Глава XIV В ПРЕДДВЕРИИ НОВОГО ГОДА
- Доктор, голубчик, не напоите меня чайком покрепче? - сказал Никитин, гулко стряхивая снег с унтов. - Что-то я нынче притомился. И, как назло, газ в баллоне кончился, а менять его просто сил нет. - Макар Макарович расстегнул куртку и устало присел у стола.
- Счас, Макар Макарыч, соорудим, - сказал я, ставя чайник на огонь.
Пока вода закипала, Никитин, положив на стол рабочий журнал, перелистал несколько страниц, что-то просматривая.
- Знаете, док, интересная штука получается. Мы уже сколько промеров сделали, а больше трех тысяч метров так и не встречали. И откуда только Уилкинс взял пять тысяч метров? И экспедиция Черевичного производила промеры почти в той же самой точке, и Гордиенко. Помните Павла Афанасьевича?
Я согласно кивнул.
- Так вот ни у кого из них более двух тысяч метров не получалось.
- Может, просто у американцев эхолот соврал.
- Наверное, так и есть, - пробормотал Никитин, протягивая руку за кружкой с чаем.
- Это какой Уилкинс? - спросил Зяма, появившись на пороге. - Знаменитый полярный исследователь, так сказать, наш предшественник на Полюсе недоступности?
- Он самый, - подтвердил Никитин. - Удивительный был человек, кстати, он был самым активным участником поисков пропавшего самолета Леваневского. А одна только его попытка проникнуть к Северному полюсу на подводной лодке чего стоит.
- А давно это было? - полюбопытствовал я, присев с Макаром.
- В 1929 году. За год до этого он, собираясь в антарктическую экспедицию, оказался в Америке. И вот на одном из банкетов он встретился с командиром Слоуном Дэнненхоуэром и конструктором подводных лодок Симоном Лейком. Они разговорились и выяснилось, что его новые знакомые ярые приверженцы исследования Арктики с помощью подводного корабля. Но прошло целых три года, прежде чем эта идея осуществилась. Фирма "Лейк и Дэнненхоуэр" получила от Морского министерства США подводную лодку 0-12 в аренду на 5 лет за символическую цену... 1 доллар. Единственным требованием, поставленным министерством перед новыми владельцами, было использовать лодку только для арктических исследований и при условии, что Уилкинс сам организует и возглавит экспедицию.
Это была субмарина с двумя дизельными двигателями по 550 лошадиных сил, позволявшими в подводном положении развивать скорость 10,5 узла. Несколько таких лодок были построены незадолго до окончания Первой мировой войны и, согласно Лондонскому соглашению, подлежали уничтожению.
Лодку отремонтировали и установили специальные буры, которые, по идее конструктора, должны были обеспечить преодоление льдов толщиной до тринадцати футов, спинной плавник-бюргель для нащупывания льда и оборудовали камеру для спуска исследователей в воду.
В честь фантастического корабля славного капитана Немо, героя романа Жюля Верна "80 000 километров под водой", подводную лодку назвали "Наутилусом". Капитаном корабля назначили Дэнненхоуэра, а научную группу возглавил знаменитый Харальд Свердруп, сподвижник Амундсена.
После долгих проволочек 15 августа 1931 года "Наутилус" прибыл к берегам Шпицбергена, а три дня спустя, покинув поселок Лонгейр, поплыл навстречу льдам. К вечеру 19 августа показались первые льдины, и вскоре лодка пришвартовалась к кромке огромного ледяного поля на широте 81°25' 22 августа "Наутилус" вошел в просторную полынью. Прозвучала долгожданная команда: "Готовиться к погружению". И в этот момент в рубке появился бледный от волнения радист Мейерс. Известие, принесенное им, было ужасно: обломился руль глубины. Лодка потеряла способность к погружению, а это значило, что все затраченные усилия потрачены впустую. Уилкинс долго не хотел верить в случившееся несчастье. Но спустившийся за борт водолаз установил, что руль глубины отвалился вместе с державшими его кронштейнами. Может быть, удастся проникнуть в глубь Ледовитого океана в надводном положении? Но и этот план потерпел неудачу. Сплошной лед преграждал кораблю дорогу на север. Безуспешно покрейсировав вдоль кромки ледяного поля, Уилкинс, посоветовавшись, решил повернуть обратно. Наступала полярная осень, и промедление грозило зимовкой, к которой ни лодка, ни экипаж не были подготовлены. И все же Уилкинса не оставляла надежда побывать в глубинах (пускай небольших) Ледовитого океана.
С этой целью выбрали льдину попрочнее и попытались, просунув под нее нос, погрузиться. Снова и снова заполнялись носовые балласты цистерны водой и лодка, опустив нос, устремлялась вперед, стараясь проскользнуть под лед. Но все оказалось тщетным. К тому же испортился радиопередатчик и лодка осталась без связи с землей. Пришлось скрепя сердце покориться. Утешало лишь одно: лодка достигла 81°59' с. ш. - широты, до которой не добиралось ни одно судно. 8 сентября "Наутилус" бросил якорь у Шпицбергена, а через пять дней прибыл в Норвегию.
Так закончилась первая попытка ученых использовать подводную лодку в Арктике на благо науке. Слишком стар был "Наутилус", слишком изношены его машины, чтобы он мог вступить с борьбу со льдами и ненастьем.
Впоследствии Харальд Свердруп в предисловии, сделанном специально для русского издания своей книги "Во льды на подводной лодке", писал: "У "Наутилуса" было много недостатков, недостатков, бросающихся в глаза. Поэтому нам не удалось выполнить многого, и мы не извлекли из своего плаванья того опыта, на который надеялись. Вот почему моя книга повествует чаще всего о неудачах и поражениях. Но, несмотря на это, я более чем уверен, что раньше или позже, но подводная лодка будет применена для исследования Полярного моря". Но тогда многие специалисты расценили этот поход как авантюру и фантастику. По заслугам его оценил великий Нансен: "Обвинение в фантастичности мы спокойно принимаем. Ибо всякая исследовательская работа является плодотворной только тогда, когда ее окрыляет фантазия, и только такими исследованиями человеческая мысль движется смело вперед".
Прошли годы, и жизнь подтвердила правоту слов великого норвежца. 17 марта 1959 года американская атомная подводная лодка "Скейт", пройдя подо льдами, всплыла на Северном полюсе. Но экипажу субмарины предстояло выполнить еще одну миссию - торжественную и печальную. Согласно завещанию Уилкинса, урна с его прахом была доставлена в точку, где сходятся все меридианы, точку, которую ему удалось достигнуть лишь после смерти. Вот как описал эти события командир лодки капитан Дж. Калверт: "На льду у борта корабля из ящиков соорудили стол и покрыли его зеленым сукном. На стол поставили бронзовую урну. Около тридцати человек экипажа выстроились по обеим сторонам стола. Остальная часть экипажа "Скейта" выстроилась на палубе, а специальная группа с винтовками находилась на носу корабля... Лейтенант Бойл поднял бронзовую урну, и мы с ним в сопровождении двух факельщиков отошли от корабля почти на тридцать метров... Дейв Бойл открыл урну и развеял прах по ветру. Он тотчас же исчез в темноте в вихрях снега. Раздался трехкратный винтовочный залп-салют в честь сэра Хьюберта Уилкинса".
А еще спустя три года Северного полюса достигла советская атомная подводная лодка "Ленинский комсомол".
Подготовку к встрече Нового года начали 30 декабря. Кают-компанию мы, как хорошая хозяйка, тщательно прибрали, скололи лед, покрывавший пол, настелили оленьи шкуры, покрыв их сверху брезентом. Дмитриев, как и обещал, раскурочил все имеющиеся "Огоньки", вырезал из них портреты самых очаровательных девиц и развесил их по стенам. Над столом укрепили транспарант "С Новогодним приветом". Борьба за уют продолжалась весь день.
За обедом 31 декабря Никитин, обведя взглядом похорошевшую кают-компанию, сказал, вспомнив о своих обязанностях парторга станции:
- Михаил Михалыч, а знаешь чего здесь не хватает? Стенной газеты.
- Я думаю, Макар Макарыч, - это отличная идея. Только кто возьмется за ее осуществление? Может, вы, доктор?
- А на кой нужна эта газета? - сказал Комаров пренебрежительно. - Я еще в армии насмотрелся на эти "боевые листки". Никакого в них проку не видел.
- Ты это брось, Михал Семеныч, - рассердился Никитин, - занимайся своими железками, а с газетой мы сами разберемся. Так как, доктор, не возражаете, если мы тебя назначим редактором?
- А чего ему возражать, - сказал Миляев. - Он у нас поэт. Ему и карты в руки.
- Я согласен, - ответил я, памятуя свое богатое редакторское прошлое в школе и стенах академии. - Только рисовать я не умею.
- Тогда принимайся за дело, - сказал Сомов. - А насчет рисунков, так ведь у нас Зяма отличный художник.
- А я могу заметки напечатать, - сказал Саша Дмитриев.
- Значит, заметано, - довольно сказал Никитин. - Берите у меня в палатке пару листов ватмана и прямо после обеда приступайте к работе. Времени-то до Нового года в обрез.
- Мы готовы, - согласился я, - только вот название газете надо придумать.
- Может назовем ее "На полюсе"? - предложил Никитин.
- А не лучше ли "В сердце Арктики", - сказал Яковлев, - вроде бы звучнее.
Спор грозил затянуться. Наконец пришли к общему соглашению назвать газету "Во льдах".
Когда кают-компания опустела, мы собрались на первое редакционное совещание. Поскольку поиск авторов и выколачивание заметок дело неблагодарное, да и времени осталось немного, мы решили ограничиться единственной статьей - передовицей Сомова, а все оставшееся газетное пространство заполнить рисунками, изображающими новогодние сны. Никитину - возвращение из лунки "вертушки", Яковлеву - появление автоматического бура для сверления льда, Комарову - оживший автомобиль, мне - скатерть-самобранку, Дмитриеву - полногрудых красавиц, Сомову - иглу для штопки льдины.
Зяма принялся набрасывать на бумаге рисунки, а я, закусив от усердия губу, занялся сочинением подписей. После короткого перерыва на ужин мы снова погрузились в работу. Мы старались вовсю, позабыв о времени. Две паяльные лампы гудели, сгоняя с полога последние разводы изморози, и она превращалась в толстые капли, сочно шлепавшиеся на наше детище, которое пришлось укрывать полотенцем. Было уже далеко за полночь, когда Зяма дорисовал последний "сон", а Саша допечатал одиннадцатое четверостишие, и мы принялись расклеивать их под рисунками.
- Эй, ребята, - сказал Дмитриев, - а ведь здорово получается. Первая стенная газета на льду.
- Какая уж там первая, Саня, - возразил Гудкович. - Их до нас уже было немало. И у Кэна в экспедиции на бриге "Эдванс" 100 лет назад вышла газета под названием "Ледяная блестка", и на "Фраме" у Нансена выпустили "Фрамсию". Кстати, редактором ее тоже был доктор.
- И челюскинцы на льдине умудрились выпустить три номера стенной газеты "Не сдадимся", - добавил я. - Так что мы далеко не первые.
- А жаль, - вздохнул Саша. - Но все-таки на Полюсе недоступности никто еще стенных газет не делал?
- Точно не делал, - сказал Сомов, входя в кают-компанию. Он посмотрел на плоды нашего творчества и одобрительно похлопал Зяму по плечу. - Молодцы, ребята. Только очень уж вы заработались. Смотрите не проспите Новый год.
- Не проспим, Михал Михалыч, - бодро ответил я. - Встречать-то мы будем его по московскому времени, в 12 часов дня.
Мы было собрались уходить, как дверь кают-компании хлопнула и из-за полога раздался крик Кости Курко:
- Эй, бояре, бросайте к черту ваши дела да выходите поскорее. Такое сияние - обалдеть можно.
Уж если Костя, всегда сдержанно относившийся к арктическим красотам, пришел в восторг, значит, действительно происходит что-то необыкновенное. Мы, полуодетые, выскочили наружу. Небо пылало, перепоясанное гирляндами разноцветных огней. На юге-востоке с небес до верхушек торосов опустился полупрозрачный, переливавшийся розовыми, зелеными и золотистыми красками занавес. Его складки трепетали словно под порывами ветра. По небосводу катились яркие разноцветные волны, а в зените неистовствовал огненный смерч, то свиваясь в единый гигантский багровый клубок, то распадаясь на бесчисленные красные языки. Но это там, в космическом пространстве, а здесь, внизу, царила тишина. Ни треска льда, ни шорохов поземки, ни посвистов ветра. В этом было что-то нереальное.
Казалось, где-то в безднах космоса разразилась галактическая катастрофа и вот-вот этот бушующий ураган огня обрушится на землю и поглотит все.
А по небу все катились багровые тучи. Они убыстряли ход и, достигнув горизонта, словно наткнувшись на невидимый берег, бесшумно разлетались на мириады брызг.
Но вот краски стали меркнуть, исчез занавес, и лишь бледная зеленая дуга, окутанная прозрачным голубым газом, проступила на почерневшем небе. Вскоре и она исчезла. Из облака торжественно выплыла луна, озарив мертвенно-желтым светом бескрайние ледяные поля...
- Ну и ну, - сказал Гудкович, переводя дыхание.
- Вот уж сколько раз я бывал в Арктике, а такого не видел, - сказал Никитин.
- Сказать честно, и я тоже, - согласился Курко.
- Я тоже с таким мощным сиянием не встречался, - сказал Мил я ев, - но читал, что такое случалось даже в Европе.
- А я думаю, что северное сияние потому и называется северным, что оно только в Арктике бывает.
- Это оно называется так, а на самом деле его можно наблюдать даже в средних широтах, - сказал Миляев. - Сенека, такой, Саша, был римский философ, писал, что сияние, появившееся над Римом, было таким мощным, что император Тиберий, приняв его за пламя пожара, решил, что загорелась Остия, и послал туда на помощь своих легионеров.
- Что там твой Сенека, - сказал Яковлев, - совсем недавно, в 1938 году, над Европой появилось красноватое зарево, переполошившее пожарных Англии, Австрии и Швейцарии.
Возбужденные спектаклем, показанным нам природой, мы готовы были обсуждать увиденное до рассвета, если бы Комаров не потребовал "кончать базарить" и расходиться по палаткам, не то проспим новогоднюю встречу.
Я влез в спальный мешок и попытался уснуть. Но впечатление от огненной феерии было, видимо, таким сильным, что я, закрыв глаза, погрузился в мир удивительных видений. Перед моим мысленным взором возникли, сменяя друг друга, картины, порожденные легендами и сказаниями северных народов, слышанные мною когда-то. Из туманной мути появились цепи горных хребтов с зазубренными вершинами, окутанными облаками. Красная точка на перевале превратилась в пылающий костер. Я увидел могучую фигуру индейца в уборе из орлиных перьев. В зубах он держал трубку с длинным тростниковым чубуком, разукрашенную зелеными листьями.
Я узнал его, великого Гитчи-Маниту - Владыку жизни верховного вождя всех индейских племен и его Поквану - трубку мира. Вот он приподнялся, подбросил в костер сухие ветви, и пламя, взметнувшееся кверху, разбросало по сторонам мириады разноцветных искр.
Они сплелись в причудливые узоры, сливаясь в трепещущий зеленый занавес. Но картина стала блекнуть. Ее сменила другая. Среди ночной темноты я увидел бесконечную цепочку людей в меховых одеждах, летевших меж звезд. А над ними парили огромные причудливые фигуры с факелами в руках. Это бессмертные боги освещали душам гренландских охотников и воинов путь в "страну, где занимается день", в озаренные солнцем края, вде по необозримой тундре бродят бесчисленные стада оленей, алеют ковры морошки среди зарослей карликовых ив. Это о ней рассказывал канадский эскимос заклинатель духов Ауа своему белому другу Кнуду Расмуссену: "Там хорошо живется, много радостей. Почти беспрерывно играют в мяч... А мяч тот - череп моржа. И когда мертвые играют на небе в мяч, нам кажется, что над землей полыхает северное сияние".
Но вдруг небо превращается в огромное поле битвы. Души воинов-лапландцев ведут нескончаемое сражение, начатое на земле. Беззвучно сталкиваются щиты, обтянутые моржовыми шкурами, взлетают тучи стрел, и от скрещивающихся мечей разлетаются снопы искр, сливающиеся в зеленые полосы северного сияния.
И новое видение. Сквозь дымку, застилающую небо, видны очертания огромного зверя. Я узнаю его. Это Лис Риеку - герой финских саг. Он резвится между звезд, то приседает на задние лапы, то перемахивает через сугробы Млечного Пути огромными прыжками. Его длинный пушистый хвост взметает тучи снежинок, и они загораются всеми цветами радуги, сияют и переливаются.
Но вот померк их блеск, и на черном бархате неба проступают звезды. Я засыпаю, утомленный видениями, пока сильный толчок в бок не возвращает меня на грешную землю.
- Виталий, вставай - Новый год проспишь. Пора стол накрывать. - Это Саша. Он уже оделся и даже успел умыться.
А в кают-компании уже царила предпраздничная кутерьма. Все бегали на склад и обратно, кто резал твердокопченую колбасу, закусив губу от усердия, кто вскрывал банки со всевозможными консервами. Никитин бережно распеленал заветные бутылки с портвейном. Петров, устроившись в углу, колдовал над флягой со спиртом, разводя его клюквенным экстрактом. Яковлев, ворча и чертыхаясь, разбирал стекло от лопнувшей банки с огурчиками, которую кто-то умудрился засунуть в таз с кипятком. Курко увлекся приготовлением строганины. Уткнув крупную нельму носом в бортик ящика и прижав ее животом, он с превеликим тщанием срезал тонюсенькие розовато-прозрачные ломтики, похожие на стружку. Щетинин готовил к этому блюду "маканину" - специальную приправу из уксуса, горчицы и перца. Я занялся "чудом", заполненным с вечера желтоватой колбаской будущего кекса. Шум, суета, смех царили в кают-компании, придавая обстановке особую праздничность. Стол, застеленный белоснежной скатертью, заполнялся все новыми яствами. До встречи Нового года оставалось всего полчаса, и все разбежались по палаткам прихорашиваться. Когда стрелка часов подошла к десяти и репродуктор донес до нас гулкие удары часов на Спасской башне, все, умытые, побритые, пахнущие одеколонами (разных сортов), подняли железные кружки со спиртом.
- Дорогие друзья, - говорит Сомов, - поздравляю вас с наступившим, 1951 годом. Желаю всем здоровья, счастья и успеха в нашей нелегкой работе.
Одиннадцать кружек поднимаются над столом и сталкиваются с глухим стуком. Здравствуй Новый год!
Вроде бы веселый получился у нас Новый год, с шампанским, богатым столом, шутками и песнями, но мне казалось, что наше оживление было искусственным. Я замечал порой то вдруг поскучневшее лицо Кости, то какой-то отрешенный взгляд Макар Макарыча, то тень задумчивости в глазах у Сомова, то тяжелый вздох Дмитриева. Когда Щетинин ушел на очередной "срок" в радиорубку, все вдруг замолкли. Когда он вернулся, все устремились на него в ожидании.
- Ничего нет, только запрос о погоде, - сказал он, с мрачным видом садясь на свое место. Причина такого настроения не нуждалась в особом объяснении. Каждый из нас гордился работой на станции, и мы втайне надеялись, что высокое начальство поздравит нас с Новым годом, пожелает нам все, что обычно желают на праздники: все же это вторая в истории Арктики дрейфующая станция, а ведь нам несравненно труднее, чем папанинцам, обласканным вниманием партии и правительства, осыпанным чинами и наградами. Да и сама мысль "на миру и смерть красна" поддерживала их на протяжении всего дрейфа. А тут о нас просто забыли. Забыли, и все. От этого на душе становилось как-то муторно. Наверное, все-таки прав был Амундсен: "Первому - все, второму - ничего".
Как-то само собой веселье затихло. Сначала исчез Зяма готовить метеосводку. За ним поднялись Гурий Яковлев с Петровым, сославшись на неотложные дела. И вскоре кают-компания опустела. Остались лишь Дмитриев, мой неизменный помощник, да Ропак с Майной, которых по случаю праздника допустили к барскому столу.
Саша разбудил меня чуть свет. Я открыл глаза и увидел его радостное лицо.
- Виталий, просыпайся. Нас поздравили! - крикнул он, потрясая листочком бумаги. - Вот только что расшифровал правительственную. За подписью самого Ворошилова. Поднимайся, а я побежал к Сомову.
Новость немедленно разнеслась по лагерю, и уже через полчаса мы как один снова собрались в кают-компании. Уныния как не бывало. Я тоже развеселился и объявил, что сейчас будет исполнена новогодняя песня (ее я сочинил несколько дней назад, но вчера не было никакого настроения ее исполнять). Она была написана в подражание известной "Песни военных корреспондентов" К. Симонова и на ту же мелодию.
- Давай, доктор, не стесняйся, - поддержал нестройный хор голосов.
Я прокашлялся и, аккомпанируя себе ударами ложки по столу, затянул:
За столом сегодня
В вечер новогодний
Пусть звенят бокалы веселей
За страну родную,
Вечно молодую,
За любовь, за счастье, за друзей.
А когда войдет
В двери Новый год,
Запоем и пробка в потолок:
С наше позимуйте,
С наше покантуйте,
С наше подрейфуйте хоть денек!
Чтоб был порядок в доме
И на аэродроме,
Много надо силы и труда.
Нам не спать случалось,
Но не страшна усталость,
И мороз под сорок - не беда.
А если иногда
Не брита борода,
Мы друзьям ответим на упрек:
С наше позимуйте,
С наше покантуйте,
С наше подрейфуйте хоть денек!
Если временами
Лед трещит под нами,
К этому теперь не привыкать.
Пусть пурга заносит,
Пусть кругом торосит,
Мы сумеем с честью устоять.
Так выпьем же сто грамм
Со снегом пополам,
А друзьям ответим на упрек:
С наше позимуйте,
С наше покантуйте,
С наше подрейфуйте хоть денек!
Последние две строчки припева все подхватывали хором. Когда я пропел песню до конца, слушатели наградили меня аплодисментами, чем ублажили мое авторское самолюбие. В разгар веселья из-за стола поднялся Коля Миляев и торжественно заявил:
- Судари и сударыни, должен официально заявить, что мы есть первые люди на планете, которые встречают Новый год на восьмидесятом градусе северной широты.
- Что ты заливаешь, Алексеич, - сказал обычно сдержанный Никитин, - а как же папанинцы?
- Опять же заявляю, мы первые, поскольку у папанинцев широта был 79 градусов 54 минуты.
