионы лет; начинавшиеся в века начала бытия Земли, когда тусклое солнце как будто бы еще светило на мрачном небе… Но обо всем, что было до того, как солнце погасло, в памяти людей не сохранилось ничего, кроме мифов, которые следует воспринимать самым осторожным образом, ибо к ним относятся с недоверием люди, наделенные здравым смыслом, неоднократно доказавшие свою мудрость. И я… как донести мне все это до тех, кто может прочесть мои записки? Сделать это нельзя; и все же я обязан рассказать свою повесть; ибо сохранять молчание, зная о столь великих чудесах, мучительно для сердца; дух мой получит облегчение после того, как я с великим трудом открою всем, что было со мной и что будет для вас. И да, вплоть до воспоминаний того юноши, которым на самом деле был я, о днях его детства, когда няня того Века укачивала его и напевала ребенку немыслимые колыбельные песенки о веселом ясном солнышке, которое, согласно сказкам будущего времени, некогда гуляло по черной тьме, извечно лежащей над Пирамидой.

Такова чудовищная будущность, которую я видел глазами этого юноши.

Итак, вернемся к рассказу. По правую мою руку, то есть с северной стороны, в дальней дали на невысоком холме стояла Обитель Безмолвия. И в этой Обители горело множество огней, но из нее никогда не доносилось ни звука. И так было неисчислимую вечность лет. Всегда светили эти огни, не исходило от них ни шепота, ни иного звука, который могли бы уловить наши дальнослышащие приборы. И опасность, исходившая из этой Обители, считалась величайшей во всех Ночных Землях. A вокруг и мимо сего страшного Дома шла Дорога Безмолвных. Об этой дороге, выходившей из Краев Неведомых, неподалеку от Области Противолюдей, где всегда царил зеленый светящийся туман, ничего не было известно в анналах Великой Пирамиды, кроме того, что тысячи веков назад она была порождена доброй человеческой силой и упорным трудом. И о ней была написана тысяча и еще более книг; и все они противоречили друг другу – и так без конца, как всегда бывает в подобных вопросах. Так было и с Дорогой Безмолвных и со всеми прочими монстрами и чудовищами… целые библиотеки составлены были о том и об этом, и еще многие тысячи миллионов книг рассыпались в прах.

А теперь я напомню себе о том, как стал на центральную дорогу в милю шириной, пересекавшую тысячное плато Великого Редута, располагавшееся в шести милях и тридцати фатомах над равниной Ночной Земли. Так что уже через считаные минуты я оказался около Юго-Восточной стены и смотрел через Великую Амбразуру на Три Серебряных Пламенных жерла, пылавшие внизу перед Кивающим Вдалеке, на юго-востоке. Южнее, но ближе к Редуту высилась огромная туша Юго-Восточного стража, а справа и слева от приземистого монстра – быть может, в полумиле с каждой стороны – пылали Факелы, освещавшие своим пламенем склоненную вперед голову неусыпно бдящего чудовища.

И пока я стоял там в тишине, царившей на тысячном плато Пирамиды во время, назначенное там для сна, со стороны темного, лишенного света Востока донесся далекий жуткий звук, повторившийся снова, – страшный, таинственный хохот, басовитый и гулкий, громом прокатившийся над горами. И поелику сей звук время от времени приходил к нам из Неведомых Земель, простиравшихся за Долиной Псов, мы именовали эту далекую и невиданную местность Краем, Откуда Доносится Великий Смех. И хотя я слышал сей звук множество раз, он всегда вселял в мое сердце самый таинственный трепет, ощущение моего собственного ничтожества, а также предельного ужаса, коим были окружены последние миллионы людей нашего мира. И все же, поскольку я не раз слышал уже этот Смех, то не стал подолгу задерживаться на нем своими мыслями, и вскорости растворился он в той Восточной Тьме. Я обратил свое подзорное стекло к Яме Гигантов, лежавшей к югу от Печей, которые растапливали эти Гиганты. Красный свет этих Печей лился самым причудливым образом и бросал трепещущие тени на жерло Ямы; так что я зрел Гигантов, вылезавших из ее нутра, – впрочем, не столько видел, сколько угадывал по прихотливой пляске теней. И поелику вокруг было столько всего, что можно было увидеть, я обратился к тому, что было проще понять и объяснить.

Позади Ямы Гигантов высился огромный и черный Мыс, отделявший Долину Псов, в которой жили чудовищные темные Гончие Ночи, от Гигантов. И свет Печей освещал макушку черного Мыса; так что я постоянно видел каких-то тварей, чуточку выставлявшихся из тьмы на свет Печей – и тут же торопливо прятавшихся в тенях. И так было всегда, несчетные века и эпохи; так что Мыс этот у нас именовали Мысом, из-за Которого Выглядывают Неведомые Твари; и такое имя носил он на картах и в хартиях того мрачного времени.

Прямо передо мной змейкой вилась Дорога Безмолвных; и я принялся рассматривать ее через подзорное стекло, как делал множество раз в предшествующие дни юности своей тогдашней жизни; ибо сердце мое всякий раз бывало весьма взволновано видом этих Безмолвных. И вот наконец посреди всех миль этой серой как ночь дороги я заметил одного из них: укрытую плащом с капюшоном спокойную фигуру, невозмутимо шествовавшую, не глядя ни направо, ни налево. И так было всегда среди этих существ. В Редуте рассказывали, что они не станут причинять зла человеку, если тот будет держаться подальше от них, однако мудрый вообще не станет приближаться к этим созданиям. И в это я вполне способен поверить. И так, исследуя дорогу собственным взглядом, я далеко обогнул Безмолвного, проследовав к тому месту, где дорога, резко загибаясь на юго-восток, была в одном месте освещена светом, исходящим из Серебряных Пламенных Жерл. И далее уклонялась к югу от Темного Дворца, тем не менее направляясь на юг, пока не склонялась на запад за гороподобной тушей Южного Стража – громаднейшего из всех монстров видимой части Ночной Земли. Подзорное стекло мое открыло мне эту тварь во всех подробностях – живущую и бдящую гору, с юга наблюдавшую за нами. Погрузившись в раздумья, сидевший на корточках Гигант этот наклонялся над бледным свечением Сияющего Купола.

Многое, как мне было известно, написано об этом непонятном и огромном Страже; ибо он вырос из черных Южных Неведомых краев миллион лет назад; и постоянное приближение его было в итоге отмечено и измерено людьми, называемыми Монструваканами; так что движение это можно было изучать в наших библиотеках – вплоть до момента появления этого чудища в древние времена. Ибо уже тогда люди, имя которым Монструваканы, имели своей обязанностью следить за внешними Великими Силами и наблюдать за всеми Монстрами и Чудовищами, осадившими Великую Пирамиду, измерять и записывать, составляя полное знание об оных, и если кто-то из них однажды качнул головой в темноте, то и это было бы записано со всякой подробностью в Анналах.

А теперь расскажу кое-что о Южном Страже. Как я узнал из книг, целый миллион лет прошел с того времени, когда он появился из черной тьмы на юге, a потом упорно приближался к Пирамиде почти двадцать тысяч лет; но так медленно, что даже за год ни один человеческий глаз не мог заметить, чтобы Тварь эта шевельнулась. Тем не менее она двигалась и приблизилась почти к самому Редуту, когда перед ней вдруг неторопливо вырос из земли Сияющий Купол. И он остановил движение Монстра; и целую вечность с той поры глядел он на Пирамиду над бледным свечением Купола, не имея силы сдвинуться ближе. И посему многое было написано, дабы доказать, что не только Силы Зла действовали в Ночной Земле вокруг Последнего Редута. И я скажу, что это было сказано мудро, и не следует в этом сомневаться, поскольку многое свидетельствовало о действии Добрых Сил в том времени; и хотя Человечество заканчивало свою жизнь в окружении Сил Тьмы, им противодействовали и другие Силы, боровшиеся с этими Ужасами; способами загадочными и непонятными, непостижимыми для человеческой души. И об этом, и о большем мне надлежит тут же рассказать вам.

Здесь, прежде чем я продолжу рассказ, позвольте поделиться знанием, доселе остающимся во всей ясности в уме и сердце моем. O появлении сих чудовищных сущностей, а также Сил Зла никто из людей не способен поведать со всей достоверностью; ибо Зло явилось на Землю еще до того, как были составлены первые Анналы Великого Редута; оно пришло еще прежде того, как солнце утратило свой свет. Впрочем нельзя уверенно утверждать, что уже в то далекое время незримые черные небеса не согревали сей мир; однако судить об этом я не могу, и потому вынужден обратиться к временам, о которых обладаю более полным знанием. Зло, вне сомнения, началось во Дни Помрачения (история эта известна нам будущим так же неопределенно, как повесть о Днях Творения – нам здешним). Рассказывают, но не без сомнений, что старинные науки (которые для нас с вами – науки далекого будущего) потревожили неизмеримые в своем могуществе Внешние Силы, и тогда некоторым из Монстров и Нелюдей, в настоящем чудесным образом сокрытых от нас, удалось переступить преграду, ограждавшую земную жизнь. Таким-то вот образом материализовались, а иногда и сами собой возникли уродливые и жуткие Твари, осаждавшие теперь Пирамиду. A там, где пришедшей ужасной Силе не удавалось принять материальную форму, ей было позволено влиять на бытие души человека. И жизнь, которую людям приходилось вести перед лицом все возраставшего небывалого ужаса, посреди мира, полного беззакония и вырождения, сплотила воедино остававшиеся здравыми миллионы, и они построили в сумерках старой Земли Последний Редут: Великую, сумраком осажденную Крепость (как сказали бы мы), даровавшую тогдашним людям безопасность и мир и ставшую подлинным Началом; хотя смысл этого начала пояснить я не в состоянии. Впрочем, никто не имеет права ожидать этого от меня, ибо задача моя чрезмерно велика и находится за пределами человеческих сил… И вот люди построили эту Великую Пирамиду, насчитывавшую в себе одну тысячу три сотни и двадцать этажей; и высота каждого из них определялась силой потребности. Царственным ростом сия Пирамида превосходила семь миль почти на целую милю, и на вершине ее стояла башня, с которой во все стороны смотрели караульщики (те, что были наречены Монструваканами). Но где именно был возведен этот Редут, я не знаю; известно мне только то, что он был поставлен в глубокой долине, о которой я, возможно, еще расскажу в должное время.

И когда была построена сия Пирамида, последние миллионы не поддавшихся Злу людей, те, что были ее строителями, вошли внутрь серых стен и затворились, создав себе величайший Дом, Город и Цитадель. Так началась Вторая История этого мира. Но как уместить ее на этих немногих страницах! Такова задача моя, как я ее понимаю, однако она слишком велика для единственной жизни и единственного пера. Но к делу!

После же, за сотни и тысячи лет, во Внешних Землях, за пределами края, находившегося под охраной Редута, возникли могучие и погибшие расы жутких созданий, полулюдей-полузверей, злых и мерзких; настало время, и они пошли войной на Редут, однако нападение их на эту суровую металлическую гору было отбито с великим смертоубийством для нападавших. И таких нападений было, наверное, много, пока Пирамиду не окружили электрическим кольцом, зажженным от Земного Тока. Потом нижние этажи Пирамиды целиком закрыли металлом, после чего настал мир и началось время спокойного ожидания того часа, когда иссякнет Земной Ток. В последовавшие, сгинувшие без следа столетия Тварям время от времени удавалось пожирать отважных, выходивших поодиночке и отрядами из Пирамиды, чтобы подробнее исследовать тайны Ночных Краев. Немногие из тех, кто выходил, возвращались обратно, поелику окружавшая нас тьма была полна внимательных глаз; а царившие над занавешенной мраком равниной Силы и Власти обладали полным знанием.

Теперь продолжу свой рассказ о Ночной Земле. Страж Южный, как я дал, кажется, понять, отличался от прочих карауливших Пирамиду Стражей, о которых я уже говорил, и было их всего четверо. Один на Северо-Западе, один на Юго-Востоке, о коих я уже рек; остальные же два таились на Юго-Западе и на Северо-Востоке. Эти четверо Наблюдателей несли свою стражу в окружавшей нас тьме, смотрели на Пирамиду, не шевелились и не производили самомалейшего звука. И тем не менее мы знали, что эти живые горы наделены бдительным, мерзким и упорным разумом. Перейдя к юго-западной грани Пирамиды, я посмотрел на башню, возвышавшуюся на дальнем краю Глубокой Долины Красного Дыма.

За долиной замерла колоссальная туша Юго-Западного Стража, и из земли перед ним исходил так называемый Глазной Луч – серый своим цветом, он бил из земли, освещая правый глаз этого монстра. И благодаря этому свету глаз сей был во всех подробностях исследован за несчетные тысячелетия; и некоторые считали, что глаз этот упорно смотрит сквозь луч на Пирамиду; другие же полагали, что луч ослепляет монстра и создан теми же Иными Силами, которые борются с Силами Зла вне стен Пирамиды. Но как бы то ни было, когда я стоял там, в амбразуре, и рассматривал тварь через подзорное стекло, душе моей казалось, что Чудовище смотрит прямо на меня – не мигая, упорно, в полном знании того, что я рассматриваю его. Вот так я думал тогда.

К северо-западу от этого Стража располагалось Место, где Безмолвные Убивают; такое название оно получило потому, что примерно десять тысячелетий назад некие искатели приключений вышли из Пирамиды, ступив на Дорогу Безмолвных, сошли с нее, пришли в это место и были немедленно умерщвлены. Об этом нам поведал единственный уцелевший и вернувшийся в Пирамиду боец; тем не менее умер он очень быстро, потому что сердце его замерзло. Как такое способно случиться – я не могу объяснить; но так написано в Анналах.

Далеко за тем Местом, где Безмолвные Убивают, в самой пасти Западной Ночи, находилось Место Нелюдей, где Дорога Безмолвных терялась в тускло-зеленом, светящемся тумане. И о месте сем ничего не было известно, хотя оно весьма занимало мысли и внимание наших мыслителей и фантазеров: некоторые утверждали, что там находится Безопасная Область, отличная от Редута (так мы сегодняшние считаем, что Небо отличается от Земли), и что дорога ведет туда; однако Нелюди не позволят никому пройти ею. Только это могу я сказать о сей Области, не смея что-либо опровергать или доказывать.

Затем я перебрался к северо-восточной стене Редута и принялся рассматривать с помощью своего подзорного стекла Стража Северо-Запада. Коронованным Стражем его называли, ибо в воздухе над его громадной башкой всегда висело синее светящееся кольцо, бросавшее свои таинственные лучи вниз на Чудовище – на широкий морщинистый лоб (о котором была написана целая библиотека). Однако кольцо это оставляло в тени нижнюю часть морды – всю, кроме уха, выраставшего на затылке и раструбом своим обращенного к Пирамиде; некоторые наблюдатели в прошлом утверждали, что видели, как оно подергивается; однако так оно или нет – не скажу: никто из людей того времени не видел ничего подобного.

A за Стражем находилось Место, где Безмолвные Никогда не Бывают, – не слишком отстоявшее от Большой дороги и граничившее по дальней стороне с Морем Великана. По противоположному берегу его шла Дорога, всегда называвшаяся Дорогой Тихого Города; дело в том, что она проходила через Урочище, освещенное ровными и неподвижными огнями как бы странного города. Никакое подзорное стекло не могло обнаружить в нем признаки жизни, но тамошний свет никогда не угасал. За ним же опять висел Черный Туман. И здесь позвольте сказать, что Долина Псов заканчивалась в стороне Огней Тихого Города.

Итак, записал я кое-что об этой земле, и о тварях ее, и об обстоятельствах, которые обступили нас со всех сторон, ожидая, когда придет День Гнева, который случится, едва иссякнет Земной Ток, оставив нас беспомощными перед Стражами и прочими ужасами, водившимися здесь в избытке. И так стоял я, сосредоточенно взирая перед собой, как может смотреть человек, от рождения знающий об этих материях и воспитанный в ведении о них. И если я взгляну вверх, то увижу серую крытую металлом гору, уходящую во мрак вечной ночи; a внизу, под ногами, – отвесный склон, те же серые и суровые металлические стены, спускающиеся на четыре, а то и более полных мили к находящейся там равнине.

И одно (боюсь, что не одно, а многое) не сумел я четко описать вам. Основание Пирамиды, составлявшее по каждой грани ее пять с четвертью миль, опоясывало великое кольцо света, воспламененного Земным Током и протекавшего внутри прозрачной трубки; так, во всяком случае, выглядело это кольцо. И оно находилось на расстоянии чистой мили от каждой стороны Пирамиды и горело вечно. Никто из монстров не смел переступить его; Злые Силы также не могли причинить вред тому, кто находится внутри кольца. Впрочем, существовали опасности, от которых оно не могло защитить; тем не менее им не хватало хитрости на то, чтобы подействовать своей силой на того, кто, будучи внутри кольца, имел достаточно мудрости и потому не связывался с любой жутью. Так были защищены эти последние миллионы до тех пор, пока не исчерпается Земной Ток. Посему кольцо это я зову Электрическим, хотя и не умею объяснить причину этого. Но там его звали просто Кольцом.

И вот я теперь с большими трудами постарался хотя бы отчасти описать эту суровую землю, находящуюся во власти ночи. И теперь я опишу, каким образом сумел осознать зов, издалека доносившийся ко мне.

Я нередко слышал в том времени (причем не только в том великолепном городе, который занимал тысячный этаж, но и в прочих городах Пирамиды, числом в тысячу три сотни и двадцать) о том, что где-то в запустении Ночных Земель, в другой области того мира находится Второе Убежище, второе Место Спасения, где также собрался миллионный остаток рода человеческого, из последних сил ведущий борьбу со Злом. И повесть о нем я слышал во всем своем странствии по городам Великой Крепости, которое начал совершать, когда исполнилось мне семнадцать, и продолжал его три года две сотни и двадцать пять дней, проводя в каждом из городов всего по одному дню, как требовал того обычай воспитания каждого подростка. И воистину было странствие это замечательным путешествием, и оно познакомило меня со многими людьми, знать которых значило любить их; однако новых встреч с этими людьми не следовало ждать, ибо не способна всего одна только жизнь вместить их – каждый должен исполнять свой долг перед Крепостью, ради ее безопасности и благоденствия. И все же, при всем том, что я написал, мы, тамошние, путешествовали много, ибо существуют миллионы людей, а человеческая жизнь коротка.

Итак, как я уже сказал, повсюду, во всех городах слышал я одну и ту же историю о другом надежном месте, Другом Убежище; читал о нем в Библиотеках других городов в назначенное для изучения время, и было множество книг, повествовавших о существовании его; и некоторые авторы их в далеком от нас прошлом с уверенностью утверждали о том, что таковое место действительно существовало. В прошлом как будто бы никто не сомневался в этом; но в наши дни повествовавшие об этом Анналы читали немногие ученые-схоласты, сомневавшиеся в прошлом знании, – словом, так, как было всегда.

Теперь скажу, что под Великой Крепостью простирались Подземные Поля. И о Полях этих следует мне написать пусть и самую малость, ибо они были величайшим свершением того мира; даже сам Последний Редут выглядел рядом с ними малой малостью. Самое последнее из них находилось в сотне миль под поверхностью Ночной Равнины, и от одного края его до другого насчитывалась сотня миль, а над последним полем располагались еще три сотни и шесть полей, причем каждое из них было меньше предыдущего, если считать снизу; постепенно уменьшались они, и последнее Поле находилось прямо под самым нижним этажом Великой Крепости, имея в каждой своей стороне всего четыре мили. Так можно видеть, что поля эти, лежащие одно на другом, образовывали колоссальную и немыслимую в своей величине Пирамиду Сельских Земель, устроенную в недрах той темной страны, – высотой в сотню миль от нижнего до самого высокого поля. И со всех своих сторон пирамида эта была защищена броней из того же серого металла, что пошел на сооружение самого Редута; и каждое поле поддерживали столпы, a под почвой располагался надежный пол, удивительный в своей прочности, так что наш сельский край находился в полной безопасности, ибо никакие Чудовища и Монстры не могли прокопаться в этот подземный сад извне. Все этажи его освещал там, где это было нужно, Земной Ток, и этот живоносный поток давал плодородие почве, даровал жизнь растениям и деревьям, каждому кусту и вообще всему живому. На создание всех полей ушло, должно быть, миллионолетие, и основой им служила «Трещина», из которой исходил Земной Ток, служившая пределом всякому промеру.

Далее в Саду Молчания, самом нижнем из Подземных Полей, произошло прощание с семнадцатью сотнями героев и с юношами, которых они спасли и убили. Сад этот огромен, на сотню миль простирается он в каждую сторону, кровля его находится в трех великих милях над головой и выполнена в виде купола; было так, что Строители и Создатели его духом своим помнили о зримом небе нашего Настоящего времени. Уже сама история создания этого сада была изложена в Семи тысячах Семидесяти томах. Ибо на создание этой Страны ушло семь тысяч и семьдесят лет; так что неисчислимые поколения жили, трудились и умирали, так и не увидев результат собственных трудов. Но Любовь создала и освятила этот край; так что среди всех чудес того мира не было ничего, что могло бы приблизиться к этому Саду Безмолвия – в своих сотнях миль в каждую сторону посвященного Молчанию Усопших.

И в кровлю этого Сада были вделаны великим кругом семь лун, освещенных Земным Током; и в поперечнике того круга насчитывалось шестьдесят миль, так что освещена была вся Страна Покоя, – но не ослепительно ярким, а как бы спокойным и ласковым светом. Я всегда ощущал своим сердцем, что мужу дозволено здесь плакать, не испытывая стыда. A посреди этой притихшей страны высился холм, на вершине которого располагался громадный Купол. И был этот Купол полон Света, так что его было видно ото всех краев этой страны, звавшейся Садом Молчания. A под Куполом сим находилась «Трещина», из которой бил и истекал во всей своей славе Земной Ток, подающий всем жизнь, свет и безопасность. И с северной стороны в Куполе была устроена дверь, к которой вела узкая дорога, именовавшаяся Последней Дорогой, дверь же имени не имела, но все называли ее Вратами.

И по всей просторной этой Стране проложены были длинные дороги, по которым можно было путешествовать разными скрытыми от глаз способами; возле них были устроены служившие для отдыха храмы и рощи; журчали пленительные водопады. И повсюду можно было видеть Памятные Изваяния, и стояли Памятные Плиты, и по всей огромной Подземной Стране гуляли отзвуки Вечности, Памяти, Любви и Величия; так что, гуляя в одиночестве по этой земле, можно было вернуться к чуду и тайне Детства, а потом очищенным и просветленным душой и телом подняться наверх к Городам Великой Пирамиды. Мальчишкой я неделями скитался по просторам Страны Молчания, имея при себе запас пищи; спокойно засыпал среди памятников и монументов и, проснувшись, продолжал путь, окутанный тишиной Вечности. Душе мужа подобает испытывать сильное влечение к тем местам, где именована Память Великих, где звучат их Имена в Вечности мира; меня всегда влекло к Горкам Младенцев – этим маленьким холмикам над которыми всегда звучит таинственное и чудесное эхо… словно бы малое дитя плачет над этими холмами. Но как оно устроено – я не знаю, разве что любовной хитростью некоего Мастера, усопшего в давно позабытые годы. И здесь, быть может, по разумению Этого Патетического Голоса можно было найти знаки памяти, посвященные всем младенцам, Почившим в Великой Пирамиде за Тысячи веков. И временами случалось, что встречал я там мать, сидевшую в одиночестве или в окружении подруг. И сия малая подробность должна кое-что поведать вам о покое, чуде и святости той великой Страны, посвященной Памяти, Вечности и нашим Усопшим.

Туда, в эту страну Тишины и Безмолвия, и принесли для Похорон тела Погибших. И спустились из городов Пирамиды в эту Страну Миллионы, быть может – Сотня Миллионов, чтобы присутствовать при похоронах и чтобы воздать Честь Ушедшим.

Те, кто производил Похороны, опустили тела усопших на дороге, что вела к Вратам, – той самой, которая именовалась Последней, Прощальной Дорогой. И Дорога та медленно двинулась вместе с Усопшими, и тела их вошли в Купол через Врата; первыми несчастные Юноши, a за ними те, кто отдал жизнь за их спасение. И когда начала свое движение дорога, великая Тишина легла на все мили этой Страны Безмолвия. Но через малое мгновение издалека прилетел легкий вздох ветерка, как бы исшедший из великой дали, пронесшийся над Холмами Младенцев, далеко отстоявшими оттуда. Наконец осенил он и то место, на котором я стоял. Дуновением скорбного ветра осенило меня, и я понял, что в него сложились негромкие голоса всех множеств, воспевавших скорбную песнь; и напев этот пролетел вперед, оставив за собой предельную тишину; так ветер в поле шевелит колосья, оставляя по себе полнейшее безмолвие – абсолютную тишину. Так Усопшие вступили внутрь Купола через Врата, погрузились в изливаемый в нем свет и покой и более не появлялись оттуда. И вновь из-за далеких Холмов Младенцев прилетели голоса миллионов, воспевавших песнь; из земли под нашими ногами донеслись голоса укрытых в ней оргáнов, и скорбная литания, пролетев надо мной, проследовала дальше и растворилась в тишине.

Когда проследовали внутрь Купола останки последних Героев, за Холмами Младенцев снова возник напев, и я узнал в нем Песнь Чести, громко и победно воспевавшуюся несчетными множествами, воздававшими последнюю честь Ушедшим…

… И вскорости я обнаружил, что Дорога Безмолвных загибается внутрь у северной части Дома Молчания, проходя в жуткой близости от него; ибо холм, на котором стоял рекомый Дом, высился над Дорогой и стоял над ней, как на крутом обрыве. И так высоко стоял надо мной тот жуткий, окруженный молчанием Дом, что казалось, будто караулит он этот Край. И эта сторона была подлинно как другая и точно так же дышала одиночеством и жутью.

A сам Дом, чудовищный и огромный, наполняли тихие огни; и от начала Вечности из него не доносилось ни звука; но все же сердце в каждое мгновение ожидало увидеть безмолвные, укрытые облачениями фигуры внутри, и не бывало их; и это пишу я для того, чтобы вы сердцем своим ощутили, каково мне было тогда прятаться в невысоких зарослях моховых кустов там, возле Большой Дороги, и взирать снизу вверх на Чудовищную Обитель Вечного Молчания, ощущая при этом, насколько запредельно то безмолвие, что висит вокруг него в кромешной ночи; чувствуя собственной кожей, какая спокойная, но грозная сила обитает в нем.

Возможно, вы поймете меня, укрывшегося среди кустов, промокшего и замерзшего; пусть и возвысившегося духом под воздействием предельного ужаса и отвращения, но пребывавшего в таком трепете и благоговении перед Могущественным Домом Покоя, высившимся надо мной в Ночи, что я не замечал невзгод своего тела, потому что пребывал в огромной тревоге за собственную Душу…

… Слово Власти тихо запульсировало вокруг меня, прилетев из кромешной ночи мира. И все мое сердце загорелось теплом от радости; однако неровными были биения Слова, так что я не понял, подлинно ли слух мой уловил его, ибо за этим мгновением сразу же наступило молчание – полная тишина, привычной окружившая меня. Тем не менее поверьте: тело мое и душа переполнились новой надеждой и силой отваги.

И я с удвоенной скоростью устремился вперед, как бы обновившись по сути дела; и сила моя, и надежда презирали любой ужас, который мог восстать и преградить мне путь, не замечал я более и камней, то и дело появлявшихся из тьмы предо мной, но быстрыми и ловкими движениями перепрыгивал через них, ощущая всем сердцем чудесный восторг и радостное рвение.

И вдруг в конце десятого часа я ощутил, что высокие черные стены, поднимавшиеся по обе стороны Ущелья, исчезли, ибо я и в самом деле вышел из него. И я уже трепетал от надежды и волнения, поскольку, пройдя еще немного, понял, что земля под моими ногами перестала подниматься, что Ущелье осталось позади, а передо мной открылась просторная страна Ночи. И понял я, что путь привел меня во Вторую Ночную Землю, полную грозных опасностей, подобную той земле, посреди которой высилась Чудесная Великая Пирамида. А еще понял я своим сердцем, что наконец достиг того дальнего и сокрытого края земли, посреди которого находится Малый редут. Однако во всей окружавшей меня ночи не видел я ясных огней Меньшей Пирамиды, кои напрасно, как оказалось, надеялся найти. Тут отчаяние снова осенило меня: оказывалось, что сбился я с пути во тьме этого мира и не знал более, стою ли вблизи Малой Крепости или же, пройдя полмира, забрел в совершенно незнаемое место.

И тогда, хотя отчаяние приводило в смятение мою душу и притупляло биения моего сердца, нежданная мысль вселила в меня новую надежду. Как вам известно, я поднялся уже на великую высоту и потому имел широкий обзор над всей здешней окрестностью; и возможно, Малая Пирамида укрывается в одной из долин ее, если только и впрямь находится где-то в этой Стране. Так что я отвернулся от утесов и воззрел назад, в нощь сей Земли; и во всей стране нигде не было видно светлых Огней Малой Крепости.

Вдруг понял я, что вижу нечто, стоящее во тьме. И принялся взирать с большой нуждой и тревогой. И вот оказалась передо мной черная тень – контур большой пирамиды, – обрисованная далеким светом; ибо стояла она между мной и дальними огнями. Однако я не мог рассмотреть ее из-за большого расстояния и из-за света, исходившего с той стороны Страны. Что я ощутил в тот момент, не могу описать словами. Но истинно сердце мое переполняло благодарение, я был готов прыгать от радости и прилива надежды, и тело мое бурило таким восторгом, что трудно, невозможно было хранить безмолвие, так что я начал глупо палить в ночь. Но, как вы понимаете, скоро опомнился и вернулся к мудрости и тишине, после чего сбежал на равнину и шел много часов; и наконец сел, дабы отдохнуть.

Так посидев какое-то время, я вдруг сообразил, что следует – нет, надлежит – мне отправить в Нощь Слово Власти; ибо как иначе мог узнать я, жива ли еще Наани… По правде говоря, надежда моя не имела под собой особо надежного основания; и все ж я помнил, как на всем пути моем нередко слышал я душою своею биения Слова Власти, доносившиеся из погруженного во тьму мира. Истинно, если бы не ответила мне Наани, но на зов мой явилась Злая Сила, дабы уничтожить меня, горестное мое бытие пресеклось бы куда быстрее.

И вот встал я на ноги и, обратившись лицом к черному мраку этой Земли, послал во тьму силой разума моего Слово Власти; и тут же трижды позвал Наани.

Через мгновение запело вокруг меня принесшееся из ночи негромкое и торжественное Слово Власти. И тут же прозвучал в моем мозгу далекий и тихий голос, одинокий и слабый, принесшийся как будто бы от конца света. И голос этот был голосом Наани и голосом моей Мирдат, и он звал меня древним любовным именем.

И тут я почти задохнулся от счастья, переполнившего мое сердце, но также ощутил великое волнение, и отчаяние оставило меня. Ибо и вправду была жива Наани, взывавшая ко мне силой своего разума; а ведь я не слышал голос моей Собственной целый век, полный суровых трудов и ужаса.

Голос ее, как я уже сказал, как будто доносился до меня из каких-то дальних краев земли. И правду скажу: стоя так, ошеломленным великой радостью, потому что Дева была жива, я нутром своим ощущал страх – оттого что она может оказаться в какой-то запредельной дали, и какие только опасности могут грозить ей, прежде чем я окажусь рядом с ней, чтобы оградить ее ото всех бед, – ради ее жизни и благополучия и для собственной радости.

В тот же самый момент, прежде чем продолжить свой разговор с Наани, я ощутил, что неподалеку от меня, в кустах, росших вокруг пылавшего огненного жерла, кто-то шевелится; и было так, что ощутила это моя душа и сообщила моему разуму. И я не стал отвечать Деве, не стал посылать свой голос на край земли; но с великой быстротой укрылся в большом кусте, росшем возле жерла с моей стороны. И оттуда принялся разглядывать открытое пространство, окружавшее огненное жерло. И вот там оказалась небольшая фигурка, с рыданиями преклонявшая колени на земле, возле жерла; и подлинно это была стройная дева, с отчаянием чему-то внимавшая, не прекращая рыданий. И подлинно, душа моя узнала ее в раскаленное добела мгновение бытия. И вот она находилась передо мной, внимая голосу духа, прилетевшего сквозь мрак, – как она полагала, из дальней дали… быть может, даже из самой Великой Пирамиды. Ибо часто она, как я понимал, криком и слезами обращалась ко мне в этот горестный, наполненный для нее одиночеством месяц, не получая ответа, не зная, что вопреки всем опасностям я спешу ей на помощь; и в самом деле одолевала ее теперь великая слабость, не позволявшая изо всей силы метнуть Слово вдаль, не дававшая всколыхнуть своими духовными рыданиями просторы.

Затаив дыхание, на мгновение стиснув зубы, чтобы не задрожали губы, я произнес из своего куста – «МИРДАТ» – простой человеческой речью. И рыдания немедленно стихли, и Дева принялась оглядываться по сторонам – сразу с новым страхом, но уже и с надеждой, и свет огненного жерла искрился в ее слезах. Раздвинув перед собой куст, я вышел наружу, подошел к ней и остановился в своем сером доспехе; и замер, покорившись мыслям; ибо сердце мое кричало, чтобы я заключил эту Деву в свои объятья, потому что я пришел сюда, чтобы быть с Мирдат после всей прошедшей впустую Вечности. И все же я не спешил: хотя подлинно она была Наани и Мирдат, но глаза мои видели незнакомку, изящную красавицу, потрясенную пережитым горем, бедами и несчастьями.

И увидев меня, вышедшего из куста и направившегося к ней, она вскрикнула, отступила и неловко попыталась укрыться в соседних кустах; ибо откуда ей было подлинно узнать, кто приближается к ней. Но тут же она поняла, что перед ней человек – мужчина, – а не монстр, готовый убить ее, и в тот же миг я произнес вслух перед ней Слово Власти, дабы она обрела мир, зная, что пришла помощь. И назвал свое имя, и сказал, что я и есть Тот самый.

И она поняла это еще до того, как губы мои успели произнести эти слова. И воскликнула до предела слабым, надломленным голосом, и подбежала ко мне, и отдала свои маленькие ладони под мою охрану и попечение, a потом зарыдала в голос, содрогаясь всем телом, и я был готов чем угодно утешить ее, но только хранил молчание и сжимал в своих ладонях эти хрупкие руки, потому что не было на мне латных перчаток. A она прижалась ко мне от огромной слабости, удивительным образом сделавшись похожей на ребенка… Наконец рыдания ее стихли, только время от времени спазмы перехватывали ее горло, но она не говорила ни слова. И я сказал себе, что она, должно быть, страдает от голода, ибо понимал я, что долгими были одинокие скитания ее, что всякая надежда уже оставляла Деву, когда я появился.

A Дева стояла молча, потому что губы еще не повиновались ей. Так, трепеща, стояла она. И я раскрыл свою левую ладонь и посмотрел на ладошку, лежавшую в моей руке, истощавшую и изможденную. Не теряя более времени, я взял на руки свою Собственную и посадил на землю – так, чтобы спиной она опиралась о гладкий камень. Я сбросил с себя плащ и укутал ее, потому что тело Девы покрывали лохмотья – кусты изорвали ее одежду; так что трясло ее отчасти от холода, а отчасти от слабости, ибо голод истерзал ее почти до смерти, а горе и одиночество подрывали дух.

Потом я снял со своей спины мешок и кисет, достал из мешка таблетку, разломил ее и опустил в чашу, налил воды и приготовил питательный отвар, разогрев его на горячем камне, лежавшем неподалеку от края огненного жерла. A потом напоил отваром мою Деву; ибо руки ее подлинно ходили ходуном, так что она пролила бы все питье без моей помощи.

И выпив, она почувствовала такую слабость, что снова начала всхлипывать, но очень негромко; я заставил свое сердце не беспокоиться, ибо такое поведение ее было вполне понятным и не могло стать причиной для тревоги. Я лишь запустил свои руки под плащ, нащупал ее ладони и надежно обхватил их своими пальцами – это приносило ей мир и вливало силу. Наконец, трепет и рыдания утихли, чему на деле очень помог и отвар.

Наконец я понял, что пальцы ее не шевелятся более в моих ладонях, и чуть разжал пальцы; но она немедленно ответила мне своим рукопожатием, слабым, но ласковым; однако пока еще не глядела на меня, только лежала тихо-тихо, как бы собираясь с силами. И в самом деле, я был этим доволен, лишь сердце мое время от времени начинало беспокоиться: ведь любой монстр мог подкрасться к нам. И тревога эта заставляла меня внимать окрестностям с новым и еще незнакомым мне ощущением опасности, ведь теперь в моем попечении находилась моя Единственная; и сердце мое разорвалось бы, если бы с ней случилась беда.

Тут вдруг Дева моя шевельнулась, давая знать, что хочет встать на ноги, и я отодвинулся от нее и помог подняться. A она взяла меня за руку, вдруг опустилась на колени, поцеловала мою руку и снова заплакала. И этот ее поступок истинно ошеломил меня… чувствуя себя полным глупцом, я позволил ей сделать это. Но через мгновение понял, как надо поступить, и отступил от нее на шаг, ибо нельзя позволять любимой такие вещи. И стал перед ней на колени, и взял ее за руки, и поцеловал их с новым, великим смирением, чтобы и она поняла все, что творилось тогда в моем сердце и как я понимаю ее чувства. И она только снова всхлипнула и зарыдала; ибо чувствовала такую слабость и благодарность ко мне, потому что я пришел к ней, вопреки всем ужасам жуткой ночи нашего мира. Я знал ее мысли, хотя мы еще не обменялись даже единым словом. И я выпустил ее ладони, чтобы она, если понадобится, могла утереть слезы; но Дева не шевельнулась, и руки ее лежали в моих ладонях, и она оставалась на коленях; чуть склонив голову, пряча от меня лицо, но давая понять свою любовь, давая понять, что она моя всем существом своего милого духа.

Тогда я взял ее на руки, ласково и осторожно; потом погладил ее по голове, назвал ее Наани, и назвал Мирдат, и сказал ей много такого, чего не помню теперь, но она навсегда запомнила мои слова. И она тихо лежала в моих объятьях, в чудесном спокойствии; но все-таки всхлипывала и всхлипывала время от времени. A я все успокаивал ее, произносил всякие утешительные слова, как уже говорил вам. Но истинно говорю, что ей не нужно было тогда большего утешения, чем мое присутствие и защита, ибо ей так долго приходилось переносить предельное одиночество, ужас, горе и страх.

Однако она наконец успокоилась, и я постарался, закутав ее в плащ, устроить мою Деву около камня, дабы я мог приготовить ей еще порцию отвара. Но она все прижималась ко мне с милой тоской, самым чудесным образом согревая мое сердце; ибо истинно была эта Дева моей Единственной. Наконец начала она говорить время от времени. И покорившись моей настойчивости, полулежала, опираясь спиной о камень, пока я готовил отвар. Но взгляд ее неотступно следовал за мной, даже когда мне приходилось отворачиваться от нее; я знал это.

Наконец я поднес ей отвар, и она выпила его, держа чашу обеими руками; сев рядом, я съел три таблетки и выпил воды, ибо неразумно не есть столь долгое время.

По прошествии некоторого времени глаза Девы заблестели от выпитого отвара, и она заговорила по-настоящему; временами голос ее прерывался, потому что ей не хватало сил, a сказать нужно было больше, чем позволяют человеку крепость сердца и хитрость ума. И дважды срывалась она на рыдания, ибо отец ее пал, и Люди Малого Редута были истреблены Нечистью и рассеяны по этой Ужасной Земле.

A потом, хорошо выспавшись, мы вышли в обратный путь, на который у нас ушел еще месяц, и наконец поднялись на вершину колоссального склона и узрели Великую Крепость рода людского.

С усердием взирал я вдаль, разыскивая то место, где посреди Ночной Земли располагалась Могучая Пирамида, и вот просиял верх ее предо мной – вершина моего Дома, вернуться в который я даже не смел надеяться. И быстрым и ловким движением я положил свою руку на плечи Девы и указал ей в нужную сторону, дабы немедленно узрела она великую мощь Дома, которому суждено стать нашим убежищем на всю грядущую жизнь, если только мы сумеем пробиться к нему. И Дева смотрела с вниманием великим и искренним, с подлинным счастьем и предельным интересом души и сердца, на Крепость, в которой я вырос, откуда пришел, чтобы привести и ее под защиту металлических стен. И долго-долго взирала она; и вдруг повернулась и бросилась мне на шею – и заплакала, смеясь и ликуя. Я привлек ее к себе и позволил выплакаться, ибо естественна была ее радость, вырвавшаяся на свободу.

Выплакавшись и успокоившись, она стала рядом со мной рассматривать Великую Пирамиду, a потом, успокоившись окончательно, задала сотню вопросов – с таким рвением, радостью и восторгом, который подобает счастливому ребенку. И я ответил на сотню вопросов, и открыл ей много нового и Чудес без числа. И изо всего того странного и незнакомого, что увидела Дева, более всего потряс ее душу и наполнил ее ужасом этот жуткий Дом, имя которому Дом Молчания. Было так, что она словно самим своим существом знала тот Ужас, который был связан с этим Домом и гнездился в нем; она даже захотела укрыться в кустах, что росли возле Дороги, – и я решил, что это разумно, если вспомнить, что мы приближались к Чудовищной Силе, которая извечно обитала в этой Земле. Так что мы решили продолжать путь, однако всегда прячась, украдкой.

И на десятом часу мы пришли близко к этому дому; шли мы не по Дороге Безмолвных, но более по прямой, ибо я всегда хотел сократить путь. Но от страшного Дома держались мы так далеко, как только могли, – и все же не могли удалиться от него более чем на большую милю, потому что слева от нас кусты заканчивались, сменяясь каменистой пустошью; и огненные жерла горели на пустоши посреди голого камня – они осветили бы нас очень ярко, если бы мы вышли из кустов. Более того, поблизости вонзалась в ночь одна из тех Тихих Башен, которые там и сям вырастают из земли в этой части Страны; поговаривали, что их населяют Таинственные Дозорные. Башня же эта стояла вдалеке, поднимаясь над голым камнем, – серая, она растворялась во тьме, кроме тех случаев, когда из какого-нибудь соседнего жерла вырывался багровый огонь, бросая на нее огромные жуткие отблески. И мы никак не могли забыть об этой Башне и еще более старались укрыться в спасительной сени кустов. Истинно скажу вам, что не думали тогда мы с Девой ни о чем другом, кроме как о мрачном и грозном, жутком и чудовищном доме, который вечно высился на холме и подлинно являлся Домом самого Безмолвия.

И вот на одиннадцатом часу того дня мы ползком пробирались между кустами, стараясь незаметно, словно призраки, передвигаться между теней и отблесков той Земли. Мрачный же и ужасный Дом находился теперь от нас по правую руку, высоко возвышаясь над нами в зловещем и предельном безмолвии вечной ночи. И огни в этом доме ровно сияли своим бесшумным и бессмертным светом, как светили они в тишине вечности. Однако казалось, что в месте сем господствует Дьявольская Злоба, обладающая полным и смертоносным Знанием; и наши попытки укрыться от него не могли казаться душам нашим тщетой; ибо, осторожно перебираясь от куста к кусту, понимали мы, что невозмутимый взгляд этой Силы всегда сопровождает нас.

A когда подошел к концу двенадцатый час того дня, мы начали удаляться от Дома; отчего, конечно, некоторое облегчение посетило мою душу и сердце, поскольку получалось, что мы уже избежали главной опасности. И я повернулся к Деве, чтобы прошептать ей ласковые, полные любви слова. И в этот самый миг моя Единственная негромко всхлипнула и без движения припала к земле. Подлинно, сердце мое едва не умерло в этот миг! Ибо я понял, что из Дома Молчания изошла Сила, направленная в Душу моей Единственной Девы. И я сию же секунду обхватил Наани руками, оградив ее собственным телом от жути, направленной на нее из страшного дома; подлинно, дух мой ощутил удар, нанесенный ей жуткой Силой, заключавшей в себе предельное Безмолвие и пустынное Опустошение. Я мгновенно понял, что Сила эта не способна погубить меня – но, конечно, попытается убить Деву. И словно щитом, я укрыл ее своим Духом и Волей, и взял ее на руки, и прижал к себе, как собственного ребенка. A потом встал, ибо не было более нужды прятаться; и еще понял, что буду идти и идти, пока не принесу свою Единственную под Покров Великой Крепости – или же пока не умру; одной лишь скоростью мог я надеяться спасти свою Деву от действия Злобной и Ужасной Силы.

И я снял Дискос со своего бедра, взял его в руку, перекинул Деву через плечо и вышел из кустов. Я вложил всю свою силу в шаг, дабы двигаться елико возможно быстрее. Но дух мой постоянно ощущал ту чудовищную Силу, которая была направлена на нас, чтобы погубить мою Искреннюю. На ходу я временами окликал мою Единственную – и ее старинным любовным именем, и новым именем Наани; однако она ни разу даже не шевельнулась и не явила признаков жизни; подлинно великое отчаяние уже терзало мое сердце, безумие начинало вскипать во мне, придавая чудовищную силу, рожденную мукой и необходимостью спасти Деву. Ибо единственная моя надежда заключалась в том, чтобы донести ее живой под кров Великого Редута и немедленно передать заботам Врачей.

Я старался быть мудрым, несмотря на отчаяние: остановился, согрел отвар из таблеток на горячем камне и постарался влить хотя бы каплю отвара между сомкнутых губ моей Девы; но все было бесполезно, как я и знал заранее. И я всегда ограждал Деву своим телом, своей Волей, своим Духом, своей Любовью, закрывая ими ее от губительного воздействия жуткого Дома… Сделав чашу воды, я облил ею лицо моей Единственной и растер ее ладони; но все мои старания оказались бесполезными, как я и подозревал. Тогда я отер ее лицо и постарался услышать биения милого сердца; и истинно билось оно, хотя очень медленно и глухо. После я закутал Деву в плащ, поднял ее и пустился в путь. И подлинно, целую вечность не было такого, чтобы муж из плоти и крови шел так быстро.

Целых три дня шел я так, не зная остановки; a потом, приблизившись к Пирамиде, еще на дальних подходах к ней услышал лай Ночных Псов. Целая свора этих чудовищ уже была на свободе, они приближались; я даже вскричал полным голосом в бессильном отчаянии, не зная, почему никто не выходит, чтобы помочь мне в такой крайности; ибо Псы лаяли уже слева, в половине большой мили от нас, и, если судить по ужасному звуку, шли по моему следу.

И подлинно, Миллионы всеми душевными силами сострадали мне, ибо дух мой ощущал духовный шум их эмоций. Они конечно видели и понимали, почему я так озираюсь, почему взываю в отчаянии; ибо во мгновение окутала меня великая и сладостная духовная сила, направленная на меня и рожденная их пониманием и любовью; поелику знали они, что приходит конец моей надежде и что Псы вот-вот одолеют меня.

И в этот самый миг слух мой уловил сотрясавшие землю биения Земного Тока; я понял, что люди всеми силами пытаются спасти нас. И вот слева вдалеке появилась огромная свора, и Псы мчались галопом, великим шагом, опустив морды к земле, и были они ростом как кони и то выбегали на свет, то скрывались в тенях.

Тут понял я, что жить нам осталось не больше минуты, если Люди не поторопятся. И остановился я, ибо не было больше смысла бежать; и отвел взгляд от Псов, и посмотрел на Великую Пирамиду, a потом снова на Псов. И снова, уже с безнадежностью, воззрел на Пирамиду, ибо Псы были уже едва ли не в паре сотен фатомов; и сотни этих могучих тварей приближались к нам. Когда я посмотрел на нашу Крепость, потрясающей силы огненный язык вырвался из стены Редута и скользнул по закованной в броню части стены Великой Пирамиды. И пламя обрушилось вниз, на бежавшую свору Псов, и силой своей потопило ночь в своем незнакомом тогдашнему мне блеске и великолепии; так что я не видел более Пирамиду и ничего другого, кроме ослепительной и страшной мощи этого света. И пламя ударом прожгло ночь, окатив меня испепеляющей волной жара даже там, где стоял я. Так я понял, что Люди выпустили на Псов Земной Ток, чтобы спасти нас. И грохот прокатился над Всею Ночною Землей, ибо Сила Земная разорвала и растерзала воздух, заставила вздрогнуть землю. И рык Монстров утих, потерявшись в величественном громовом раскате; и от места того, где только что были Псы, ничего не осталось; только языки пламени лизали вспаханную огнем землю на том месте, куда пришелся удар Силы Земной; и громадные камни с велиим грохотом разлетались во все стороны; лишь по милости судьбы я не был убит там сотню раз ударами глыб и их мелких осколков.

И в мановение ока Люди отключили Силу Земную, снова взяв ее под контроль. И вот как будто великая тишина легла на ту Землю, a с ней и полная тьма; только языки пламени гуляли там, куда только что ударил Земной Ток. Тогда я поспешил стряхнуть с себя овладевшее мной оцепенение и бросился бежать; мне стало ясно, что я все еще могу пробиться к пирамиде с моей Единственной.

Тем временем ослепленные глаза мои снова привыкли к темноте, и я заметил, что какие-то живые создания ползают между мной и светом Круга. Я должен был спасти свою Деву, и мне предстояла жестокая битва. Я приготовил Дискос и бросился вперед.

И вдруг Дух мой предупредил меня о новой опасности; и я посмотрел в ночь, на вершину Пирамиды, думая, что Мастер над Монструваканами, быть может, намеревается предупредить меня Дальней Речью. Однако никаких вспышек света, складывающихся в слова Дальней Речи, я не заметил; но увидел только, что в ночном безмолвии потускнели огни Великой Крепости. Потом лишь узнал я, что добрый Мастер над Монструваканами решил предупредить меня, но все приборы и инструменты Наблюдательной Башни отказались работать, a с ними и вся механика Пирамиды; прекратилось даже движение огромных лифтов, смолкли вздохи воздушных Насосов; и так было почти целый час, покуда Земной Ток не набрал полную силу. И это, конечно же, свидетельствует о том, что Смерть в это время приблизилась ко всем Миллионам, пошедшим на великий риск, дабы спасти нас.

Испытание, выпавшее на долю Миллионов, предупредило меня, и я стал двигаться с большей осторожностью и оглядываться по всем сторонам. Поглядев вверх, я заметил в ночи над нами бледное светлое кольцо, не мигая и не дрожа двигавшееся над нами обоими. И я понял, что это одна из Светлых и Святых Сил оградила наши души от Погибели, которой нам угрожала подступившая Жуткая Сила Зла. И вящий страх оставил меня; так что, уповая на этот Святой и Любезный Покров, я продолжил свой путь.

И вот, когда до Круга оставалось, быть может, четыре сотни шагов и я уже думал, что беспрепятственно доставлю мою Единственную внутрь хранящего Пирамиду Круга, я заметил, что потускнел и его свет… Я испугался: что, если Круг более не годится для охраны? И сколько придется ждать, пока Земной Ток обретет прежнюю силу? Понимая все это, я бежал, одолевая тревогу и усталость.

И в этот самый момент из темного пятна на земле поднялись три зверочеловека и рыча направились ко мне. Первый из них оказался настолько близко, что я даже не смог размахнуться Дискосом, но ударил его в голову рукояткой. После чего отпрыгнул вбок, занес Дискос, обезумев от ярости и оледенев от нее; Дева была как младенец на сгибе руки моей. И я развернулся навстречу двоим зверолюдям, бежавшим ко мне, и легко и быстро орудовал своим великим Оружием, испытывая всем существом своим тот гнев, который превращает сердце в место пребывания лютого и холодного намерения; так что я удивительно легко расправился с ними обоими. Подлинно говорю, я убил обоих словно мышей и не претерпел от них никакого вреда, ни один из них даже не прикоснулся ко мне. Внемлите же! В этот самый момент до слуха моего долетел великий приветственный Глас, исходящий изнутри Круга. И я посмотрел – и побежал; ибо внутри Круга толпились мужи в серых панцирях, которые, однако, не шли ко мне на помощь. И в тот же самый миг я понял, почему эта Сотня Тысяч не идет мне на выручку; ибо внемлите! Вокруг светлого Круга глыбами ходили чудовищные Черные Холмы, раскачивавшиеся и колебавшиеся под силой нечистой жизни, вселившей ужас в мою душу; ибо истинно были они чудовищной Силой Зла. И если кто из людей оказывался за пределами Круга, то погибал он в теле и духе, и погибал он безвозвратно; посему никто из них не осмеливался выйти мне навстречу; да и бесполезна была бы для меня такая жертва с их стороны; правду ведь говорят, что мертвый ни на что не годен.

И все, кто был в Круге, вся Сотня Тысяч кричала мне, чтобы я спешил и спешил. И подлинно торопился я всеми своими силами. Мельком глянув на любезный Круг Святости, паривший над нами, я увидел, что он движется над нами обоими, предоставляя возможность спасения.

Когда был я уже в сотне шагов от Светлого Круга, Чудовища снова решили губить нас; ибо из всех теней вокруг нас повыпрыгнуло целое стадо приземистых и отдаленно похожих на людей существ, укрывавшихся в тенях. И они вцепились в меня и в Деву, чтобы вырвать ее из моих рук. И они, конечно же, одолели бы меня; ибо я не смог бы мгновенно освободиться, оборонить Деву и размахнуться Дискосом. Я принялся бить их своими металлическими сапогами, и освободился из лап, и во мгновение повернулся во все стороны, и вырвался на свободу, и отпрыгнул, и вся стая отвратительных тварей рванулась ко мне. Но теперь мне было где размахнуться Дискосом, и сердце мое ожесточилось; так что я развернулся на месте и сам бросился на этих псевдолюдей, без пощады рубя их. И я косил их, словно косарь, широкими взмахами справа налево и слева направо. А Дискос вращался и рычал, бросая отсветы своего огня на хари этих полузверей, из пастей которых торчали клыки наподобие кабаньих. И я разил их со всей свирепостью; и врагам моим как будто не было конца. Однако я все время двигался к свету, к Кольцу; и ночь за ним наполнялась свирепым рыком Сотни Тысяч; и многие из них – как я потом узнал – пытались выйти навстречу мне, однако сотоварищи запрещали им, не позволяя пасть столь бессмысленной смертью.

Истинно говорю, я находился теперь менее чем в пяти десятках шагов от светящегося Кольца; силы мои иссякали, ибо был я изранен и меня отягощали огромная усталость, отчаяние и безумие моего путешествия; a всего более то, что, как вам известно, я не спал уже несколько дней и ночей, но нес свою Деву, отражая всякие нападения. Передовые из всей Сотни Тысяч, стоявшие внутри Круга, раскрутили свои Дискосы; и каждый из них швырнул свое могучее оружие в стадо клыкастых полулюдей, уже собиравшихся убить меня. И это, безусловно, спасло меня; ибо толпа тварей передо мной поредела; собрав остатки сил, я в отчаянии рванулся вперед – бил, рубил и не переставал бить и рубить; так что вокруг оставались лишь трупы. И внемлите! Я прорвался сквозь это стадо со своей Девой на руках, и Круг был уже передо мной! Я переступил через Кольцо; и сразу тысяча рук протянулась ко мне; и все же никто не коснулся меня, ибо было во мне нечто вселявшее в людей благоговейный трепет, словно бы я стал чужд людям. Так остановился я, и вокруг меня настала великая тишина, и Дискос в моей руке был обагрен кровью по самую рукоять. Должно быть, я пошатнулся; поелику многие руки протянулись ко мне… протянулись, и тут же отдернулись, и снова настало молчание. И я смотрел на людей, и они на меня смотрели; а я стоял, тяжело дыша, в странной рассеянности, но вот наконец попытался сказать, что Жизнь моей Единственной находится в крайней опасности, что она умирает у меня на руках и мне нужны Доктора! И тут извне донесся тяжелый топот Гигантов. И люди закричали о разном, некоторые предлагали мне помощь, другие предупреждали о появлении Гигантов, третьи кричали, чтобы ко мне немедленно привели Докторов. Прочие сообщали, что Святой Свет погас над нами с Девой, что Черные холмы более не будоражат почву за пределами Кольца. И тут чудовищный рык пронесся надо всей Той Страной, и все это возмутило мой мозг, не способный более выносить угрюмую и предельную тяжесть, навалившуюся на меня. И отовсюду, сверху и из близи, доносился до моего слуха людской ропот… Пребывая словно во сне, я понимал, что слышу отголоски возгласов неисчислимых Миллионов, неясным и дальним громом прокатывавшиеся в ночи над нашими головами и превращавшиеся в шорох, спускавшийся с высот.

Голос наконец вернулся ко мне, и я спросил у обступавших меня, сопутствуют ли Доктора вышедшей рати. И буквально через мгновение из толпы вышел Мастер над Дискосами – так в то время называли главнокомандующего. Он отдал мне честь своим Дискосом и попытался взять из моих рук Деву; но я снова попросил его сказать мне, есть ли поблизости Доктор. Тут он отдал приказ, и в то же мгновение тысячи начали вставать в строй, открывая передо мной широкий путь к Великим Вратам Могучей Крепости. A потом Мастер над Дискосами дал знак некоторым из тех, что стояли рядом с нами, и они обступили нас с Девой, как вспоминается мне, – чтобы я не упал; но и они не прикоснулись ко мне; ибо весь мой вид говорил, что прикасаться ко мне нельзя, потому что меня душило отчаяние оттого, что я, скорее всего, вернулся домой слишком поздно; а кроме того, людям казалось, будто пережитые испытания сделали меня чужим для них.

Но постоянно звучали всякие приказы. Чуть погодя бегом явились двое рослых жителей Верхних городов; они несли между собой на носилках маленького человечка. И был этот человечек Мастером над Докторами; и он помог мне осторожно опустить мою Единственную на землю. Мастер над Дискосами дал знак, и все стоявшие близко мужи повернулись к нам спинами – и стояли так, пока Доктор обследовал мою Деву.

И тишина воистину воцарилась по всей земле. Умолкла и Стотысячная Рать, и в самой Могучей Пирамиде настала полная тишина; и знак сей означал, что все опасались того, что Дева, которую я вынес из недр самой Ночи, погибла от действия Злой Силы.

Наконец тот крохотный человечек, что был Мастером над Докторами, посмотрел на меня с сочувствием и печалью; в тот же миг понял я, что моя Единственная умерла. И поняв, что я знаю это, он прикрыл лицо моей Девы, торопливо распрямился, негромко позвал мужей, что стояли за моей спиной, и дал одним знак поддержать меня под руки, а другим – поднять мою Единственную и отнести ее к Высоким Воротам. A потом пристально посмотрел на меня; и мне пришлось заставить себя не задохнуться; а потом взял меня за руки и дал знак, чтобы мужи не подходили ко мне и не прикасались к моей Единственной. A потом Мастер над Докторами понял, что хватит мне сил дожить до своей уже скорой смерти, и отозвал своих людей от меня и от Девы.

Став на колено, я взял свою Единственную на руки и понес ее в тот последний путь.

И я шел между широко расступившимися мужами, закованными в серый металл. И все они беззвучно отдавали мне честь обращенными книзу Дискосами и хранили полное молчание; так поступал каждый, когда я оказывался около него. A я не ощущал ничего, кроме того, что мир мой опустел, что я потерпел неудачу, что моя Единственная мертвой лежит на моих руках. И все же так ли это? Ибо я спас свою Искреннюю от ужасов Ночной Земли, и она не встретила свою смерть в одиночестве и безумии, но умерла на моих руках – в спокойствии духа, окруженная беспредельной моей любовью. И с ужасом, в смятении душевном поразмыслив о сотнях милых знаков любви, которыми она наделяла меня, я вдруг вспомнил о том, что ни разу не проснулся от поцелуя моей Единственной Девы, как того хотел бы. Тут безумная боль пронзила онемевший мой разум; видимо, я как бы потерял зрение и заметно сбился с пути – ибо вдруг ощутил, что Мастер над Докторами на мгновение поддержал меня под локоть, но тут же отпустил свою руку, дабы я сам справлялся с собственным духом.

Когда я подступил к Высоким Вратам, огни в Пирамиде загорелись ярче, a механизмы лифтов и Воздушных Насосов заработали как подобает, ибо теперь Земной Ток снова обрел свою природную силу. И теперь люди смогли отворить Врата, открывавшиеся действием огромных машин. Тут навстречу мне поспешили Мастера, распоряжавшиеся всем в Великой Пирамиде; и первым из них поспешал мой дорогой Мастер над Монструваканами, тем более потому что он был моим собственным отцом. И он уже слышал, но без уверенности, что все опасались за жизнь Девы, которую я нес. И конечно же, те, кто находился возле Врат, успели сказать ему, что Дева умерла на моих руках; ибо он и все бывшие с ним Мастера остановились и молча провожали меня взглядами, обратив книзу свои Дискосы; такой удостоили нас Почести, и не было ее выше.

A в ночи звучал непрекращающийся ропот, ибо Миллионы неустанно вопрошали друг друга. Так весть о смерти Девы поднималась вверх, преодолевая мили. И дух мой словно во сне воспринимал тот духовный шум, который звучал в пространстве, и то горе, которое испытывали все Множества, воспринимая весть. Но все же, никакое сочувствие не могло утешить меня; да и сам я не мог еще духом удостовериться в своей потере – так был я ошеломлен.

Так прошел я через Высокие врата, и Полный Караул в серой броне молча встречал меня; и все воздавали мне Честь. И я шел вперед, держа Деву, которую вынес из вечности.

Наконец те, кто был вокруг меня, направили меня с Девой к Главному Лифту. И я внес ее в камеру лифта; и все Мастера в строгих доспехах вошли вместе со мной; и никто не отверзал своих уст, обращаясь ко мне. И Мастер над Монструваканами, и Мастер над Докторами стояли по обе руки от меня. И повсюду меня провожали великие Множества – их краем видело мое зрение, но не замечал дух.

Притихший и немой, стоял я, пока все мы ехали наверх; и населявшие Города Миллионы обступали Главный Лифт, и царило молчание наверху и внизу на все мили; только слышны были рыдания женщин – далекие, негромкие и непрекращавшиеся.

Тут я заметил, что оба они, Мастер над Монструваканами и Мастер над Докторами, переглянулись, – и понял, что весь покрыт запекшейся и вновь обновлявшейся кровью; ибо был я ранен во множестве мест. Но все же Мастер над Докторами не спешил помогать мне, потому что понимал, что ранен я в самое сердце; и, бросившись мне на помощь, он вернет меня к горшей муке.

Тут в голове моей началось какое-то кружение; и кто-то попытался острожно забрать Деву из моих рук. Но я не выпускал ее, и кровь сильнее текла из моих ран; и окружавшие уже не знали, что делать. А я только глядел на них. И милый Мастер над Монструваканами сказал мне что-то такое, чего расслышать я не мог, ибо силы вконец оставили меня; я только видел возле себя его лицо… Наконец в голове моей прозвучал странный гул; Мастер над Монструваканами поддержал меня и жестом велел кому-то подойти ко мне сзади. Нахлынула чернота, и добрые руки подхватили меня…

… Наконец настал для меня час покоя и полусна; и мне все казалось, что я несу мою Единственную Деву на собственных руках… Три полных дня я находился в таком состоянии. И все это время я должен был лежать, a сам Мастер над Докторами лечил мои раны всем знанием, известным тогда людям.

И на третий день, если можно так назвать этот промежуток времени, я полностью пришел в себя – и боль немедленно пронзила мою грудь… Мастер над Докторами не отходил от меня вместе со своими помощниками, ухаживавшими за мной с великим тщанием и заботой.

Так пребывал я в Чертоге Здоровья своего собственного Города. Наконец я встал с постели. Доктор ничего не сказал мне, только внимательно посмотрел на меня. Я прошелся у кровати и вернулся обратно, и он не отводил от меня глаз; наконец он дал мне какое-то питье; я выпил. И скоро вновь погрузился в забвенье.

Потом я снова обрел понимание того, что живу, и ощутил часть прежней силы в своем теле. Первым, кого я увидел, был Мастер над Докторами; я немедленно понял, что он разбудил меня и копил мои силы для того Дня и Часа, чтобы я пережил Похороны. Ибо при всей великой своей мудрости, едва только увидев меня, он сразу понял, что я не стану жить после смерти моей Единственной.

И мне принесли свободный и широкий наряд; но я безмолвно отверг его и только озирался по сторонам, обеспокоенный в своей забывчивости. Но Мастер над Докторами не отводил от меня глаз; через мгновение он подозвал помощника и отдал ему приказ. Тогда принесли мне помятую мою броню и костюм, который надевают под нее. И тут я понял, что доволен этим; a Доктор не отводил от меня глаз. И они одели меня в этот мятый и пробитый панцирь. Когда меня одевали, дух мой услышал скорбь и сопереживание Миллионов и познал, что множествами своими они спускаются вниз, в Страну Молчания. И в тот самый миг, когда облачение мое завершалось, я вдруг вспомнил, что так ни разу и не восстал ото сна, пробужденный поцелуем моей Единственной. И боль снова пронзила мою грудь, да так, что я непременно скончался бы на этом же месте, однако Мастер над Докторами поднес к моему носу какой-то флакончик, отчего боль отступила, на какое-то время притупив и мои чувства.

Потом меня на носилках отнесли в Главный лифт, и в просторной камере его была постель, и Доктор велел мне лечь; и я видел: он понимает, что не лежать мне больше в постели, что не ехать снова вверх на этом лифте.

Истинно скажу, что опустела Великая Пирамида; ибо на улицах Городов были видны только Мастера Регулировщики, управляющие передвижением Миллионов. И все эти Мастера стояли рядом с Лифтом, пока миля за милей мы опускались в Подземные поля.

И вот наконец спустились мы в самую нижнюю Страну, Страну Молчания, находящуюся в целых ста милях под поверхностью Земли, имевшую сто миль вдоль каждой из своих сторон и целиком посвященную Памяти Усопших.

И те, кто сопутствовал мне, вынесли меня из Лифта, намереваясь донести меня в носилках до Последней Дороги. Но я встал на собственные ноги, знаком показал, что пойду сам, и протянул руку за Дискосом, который нес один из моих спутников. Ибо Мастер над Дискосами приказал, чтобы все повиновались мне, как знал я то своим духом. И напрягая силы, я пошел по Пути, ведущему к Прощальной Дороге; и Мастер над Докторами шел в нескольких шагах за мной. И в тот час все Люди Мира собрались в этой просторной стране; и все они разошлись по ней настолько далеко, насколько могли видеть мои глаза; и все они видели меня, и эфир трепетал, передавая всю истинную человечность их чувств – доброе и благородное сопереживание и искреннюю симпатию. И вот прозвучал ропот, подобный раскатам дальнего грома, в который сливались голоса Людей. И раскаты могучего хора людских голосов прокатились из конца в конец великого Края Покоя; и настала затем полная тишина.

И я увидел перед собой Место Последнего Покоя, на котором в самом начале Прощальной Дороги лежала небольшая фигурка, укрытая белым одеянием, блиставшим прекрасной работой женских рук, сумевших своим мастерством изобразить Любовь и Честь на этой Похоронной Рубашке. Воистину пошатнулся я на своих ногах, и мне пришлось опереться на Дискос; Мастер же над Докторами мгновенно оказался возле меня и дал мне вдохнуть свое зелье. Однако, сделав один вдох, я отказался, потому что обязан был перенести свою боль – то малое время, которое мне оставалось жить; этим я хочу сказать, что чувства мои были до предела обострены в те считаные минуты, которые мне суждено было оставаться возле своей Единственной. И Мастер над Докторами не настаивал на своем лечении, но, обладая подлинным пониманием, отошел за мою спину.

И вот я дошел до места, на котором мертвой лежала моя Единственная; и Мастер над Монструваканами стоял возле ее ног, облаченный в серый доспех, и держал обращенный вниз Дискос, отдавая сим Честь моей покойной Деве. Рядом же с моей Искренней стояли на коленях две Девы в белых одеждах, одна справа, а другая слева, означавшие Стойкость и Преданность, и были они Девами, потому что девственной была и моя Дорогая; если бы Покойная была чьей-то женой, ее провожали бы матроны. Место же во главе Последнего Отдыха было свободно и предназначалось мне, ибо тот, кто стоял в главе, занимал место Любви, ибо она главенствует, властна надо всем и дает жизнь Верности и Чести. Таков всегда погребальный обычай.

Собрав всю отвагу в своем сердце, я стал возле головы моей Единственной и, опустив глаза, посмотрел на прекрасное белое одеяние: белое – потому что моя Искренняя умерла Девой, однако было оно расшито желтыми Цветами Скорби, как мы называем их; потому что она умерла любимой. И я знал, что к сему чудесному одеянию прикасались руки одних только дев.

И узрите! Вот стоял я, и вот от дальних краев Земли донесся слабый и поначалу едва слышный звук; и звук этот приближался, и я понял, что где-то вдали, за Холмами Младенцев, Миллионы воспели Песнь Зова, призывая миллионы к молчанию, и звук этот катился к нам, и вот он пролетел над нами, и отправился дальше в негромком и чудесном дыхании звука, как будто бы вся Любовь, что была на земле, со скорбью звала вернуться ушедшую Возлюбленную. И звук прилетел и улетел над обширной страной в глубины мира, затихая и затихая в великом, величайшем и полном безмолвии, и наконец лишь дальние отголоски несчетного числа скорбных женских голосов звучали в воздухе этой Земли Покоя.

A потом наступила полная тишина, которую всколыхнул далекий звук, снова прилетевший из-за далеких Холмов Младенцев, – странный и негромкий, похожий на шелест листвы сырого леса под дуновением ветерка. Звук набирал силу над холмами, к нему присоединялись Миллионы за Миллионами, и скоро я услышал Песнь Скорби. И песнь полетела вдаль над великой Страной, пролетела над нами, удалилась в Дальние края, что за Куполом, где ее подхватили Миллионы, сокрытые в той дали, покатила еще дальше… и наконец растаяла, превратившись в великую тишину.

И Мастер над Монструваканами глянул на меня от ног моей Единственной Девы, и вот я понял, что настало мгновение моего расставания с Девой Наани отныне и навеки, если только не предстоит мне в каком-то неведомом будущем обрести ее светлую душу в какой-то другой милой девице. И склонившись, я положил Дискос возле моей Единственной на месте Последнего Отдыха; и две Девы откинули чудесный вышитый Покров с лица моей Девы, явив мне в последний раз ее чистый облик, милый и невинный, как у ребенка, как у девочки, которой она часто казалась мне во сне. И я смотрел, и боль моего сердца возрастала, и я знал, что умру, если буду смотреть еще. Но я смотрел, устремляя свою душу к моей Наани… Потом я поборол себя, поднялся с колен, и Девы вновь прикрыли ее лицо.

После этого Мастер над Монструваканами предал Наани Вечности: поднял кверху рукоять обращенного вниз Дискоса, и Дорога стронулась с места и поползла вверх к Куполу, а моя Единственная, моя Дева, осталась лежать на ней, и мне пришлось потрудиться, чтобы не задохнуться, чтобы не умереть до того, как исчезнет она от меня навсегда.

Тут весь этот Подземный край облетел новый звук, в котором не угадывалось никакого порядка; это негромкое стенание наполнило собой весь воздух над нами, и к стенанию этому примешивался горестный звук; тихая песня, всегда угадывавшаяся в этой Земле Покоя, превысшая всех прочих песен; ибо рождена она была рыданиями множеств, черпавших сочувствие из своих сердец, переполненных общим горем.

A я стоял как вкопанный, стараясь ровно и равномерно вдыхать и выдыхать воздух, и все смотрел на маленькую фигурку, удалявшуюся от меня вместе с движущейся Дорогой. A я смотрел… смотрел так, как смотрят не имея сил ни на что другое, как смотрят умирая; вложив весь остаток своих сил в последнее движение глаз. И я не ощущал того, что Мастер над Монструваканами и обе девы поддерживают меня, потому что они видели, что я приближаюсь к смерти, и сил моих оставалось только на то, чтобы видеть мою Ненаглядную, мою Истинную, уезжавшую от меня вместе с этой Последней Дорогой.

И вот Дева оказалась в том месте, где Дорога втекает под таинственную сень светящегося тумана, исходящего от Земного Тока, окутывающую основание Купола; и разреженный этот туман, подобный едва заметной светящейся дымке, придает некоторую нечеткость очертаниям Усопших, когда они въезжают под это облако.

И я смотрел ей вослед, напрягая остаток собственных сил; ибо мне предстояло через какую-то минуту навсегда, до конца Вечности расстаться с моей Любимой. Прозрачные клубы сияющего тумана уже окутывали ее, делая нереальной для моих очей; и дымка сия находилась в непрестанном движении, колышась надо всем, что находилось в ней.

И внемлите! Пока я смотрел, одолевая жуткую боль, от миллионов, ближайших к Куполу, донесся внезапный неуверенный ропот. И в одно мгновение могучий КРИК сотряс всю подземную Страну; и крик этот повторился, превращаясь в могучее требование Миллионов, заполнившее этот край своей чудовищной мощью. Истинно скажу, я и сам видел все происходящее, но объяснял его безумной тоской собственного сердца, отчаянной и сокрушительной болью, готовой вот-вот лишить меня всякого здравомыслия.

A видел я вот что: видел я то, что Дева пошевелилась на этой Последней Дороге, на которой лежала она; но полагал, что вижу фантом, рожденный движением тумана, дыханием Земного Тока, как я уже объяснял.

Наконец я подлинно увидел, что Дева моя шевельнулась… шевельнулась там, где лежала она на этой Прощальной Дороге; и понял я, что она и в самом деле жива. И жизнь словно бы прыжком вскочила назад в мое тело; лишь сердце на миг затихло в моей груди. A Мастер над Монструваканами уже дал знак, чтобы Дорогу остановили и вернули назад… но я уже бежал по ней, бежал как безумец по этой Прощальной Дороге, бежал, на ходу выкрикивая имя моей Единственной. Только потом я узнал, что в этот миг возникла великая опасность того, что все ближайшие Миллионы ринутся к Прощальной Дороге – и в давке погибнут многие, и может быть, даже моя Единственная. Однако беда эта обошла нас стороной, потому что Мастер над Стражей отправил полки своих людей сдерживать Миллионы и дал знак всей стране соблюдать спокойствие, чтобы Деву можно было спасти. A тем временем, пока творилось все это, я неуклюже бежал по Прощальной Дороге; a под великой кровлей этой подземной страны гудели и звенели возгласы несметных Миллионов.

Но не только я бежал по дороге, многие бежали за моей спиной; однако я был первым и спешил изо всех сил, хотя ноги еще казались мне чужими; и я раскачивался и оступался, а сама Дорога уходила назад под моими ногами… Я первым оказался там, где лежала моя Дева. И лежала она на спине, и она откинула Покров с лица своего, и лежала с открытыми глазами, и на милом лице ее оставалась печать удивления. И увидев меня, она улыбнулась одними глазами, счастливыми и спокойными; ибо владела ей тогда предельная слабость.

И o! Я упал возле нее, упал на колени и руки, и сердце мое так сотрясало губы, что с них сходил только сухой неразборчивый шепот. A она, слабая, все смотрела на меня, и я не отводил от нее глаз и все пытался что-то сказать, только рот мой отказывался повиноваться мне.

Тут понимание вспышкой света осенило ее; и она в то же мгновение поняла, что истинно находится в Великой Пирамиде и что я каким-то образом сумел принести ее в эту Великую Крепость; и она вдруг пробудилась в своем теле и с ужасным беспокойством протянула ко мне дрожащие руки из-под своего покрывала. И я увидел, что раны мои открылись и из них хлынула кровь; и Дева заметила это, и потому с еще бóльшим усилием попыталась очнуться от своего смертного обморока. Истинно скажу: я и в самом деле обливался кровью после своего бега. Тут уста мои обрели силу, и я только сказал Деве, что люблю ее. И вся она как бы растворялась в тумане передо мной; и я только догадывался, что она опустилась предо мной на колени, так что голова моя легла к ней на грудь; и тут великий глас сотряс воздух своей необоримой мощью, и весь мировой эфир всколыхнулся под могучим духовным прикосновением. Тогда голос Мастера над Монструваканами донесся как будто бы издалека до моего слуха, и тихий голос Мастера над Докторами последовал за ним; но я так и не расслышал их слов, зная твердо, что моя Единственная Дева жива и я не смею умирать, но должен всеми силами бороться за жизнь. Обретя такую решимость и укрепившись в ней, я провалился в полную, черную тьму.